Читать книгу Огг - Леонид Евгеньевич Волчек - Страница 5

Ночь опустилась на улицы Рима и кроме редкого лая собак, ничто не нарушало её тишину. Арс и Казоир лежали на грубо сколоченных дощатых нарах, заменявших им постель. Казоир специально пристроил парня рядом собой, беря его под свою опеку по просьбе Кезона. Сон не приходил к обоим. Они лежали в полной темноте и молчали. Наконец, Казоир не выдержал и заговорил.

– Оилилл, ты спишь? – прошептал он.

– Нет.

– Кто научил тебя сражаться?

– Эпоредорикс. Надеюсь, что ты слышал о нём. А ещё друид Тонтиорис.

– Кто же не слышал про Эпоредерикса! – восторженным шёпотом произнёс Казоир, – каждый галл знает о нём. Впрочем, как и о друиде Тонтиорисе. Но ты хочешь убедить меня, что друид учил тебя боевому искусству? Этого не может быть.

– Он не учил меня владению оружием.

– Но ты же сам сказал, что Тонтиорис учил тебя сражаться.

– Сражаться можно не только мечом. Не только оружие и умелое владение им позволяет победить в бою.

– Палка! Ты говоришь о палке? – в голосе Казоира сквозило непонимание.

– Вовсе нет, – слегка раздражённо ответил Арс, – вовсе не о палке.

– Тогда я тебя не понимаю.

– Я говорю о запахах. Разве ты не знаешь, что мы живём в мире запахов? Всё, что нас окружает, источает запах. Деревья, камни, вода, трава, воздух. А живые существа! В зависимости от своего состояния одно и то же существо может пахнуть по-разному. Спокойно пасущийся олень пахнет совсем не так, как пахнет в момент испуга. А человек! Он, как и животные, меняет запах без перерыва. Если человек спит, его запах почти не различим. В момент пробуждения запах делается сильнее. По запаху я могу определить, когда человек болен или напуган, когда зол, или когда получил смертельную рану. Ты, разве не знаешь, что львиной долей восприятия окружающего мира ты обязан своему носу? Особенно в темноте. В темноте человеку помогает не зрение или слух и даже не интуиция, а обоняние. Но почему-то все заслуги нашего носа мы приписываем зрению, слуху и интуиции.

– Но какое отношение это имеет к поединкам?

– Самое прямое. Сегодня днем на арене момент для удара мне подсказали не глаза, ведь я смотрел в землю, не предчувствие, а запах. Когда Кастул сделал замах мечом, чтобы ударить меня, я как будто всем своим естеством ощутил мощный выброс запахов его тела. Всё именно так и происходит. Человек слышит новый или изменённый запах, но не осознаёт этого и начинает думать, что ему что-то послышалось, что-то показалось. Это побуждает его к действию, принятию решений и лишь благодаря ощущениям, которые вызваны его собственным носом. Понимать такие состояния меня научил Тонтиорис.

– Ты смог бы и меня научить распознавать запахи?

– К сожалению нет. Тонтиорис выбрал меня для обучения, потому что надеялся, что со временем я его заменю. Он говорил, что мое умение разбираться в том, как пахнет мир, является врождённым и научиться этому без качеств, которые подарены человеку самой природой, просто невозможно. Но когда я подрос, он прекратил моё обучение, так как по его словам, запах воина во мне возобладал над остальными. После этого, по просьбе Тонтиориса, моим обучением занялся Эпоредерикс.

– Ты удивительный человек, Оилилл, и удивительные вещи мне рассказал. Я не боюсь умереть в бою. Смерть в сражении почётна, но очень надеюсь, что судьба не сведёт нас на арене, ведь умереть так, как умер Кастул, от учебного меча, не очень-то и достойно.

– А я надеюсь, – тихонько рассмеявшись, ответил Арс, – сражаться деревяшкой меня больше не заставят.

Они замолчали. Ночь была тёплой. Луна пробежала часть своего извечного пути и, наконец, заглянула в окна гладиаторской казармы. Собаки стихли. Полновесная тишина окутала спящий город.

– Оилилл? – Казоир снова окликнул Арса.

– Я не сплю, – Арс дал понять, что готов к разговору.

– А как тебе удаётся всё время оставаться таким невозмутимым?

Арс помолчал, собираясь с мыслями, затем произнёс.

– Ты даже не представляешь, какие ураганы бушуют в моём сердце. Когда Кастул упал мёртвым, я был готов расплакаться. Но Тонтиорис научил меня скрывать эмоции и сдерживать себя, ведь ничто не должно мешать правильному восприятию обстановки.

– Тебе было жаль Кастула?

– Немного. Больше всего мне было жаль себя. Я зол и обижен на богов за то, что они послали на нас такие испытания и забросили меня, и Гена, моего младшего брата в Рим в качестве рабов. За что Альбиорикс – царь мира разгневался на галлов?

– Похоже, что там, наверху, где живут боги, Альбиорикс проиграл войну Юпитеру, – голос Казоира прозвучал грустно.

В это время, примерно в тысяче метров от того места, где лежал без сна Арс, в доме Гая Юлия Цезаря, его младший брат Ген мысленно возносил молитву Альбиориксу, прося бога достойно принять душу своего старшего брата, которого он считал умершим.

Ген уже привык к своему новому имени, охотно откликался на него, а так как племя не успело дать ему второе имя, он решил считать имя Гай своим вторым именем. На радость Цезарю и преподавателям, из него получился очень прилежный ученик, а единственный предмет, который давался ему с трудом, был уже не правописание, а борьба. Борьба среди знати слыла дисциплиной, недостойной истинного аристократа, потому, знакомые и друзья укоряли Цезаря за то, что тот разрешил заниматься племяннику дисциплиной простолюдинов. По их мнению, не подобало барахтаться аристократу в песке или опилках в обнимку с голым и потным соперником, но так как Ген сам попросил Юлия Цезаря отдать его в школу борьбы, тот благосклонно согласился и теперь только посмеивался на замечания друзей.

Цезарь решил дать своему подопечному образование не хуже, чем было у него самого. Своё детство Цезарь провёл в грязном и сыром районе Рима под названием Субура. Этот район во времена детства Цезаря славился тем, что был полон проституток и бедняков, а так же отсутствием интеллигенции. Проводя время за играми со сверстниками из бедных семей, юному Цезарю приходилось не только бороться, но и драться на кулаках. Тем не менее, отец Гая Цезаря, будучи государственным служащим, имел хороший достаток и сумел дать своему сыну великолепное образование. Цезарь овладел философией, поэзией и ораторским искусством, был силён в математике и геометрии, знал историю и правоведение. Кроме того, он был физически развит, прекрасно фехтовал и слыл в Риме чуть ли не самым опытным наездником. Все те навыки, которыми обладал он сам, Цезарь стремился дать Гену. Ко всему прочему, у него не было предубеждения к тому, что Ген являлся галлом, а не римлянином. Возможно, это произошло благодаря ученому галлу Марку Антонию Гнифону, который в своё время привил юному Цезарю любовь к литературе и этикету. А может, в том дерзком ребёнке, каким впервые предстал перед ним Ген, он увидел самого себя. Впрочем, вполне вероятно, что оба эти фактора сыграли свою роль, в результате чего Ген появился в Риме в качестве его внучатого племянника.

Ген быстро освоился со своим новым положением. Ему нравилось учиться и Цезарь, видя это, всячески способствовал тому, чтобы тяга к знаниям не утихала. За хорошую учёбу Цезарь подарил Гену коня, который мгновенно стал любимым животным мальчишки. Он проводил с конём практически всё свободное время, обучая его словно собаку различным трюкам, а Цезарь, устроившись неподалёку в кресле с неизменным бокалом лёгкого вина в руке, с удовольствием наблюдал за дрессурой. У ног Цезаря неизменно лежал громадный мастифф по кличке Ур, которого Цезарь забрал из первого легиона, как говориться, по выслуге лет. Ур был старым, однако, всё ещё крепким псом спокойного нрава, но в тоже время с отличными охранными качествами. В римской армии служило много собак этой породы. В походах на них грузили поклажу, или запрягали в небольшие повозки, а в битвах они дрались наравне с солдатами, вгрызаясь зубами в тела врагов. Все они служили и сражались до самой смерти и, к сожалению, на памяти Цезаря, ни один пёс не умер от старости. Он был рад, что забрал Ура с собой. Цезарь считал пса ветераном баталий и своим соратником, который заслужил достойную старость. Ему было приятно видеть рядом этого покрытого боевыми шрамами старого пса.

Ур признал в Гене своего человека с первой встречи и в отсутствии Цезаря неизменно следовал за ним по дому, тем самым показывая ему свою опеку. Ночью пёс спал в коридоре на циновке, располагаясь таким образом, чтобы держать под контролем двери в спальни обоих хозяев. Этой ночью, почувствовав, что Ген не спит, Ур поднялся, неслышно подошёл к кровати мальчика и аккуратно положил свою громадную голову ему на грудь. Ген благодарно обхватил голову пса двумя руками, прижал к себе, уткнулся ему в шею лицом и глухо зашептал:

– Как ты думаешь, Ур, моему брату хорошо на небесах? Он помнит обо мне? Он узнает меня, когда я встречусь с ним в чертогах Альбиорикса? А может Альбиорикс не примет меня к себе из-за того, что я стал римлянином, а Юпитер откажется от меня, потому что я не перестал быть галлом? – несколько минут Ген лежал, не издавая ни звука, затем судорожно вздохнул и дрожащим шёпотом произнёс: – я так скучаю по тебе, Арс.

Ген беззвучно плакал, всё так же уткнувшись в шею пса, а пёс, понимая состояние мальчишки, затих и еле-еле дышал. В дверном проёме спальни, окутанный плотной темнотой, незримый, сложив руки на груди, наблюдал за ними Цезарь. Ему было бесконечно жаль своего приёмыша, но менять что-либо он не собирался. Конечно, можно было бы спасти и старшего брата, но в этом случае Ген никогда не станет настоящим римлянином…

– Не спишь? – жена нежно погладила меня по плечу.

– Нет. После сегодняшнего происшествия не получается. Как закрою глаза, так сразу вижу два обгоревших тельца. Это чудо, что ты подоспела вовремя, ведь в панике Женька обязательно побежал бы в дом к Арсюхе и мы могли бы лишиться детей.

– У меня тоже пепелище перед глазами. Боюсь глаза закрыть. Кстати, мне показалось, что ты довольно спокойно отнёсся к происшедшему.

– Куда там «спокойно». До сих пор всё внутри дрожит. Просто я стараюсь сохранять невозмутимость в присутствии детей, чтобы своим испугом не пугать их ещё больше. Помнишь, как Арся загнал сапожное шило в подушку большого пальца и едва не сомлел не столько от боли, сколько от вида шила на два сантиметра торчащего в руке? Только моя улыбка спасла его от обморока. А потом, я взял его за палец, попросил закрыть глаза и выдернул шило. Он открыл глаза, а шила в пальце нет. И боли нет, и страха нет.

– Я сама тогда напугалась не меньше его.

– Милая, так и у меня при виде пальца с торчащим из него шилом мошонка от страха сжалась. Это же наши дети и я боюсь за них, даже если ничего не происходит.

– Я знаю.

– Мне вспомнился ещё один случай. Арся побежал впереди нас, упал на асфальт, расшиб голые коленки в кровь, но даже не скривился. Ему тогда три года было. Навстречу шла молодая пара и восхитилась тем, что он не разревелся.

– Нет, этот случай я не помню. И почему же он не заплакал?

– Он упал и тут же посмотрел на нас. Если бы мы своим видом показали ему, что испугались за него, он бы обязательно расплакался. А мы шли к нему и оба улыбались. Тогда он встал, потёр ободранные коленки ладошками и побежал дальше.

– Жестокие мы с тобой родители, – шутливо сказала жена и поцеловала меня в щёку.

– Это не жестокость. Это результат нашего спортивного образа жизни. В спорте без травм не бывает и если ойкать из-за каждой болячки, будет уже не до тренировок. Ты, например, ещё школьницей, играя в гандбол, сломала палец, а родители даже не узнали об этом.

– Да я и сама не подумала, что это перелом. Поболел какое-то время и перестал. Правда, кривой слегка получился.

– Зато теперь это мой любимый пальчик, – я нашёл в темноте её руку и ласково коснулся сломанного мизинца губами.

– Может по чаю?

– Нет, – ответил я, – только не чай. И так взбудораженный весь. Лучше молоко.

      Мы встали, накинули халаты и босиком прошлёпали на кухню. Свет не включали, так как в окна светила огромная полная луна, не замутнённая облаками. Я налил в стаканы молока и поставил их в микроволновку слегка подогреть. Плеснул немного молока в миску Малявке, которая проснулась и крутилась рядом. Затем мы прошли на террасу и уселись в ротанговые кресла.

– Римская луна, – произнесла жена, глядя на красавицу-луну.

– Почему «римская», а не «минская» или «бобруйская»? – я хохотнул, довольный своей шуткой.

– Ни в Минске, ни в Бобруйске, нигде либо ещё, мы не сидели под такой красивой луной на ночной террасе со стаканами в руках. Только в Риме. Правда пили не молоко, а вино. Помнишь?

– Помню. Помню, что никогда не видел нашего Женьку таким раскрепощённым, как в те римские каникулы. Впрочем, они оба тогда на ушах стояли, так им нравился отдых на Средиземном море.

– Было, – жена помолчала, прикрыв глаза, затем спросила, – ты не считаешь, что сказка, которую ты рассказываешь детям на ночь, как минимум жестковата?

– Так и есть, жестковата. Но они воспринимают её адекватно, так как отождествляют братьев-галлов с собой, а у них всё хорошо, папа и мама рядом, войны нет, боёв на арене тоже. Они не воспринимают её всерьёз, они воспринимают её как очередную чудную папину сказку. А ты откуда знаешь, о чем я им рассказываю? – я был в курсе, что каждый раз, когда я рассказываю сказку детям, она сидит на пуфике под дверями детской спальни и слушает, но все равно наклонился к ней и грозным шёпотом спросил: – подслушиваешь?!

– Представь себе, – она мягко рассмеялась, – я всегда подслушиваю под дверью, когда ты повествуешь им свои чудные истории и, между прочим, всегда удивляюсь твоей фантазии. Тебе бы писателем стать, а не учёным.

– Думаешь? Они же скучные и нудные, эти истории.

– Тогда ответь, почему дети ждут их с таким нетерпением?

– Потому, что у нас особенные и самые обалденные дети.

– Несомненно.

Мы потянулись друг к другу через спинки кресел и поцеловались. У моей жены не смотря на возраст, губы цветом, как губы грудного ребёнка и мне безумно это нравилось. Сейчас они вдобавок имели вкус молока, пахли молоком, а это мне нравилось вдвойне.

– Как у тебя дела на работе? – через какое-то время спросила жена. Я вздохнул:

– Загвоздка на загвоздке. Я тебе рассказывал, про образец металла с другой планеты, который нам поручили исследовать? Который день мы ведём с ним безуспешную борьбу.

– Ты говорил, но не упоминал что это такое. Метеорит?

– С метеоритом мы бы справились в два счёта. Я, как обычно, захожу слишком далеко, рассказывая тебе об этом, ведь на эти исследования наложен гриф секретности, но ты же у меня большая умница, потому я слегка приоткрою для тебя завесу тайны. Это не метеорит, не образец руды и не иной кусок металла природного происхождения. Это изделие. Образец инопланетных технологий. Готовое законченное изделие из металлического сплава. И именно из-за особых добавок в сплаве, мы не можем к нему подступиться. Он мгновенно поглощает теплоту и практически не нагревается даже от газовой горелки. В то же время прекрасно сохраняет температуру естественной не аномальной окружающей среды, в которой находится. Мы даже не смогли его поцарапать!

– И что это за изделие? Оно похоже на что-нибудь земное?

– Не могу тебе этого сказать. Я понимаю, что сказал тебе столько, что такая малость, как название самого предмета и его формы уже не играет роли. Но должен же я соблюсти хоть часть секретности.

– Может его можно сломать? Или это опасно.

– Нет, не опасно. Мы пытались проверить предмет на излом. Он пружинистый и изгибается до какой-то степени, но чем больше прилагаешь к предмету усилия, тем более жёстким он становится и в какой-то момент перестаёт поддаваться давлению. Мы даже возили его в Минский Технологический Университет. Ты же помнишь, что там сохранился самый большой и самый мощный в Европе гидравлический пресс?

– Я его видела.

– Наш предмет победил этот пресс! Мы изогнули предмет и закрепили в изогнутом состоянии мощными струбцинами. В таком изогнутом виде вставили в пресс. Пресс опустился примерно на пять сантиметров и больше не сдвинулся ни на миллиметр.

– Как бы я хотела узнать все подробности. В дополнение к той, что ты невольно выдал сам.

– Это что же я тебе выдал, не ведая того? – удивился я.

– Из твоего рассказа я сделала вывод, что ваш предмет длинный, узкий и плоский. Вот только с длинной не определилась. Но явно не короче пятнадцати сантиметров, в противном случае нет смысла сгибать. Хотя я могу ошибаться.

Я рассмеялся:

– Милый ты мой «Шерлок Холмс», – мы поцеловались.

– Я угадала?

– Не скажу. Но смею тебя заверить, что когда после исследований с них снимут гриф секретности, ты непременно узнаешь обо всём…

Первое, что увидел Ген, проснувшись утром – спящий у его кровати Ур. Это было не в обыкновении пса, но учитывая то, как он успокаивал Гена ночью, Ген принял поведение Ура как должное. С этого дня Ур спал только возле кровати младшего хозяина, хотя, надо сказать, Ур не считал Гена хозяином. Он считал мальчишку своим подопечным.

Ещё сонного Гена привлекло нечто, лежавшее на скамье, стоявшей под окном. Предмет, привлёкший его внимание, был довольно объёмным и накрыт красной парчой. Моментально проснувшись, Ген соскочил с кровати, подошёл к скамье и сдёрнул ткань. Его брови изумлённо поползли вверх. На скамье, сверкая бронзой и серебром, лежали парадные доспехи лорика-мускулата. Доспехи были его размера, с отделкой не хуже, чем отделка на парадных доспехах Гая Юлия. Такого подарка он не ожидал. От радости все мрачные мысли этой ночи вылетели из головы, а утро в глазах Гена наполнилось яркими и сочными красками. Ур, чувствуя возбужденное состояние мальчишки, однако, не понимая его причин, встревожено гавкнул.

В комнату вошёл Цезарь.

– Не хочешь примерить? – с порога спросил он.

– Безумно хочу.

– Давай-ка, я тебе помогу их надеть, – с этими словами Цезарь взял со скамьи шлем и нахлобучил его задом наперёд на голову Гену. Оттолкнул Гена от себя, оглядывая мальчишку с ног до головы и видя счастливую физиономию своего приёмыша, довольно расхохотался.

Ген быстро и умело облачился в обновку, вскочил верхом на Ура и выхватил из ножен короткий меч.

– Вперёд Ур! – Ур не сдвинулся с места. Вес мальчика не был ему большой помехой, ведь раньше он часто таскал на себе тяжёлую поклажу, но с возрастом обленился и тогда Ген схитрил, – кушать, Ур!

Под несмолкаемый смех Цезаря Ур охотно затрусил в столовую, неся на спине гордо восседающего Гена.

За завтраком Ген положил шлем на стол прямо перед собой и пока жевал, любовался в нём своим отражением, изредка отвлекаясь на тарелку с едой, а Гай в свою очередь, бесконечно довольный собой, любовался своим приёмышем. Эти доспехи были заказаны мастеру сразу же после прибытия Цезаря и Гена в Рим. Цезарь планировал подарить их гораздо позже, но сегодняшнее ночное происшествие изменило его намерения, о чём он ни капли не сожалел, так как счастливый Ген делал счастливым его самого.

– Ты завтрак не затягивай, – Цезарь напомнил Гену об его обязанностях, – тебе нужно успеть переодеться, чтобы не опоздать в школу.

В школе, впрочем, как и во всём Риме, разговоры шли только о новом гладиаторе из школы Кезона. Эти пересуды распространялись по Риму со скоростью цунами. Как цунами, которое с каждым новым метром пути становится выше, так и пересуды с каждым новым обсуждением всё больше и больше обрастали вымышленными подробностями. К тому моменту, как сплетни достигли ушей Гена, новый гладиатор, моментально сделавшийся знаменитым, добавил двадцать сантиметров в росте, тридцать килограммов в весе, а в возрасте стал старше на десять лет. Именно по этой причине имя Эльфо ни о чем не сказало Гену, ведь в сплетне больше не было ни одного совпадения, которое могло бы напомнить ему о брате.

За обедом Ген попросил Цезаря взять его на гладиаторские бои, которые должны состояться в Тубилустрий – праздник, посвящённый самому Вулкану. Гладиаторские бои в Риме хоть и не были в новинку, но только в этот период существования Римской Республики приобрели бешеную популярность, потому появление в школе Кезона необычного гладиатора предвещало на Тубилустрий полный аншлаг. Цезарь, который сам редко присутствовал на боях гладиаторов, отказал Гену.

– Я считаю, что зрелище, где воины проливают кровь друг другу на потеху зрителей, не является достойным и поучительным для подростка вроде тебя.

– Но некоторые ребята из нашей школы уже были на боях и собираются посетить их вновь, – обиженно заявил Ген.

– Это решение их родителей, а моё решение я тебе уже озвучил, – жёстко произнёс Цезарь и по его голосу Ген понял, что лучше отступить. И он отступился. Но не сдался.