Читать книгу Апдейт консерватизма - Леонид Ионин - Страница 2

Вопрос о справедливом устройстве общества не сходит с повестки дня философов и исследователей общества со времен Платона и Аристотеля. Также он издавна стоит в центре политики, причем актуален он и для политиков, и для простых граждан. Интересно, что теоретики социальной жизни ответ на этот вопрос найти не могут (существует множество ответов, но нет убедительных), тогда как для простых людей это не составляет проблемы. Правда, формулируется вопрос в этих двух случаях не совсем одинаково. Для философа и другого академического специалиста он звучит так: что есть справедливость, или что есть справедливое? А для политиков и других простых людей он звучит иначе: справедливо ли это или то (какое-то решение, какая-то политика, какие-то обстоятельства, какая-то организация жизни)? В результате получается такая парадоксальная ситуация: никто (в том числе и философы) не может определить, что такое справедливость, но все (в том числе и философы) легко определяют, что справедливо, а что несправедливо.

У нас в России отличить справедливое от несправедливого и определить, насколько несправедливо наше общественное устройство, особенно легко, поскольку от других, цивилизованных, стран Россия отличается особым бесстыдством богатых. Например, даже в трудные для всех граждан кризисные годы богачи (нувориши, «новые богачи», потому что в России все богачи новые) с упоением эксгибиционистов выставляются в центре Москвы на так называемой ярмарке миллионеров. Они не только не скрывают свое богатство, свои пристрастия и вкусы (все равно, из каких соображений), но, наоборот, сознательно делают себя мишенью массмедиа, которые стараются привлечь к ним общественное внимание. Мотивы массмедиа при этом различны, мы не будем на них здесь детально останавливаться, но не последнюю роль играет и морализаторский мотив: в условиях, когда в светской идеологии господствует аморализм, а церковь не имеет достаточного авторитета в массах, массмедиа становятся единственными учителями морали. Именно здесь они прямо или косвенно апеллируют к чувству справедливости, намеренно или ненамеренно вызывая возмущение и негодование масс.

Виноваты в этом, конечно, не СМИ и не простой народ, неспособный, по мысли некоторых либеральных публицистов, понять благодетельной роли чужого богатства. Виноваты сами богатые. Неравенство в цивилизованном обществе принято скрывать и, если не замалчивать, то, во всяком случае, не выпячивать. Это вопрос не только естественной скромности и вкуса, но и чувства самосохранения, присущего имущим классам. В России этого нет. Порнография сверхбогатства выставляется на каждом углу. Причем это происходит в обществе, которое за последние примерно сто лет усвоило определенные демократические предрассудки. Касты и сословия уже не предписывают границы возможного и невозможного для каждого отдельного индивида, не диктуют нормы и образы жизни. Каждый пользуется теми же правами, что и каждый другой, и каждый справедливо считает себя вправе претендовать на равную долю общественного пирога, что, кстати, каждому и было обещано в еще недалеко ушедшие в прошлое революционные девяностые. Трудно сильнее дискредитировать демократические и либеральные идеи, чем это делают такие вот «ярмарки».

Констатируя самое печальное и вопиющее неравенство, составляющее сегодня, к сожалению, едва ли не центральную проблему российской жизни, нельзя тем не менее повторять традиционный тезис большинства социальных критиков и разоблачителей неравенства о том, что бедные становятся все беднее, а богатые становятся все богаче. К счастью, это не соответствует истине, и, возможно, именно тот факт, что бедные все же, хоть и медленно, но становятся если и не богаче, то, во всяком случае, обеспеченнее, и позволяет пока сохранять социальный мир в России. Действительно, богатые становятся все богаче, действительно, пропасть между бедными и богатыми становится все шире и непреодолимее, но все равно и бедным есть за что держаться в жизни. Достаточно вспомнить, что еще два десятилетия назад для подавляющей массы населения были недоступны многие товары, сейчас имеющиеся чуть ли не в любом ларьке. То же можно сказать и о товарах длительного пользования, телевизорах, автомобилях. То же относится и к поездкам на отдых за границу, к комфорту, с которым проводят отпуск сейчас по сравнению с тем, как проводили его в советское время наши соотечественники. Судя по всему, не за горами время, когда будет разрешен «испортивший москвичей» квартирный вопрос. Иными словами, стандартный набор благ, характеризующий потребление отечественного «среднего класса», – сравнительно неплохая иномарка, сравнительно неплохая квартира и отдых на сравнительно неплохом курорте – нынче доступен уже достаточно большой части граждан нашего отечества.

Итак, мы стали несколько зажиточнее, получили несколько больше возможностей в сфере здравоохранения, образования и культуры, стали свободнее, чем раньше, но отнюдь не стали счастливее. И это отсутствие счастья объясняется тем, что мы можем сравнивать и постоянно обнаруживаем, что у соседа больше квартира, дороже или новее машина, у жены его дороже шуба, а в отпуск он поехал туда, куда я себе пока что не могу позволить. Исключительным достижением советской власти было исключение оснований для зависти. Да, человеку было к чему стремиться в потребительской сфере: имея «москвич», он стремился приобрести «жигули» или «волгу», или, имея стандартную двухкомнатную квартиру, старался расшириться до стандартной трехкомнатной, купить или построить домик на шести сотках. Но это был уже потребительский потолок, дальше стремиться было некуда, и поэтому зависть и честолюбие, если они были, переключались в творческую, профессиональную сферу, где не было потолка и всегда находилось, с кем и чем сравниваться и куда стремиться.

Именно в этом, кстати, заключается объяснение множества недоумений, одолевающих ныне молодых людей. Мол, как это в советское время люди, часто не имеющие элементарных вещей для жизни, у которых не было квартир, машин, ресторанов и множества других порожденных цивилизацией жизненных удобств, демонстрировали невероятную энергию творчества и изобрели и создали столько, что хватает на десятилетия вперед их нетворческим внукам? Иногда возникает подозрение, что это творчество состоялось не вопреки, а благодаря отсутствию жизненных удобств, и их внуки бесплодны именно в силу того, что их главный интерес лежит в деле совершенствования собственного потребления, а не собственных умов и душ. В советское время имела место – если употребить фрейдовский термин – канализация, перенаправление «достижительского» инстинкта в сторону, полезную для общества.

Именно сравнение с тем, кто потребляет больше и лучше, и есть один из главных источников неудовлетворенностью жизнью современного россиянина, да и не только россиянина, но и любого современного человека. У нас же в России дело даже не в «ярмарке миллионеров», или не только в ней. Главный искуситель – телевидение, даже не вообще телевидение, а телевизионная реклама, создающая образ мира, где люди ездят на прекрасных автомобилях, живут в роскошных домах, да и вообще они веселее, здоровее, красивее, сексуальнее, беззаботнее, в общем, счастливее, чем мы с вами. Кто-то скажет, что только идиоты верят в то, что показывает реклама. Я добавлю, что и сами рекламные персонажи выглядят круглыми идиотами. Так-то оно так, но если принять во внимание, что, как посчитал один исследователь СМИ, в течение дня житель большого города воспринимает более 3000 рекламных воздействий, и если учесть, что телесериалы – второе наибольшее зло после телерекламы! – все более совпадают по стилю с рекламными роликами, то ясно, что именно телереклама и создает для нас Жизнь, Какой Она Должна Быть. Ну а уж к этому добавляется все, чего хочется и чего нет у меня, – машина соседа, дом соседа, жена соседа.

Так что именно сравнение (с тем, что есть у других, или с тем, что может или должно быть у меня) – основной, или очень важный источник неудовлетворенности жизнью и отсутствия счастья. Сравнение мешает человеку почувствовать удовлетворение, когда дела у него идут хорошо. То есть у меня-то вроде все хорошо, но я сравниваю и вижу, что у другого – у соседа, у коллеги по работе – еще лучше, а это значит, что у меня не очень хорошо, а может, даже плохо. Я купил себе «ситроен», а он, скажем, «мерседес» или «порше». Важно при этом, что меня огорчил именно сосед, потому что важно, с кем сравниваешься. Поп-звезды могут рассекать на «ламборгини», олигархи – на «майбахе», меня это мало волнует. Важен, если употребить социологический термин, релевантный другой, который по жизненному стандарту отличается от меня очень мало или вообще не отличается. В сравнении с ним даже минимальные различия будут казаться вопиющими. Вообще, чем меньше различия в жизненном уровне, тем сильнее ожидания равенства и надежды на равенство и соответственно тем сильнее ресентимент в случае нарушения равенства. Я никогда не прощу соседу то, что легко прощу далеким от меня людям.

Ресентимент как источник идей справедливости и равенства открыл и описал Фридрих Ницше в работе «К генеалогии морали». Ресентимент, писал через полвека после Ницше выдающийся философ Макс Шелер, это «самоотравление души». Он «… представляет собой долговременную психическую установку которая возникает вследствие систематического запрета на выражение известных душевных движений и аффектов… В первую очередь имеются в виду… жажда и импульс мести, ненависть, злоба, зависть, враждебность, коварство» [1].

Кульминация ресентимента – это то, что Шелер, используя метафору Ницше, называет «фальсификацией ценностных таблиц», когда саму позитивную ценность, несомненную и предпочтительную для нормального человека и нормального мира, начинают трактовать как негативную ценность. И сразу весь мир ценностей становится с ног на голову. А потом негативное отношение к тому, что раньше считалось позитивным, переносится и на носителей этих «переоцененных» ценностей, которые начинают восприниматься как исчадия ада, средоточие зла, главные враги всего светлого и доброго. Сам же носитель ресентимента представляется себе, пишет Шелер, добрым, честным, человечным…

Следуя Ницше и Шелеру, ресентимент применительно к нашей теме можно определить как зависть к успеху другого, будь то богатство, высокая награда, успех книги или спектакля или еще какое-то проявление успеха. Но ненавистен в ресентименте даже не успех сам по себе. Если, например, человек шел по дороге и нашел мешок с деньгами, – это, конечно, заставит других ему завидовать, но не наполнит их душу ядом ресентимента. В случае ресентимента на дне завидующей души таится невыносимая мысль, что другой, тот, кто добился успеха, лучше тебя, потому что его успех обусловлен долгой упорной работой, целеустремленностью, талантом – то есть всем тем, чем сам завидующий не обладает и на что он не способен. Ресентимент – это успех другого, который мною воспринимается как мое унижение (пусть даже я переживаю его наедине с самим собой, незаметно для других).

Поскольку у ресентимента нет специфических социальных форм выражения, он часто выливается в негодование и гнев в отношении неравенства вообще и в стремление разрушить символы социальных различий. Шелер полагал, что существует тип общества, где налицо особая предрасположенность к ресентименту. Он имел в виду современную ему Германию первой четверти XX в. – как мы знаем теперь, Германию накануне нацизма. «Максимально сильный заряд ресентимента, – писал он, – должен быть в таком обществе, где, как у нас… формальное социальное равноправие соседствует с огромными различиями в фактической власти, в фактическом имущественном положении и в фактическом уровне образования, т. е. в таком обществе, где каждый имеет „право“ сравнивать себя с каждым и не может „сравниться“ реально. Здесь… в самой структуре социальности заложен мощный заряд ресентимента, с которым обществу придется считаться» [2]. Эта характеристика идеально подходит и к современной России, шелеровское «у нас» может действительно читаться как «у нас».

Ощущение высокого уровня ресентиментных чувств в России сегодня очень сильно. Но самое интересное, пожалуй, заключается в том, что ресентимент оказывается характерен не только для нестабильных переходных обществ вроде современной России и некоторых других стран, но и для в высшей степени цивилизованных развитых стран Запада. Массовая демократия, как мы убедимся далее, – это общество, живущее в режиме высокого и постоянного накала ресентимента. Общество, живущее в режиме сравнения. Все сравнивают себя со всеми. Кроме того, там всегда обнаруживаются люди, недостаточно интегрированные в систему, и всегда находятся теоретики, умеющие истолковать их ресентиментные переживания как законное и справедливое возмущение царящей в мире несправедливостью. Тот, кто не в состоянии найти себе достойное место в обществе, обращается таким образом против этого общества. Именно сравнение, выливающееся в ресентимент, часто порождает нарушения равновесия, перепады социальных потенциалов, ведущие иногда к очень серьезным потрясениям. Давно и традиционно именно с ресентиментом связывают бунты и революции. Они тогда сводятся к элементарным устремлениям душ, отравленных злобой, ненавистью и жаждой мести. Разумеется, революции нельзя сводить к ресентименту, но невозможно избежать обращения к идее ресентимента при описании революционного сознания. Кому-то изначально дано больше, чем мне, и этот факт отравляет душу и не дает существовать нормально, заставляет подбирать булыжник с мостовой, брать в руки оружие, громить и убивать. Ресентимент также возбуждается и провоцируется СМИ, часто бессознательно и непроизвольно. В частности, сравнение собственной жизни с жизнью на Западе, какой она представлена в глобальных электронных СМИ, является едва ли не основной причиной массовых миграций из Африки в Европу. Когда мы видим, как черные африканцы набиваются в едва держащиеся на воде от перегрузки катера и лодки и устремляются через море к негостеприимным итальянским и испанским берегам, то ясно, что позади них – картинки сказочной счастливой жизни, мерцающие на экранах дешевых телевизоров в хижинах. Сравнение нарушает равновесие и самодостаточность традиционного образа жизни, а сравнение, дополненное либерально-демократической пропагандой о равенстве всех людей и равенстве жизненных шансов, уничтожает эти традиционные формы жизни и заставляет устремляться в путь, обещая счастье, которое оказывается недостижимым по той же самой причине – неизбежности сравнения.

Те же самые массмедиа, создающие миф о счастливой жизни, пробуждающий сравнение и осознание несправедливости жизни, не давшей мне того, что есть у других, дают и утешение, постоянно демонстрируя торжество справедливости. Это торжество многогранно и разнообразно, оно реализуется на телеэкране в увлекательных сериалах, таких как «Улицы разбитых фонарей», где зло, разумеется, всегда наказывается, а также в разоблачительных фильмах и репортажах, где репортеры с негодованием пригвождают к позорному столбу самых бесстыдных нарушителей закона, тех, кто злоупотребляет служебным положением, и т. д. Можно сказать, что СМИ осуществляют таким образом инсценировку справедливости. Последнее время на нашем телевидении приобрело популярность инсценирование справедливости с участием Президента Российской Федерации, грозящего «раздолбаям» и прочим негодяям, лишенным «ума и совести», и чуть ли не стучащего кулаком по столу. Как в случае с репортерами, так и в случаях с президентом инсценирование торжества справедливости происходит крайне эмоционально. Господствующий при этом тон – не тон критики, а тон возмущения и гнева. Если происходит критическая аналитическая работа, зрителям это может наскучить, и, кроме того, это может быть истолковано как проявление равнодушия или даже жестокосердия критика. А гнев и негодование – это настоящие и, главное, всеми разделяемые чувства. Мне так легко здесь понять президента, мы с ним чувствуем и думаем одинаково! Кроме того, анализ может быть непонятным, а гнев, как сказал один философ, – очень демократическое чувство. Проявление гнева доходчиво, особенно когда непосредственно за сценой негодования и гнева следует сцена наказания провинившихся и зачитываемый диктором перечень принятых мер и снятых с должности сравнительно крупных и более мелких начальников. Чем крупнее снятый начальник, тем более искренним кажется гнев и тем более полным торжество справедливости. При этом остаются вне поля внимания и рассмотрения – а тем самым и вне перспективы разрешения – самые важные проблемы: как случилось то, что случилось, какие процессы привели к катастрофическому ухудшению ситуации и т. д.? Все сводится в негодованию одного начальника и снятию с должности другого начальника. Инсценировка называется «Снятие начальника».

Другую инсценировку можно назвать «Наказание олигарха». Ясно, что народ олигархов не любит, и ясно – почему. Поскольку общественной интеграции угрожает не сама несправедливость, а ее восприятие, то и на практике нужно не обеспечить реализацию справедливости, а обеспечить, чтобы народ видел, что справедливость происходит. Для этого необходимо показывать, что нуждающимся что-то дают, причем не просто дают (из бюджета, например, хотя и это тоже важно), но дают, отобрав у богатых. Такие инсценировки у нас происходят не очень часто и не очень редко – с частотой, достаточной, чтобы продемонстрировать решимость властей в деле обеспечения справедливости. Самый выразительный характер имела знаменитая встреча в Пикалево, растиражированная через телевизор на всю страну, где премьер-министр грубо одергивал и ставил на место олигарха Дерипаску, осмелившегося с пренебрежением отнестись к нуждам простого народа. Однако еще важнее оказалась телевизионная встреча премьер-министра с населением, где он рассказал, на какие благие дела – выплата пенсий, постройка больниц и т. д. – пошли немереные деньги, отобранные у преступного олигарха Ходорковского.

Эти соображения не стоит понимать как критику в адрес конкретных личностей, которые, мол, ради приобретения популярности пренебрегают углубленным рассмотрением вопросов. Это, грубо говоря, закон жанра. Такого рода инсценировочное поведение принципиально характерно для сегодняшних форм реализации политического процесса, которые ряд исследователей обозначают термином медиадемократия. О медиадемократии мы еще будем говорить в одном из последних разделов книги. Пока же отмечу только, что политика в условиях медиадемократии осуществляется по правилам и нормам медиапрезентации. А в медиапрезентации – в телепередаче, например, – исполнитель должен уметь «держать» аудиторию, быть интересным для зрителя и казаться ему нужным. Спокойным аналитическим разбором ситуации этого не достичь. Телезритель щелкнет переключателем и уйдет с программы, ему не интересны говорящие головы. Допустить этого нельзя, ибо это может роковым образом сказаться на политической карьере исполнителя. В обстоятельствах медиадемократии политические звезды, как и звезды шоу-бизнеса вообще, имеют право на все, кроме одного – быть скучными. Кроме того, в медиапрезентациях речь идет, как правило, не о политических проблемах, тенденциях, программах и направлениях, а о личностях. В медиа политика всегда персонализирована. Она персонализирована, поскольку драматизирована, а в драме всегда есть действующие лица. Поэтому демонстративное снятие с должности какого-нибудь начальника – желательно, конечно, генерала – это, собственно, коренной, базовый медиадемократический акт. К вопросу о медиадемократии мы еще подойдем.

Пока же вернемся к вопросу о справедливости. Хотя содержательно определить справедливость, как мы говорили, невозможно или очень трудно – у многих людей очень разные представления о ней, невозможно не согласиться с тем, что самым очевидным проявлением справедливости должно быть «усиление равенства». В этом согласны практически все партии, все политики, не говоря уже о простых людях, постоянно сталкивающихся с фактами вопиющего неравенства. Как выразительно пишет немецкий философ Норберт Больц, «социальная справедливость через „большее равенство“ представляет собой сегодня ценность, которую невозможно не принять. [Для всех политических сил в современном мире]… это принцип консенсуса номер один» [3].