Читать книгу Ясновельможный пан Лев Сапега. Враг России № 1 - Леонид Михайлович Дроздов - Страница 3

Меня всегда удивляли некоторые высказывания так называемых «свядомых» белорусов. Зачастую, даже не предприняв попыток что-либо основательно изучить, они тиражируют собственное невежество, а иногда обычную глупость выдают за истину в последней инстанции. Таковым, например, является следующее замечание: «Беларусь, прежде всего, отождествляется с Франциском Скориной, Симеоном Полоцким, Янкой Купалой, Владимиром Короткевичем. Даже имена Всеслава Чародея и Льва Сапеги отходят на второй план». Далее следует пояснение к этой мысли: «Так происходило потому, что Беларусь не имела прочной и длительной государственности» [2, с. 106].

Несмотря на огромную работу по пробуждению исторического сознания, среди самих белорусов (не говоря уж о других народах) по-прежнему бытует подобное мнение. При этом, если иногда и признают достижения белорусской культуры, в исторически сложившейся самостоятельности и государственности упорно сомневаются. Это очевидные и самые заскорузлые мифы, с которыми надо бороться. Тем более что для этого есть все (или почти все) необходимое. Прежде всего, исторические факты, которые нужно только систематизировать и довести до массового читателя в нашей стране и за рубежом. И биография Льва Сапеги в этом смысле лучший материал.

Время показало исключительную жизнеспособность государственных институтов, созданных при активном участии Льва Сапеги. Статут Великого княжества Литовского, Русского и Жемойтского (далее – ВКЛ), принятый в 1588 году, действовал в течение более чем двухсот пятидесяти лет1 (для сравнения: за период с 1918-го по 2013 год в Беларуси сменилось шесть основных законов). Трибунал ВКЛ (высший апелляционный суд) существовал почти столько же. На протяжении более ста лет был законодательно закреплен государственный статус белорусского языка. Униатство как основная религия ВКЛ просуществовало более двухсот сорока лет. Длительное время вынашиваемая, но не реализованная Львом Сапегой идея славянского союза до сих пор не дает покоя политикам [66, с. 11].

В истории Беларуси трудно найти примеры такой долговечности государственных институтов, созданных умом и волей одного человека. Разве это может не вызывать восхищение?

Возможно, уже современниками Сапеги некоторые его поступки воспринимались как странности и причуды богатого пана. «У вас холоп холопом, а у меня – почтеннейший, сиятельный, ибо без холопа, наверное, и сам ясновельможным не буду», – любил Лев Cапега подчеркнуть свое отношение к простому мужику [71, с. 386]. Эту черту его характера восхваляли в своих произведениях не только цитируемый В. Чаропко, но и Я. Чечот, С. Морозова и другие авторы.

Вне всяких сомнений, Лев Сапега – личность значительная, вместе с тем очень противоречивая и одновременно загадочная, а потому одна из наиболее интересных в ряду политических лидеров средневековой Беларуси.

Публикации последнего времени оставляют открытыми множество вопросов и зачастую односторонне освещают жизнь и деятельность великого белоруса. Понятно, что Льву Сапеге, как и любому из смертных, были присущи человеческие качества не только со знаком «плюс», но и со знаком «минус». Другое дело, и это, вроде, ни у кого не вызывает сомнений, что первых гораздо больше, чем вторых [40, с. 110]. Да, при удобном случае (и это зафиксировано в хрониках) Сапега мог присвоить то, что плохо лежит. Но в критических ситуациях, когда речь заходила о государственных интересах, он порой отдавал в сотни раз больше. Например, взвалив на себя (почти в семидесятилетнем возрасте) непосильную ношу – великое гетманство, во время войны ВКЛ со Швецией Лев Иванович содержал на собственные деньги целую армию. Подсчитано, что на эту войну он потратил большую часть своих средств – приблизительно семьдесят семь тысяч злотых и сорок тысяч флоринов (дукатов). Чтобы эти цифры не были слишком сухими, стоит наглядно проиллюстрировать размер пожертвований с его стороны. В то время, исходя из средних цен, на один злотый можно было приобрести одну с четвертью бочку виленскую пшеницы, или почти пятьсот восемь с половиной литров. Значит, семьдесят семь тысяч злотых стоило девяносто шесть тысяч двести пятьдесят бочек, или тридцать девять миллионов сто сорок четыре тысячи восемьсот семьдесят пять литров, пшеницы. Если считать, что даже при полной мобилизации в армии ВКЛ во время Шведской войны насчитывалось около двадцати трех тысяч человек и каждому солдату полагался один литр пшеницы в день, то, получается, на средства Льва Сапеги армия могла протянуть четыре с половиной года (разумеется, речь идет только о хлебе и воде).

По всему видно, жизненный принцип «коль влез в дугу, не говори „не могу“» имел для Сапеги гораздо больший вес, чем собственные меркантильные интересы.

Порою может сложиться впечатление, что Л. Сапега имел очень противоречивые взгляды на религию и за свою жизнь успел побывать поочередно и православным, и протестантом, и католиком [59, с. 120]. Но всему есть объяснение. Груз тяжких грехов, вероятно, все же лежал на его совести, ведь по долгу службы ему приходилось иногда выносить очень жестокие приговоры. Этого требовали закон, наместник бога на Земле – Папа Римский, а также патрон Л. Сапеги – король польский и великий князь литовский Сигизмунд III Ваза.

Однажды обретя власть, Сапега уже больше никогда с ней не расставался. Ступенька за ступенькой он упорно поднимался наверх и более пятидесяти лет отдал государственной службе. А в конце своей жизни обеспечил высшими должностями многих представителей своего рода. Завидная для политика энергия и стабильность!

Он первый и единственный среди белорусов при жизни получил почетное звание «Отец Отечества». И все же его совесть требовала покаяния, может, поэтому он основал двадцать четыре костела [71, с. 386]. Впрочем, другие авторы, гораздо более авторитетные (например, А. Киркор в очерке «Историческая судьба белорусского Полесья»), называют цифру более весомую – семьдесят (!) костелов [88, с. 306].

Спор о месте Льва Сапеги в истории был начат еще современниками ясновельможного пана. Но, если одни отмечали его выдающиеся способности и называли «отцом и спасителем Отечества», то другие проклинали, полагая, что за дела свои он должен гореть в аду [67, с. 203].

После его смерти оценки стали еще категоричнее. Причем не только на словах. Дважды российские вандалы осквернили его прах, а в 1655 году даже выбросили гроб на улицу [43, с. 2]. Так они отомстили Льву Сапеге за участие в событиях Смутного времени и разорение их страны. Не имея сил расправиться с ним живым, московиты позволили себе издеваться над мертвым. Однако, как это ни прискорбно, такая месть была в обычаях тех времен. Нечто похожее, например, сделали с бальзамированной мумией кардинала Ришелье во время французской революции. Подобная судьба ждала многих из тех, кто опередил свое время или при жизни был недоступен для своих недоброжелателей.

С конца 90-х годов XVII столетия, к великому сожалению, наша неординарная и весьма противоречивая, но вместе с тем богатая и интересная отечественная история свыше трех веков и вовсе не признавала Сапегу – одного из руководителей старинного белорусского государства, реформатора и крупного общественного деятеля – как личность [43, с. 2]. И тому тоже есть свое логическое объяснение.

В это время языком межнациональных отношений в Речи Посполитой становится польский, конфедерация быстрыми темпами полонизируется и постепенно белорусско-литовское государство – ВКЛ – приходит в упадок. В XVIII столетии после трех разделов Речи Посполитой землями ВКЛ завладевает армия Российской империи. На протяжении почти ста пятидесяти лет, с 1696-го по 1840-й, перечеркивается все, что было достигнуто при участии Льва Сапеги. Белорусский язык утрачивает статус государственного. Приостанавливается деятельность высшего апелляционного суда – Литовского трибунала. Упраздняется церковная уния (с 1839 года униаты под давлением российского самодержавия переходят в православие). Великий князь ВКЛ и король польский Станислав Август Понятовский отрекается от трона, Великое княжество Литовское теряет независимость, его земли становятся губерниями Российской империи. В 1840 году указом императора Николая I приостанавливается действие Статута ВКЛ 1588 года, объявляется нежелательным применение в печати названий Литва и Беларусь.

Камня на камне не оставляют от наследия Льва Сапеги сначала господа поляки, а затем российское самодержавие. Они в равной степени прилагают максимум усилий, чтобы стереть память о защитнике белорусчины. И эти энергичные действия достигают своей цели.

Только в ХХ веке предпринимаются первые попытки вернуть имя Льва Сапеги в белорусскую историю.

М. Шкялёнок в 1933 году в статье «В трехсотлетнюю годовщину смерти великого канцлера Льва Сапеги» проводит глубокий анализ сделанного ясновельможным на ниве национального возрождения: «Деятельность Сапеги не спасла Великое княжество и белорусскую культуру от позднейшего упадка. Объясняется это теми очень большими противоречиями внутренней жизни Великого княжества, которые даже Сапеге, несмотря на достойные удивления усилия с его стороны, не удалось уничтожить. И все-таки эпоха Сапеги навсегда останется в истории белорусского народа и его культуры золотой порой, а мощная фигура великого канцлера будет ярким примером больших творческих устремлений, скрытых в белорусском народе» [76; 75, с. 291] (пер. наш – Л. Д.).

Такой взгляд на наследие Льва Сапеги возможен в государстве, которое придерживается демократических принципов «сапежинского» статута. Статья М. Шкялёнка печатается в столице свободной Литвы – Вильно, которую все больше отождествляют с Великим княжеством Литовским.

Надо сказать, что именно М. Шкялёнок, вольно или невольно, стал прародителем некоторых исторических мифов о Сапеге. В частности, главные достижения ясновельможного этот исследователь связал непосредственно с должностью великого канцлера. С его подачи большинство белорусских авторов будут соотносить личность Льва Сапеги как раз таки с этой должностью, считая ее наивысшей в государстве.

За время Советской власти в Беларуси имя Льва Сапеги упоминалось только в связи с принятием третьего Статута ВКЛ и Брестской унии. Однако вместо слов благодарности в адрес Сапеги сыпались обвинения. Белорусские историки и писатели вменяли ему в вину полное с его подачи порабощение крестьянства шляхтой и духовное притеснение римско-католической церковью.

Наиболее яркую оценку деятельности Сапеги через теорию классовой борьбы дал писатель М. Садкович: «Уже третий год разъезжали по деревням и городам воеводские тивуны, трубили в трубы, сгоняли народ посполитый на площади и с высокого места провозглашали королевскую милость. Новый Статут. Указом Сигизмунда Вазы, короля польского и великого князя литовского, в господскую неволю попали не только землепашцы, но и их дети, и дети детей. А кто сбежал от пана, хотя бы и через год находили, приводили к тому же господину, и он имел право наказать беглого как хотел, без суда и защитника. Не было времени ужаснее и хуже. Крепостному „вотчиннику“ уже не хватало дней на неделе „исполнять барщину“. Ночь и ту отнимали у бедных страдальцев, принуждая нести службу и караульную, и пешую, и конную. Паны, магнаты доводили крестьянство до нищеты, но еще решили надеть узду и на души посполитых людей» [112, с. 398]. В общем, и Статут 1588 года, и Брестская уния расценивались как самое плохое, что было в истории белорусов. Но ждать другого взгляда и не стоило. Цитируемая книга впервые была издана в 1956 году. В то время, если кто-то и осмеливался на собственную точку зрения, которая не совпадала с линией коммунистической партии, за пределами собственной кухни вряд ли ее озвучивал.

Чуть позже, в 1973 году, небольшой, всего несколько строк, биографический материал о Сапеге был размещен в Белорусской советской энциклопедии: «…один из организаторов Литовского трибунала, под руководством которого закончено составление Статута Великого княжества Литовского 1588 года» [7] (пер. наш – Л. Д.). Иными словами, сторонник сильного правового государства, в котором «должны царить законы, а не личности». Текст этой заметки, конечно же, не выражал отношения белорусской науки к Сапеге, но вступал в явное противоречие с куда более категоричной информацией о фамилии в целом: «…были жестокими угнетателями белорусского, литовского и украинского народов». Неужели Лев Сапега являлся жестоким угнетателем? Наверное, версия автора статьи в энциклопедии 1973 года звучит не совсем убедительно, поэтому закономерными представляются вопросы, заданные А. Мясниковым: «А действительно ли были угнетатели? И кем, наконец, был самый знаменитый, талантливый и мужественный из Сапег – Лев?»

Более объективно осветить жизнь и деятельность ясновельможного пана попытался Владимир Короткевич [27, с. 232; 29, с. 122]. В его произведениях Л. Сапега стоит в одном ряду с лучшими сыновьями Беларуси – Константином Острожским и Николаем Радзивиллом Черным. По мнению Короткевича, они, скорее, исключение из правила, изъятие из множества свежеиспеченных повелителей, только что получивших настоящую власть. Они из тех, «которые столетиями свой род тащили» [27, с. 232]. По Короткевичу, эти властители – «настоящие, образованные, воспитанные люди, пусть себе и тоже со страстями», которые заслуживают быть примером для подражания.

Однако настоящее признание приходит к Сапеге только в конце 80-х – начале 90-х годов ХХ века, когда Республика Беларусь провозгласила верховенство собственных законов и независимость. Вот тогда снова понадобился образ человека, «который держал флаг государственности». В целом, 90-е годы прошлого века своего рода второй «звездный час» Л. Сапеги.

В 1989 году переиздается Статут ВКЛ 1588 года с предисловиями Льва Сапеги.

Затем, в 1992 году, в академической серии «Наши знаменитые земляки» печатается книга И. Саверченко «Канцлер Вялiкага княства. Леў Сапега», создается документальный фильм «Лев Сапега. Канцлер».

В 1995 году государственное предприятие «Белпочта» в серии «Выдающиеся личности Беларуси» издает марку с изображением Льва Сапеги тиражом пятьдесят тысяч экземпляров. Кстати, из всех политиков за более чем тысячелетнюю историю нашего государства такой чести удостоились только пять человек: легендарный Рогволод, Николай Радзивилл Черный, наш герой, Петр Машеров и сегодняшний лидер [65, с. 8]. Популяризации имени Льва Сапеги немало способствует очерк А. Мясникова «Айцец Айчыны залатога веку», который перепечатывается трижды [43, с. 2].

В 1996 году из-под пера В. Чаропко выходит самая обстоятельная на сегодня биография Л. Сапеги.

Определенную роль в популяризации имени Сапеги сыграла и скандально известная композиция Виктора Шалкевича «Баллада о товарище Сапеге», которая была создана, по-видимому, после опубликования не менее скандальной статьи в «Свободе» [128].

Интерес к личности Л. Сапеги подогрел и первый Президент Республики Беларусь, объявив себя преемником политических идей Льва Сапеги. А через некоторое время, когда начали говорить об опасности присоединения маленькой Беларуси к громадной России, президент удивился и спросил: «А почему разговор не ведут о присоединении России к Беларуси?» Как раз в таком контексте ставил вопрос о союзе славянских народов Лев Сапега.

Как государственный деятель, Л. Сапега всегда отвечал требованиям времени. Профессионально он ни в чем не уступал своим европейским коллегам и современникам: кардиналу Ришелье, канцлеру Уильяму Сесилу, великому князю московскому Борису Годунову, а кое в чем даже превосходил их. Возможно, именно поэтому ряд историков и писателей намеренно идеализируют его образ. Об отрицательной стороне его деятельности эти исследователи или умалчивают, или говорят вскользь.

Например, И. Саверченко рисует образ, положительный во всех отношениях. Читатель видит героя, белорусского политика номер один, своеобразную икону, пример для подражания [52, с. 3 и 4]. Однако в этом образе, слишком правильном и потому схематичном, похожем на музейный экспонат, нет живого человека, тем более Сапеги – дипломата умного, хитрого, скрытного, способного на необычные дипломатические уловки. Очерк И. Саверченко более интересен подбором фактов, которые позволяют ему утверждать, что сделанные им выводы безошибочны, потому что базируются на имевших место в истории Беларуси великих событиях.

Писатель В. Чаропко, вдохновленный этими фактами, углубился в жизнеописание Льва Сапеги и сумел подать ясновельможного настоящим творцом истории. В книге «Уладары Вялікага Княства» Лев Сапега впервые в современной белорусской литературе предстает перед читателем во всем величии дипломата, который на отлично овладел своим ремеслом.

Однако ни Саверченко, ни Чаропко не рассматривают Льва Сапегу как организатора смуты в России. Вопреки фактам и здравому смыслу эти биографы пытаются защитить его от обвинений в деле о самозванцах, сокрушивших московский трон. Вероятно, они не хотят, чтобы ясновельможного считали агрессором, который развязал войну с Московией, и ставили в один ряд с Наполеоном Бонапартом (с разницей в двести лет). При этом не принимают во внимание, что Сапега превзошел именитого француза, и это подтвердит любая историческая карта, иллюстрирующая результаты войн начала XVII века.

С течением времени количество должно переходить в качество. Может, поэтому в 1996 году А. Мартинович озвучил призыв максимально точно следовать историческим фактам. При этом он заметил, что до недавнего времени о Л. Сапеге почти не говорили, а если и говорили, то не могли простить того, что он боролся с Московским государством. Писатель, приветствуя издание новых книг о Сапеге, выразил пожелание, чтобы «в этом нужном и своевременном возвращении не наблюдалось перехода из одной крайности в другую и не рисовался бы Л. Сапега только светлыми красками» [40, с. 110] (пер. наш – Л. Д.).

Этому исследователю не откажешь в здравомыслии. Глубже изучая жизнь и деятельность ясновельможного, соглашаешься: в нем есть чем восхищаться и есть что порицать. Самой положительной оценки заслуживает его государственный размах в борьбе за Великое княжество Литовское как независимое государство, желание защитить честь белоруса перед другими народами, попечение о национальной культуре (он собрал богатую библиотеку, построил множество храмов, опекал художников, издателей). Но ни в коем случае нельзя отрицать иного Сапегу. Того самого, который, казалось бы, следуя букве закона, подавлял любое выступление, по его мнению, угрожавшее безопасности Княжества; который жестоко расправлялся с бунтовщиками: четырем руководителям восстания 1606 – 1610 годов в Могилеве отрубили головы [28, с. 86 и 120], в ноябре 1623 года за убийство полоцкого и могилевского архиепископа Иосафата Кунцевича к смертной казни было приговорено девяносто четыре человека, правда, семидесяти четырем из них удалось сбежать [40, с. 111]. С одной стороны, Лев Сапега был уверен, что даже самые жестокие приговоры будут одобрены не только королевской властью, но и святым костелом. А в дипломатической игре, которую он тогда затеял, такая поддержка была необходима. С другой, он понимал, что массовое убийство, пусть и согласно букве закона, не добавит ему популярности ни в народе, ни тем более в истории. Понимал это и В. Короткевич, когда в уста своему герою вкладывал слова: «За этот день на меня столетиями будут вешать всех собак» [29, с. 122] (пер. наш – Л. Д.). Но отказаться от наказания – бросить тень на церковную унию, дело, которому он отдал много сил и энергии. Наказание в Витебске, введение Брестской церковной унии и воинские походы в Московию – это те лакмусовые бумажки, которые дают основание одним произносить имя Сапеги с придыханием, а другим – с не меньшим энтузиазмом унижать его. Однако, как бы то ни было, над всеми устремлениями Сапеги преобладала забота о родине, попечение о ее будущем.

Раньше перед историками и писателями стояла задача вернуть это славное имя из исторического небытия, доказать, что в истории Беларуси Сапега должен занимать самое почетное место. Теперь же необходимо, наконец, расставить точки над «i» в спорных вопросах. Если не разгадать все загадки, связанные с его именем, то хотя бы дать исчерпывающие комментарии с точки зрения национальной исторической науки. Правда, здесь есть свои сложности.

К превеликому сожалению, основной источник информации о жизни и деятельности Л. Сапеги недоступен широкому кругу исследователей: на белорусском языке Метрика ВКЛ до сих пор полностью не напечатана, а привлечь издания на латинском, шведском и других языках зачастую не позволяет языковой барьер. Ведь ни для кого не секрет, что обычный для времен Сапеги уровень образования, который предусматривал знание двух-трех иностранных языков в качестве минимума, в наше время для большинства остается недосягаемым.

Многое из того, что представляет особый интерес для историков и писателей, находится в хранилищах ряда европейских стран, и поработать с этими раритетами может позволить себе не каждый. Но такие счастливцы есть. Например, переводчик В. Свежинский в одном из хранилищ Швеции обнаружил фолиант в четыреста страниц рукописного текста, содержащий краткий обзор истории покойного Леона Сапеги, виленского воеводы, гетмана Великого княжества Литовского, написанный в 1652 году, а также другие материалы, переиздание которых дало бы возможность наполнить подробностями жизнеописание ясновельможного пана [62, с. 66—68]. Немало интересующих нас источников хранится в Национальной библиотеке Франции. Их перечень привел в своей работе Игорь Ляльков [34, с. 29]. Энциклопедией рода Сапег, по сути, является польскоязычное издание «Дом Сапежинский» (1995), которое также стоило бы перевести на белорусский язык.

Конечно же, нельзя сбрасывать со счетов и работы белорусских исследователей. Неоднократно к жизни и взглядам нашего великого соотечественника обращался журнал «Спадчына» [54, с. 3—9]. В 1999 году в Бресте проводились первые «Сапежинские чтения», доклады, представленные на этом мероприятии, были изданы отдельной книгой [32].

Среди последних публикаций о Сапеге стоит упомянуть сборник «Славутыя імены Бацькаўшчыны». Биографию Льва Сапеги, подготовленную для этого сборника А. П. Грицкевичем [14], можно признать совершенной с точки зрения отсутствия исторических ляпсусов, однако она слишком коротка. Определенный интерес представляет и другая работа этого автора, содержащаяся в 6-м томе Энциклопедии истории Беларуси [18, с. 222].

Безусловно, Лев Сапега стал настоящим героем белорусской литературы. Только этого мало. Искушенный читатель настоятельно требует современных интерпретаций давно минувших событий. Имя Сапеги должно стать мифом2. Только в том случае, если каждый белорусский школьник будет знать как таблицу умножения основные факты из жизни этого и других крупных деятелей белорусского прошлого, если мы сумеем приучить наших граждан к местным мифам, которые будут работать на нужды белорусчины и с успехом смогут противостоять мифам иностранного происхождения, усилия построить независимое государство приведут к высокому результату.

Именно по этой причине и сделана попытка написать политическую биографию Льва Сапеги (так как библиотека белорусской политической биографии на сегодня, к сожалению, отчаянно мала). Общеизвестные факты жизни и деятельности ясновельможного представлены в ней в виде мифов.

Очень хочется надеяться, что, несмотря на все имеющиеся недочеты, значительное количество заимствований, возможные расхождения во взглядах по некоторым спорным вопросам, эта книга найдет своего читателя и хотя бы немного приподнимет завесу тайны над одной из крупнейших личностей белорусской истории.