Читать книгу Секреты Российской дипломатии. От Громыко до Лаврова - Леонид Млечин - Страница 13

4 ноября 1960 года новым президентом Соединенных Штатов был избран Джон Кеннеди. Вступая в должность 20 января 1961 года, он посвятил внутренним проблемам страны всего несколько слов. Говорил в основном о внешней политике, считая, что лишь она способна прославить его среди потомков.

– Все народы, – сказал тогда Кеннеди, – как бы мы к ним ни относились, должны знать, что мы заплатим любую цену, вынесем любые тяготы, стерпим любые невзгоды, но поможем всем друзьям и будем сражаться со всеми врагами, чтобы обеспечить победу свободы!

В Москве слова нового президента восприняли как чистой воды демагогию. Летом 1961 года Кеннеди и Хрущев встретились на нейтральной территории – в Вене. Они присматривались друг к другу. Кеннеди предложил принять совместное заявление об отказе от войны как средства решения конфликтов. Хрущев отверг это предложение, потому что это лишало его возможности участвовать в антиимпериалистической борьбе, то есть давать оружие и посылать войска в помощь всем, кто такой помощи попросит. Никита Сергеевич был разочарован тем, что на смену такому опытному политику, как Эйзенхауэр, пришел совсем новый человек, да еще моложе советского руководителя на двадцать с лишним лет.

Считается, что на встрече в Вене американский президент произвел на Хрущева впечатление несмышленыша, с которым нетрудно будет справиться, и это привело к решению отправить на Кубу ядерное оружие. Но решение о переброске ракетно-ядерного оружия было принято в Москве еще до встречи с Кеннеди, 18 мая 1962 года, на заседании Совета обороны, а задумано Хрущевым еще раньше. Беседа с новым президентом могла только укрепить Хрущева в этой мысли.

В Вене Хрущев спросил Кеннеди:

– Господин президент, а сколько вам лет?

Кеннеди ответил. Хрущев задумчиво сказал:

– Да, моему старшему сыну сейчас было бы столько же или даже больше.

Все восприняли это как стремление поставить молодого американского президента на место. Но, по словам Суходрева, Хрущев произнес эти слова с грустью. Он просто вспомнил своего погибшего на войне сына Леонида, и ничего иного в виду не имел.

И все же совершенно очевидно, что Кеннеди не понравился тогда Хрущеву. В своем кругу Никита Сергеевич даже сказал:

– Да, если сейчас у американцев такой президент, то мне жаль американский народ.

После возвращения из Вены Громыко выступал в министерстве на партактиве. О встрече Хрущева и Кеннеди он сказал:

– Если образно выразиться, то это была встреча гиганта и пигмея.

Встреча не получилась – это было ясно всем. Александр Трифонович Твардовский, прочитав материалы встречи Хрущева с Кеннеди в Вене, записал в дневнике: «Сперва был порядочно смущен заключительной беседой Никиты Сергеевича с Кеннеди. Но взял с собой, почитал, вдумался: нет, это не так. Не может же быть, чтобы мы впрямь напрашивались на войну. Это проба характеров и нервов».

На самом деле Никита Сергеевич и впрямь едва не напросился на войну. Идея отправить ядерные ракеты на Кубу принадлежит самому Хрущеву. В своих воспоминаниях он пишет, что его целью было спасти Кубу от американского нападения. Благородное объяснение. Не о себе, о других думали. Но, по существу, цель была иной: показать американцам, что Советский Союз тоже может доставить им неприятность. СССР вынужден был жить в окружении военных баз США. Пусть теперь американцы лишатся привычного чувства безопасности и осознают, каково находиться под прицелом чужих ракет.

Хрущев был уверен, что ему удастся втайне провернуть эту операцию, а уж потом, когда американцы будут поставлены перед фантом, они увидят, что деваться им некуда. Он собирался в ноябре сам приехать на Кубу, чтобы подписать с Фиделем Кастро договор о военном сотрудничестве и взаимных обязательствах и оповестить весь мир, что отныне кубинцы могут не бояться американцев. Хрущев не мог представить себе, какой будет реакция американцев. Недооценивал он и президента Кеннеди.

Никто в руководстве не возразил Хрущеву. Промолчал и Громыко, хотя, по должности, обязан был объяснить Никите Сергеевичу, как поведут себя американцы, да не посмел. Хрущев – в отличие от Брежнева – ко всем обращался только на «вы», но Андрей Андреевич перед ним робел.

«Громыко боялся Хрущева до неприличия, – вспоминал один из помощников министра Валентин Михайлович Фалин. – Когда последний повышал тон, у министра пропадал дар речи. В ответ на тирады главы правительства слышалось дробное «да-да-да», «понял», «будет исполнено». Даже если разговор велся по телефону, лоб министра покрывался испариной, а положив трубку на рычаг, он еще минуту-другую сидел неподвижно. Глаза устремлены в какую-то точку, неизбывная тоска и потерянность во всем облике».

Другие члены президиума ЦК не понимали ни ситуации в мире, ни американцев. К тому же внешняя политика и военные дела – это прерогатива первого секретаря. Думали, что пронесет, что американцы не пойдут на обострение – кишка тонка.

Сообщение о советских ракетах на Кубе оказалось сюрпризом не только для американцев, но и для советских людей. Доставка ракет и ядерных боеголовок была хорошо засекреченной операцией. Тогдашний председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный рассказывал мне, что об отправке ядерных боеголовок на Кубу он узнал от своего начальника разведки Александра Михайловича Сахаровского, и то когда это уже стало известно американцам.

– Разумеется, органы КГБ обеспечивали доставку на Кубу ракет и другого оружия. Но относительно ядерного оружия нас не поставили в известность… Я вызвал начальника контрразведки: «В чем дело?» И военная контрразведка через некоторое время мне доложила: да, действительно, на Кубу отправлено ядерное оружие.

– Значит, Хрущев не поставил в известность даже председателя КГБ?

– Я ведь к тому времени всего год был председателем, – ответил Семичастный, – в состав президиума ЦК не входил. Вообще был всего лишь кандидатом в члены ЦК. Меня еще комсомольцем считали. Да и не все члены президиума ЦК об этом знали.

– Но разве не было принято в таких случаях запросить мнение разведки о возможной реакции Соединенных Штатов, прогноз развития событий?

– Так это Хрущев должен был мне раскрыть свой замысел. А это означало, что и определенная часть моего аппарата все узнает. Я же должен перед разведкой вопрос поставить: как американцы отнесутся? А если мой аппарат знает, в МИД узнают, тут возможна утечка информации. Американцы были бы заранее в курсе дела, а этого он и хотел избежать. К тому же Хрущев такой человек был, что он не только американцев, но и нас хотел удивить: вот он какой выдающийся политик, все может!

Причем подготовка к отправке ядерных ракет проходила на фоне трагедии в Новочеркасске, где в те же июньские дни забастовка рабочих Новочеркасского электровозостроительного завода переросла в настоящий рабочий бунт. Он был спровоцирован постановлением ЦК и Совета министров о повышении цен на мясо-молочные продукты. Рабочих разогнали войска Северо-Кавказского военного округа под командованием дважды Героя Советского Союза генерала армии Иссы Александровича Плиева. Солдаты стреляли в мирных людей. Двадцать три человека были убиты. Четырнадцать судили, половину расстреляли, половину приговорили к длительным срокам заключения. Генералу Плиеву, чьи войска отличились в Новочеркасске, Хрущев поручил командовать советскими войсками на Кубе. Ему нужен был человек, который без колебаний примет решение применить силу.

На дизель-электроходе «Индигирка» из Североморска в кубинский порт Мариель, начиная с сентября 1962 года, доставили тридцать шесть боеголовок к ракетам Р-12 и двадцать четыре к ракетам Р-14. Р-12 и Р-14— это баллистические ракеты средней дальности, разработанные конструктором Михаилом Кузьмичом Янгелем. Первую приняли на вооружение в марте 1959 года, вторую двумя годами позднее. Максимальная дальность полета Р-12 – две с лишним тысячи километров, Р-14 – четыре с половиной тысячи километров. Мощность штатного ядерного боезаряда превышала две мегатонны, но на Кубу отправили уже проверенные боеголовки мощностью в одну мегатонну. Однако сами ракеты Р-14 перебросить на Кубу не успели.

Кроме того, на Кубу доставили ядерные боеголовки для двенадцати тактических ракет «Луна» с дальностью полета около двухсот километров, шесть атомных бомби несколько ядерных торпед для бомбардировщиков Ил-28.

Таким образом, на Кубе находился обширный арсенал, достаточный для ведения настоящей ядерной войны – в общей сложности 164 ядерных боеприпаса. Группа советских войск на Кубе включала в себя 51-ю (Ромненскую) ракетную дивизию, 11-ю (Днепропетровскую) зенитно-ракетную дивизию и 10-ю (Волгоградскую) зенитную дивизию противовоздушной обороны, четыре мотострелковых полка, авиационную (157 боевых самолетов, 33 вертолета) и морскую (18 ракетных катеров, четыре подводные лодки) группировки, береговой ракетный полк – восемь пусковых установок «Сопка» и части обеспечения.

Для переброски всей группы понадобилось 85 судов, которые выполнили 183 рейса. Личный состав в пути держали в трюме, где температура достигала пятидесяти градусов. Выходить днем на палубу запрещалось, выпускали подышать и размяться по ночам – небольшими группами. На Кубе им пришлось не легче: жара, высокая влажность, служить было очень тяжело.

Приказ генералу Плиеву о запуске ядерных ракет мог отдать только лично Хрущев. А вот тактические ракеты «Луна» Плиев имел право применить в случае высадки американцев на кубинскую территорию.

Еще в августе директор ЦРУ предупредил президента Кеннеди о возможности переброски советских ракет на Кубу. Но достоверной информации не было. Кеннеди до последнего не верил тому, что Советский Союз может так поступить. Тем более, что министр иностранных дел Громыко и посол Добрынин клялись, что ракет на Кубе нет и не будет.

16 октября рано утром президенту Кеннеди представили точную информацию о советских ракетах средней дальности на Кубе – это были данные аэрофотосъемки. Тут же в Белом доме собрался Совет национальной безопасности. Первое предложение – нанести по советским ракетам упреждающий удар. Министр обороны Роберт Макнамара и брат президента Роберт Кеннеди, занимавший пост министра юстиции, призывали к осторожности. Макнамара говорил:

– Бомбардировка пусковых установок советских ракет на Кубе приведет к гибели находящихся там советских специалистов. Это, несомненно, вызовет ответные меры Москвы. Мы потеряем контроль над ситуацией, эскалация конфликта приведет к настоящей войне.

Макнамара объяснил, что бомбардировка с воздуха не гарантирует полного уничтожения всех ракет. Оставшиеся ракеты могут быть запущены, и они взорвутся над американскими городами…

В Москве не подозревали, что Кеннеди уже все известно, и продолжали играть в прежнюю игру, вызывая у американцев возмущение. 18 октября Громыко, находившийся в Вашингтоне, убежденно говорил, что на Кубе размещено только оборонительное оружие, чем подорвал доверие к себе со стороны американцев. Эта ложь исключила возможность договориться втихую, не ставя в известность общественность, решить проблему дипломатическими средствами.

В Москву Громыко, который не понял, что происходит в Белом доме, благодушно сообщил, что напряжение в Вашингтоне спадает и военная акция американцев против Кубы исключена.

Гром грянул, когда 22 октября 1962 года в семь вечера президент Кеннеди, выступая по радио и телевидению, сообщил, что на Кубе обнаружены советские ракеты, и потребовал убрать их. За час до этого в советское посольство в Вашингтоне передали личное послание Кеннеди Хрущеву. Первая реакция Хрущева и президиума ЦК – агрессивно-возмущенная. На Кубу ушло распоряжение ускорить постановку ракет на боевое дежурство.

23 октября появился ответ Москвы:

«В связи с провокационными действиями правительства США Советское правительство заслушало министра обороны СССР Маршала Советского Союза товарища Малиновского Р. Я. о проведенных мероприятиях по повышению боевой готовности в Вооруженных Силах и дало министру обороны необходимые указания, в том числе до особого распоряжения:

1. Задержать увольнение в запас из Советской Армии военнослужащих старших возрастов в ракетных войсках стратегического назначения, в войсках противовоздушной обороны и на подводном флоте.

2. Прекратить отпуска всему личному составу.

3. Повысить боеготовность и бдительность во всех войсках».

Это был сигнал, который свидетельствовал о том, что советское руководство намерено не договариваться, а конфликтовать. В ответном послании Хрущева президенту Кеннеди все обвинения отвергались с порога.

Однако грозное заявление Кеннеди многих смутило. Первый секретарь ЦК Компартии Украины Петр Ефимович Шелест, человек очень жесткий, консервативный, выходец из военно-промышленного комплекса, записал в дневнике: «Видно, у нас произошла какая-то недоработка, а может быть, просто зарвались. Ведь самоуверенности очень много, нелишне и сбавить».

23 октября Кеннеди установил вокруг Кубы карантинную зону и предупредил, что американский военный флот получил приказ останавливать и досматривать все суда, идущие с грузом на Кубу, дабы не допустить поставку на остров наступательного оружия.

Первый опасный момент возник утром 24 октября, когда советские суда подошли к карантинной зоне. Первоначальный приказ из Москвы советским капитанам гласил: прорываться.

«Я почувствовал, – писал потом Роберт Кеннеди, – что мы стоим на краю пропасти и обратного пути нет… Президент Кеннеди уже утратил контроль над развитием событий».

В самый последний момент Хрущев сообразил, что он делает, и приказал судам развернуться. Если бы суда попытались прорваться к Кубе, американские боевые корабли открыли бы огонь. И как бы тогда повели себя Хрущев и Кеннеди?

В тот же день Кеннеди получил гневное послание от Хрущева:

«Вы, господин президент, бросили нам вызов. По какому праву Вы это сделали? Вы, господин президент, объявляете не карантин, а выдвигаете ультиматум и угрожаете, что, если мы не будем подчиняться Вашим требованиям, то Вы примените силу. Нет, господин президент, я не могу с этим согласиться!.. Действия США в отношении Кубы – это прямой разбой, это, если хотите, безумие вырождающегося империализма».

25 октября в США провели учебную атомную тревогу. Стратегические дальние бомбардировщики Б-52 с ядерным оружием на борту, сменяясь, постоянно находились в воздухе, готовые через Арктику лететь к советским границам. Ситуация стала очень напряженной. Президент Кеннеди, опасаясь, что у кого-то из военных не выдержат нервы, приказал снять взрыватели с ядерного оружия. Приказ применить ядерное оружие будет исходить только из Белого дома, предупредил своих военных президент.

Постепенно до Хрущева дошло, какую кашу он заварил. И на одном из заседаний он обреченно произнес:

– Все, дело Ленина проиграно.

Никита Сергеевич попал в ловушку, которую сам себе поставил. Что делать, если Соединенные Штаты нанесут удар по Кубе? Ответить ядерным ударом по Америке? То есть начать глобальную ядерную войну? Да страна к ней не готова и может проиграть.

«Создалась такая нервозная обстановка, что и президиум ЦК, и Совет министров перешли на круглосуточный режим работы, – рассказывал Семичастный. – И у нас в КГБ три-четыре дня окна по ночам не гасли. Резидентуры по всему миру занимались только этим. В последние дни, когда все на волоске висело, телеграммы отправляли в эфир, не шифруя, потому что шифровать да расшифровывать времени не было. Потеря часов и минут могла закончиться сумасшедшей войной».

Отправив ракеты на Кубу, Хрущев не просчитал возможные варианты развития событий. А теперь получалось, что есть один выход – отступить, вернуть ракеты назад. А чтобы это не выглядело полной капитуляцией, получить у американцев хоть что-нибудь взамен.

Но о терзаниях Хрущева в Вашингтоне ничего не знали. Американские политики призывали Кеннеди к «хирургическому удару» по ракетным позициям на Кубе. Начальник объединенного комитета начальников штабов генерал Максуэлл Тэйлор сказал, что надо дать кубинцам сутки на эвакуацию населения, а потом уничтожить ракеты. Генералы были готовы нанести удар и по Советскому Союзу. Братьям Кеннеди приходилось их сдерживать.

Самым большим «голубем» оказался министр обороны Роберт Макнамара. Он говорил на совещаниях, что русские уже обладают межконтинентальными баллистическими ракетами, которые способны долететь до территории Соединенных Штатов. Поэтому установка советских ракет на Кубе принципиально ничего не меняет, просто Хрущев получает возможность нанести удар на несколько минут быстрее. Макнамара, по существу, советовал президенту вообще ничего не предпринимать.

Но для правительства Кеннеди появление ракет на Кубе было смертельным вызовом. Его политические противники не простили бы ему, если бы он не сумел заставить Хрущева убрать ракеты. Боялись, что ракеты рано или поздно попадут в руки Фиделя Кастро, который не остановится ни перед чем, чтобы запустить их в сторону ненавистной Америки. Да и Хрущев решит, что ему все можно. Ведь первая мысль, которая мелькнула у американцев: Хрущев все это предпринял, чтобы присоединить к ГДР Западный Берлин, остававшийся самостоятельным. Эту версию, не желая того, подкрепили и советские разведчики, действовавшие по указанию председателя КГБ Семичастного.

Разведчики всего лишь должны были продублировать сигналы, которые пытался подать Хрущев: Москва не желает конфликта и ищет удобного способа выйти из этой опасной ситуации. Но они, пожалуй, еще больше усилили подозрения американцев. Резидент советской разведки в Вашингтоне Александр Семенович Феклисов, который работал под псевдонимом Фомин, на встрече с известным американским журналистом Джоном Скали по собственной инициативе сказал, что в случае американского удара по Кубе Советский Союз нанесет ответный удар по «уязвимому району».

Скали тут же уточнил:

– Это будет Западный Берлин?

– Как ответная мера это вполне возможно, – легко ответил Феклисов.

Мысль о том, что это приведет к гибели людей, которые вообще не имеют отношения к кризису, устроенному Хрущевым, сотруднику КГБ и в голову не приходила. Скали сказал, что Соединенные Штаты защитят Берлин. Феклисов не мог скрыть иронии:

– Знаешь, Джон, когда в бой идет тысячная лавина советских танков, а с воздуха на бреющем полете атакуют самолеты-штурмовики, то они все сметут на своем пути.

Феклисов говорил это в расчете, что его слова будут переданы в Белый дом. Кеннеди воспринял эти слова всерьез и передал через Скали формулу выхода из кризисной ситуации: СССР убирает ракеты, США не нападают на Кубу и снимают блокаду. Добрынин отказался подписать телеграмму с этим сообщением. Феклисов послал шифровку по своей линии. Но это сообщение Хрущева не интересовало. Ему нужно было официальное заверение со стороны Кеннеди, что он отказывается от попыток нанести удар по Кубе. Этого будет достаточно для того, чтобы убрать ядерное оружие.

26 октября Хрущев передал Кеннеди новое послание, свидетельствовавшее о его готовности найти компромисс. Но американцы даже не успели на него ответить. События следующего дня перечеркнули примирительный тон Хрущева. 27 октября, в субботу, развернутая на Кубе ракетная дивизия уже была готова нанести удар по территории США двадцатью четырьмя ракетами. Вашингтон они точно могли уничтожить. Теперь любой пустяк мог привести к войне.

Тем утром у одного из американских самолетов У-2 вышла из строя навигационная система, и вместо Аляски он сорок минут находился над Чукоткой, не подозревая об этом. Ему на выручку отправили истребитель F-102, чтобы он увел за собой потерявшего ориентацию пилота. Таким образом, над советской территорией оказались уже два нарушителя. Им наперехват вылетели советские истребители. Когда об этом узнал министр обороны Макнамара, у него не выдержали нервы. Он воскликнул:

– Это же война с Советским Союзом!

Более сдержанный президент Кеннеди хмыкнул и произнес свою знаменитую фразу:

– Всегда найдется сукин сын, способный испортить все дело.

Американские самолеты успели исчезнуть раньше, чем подоспели советские перехватчики. Но ситуация уже выходила из-под контроля Хрущева и Кеннеди. Фидель Кастро жаждал решительной схватки. После появления советского ядерного оружия на острове он решил, что должен поставить американцев на место. Он требовал от советских войск решительных действий и приказал сбивать американские самолеты. Кубинские зенитчики стреляли, но не попадали. Зато дивизион зенитно-ракетных комплексов С-75 «Десна» двумя ракетами сбил американский самолет-разведчик. Летчик погиб. Об этом министр обороны Малиновский лично доложил Хрущеву. Тот спросил:

– Кто отдал приказ?

– Сами решили, – ответил Малиновский. – Товарищ Кастро приказал сбивать вражеские самолеты.

Наверное, в этот момент Хрущев понял, что ситуация стала настолько опасной, что мир семимильными шагами движется к войне. Его генералы на Кубе сами, без приказа из Москвы втянутся в боевые действия.

Довольный Кастро позвонил генералу Плиеву и поблагодарил советских ракетчиков. Обломки самолета собрали и увезли в Гавану, в музей. Мысль о том, что вслед за этим может начаться война, Кастро не пугала. Зато советские офицеры в любую минуту ждали американского удара.

Хрущев распорядился без его личного разрешения по американским самолетам больше не стрелять. Американцы, разумеется, не знали о его приказе. Они исходили из обратного: русские уже пустили в ход оружие. В Вашингтоне этот день запомнился как «черная суббота». Президент Кеннеди отправил своего брата к советскому послу Добрынину сказать, что «если вы не ликвидируете свои базы на Кубе, то мы сделаем это за вас».

Министерство обороны США представило президенту план удара по позициям советских ракет на Кубе. «Мы ожидали, – вспоминал Роберт Кеннеди, – что во вторник начнется война».

Американцы всерьез готовились к удару по Кубе и, вероятно, нанесли бы его, если бы в Москве не пошли на попятную. Никита Сергеевич органически не мог публично признать совершенную ошибку, но понимал, что исправлять ее надо, потому как на волоске висит само существование страны.

Хрущев представлялся человеком неуравновешенным, неспособным справиться с эмоциями, но это поверхностное впечатление. Его бывший помощник по международным делам Олег Трояновский считает, что Хрущев почти всегда держал себя в руках, а если выходил из себя, то это было актерство. Хотя он и тут переигрывал. Понимая, что мир находится на грани войны и надо спешить, Хрущев передал Кеннеди новое послание по открытому радио. Никита Сергеевич обещал вывести ракеты с Кубы, но просил в ответ убрать американские ракеты из Турции. Кеннеди легко согласился.

Американские ракеты были размещены в Турции при Эйзенхауэре. Это были уже устаревшие ракеты на жидком топливе – ненадежные, неточные и очень уязвимые. Они потеряли свое значение после того, как США обзавелись ракетами на твердом топливе.

Когда Кеннеди стал президентом, он сам сказал, что ракеты из Турции надо убрать. Но государственный департамент уговорил его отложить этот вопрос, чтобы не раздражать турок, которые считали американские ракеты гарантией безопасности. В начале 1962 года Кеннеди еще раз сказал государственному секретарю Дину Раску, чтобы тот начал переговоры с турками о выводе ракет. Раск не спешил выполнить его указание. И тем самым дал Хрущеву прекрасную возможность заключить формально равноценную сделку.

27 октября Кеннеди получил послание от Хрущева, в котором говорилось: «Мы вывезем наши ракеты с Кубы, если вы вывезете свои из Турции… Советский Союз даст торжественное обязательство не вторгаться в Турцию и не вмешиваться в ее внутренние дела; США должны дать такое же обязательство в отношении Кубы».

Кеннеди был в бешенстве из-за того, что госдепартамент поставил его в такое положение: ведь предложение Хрущева было вполне разумным. Он велел ответить Москве, что через какое-то время уберет «Юпитеры» из Турции.

28 октября Хрущев сообщил американцам, что приказал демонтировать ракеты и вернуть их домой. Все кончилось. Кризис миновал. В нашей стране многие вообще даже и не узнали о том, что произошло.

Я спрашивал Семичастного:

– Вы сами думали тогда, что война может начаться?

– Думал. У меня такое положение было, что я видел: все может быть. Имейте в виду – холодная война иногда доходила до такой точки кипения, что страшно становилось.

Американские военные были недовольны скорой развязкой. «В то воскресное утро, когда русские ответили, что вывозят свои ракеты, – вспоминал Роберт Кеннеди, – один высокопоставленный военный сказал, что в понедельник в любом случае следует нанести удар…»

Фидель Кастро был чудовищно разочарован, когда узнал, что ракеты с острова уберут. По существу, на этом его дружба с Советским Союзом закончилась. Впоследствии он рассматривал Москву как дойную корову, которую надо использовать во имя продолжения кубинской революции…

На следующий год, в сентябре 1963-го, начались трудности с хлебом. В Николаеве, на Украине, хлеб вовсе исчез из магазинов. А в николаевском порту в этот момент отгружали хлеб для Кубы. В городе началось недовольство. Портовые грузчики вовсе отказались работать. И что же? На погрузку поставили воинские подразделения. Суда на Кубу ушли вовремя – не хотели Кастро обижать.

Ретирада с Кубы была неизбежной. Вся эта история имела неприятные последствия для главного действующего лица – Хрущева. Карибский кризис подточил единоличную власть Никиты Сергеевича. Товарищи по партийному руководству увидели его растерянным, увидели, как он признал свою ошибку и отступил.

Николай Григорьевич Егорычев, который был тогда первым секретарем Московского горкома, рассказывал мне, что в один из тех октябрьских дней сидел в кабинете Фрола Романовича Козлова, тогда уже второго человека в партии. Козлову позвонил кто-то из военных с вопросом:

– Американцы подошли к нашему судну, хотят досмотреть. Как быть?

– Разрешить! А что еще? Мы же дали согласие.

– Но там же наше оружие! Оно секретное.

– Ну и что! Пусть смотрят. Мы же действительно уходим.

Козлов повесил трубку и доверительно сказал Егоры-чеву:

– Ну, наш дед-то совсем расквасился. Очень он перепугался!

Если бы позиции Хрущева не ослабли, осторожный Козлов ни за что не позволил бы себе выразиться о первом секретаре столь пренебрежительно. Правда, сам Никита Сергеевич пытался делать вид, что ничего особенного не случилось. Членам президиума ЦК он небрежно бросил:

– А вы что хотите, чтобы я, как молоденький офицер, пукнув на балу, застрелился?

Через два года, в октябре 1964-го, ему припомнили и Карибский кризис.

Хрущев причинил Западу массу неудобств, но не добился никаких выгод для собственной страны. Он умел начинать кризисы, но не знал, как их разрешить. Результатом его политики явилась огромная растрата ресурсов без всякой стратегической компенсации.

«Что же Хрущев? – писал знаменитый режиссер Михаил Ильич Ромм. – Что-то было в нем очень человечное и даже приятное. Но вот в качестве хозяина страны он был, пожалуй, чересчур широк. Эдак, пожалуй, ведь и разорить целую Россию можно. В какой-то момент отказали у него все тормоза, все решительно. Такая у него свобода наступила, такое отсутствие каких бы то ни было стеснений, что, очевидно, это состояние стало опасным – опасным для всего человечества…»