Читать книгу Смерть Сталина - Леонид Млечин - Страница 3

25 октября 1917 года Иосиф Виссарионович Сталин-Джугашвили был включен в состав первого советского правительства в качестве наркома по делам национальностей как единственный член ЦК, интересовавшийся национальным вопросом.

В подготовке вооруженного восстания в октябре 1917 года Сталин не играл никакой роли, его участие в Гражданской войне было достаточно скромным. В стране его практически не знали. Но в качестве государственного чиновника он оказался на месте. Видных большевиков было вообще немного, в основном государственная работа у них не получалась. А Сталин принимал одну должность за другой и справлялся. Ему хватало для этого характера, воли и настойчивости.

Иосиф Джугашвили в юности писал стихи. Они даже печатались в газете «Иверия», которую издавал грузинский писатель и общественный деятель Илья Чавчавадзе.

Читатель может составить собственное представление о поэтических упражнениях молодого Джугашвили в современном переводе Льва Котюкова:

Сталин обладал завидной памятью, умением быстро схватывать суть дела. Просто и доходчиво формулировал свои мысли. Академик Алексей Дмитриевич Сперанский восхищенно писал о Сталине: «Он не боится повторений. Мало того, он ищет их. Они у него на службе. Он, как гвоздем, прибивает к сознанию то, что является формулой поведения». Сталинский стиль узнаешь сразу.

Он умел много работать, находил толковых исполнителей, которые преданно ему служили.

Амаяк Назаретян в 1922–1923 годах возглавлял бюро секретариата ЦК, то есть личную канцелярию Сталина. 14 июня 1922 года он писал общему другу Серго Орджоникидзе, делясь впечатлениями о работе со Сталиным:

«Ладим ли мы? Ладим. Не могу обижаться. У него можно многому поучиться. Узнав его близко, я проникнулся к нему необыкновенным уважением. У него характер, которому можно завидовать. Его строгость покрывается вниманием к сотрудникам. ЦК приводим в порядок. Аппарат заработал хоть куда, хотя еще сделать нужно многое…»

С Орджоникидзе Назаретян мог быть откровенен, поэтому открыто писал о Сталине:

«Коба меня здорово дрессирует. Прохожу большую, но скучнейшую школу. Пока из меня вырабатывает совершеннейшего канцеляриста и контролера над исполнением решений политбюро, оргбюро и секретариата. Отношения как будто не дурные. Он очень хитер. Тверд, как орех, его сразу не раскусишь. Но у меня совершенно иной на него взгляд теперь, чем тот, который я имел в Тифлисе. При всей его, если можно так выразиться, разумной дикости нрава, он человек мягкий, имеет сердце и умеет ценить достоинства людей.

Ильич имеет в нем безусловно надежнейшего цербера, неустрашимо стоящего на страже ворот ЦК РКП.

Сейчас работа ЦК значительно видоизменилась. То, что мы застали здесь, неописуемо скверно. А какие у нас на местах были взгляды об аппарате ЦК? Сейчас все перетряхнули. Приедешь осенью, увидишь.

Но все же мне начинает надоедать это «хождение под Сталиным». Это последнее модное выражение в Москве касается лиц, находящихся в распоряжении ЦК и не имеющих еще назначения, висящих, так как сказать, в воздухе, про них говорят так: «ходит под Сталиным». Правда, это применимо ко мне наполовину, но все же канцелярщина мне по горло надоела. Я ему намекал. Ва, говорит, только месяц еще. Потом…»

Амаяк Маркарович Назаретян после Гражданской войны был вторым секретарем Кавказского бюро ЦК, которым руководил Орджоникидзе. Он и рекомендовал Назаретяна Сталину. В 1922 году Назаретяна утвердили первым помощником генерального секретаря ЦК и заведующим бюро секретариата ЦК. Под началом Назаретяна работали остальные помощники Сталина – Иван Павлович Товстуха, Григорий Иосифович Каннер, Лев Захарович Мехлис.

Назаретян, судя по отзывам знавших его людей, вполне справлялся с работой. Но, видимо, был слишком самостоятелен и, главное, не выказал личной преданности, которую Сталин более всего ценил в окружавших его работниках. Через два года Сталин отправил его назад в родной Тифлис, назначив вторым секретарем Закавказского крайкома…

Сталин преобразил партийный аппарат.

Дмитрий Андреевич Фурманов, в Гражданскую войну комиссар Чапаевской дивизии, восславивший Василия Ивановича, 23 апреля 1925 года записал в дневнике восторженные впечатления от посещения ЦК:

«Сами мраморные колонны скажут тебе, что дело здесь крепкое. Туго двери открываются в Цеку: всей силой надо приналечь, чтоб с воли внутрь попасть. Вошел. Два вечных – днем и ночью – два бессменных, очередных часовых: ваш билет? Нет? Пропуск. Потрудитесь взять у коменданта. Обращение рассчитано на международные визиты: самому покойнику Керзону не к чему придраться. И думаю я: «Это наши-то, сиволапые? Ну и ну!»

Пропуск-билет провел меня сквозь строй. Я у лифта. Забились втроем в кабину и промеж себя:

– Вам куда? А вам? А вы, товарищ? Я в агитпроп; я в отдел печати…

Или не попал я в ящик – мчу по массивным лестницам скоком, бегом, лётом, пока не смучаюсь на четвертом этаже…

Я забираюсь все выше, выше – мне надо на шестой этаж. Миную агитпроп, отдел печати, приемную секретарей ЦК – там тишина изумляющая. Дохожу. Пройду по коридорам, где ковры, где такая же, как всюду, тишь и чистота. Да, ЦК – это штука! Это настоящая и сильная штука! Какая тут мощь – в лицах, в походи, в разговорах, в самой работе, во всей работе этого гиганта, этого колосса-механизма! Какая гордость и восторг охватывают тебя, когда увидишь, услышишь, почувствуешь эту несокрушимую мощь своего штаба. Идешь и сам могучий в этом могущественном приюте отчаянных, на все решившихся людей, не дорожащих ничем – ничем не дорожащих ради того, чтоб добиться поставленной цели. Да, это дело. Это штука.

Здесь не пропадешь – тут воистину в своем штабе! Эх, ЦК, ЦК: в тебе пробудешь три минуты, а зарядку возьмешь на три месяца, на три года, на целую жизнь…»

Фурманов писал это искренне, безо всякой иронии. Он восторгался новым партийным штабом.

Став генеральным секретарем ЦК партии, Сталин быстро овладел основными механизмами управления и сделался совершенно незаменимым человеком. Именно поэтому он вскоре стал позволять себе дерзить и возражать Ленину.

Уверенный в себе Ленин до определенного момента не обращал на это внимания. Сталин ему нравился – твердый, решительный, последовательный. Неслучайно Ленин именно Сталина поставил на пост генерального секретаря, когда в апреле 1922 года пленум ЦК учредил эту должность. Владимир Ильич полагал, что подыскал себе нового помощника, исполнителя его личных поручений, какими были предыдущие секретари ЦК – Яков Свердлов, Николай Крестинский, Вячеслав Молотов.

Даже став генеральным секретарем, Сталин не был первым человеком в партии. При Ленине в чиновничьей иерархии он занимал третье место – после Ленина и Троцкого. Об этом свидетельствует рассылка партийных и правительственных документов. Скажем, на секретных материалах Главлита (цензура) значилось: «Настоящий бюллетень разослан следующим товарищам: 1. Тов. Ленину. 2. Тов. Троцкому. 3. Тов. Сталину. 4. Тов. Каменеву…»

Ленин исходил из того, что секретариат ЦК – это технический орган. Собственных решений секретариат не принимал. И выбирали в секретари ЦК неамбициозных исполнителей.

Но в Сталине Владимир Ильич сильно ошибся. Сталин быстро вошел во вкус государственной работы. Он с самого начала оценил значение секретариата и оргбюро ЦК, которые ведали кадрами – а «кадры решают все». Судьба и карьера любого чиновника в стране зависела от аппарата ЦК. Избрание местных партийных секретарей прекратилось. Голосование стало формальностью – секретарей присылал из Москвы Сталин.

В одном из писем Лазарю Моисеевичу Кагановичу он объяснил один из постулатов успеха в политике:

«Нельзя зевать и спать, когда стоишь у власти!»

Сталин завоевал сердца провинциальных партийных чиновников своей программой, против которой выступали Ленин и Троцкий, – поставить партию над государством, всю власть в стране передать партийному аппарату.

В какой-то момент Ленин спохватился, увидев, что Сталин не просто ведет самостоятельную линию, а прямо действует против Владимира Ильича. Старые соратники Зиновьев и Каменев, плохо разбиравшиеся в людях, тогда уговаривали Ленина: Сталин еще молодой, мы все уладим… Он имел дело с политическими детьми, как выразился один историк, с людьми, которые не понимали, что такое политика. И они считали Сталина посредственностью!

Сталин с необыкновенной легкостью менял свои принципы, отказывался от вчерашних убеждений, заводил интриги, натравливал своих соперников друг на друга. Он заключил союз с Зиновьевым и Каменевым, чтобы убрать Троцкого. Он вступил в союз с Бухариным и Рыковым, чтобы избавиться от Зиновьева и Каменева. Он обратился к старым членам ЦК, чтобы свалить Бухарина и Рыкова, а потом их всех расстрелял.

И мало кто тогда мог распознать истинный характер Сталина, хотя, казалось бы, все было на поверхности.

Военный моряк Федор Федорович Раскольников, сыгравший большую роль и в революции, и в Гражданской войне, в мирное время стал дипломатом.

«Вскоре после моего возвращения из Афганистана, зимой 1923–1924 годов, – писал Раскольников, – когда я жил в наркоминдельском особняке, я как-то вечером вернулся домой.

– Вам звонил товарищ Сталин. Он просил вас приехать в Кремль, – передал мне служитель.

Я тотчас же вытребовал из автобазы Наркоминдела дежурную машину, сел на промерзшее клеенчатое сиденье и поехал в Кремль. Сталин жил, как Робеспьер, с пуританской простотой и нетребовательностью в маленьком двухэтажном выбеленном домике, прислонившемся к крепостной стене, около Троицких ворот.

Квартира Сталина была на втором этаже. В небольшой столовой сидели Сталин и Буденный. Сталин взял со стола бутылку кавказского хереса и налил мне полный стакан.

– Спасибо, Иосиф Виссарионович. Я водки не пью, а вино пью, – поблагодарил я гостеприимного хозяина.

– Я тоже не пью водки, – ответил он и начал подробно расспрашивать меня об Афганистане, который, как все страны Востока, его очень интересовал.

Когда я рассказал ему о смерти в Кабуле турецкого политического деятеля Бедрибея, который, по слухам, был отравлен, то Сталин лукаво подмигнул Буденному, который молча пил херес, и сказал:

– Видите, как там кончаются дискуссии.

Буденный взглянул осоловелыми глазами и кивнул головой. В то время была в разгаре дискуссия с троцкизмом. Я спросил мнение Иосифа Виссарионовича о перспективах дискуссии.

– Все перемелется – мука будет. Вот именно мука, – сказал Сталин и, сморщив нос, беззвучно расхохотался, обнажив крупные, здоровые, сильные зубы хищного зверя».