Читать книгу Смерть Сталина - Леонид Млечин - Страница 4

Сталин расширил состав ЦК за счет своих сторонников с мест и превратился в хозяина партии. Это был один из главных его лозунгов – обновление руководства партии за счет партийного молодняка. Высшие должности занимали люди, которые своим восхождением были обязаны не собственным заслугам, а воле Сталина. Они боготворили его. Молодые партийные секретари помогли Сталину избавиться от старых большевиков.

Почему именно Иосиф Виссарионович оказался во главе страны? Не стоит забывать, что целый слой сильных политиков, ярких личностей в 1917 году оказался в проигравшем лагере. Они были либо уничтожены в Гражданской войне, либо бежали из России.

А среди большевиков были только три настоящих политика – Ленин, Сталин и Троцкий. Остальные были либо митинговыми революционерами, либо литературными работниками, либо хозяйственными руководителями. Оспорить лидерство Сталина не мог ни один из них.

Кроме того, Сталин учился и многое в себе изменил.

«Сталин ничего не читает. Разве можно представить его с книгой в руках?» – говорил в начале 1924 года Карл Радек. Сталин изменился, он стал читать, когда понял, что ему это необходимо.

Он был щедро наделен качествами, которыми природа обделила других советских руководителей, – решительностью и жестокостью. Только не все это сразу заметили.

В квартире поэта Демьяна Бедного, которая была чем-то вроде клуба для высших сановников, Федор Шаляпин впервые увидел Сталина:

«Я не подозревал, конечно, что это – будущий правитель России, «обожаемый» своим окружением. Но и тогда я почувствовал, что этот человек в некотором смысле особенный. Он говорил мало, с довольно сильным кавказским акцентом. Но все, что он говорил, звучало очень веско – может быть, потому, что это было коротко.

– Нужно, чтоб они бросили ломать дурака, а здэлали то, о чем было уже говорэно много раз…

Из его неясных для меня по смыслу, но энергичных по тону фраз я выносил впечатление, что этот человек шутить не будет. Если нужно, он так же мягко, как мягка его беззвучная поступь лезгина в мягких сапогах, и станцует, и взорвет храм Христа Спасителя, почту или телеграф – что угодно. В жесте, движениях, звуке, глазах – это в нем было. Не то что злодей – такой он родился».

Завещание Ленина, как его ни толкуй, содержало только одно прямое указание: снять Сталина с должности генсека, остальных партийных вождей менять не надо, хотя Ленин и указал недостатки каждого из них. Но Сталин – единственный, кто остался на своем месте, уничтожив других.

Писатель Корнелий Люцианович Зелинский со слов Александра Фадеева и Петра Павленко передал разговор, который состоялся осенью 1932 года на квартире у Горького на встрече писателей со Сталиным и другими руководителями партии.

Писатели попросили Сталина рассказать что-то о Ленине.

«Подвыпивший Бухарин сказал:

– Расскажи, как Ленин просил у тебя яд, когда ему стало совсем плохо, и он считал, что бесцельно существование, при котором он точно заключен в склеротической камере для смертников – ни говорить, ни писать, ни действовать не может. Что тебе тогда сказал Ленин, повтори то, что ты говорил на политбюро.

Сталин неохотно, но с достоинством сказал, отвалясь на спинку стула и расстегнув свой серый френч:

– Ильич понимал, что он умирает, и он действительно сказал мне – я не знаю, в шутку или серьезно, но я вам рассказал как серьезную просьбу, – чтобы я принес ему яд, потому что с этой просьбой он не может обратиться ни к Наде, ни к Марусе. «Вы самый жестокий член партии» – эти слова Сталин произнес даже с оттенком некоторой гордости».

Сталин потрясал посетителей фантастическими познаниями в разных областях жизни. Причем казалось, что он все это знает давным-давно. Никто не догадывался, что Сталин тщательно готовился к каждой встрече и каждому заседанию. Секрет раскрыл один инженер уже в наши годы. Накануне большого совещания Сталин пригласил этого инженера к себе и долго расспрашивал обо всех достоинствах и недостатках важного изобретения. А на следующий день поразил участников всесоюзного совещания своими техническими познаниями.

Нарком тяжелого машиностроения Вячеслав Александрович Малышев был потрясен, когда на заседании Комитета обороны Сталин заговорил о недостатках новой самозарядной винтовки (СВТ-40):

«Многие из присутствующих удивились, так как знали, что винтовка хорошая и сам т. Сталин давал ей хорошую оценку.

– Да, – повторил Сталин, – винтовка имеет дефекты. Штык у нее тупой.

Тов. Ворошилов стал возражать, что нет, не тупой. Тогда т. Сталин приказал принести винтовку, подозвал несколько человек из сидящих на заседании к себе и предложил посмотреть на штык. Действительно, заточка штыка была не совсем удачная и штык был туповат. Тов. Сталин тут же набросал чертежик штыка, отметил те места, где нужно заточить штык, и передал чертежик т. Ванникову, наркому вооружения».

Трудно представить себе, что генеральный секретарь у себя в кабинете разбирает винтовку и проверяет, хорошо ли заточен штык. Как человек, не имеющий технического образования, он едва ли мог самостоятельно сделать чертеж и тем более давать инженерам советы относительно технологии заводской заточки штыков… Похоже, кто-то из специалистов обратил его внимание на недостатки новой винтовки, объяснил, что нужно сделать, и даже нарисовал чертежик.

Но вместо того, чтобы сослаться на этого специалиста, вождь предпочел блеснуть своими неожиданными познаниями. Ему нравилось, когда его именовали корифеем всех наук.

Он не хотел, чтобы кто-то видел в нем обычного человека. Для других он мог быть только вождем. Эту роль он играл талантливо и убедительно. Он был прирожденным актером и никому не позволял заглядывать за кулисы.

Писательница Галина Серебрякова пишет, что Сталин удивил ее «низким ростом, щуплостью и узкогрудостью. Чрезвычайно изрытая оспой кожа на его лице была какого-то серо-кирпичного оттенка. Низкий, заросший, как бы «надвинутый» на брови лоб и свисающий нос придавали лицу грубое, жестокое выражение…» И при такой неудачной внешности Сталин заставил восхищаться собой всю страну.

Это было особое искусство. Федор Шаляпин говорил об этом:

«Надо иметь талант не только для того, чтобы играть на сцене; талант необходим для того, чтобы жить. Оно и понятно. Роль человека в жизни всегда сложнее любой роли, которую можно только вообразить на театре.

Если трудно сыграть на сцене уже начертанную фигуру того или иного человека, то еще труднее, думаю я, сыграть свою собственную роль в жизни. Если я каждую минуту проверяю себя, так ли пошел, так ли сел, так ли засмеялся или заплакал на сцене, то, вероятно, я должен каждую минуту проверять себя и в жизни – так ли я сделал то или это? Если на сцене даже отрицательное должно выглядеть красиво, то в жизни необходимо, чтобы все красиво выходило…

Надо уметь играть царя. Огромной важности, шекспировского размаха его роль. Царю, кажется мне, нужна какая-то особенная наружность, какой-то особенный глаз. Все это представляется мне в величавом виде. Если же природа сделала меня, царя, человеком маленького роста и немного даже с горбом, я должен найти тон, создать себе атмосферу – именно такую, в которой я, маленький и горбатый, производил бы такое впечатление, как произвел бы большой и величественный царь. Надо, чтобы каждый раз, когда я делаю жест перед моим народом, из его груди вырывался возглас на все мое царство:

– Вот это царь!

А если атмосфера не уяснена мною, то жест мой, как у бездарного актера, получается фальшивый, и смущается наблюдатель, и из гущи народа сдавленно и хрипло вырывается полушепот:

– Ну и царь же!

Не понял атмосферы – провалился».

Сталин не провалился. Он умел внушать любовь, благоговение и страх.

Галина Серебрякова продолжала свое описание встречи со Сталиным в Большом театре в Москве во время постановки «Князя Игоря»:

«Маленькие, с желтыми белками глаза излучали необыкновенную силу, впивались, жгли, гипнотизировали…

Необъяснимое чувство тревоги перед этим рябым неулыбчивым человеком все нарастало во мне. Равнодушно пожав мою руку и неторопливо вынув изо рта трубку, он заговорил с кем-то рядом. Затем первым прошел в ложу, сел в уголке один и, казалось, весь отдался чарам гениальной увертюры Бородина.

Много в годы молодости встретилось мне людей, знаменитых и неведомых, недюжинных и посредственных, разных, и, однако, ни один не произвел такого большого и вместе с тем тягостного впечатления, как Сталин. И несомненно одно: это ощущение возникло не теперь, после всего пережитого, оно зародилось в минуты первой встречи и определить его можно только одним словом – смятение…»

Безумно боялись и всех, кто был у Сталина в фаворе. Они на время получали частицу его безграничной власти.

Сталин понимал, что правитель должен быть загадочен. Таинственная краткость и сдержанность, царственная величавость, неспешность движений, скупость жестов и недосказанность повышают авторитет власти. Поэтому он принимал ограниченный круг людей, почти не ездил по стране, редко выступал.

22 июня 1926 года Оржоникидзе писал Кирову из Тифлиса:

«Дней тринадцать Сосо был у нас. Время провели не очень плохо, только извели его приставанием выступить. Один раз удалось его форменно изнасиловать и заставить выступить в железнодорожных мастерских. Народу было не меньше шести-семи тысяч. Встретили его великолепно. В Баку не удалось затащить – побоялся выступления, а надо было».

Считалось, что главный талант Ленина – невероятный дар упрощения. Сталин в этом смысле был еще талантливее.

Серые и малограмотные партийные чиновники слушали его как оракула. Они ощущали себя полными ничтожествами в его присутствии, боялись его. И вместе с тем понимали, что без него лишатся своих хлебных мест, что если бы у власти оказались другие люди, то нашли бы себе более толковых и способных помощников. Поэтому партийные секретари и аппаратчики горой стояли за Сталина.

А он ловко манипулировал своей гвардией, периодически пугая их своей отставкой. Но они и помыслить себе не могли жизни без вождя.

На апрельском объединенном пленуме ЦК и ЦКК в 1929 году глава правительства Алексей Иванович Рыков, который возражал против сталинского курса на ускоренную коллективизацию, то есть ограбление деревни, продемонстрировал записку Сталина, написанную 27 декабря 1926 года:

«Прошу освободить меня от поста генсека ЦК. Заявляю, что не могу больше работать на этом посту, не в силах больше работать на этом посту».

Голос из зала:

– А он подчинился ЦК или нет?

Рыков ответил:

– Меня спрашивают, подчинился ли он ЦК или нет. Ну, я думаю, он для того и подавал в отставку, чтобы «подчиниться».

Зал засмеялся. Каганович бросился на помощь вождю:

– Это остроумно, но неумно.

На пленуме ЦК 19 декабря 1927 года Сталин опять завел речь об отставке:

– Уже три года прошу ЦК освободить меня от обязанностей генерального секретаря ЦК. Пленум каждый раз мне отказывает. Я допускаю, что до последнего времени были условия, ставящие партию в необходимость иметь меня на этом посту как человека более или менее крутого, представляющего известное противоядие от опасностей со стороны оппозиции. Я допускаю, что была необходимость, несмотря на известное письмо товарища Ленина, держать меня посту генсека. Но теперь эти условия отпали. Отпали, так как оппозиция теперь разбита. Стало быть, теперь уже нет налицо тех оснований, которые можно было бы считать правильными, когда пленум отказывался уважить мою просьбу. Эти особые условия отпали теперь, и пора принять к руководству указание товарища Ленина. Уверяю вас, товарищи, что партия только выиграет от этого.

Но Сталин твердо знал, чем закончится голосование на пленуме. Только один человек воздержался, остальные проголосовали за переизбрание Сталина генеральным секретарем.

Вождь не скупился на похвалы своим опричникам. Перед войной половина секретарей ЦК национальных республик, краев и областей и две трети секретарей горкомов и райкомов не имели даже среднего образования. Но Сталин широким жестом причислил весь партийный аппарат к интеллигенции.

Выступая на совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда 1 октября 1938 года, Сталин говорил:

– Все наши люди состоят из интеллигенции, это надо вбить в голову. Интеллигенция у нас должна быть солью земли. Раньше издевались над интеллигенцией, что она считает себя солью земли, а на самом деле пустышка, потому что она служила не земле, а небу, не народу, а эксплуататорам. У нас, наши кадры, мало сказать, что они бывшие рабочие, бывшие крестьяне. Коль скоро товарищ Шкирятов ушел от станка и стал заниматься в Центральной контрольной комиссии, вы уже интеллигент. Я извиняюсь (смех в зале). Никому дела нет, кем вы были десять лет тому назад, а вы сейчас интеллигент.

Шкирятов с готовностью откликнулся:

– Правильно, товарищ Сталин, я с вами согласен…

Сталин нашел самый фантастический пример нового интеллигента. Матвей Федорович Шкирятов, которого вождь, извинившись, назвал интеллигентом, тридцать лет служил по ведомству партийной инквизиции. Мало того, что он был безжалостен и жесток, Матвей Федорович никогда не учился и был настолько безграмотен, что его было трудно понимать.

Сохранилось его письмо Орджоникидзе (с сохранением авторской орфографии и пунктуации), в котором Шкирятов делится впечатлениями от летнего отдыха совместно с Ворошиловым и от своей мужественной борьбы с внутрипартийной оппозицией:

«Здравствуй дорогой Серго.

Пишиш и и не знаеш прочтеш ли, буду надеятся, что прочтеш. Дорогой Серго как плохо, что тебе нет вообще в данное время. Я уже работаю несколько дней, отдых провел все время с Климом, хорошее зее кончили с удовольствием. Трепались в Крыму, приехал среду, окунулся в работу, а работы сейчас так много и не легкая. Я знаю как ты там переживает все эти соббытия происходящие здесь.

Дорогой Серго. Что они делают. Еслим был пириод когда они скрывали, что они ведут фракции работу, то в данное время этого уже нет. Они не скрывают и привлекают к своей работе всякого, лиш был бы против ЦК. Они борятся всячискими способами чтобы подорват авторитет к парти и расшатат ея дисциплину…»

Поразительным образом Сталин производил впечатление и на более просвещенные умы, чем те, что трудились в партийном аппарате.

– Иосиф Виссарионович, – говорил о нем Александр Фадеев, – как известно, был большим артистом и по-разному мог разговаривать – и с подковыркой, а когда нужно, мог и так человека увлечь, так приласкаться, такой натурой показаться, что, кажется, ты ему должен всю душу доверить.

Корней Иванович Чуковский описал в дневнике, как 22 апреля 1936 года они с Борисом Леонидовичем Пастернаком встретились на съезде комсомола. Вдруг появился Сталин.

«Что сделалось с залом! – писал Чуковский. – А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое.

Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его – просто видеть – для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко (Мария Софроновна – колхозница, известный в те годы человек. – Авт.). И мы все ревновали, завидовали – счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства.

Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой – все мы так и зашептали: «Часы, часы, он показал часы» и потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах.

Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: «Ах, эта Демченко, заслоняет его!» (на минуту).

Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью…»

При этом вождь не хотел, чтобы чужие люди интересовались его прошлым. Не потому, что хотел скрыть нечто опасное. Такова логика диктатора. В этом смысле он был очень похож на Гитлера. Фюрер никому не позволял интересоваться его биографией и постоянно повторял: «Людям не надо знать, кто я… откуда я и из какой семьи».