Читать книгу Дать Негру - Леонид Нетребо - Страница 2

РАССКАЗЫ
ПОДУТЬ НА ШАРОВУЮ МОЛНИЮ

…Прочь, мятая шторка, и – шаг вперед. Сейчас он искупается в яростных лучах софитов, в дожде оваций, в восхищенных взглядах поклонниц…

– Слишком вычурный фасон!.. – просто сказала жена, при этом вскинутые брови и распахнутые глаза вполне годились для нежданной встречи после долгой разлуки. Ноты и мимика не соответствовали: так странный человек, закинув голову к небу, вдруг заговорит о земле; или, глядя на языки пламени, изречет нечто, относящееся к противной стихии.

Впрочем, этот эпизод произошел чуть раньше и, наверное, на самом деле, разноречивость жестов и слов, если и случилась, то лишь слабо выраженной, а может быть, и вовсе отсутствовала. Но потом, как это часто бывает, представилось, что именно отсюда завязался сюжет…

Казалось бы, что сверхъестественного в том, что у человека в автобусе тайно изъяли (или все же, точнее сказать, украли) – не важные документы, не полсостояния, – а всего лишь кошелек с отпускной зарплатой, пусть даже и предназначавшейся для покупки давно желанного выходного костюма? Однако Жоржу это событие вдруг отчетливо высветило всю глубину его жизненной нетвердости, униженности перед рядовыми, в общем-то, обстоятельствами. Нет, дело, конечно, не в кошельке. Все гораздо печальнее и ужаснее.

Вечером жена, кажется, окончательно успокоившись, устало заключила: «Жулики не лезут в карман к кому попало. Значит, к тебе можно». Это был более чем диагноз, – приговор.

Продумав всю ночь, Жорж пришел к выводу, что причина его болезни довольно проста: в нем умер или, по крайней мере, уже давно не подает признаков жизни, условно говоря, артистизм – умение перевоплощаться, приспосабливаться. Умение, которое было панцирем, защищавшим от невзгод. Моллюска лишили раковины, и вместо спокойной мудрой улитки в родной влажной стихии – не успевшая за отливом, рыхлая, беззащитная масса, несимпатично страдающая на равнодушном, сохнущем берегу.

Итак, если отталкиваться от «театральной» основы его рассуждений, – кто он на подмостках жизни? Бывший артист самодеятельного институтского театра, человек довольно преуспевавший – поблажки преподавателей, успех у сокурсниц… Что еще нужно студенту, если не говорить о деньгах! Именно там, на студенческой сцене, его впервые заметила и выбрала – о, да: выбрала! – тогдашняя поклонница, будущая жена. И даже имя – Жорж – вовсе не имя, а… как бы точнее выразиться? – надуманный, не привязанный ни к какому сценическому образу, и вдобавок, как сейчас кажется, вычурный, – псевдоним. Псевдоним для жены; то есть – для ее личного пользования: иностранно-кореженное из паспортного Георгия, из колыбельного Юры. Это неудачное псевдо со временем перешло, опять же стараниями пассии, когда она еще не была столь рациональна, в обыденное житейское имя… Обыденное! Трепетность рампы, торжественность софитов незаметно перетекли в рутинную прозу, причем, характеризующую даже не безыскусность арт-ремесла, присущего сонму театральных поденщиков, а духовную скудность однообразных бытовых и производственных будней, заполнивших все поры жизни. Нулевой репертуар породил новое, постылое амплуа, причем – за пределами милого сердцу театра… Величавый пикантный Жорж, с богемным, как уверяла Георгия будущая жена, – с богемным обликом, превратился в безликого, ни анфаса ни профиля, инженера Жоржика.

Жоржик!.. – очень скоро это уже слышалось кличкой, причем с маленькой буквы. Прозвание существу, которое женщина из милости взяла жить в новую квартиру, подаренную ей перед замужеством не излишне состоятельными, но щедрыми родителями (видно, предполагавшими, что их чаду не стоит надеяться на мужнины перспективы). Никогда за время супружества Жорж не слышал слова «примак» – ни в семье, ни в компаниях, – понимая, что его окружают культурные люди: в доме повешенного не говорят о веревке.

Да, будни супружества быстро выхолостили восторги жены относительно драматических талантов мужа. Так называемый народный театр, ввиду его «самодеятельности» – нотки презрения в устах «главной половины» (читалось: «бесплатности»), – пришлось оставить, и «Жоржик» полностью отдался работе по технической специальности, которую получил в институте. С художественным творчеством было покончено так решительно и бесповоротно, что очень скоро ему стало казаться невероятно странным юношеское увлечение, оставившее в память только несколько студенческих фотографий, да пылящийся в дачном чулане старый парик, который в последние годы, попадая на глаза, пугал навязчивым «сюром»: это скальп Жоржа, снятый в молодости с его «богемного» черепа. Именно суеверие хозяина гарантировало парику столь долгую жизнь в чулане, иначе он давно бы истлел на дачной свалке или сгорел в садовом костре ненужным хламом вместе с осенним сором…

«Падение» Жоржа по скорости и неотвратимости можно сравнить со снежной лавиной. По результатам – с мутацией плодоносного древа, корням которого простодушно, но до губительности неудачно, поменяли почву, лишив каких-то важных минералов: вместо прописанной породой крупной душистой сливы – кислый терновый кукиш в нечесаной колючке.

Однажды осозналось, что упомянутая обыденность каким-то патологическим зигзагом вырулила на странную дорогу, где Жорж уже не управлял собой. Ему стало неимоверно трудно то, что присуще нормальным людям: сделать веселое лицо, когда на самом деле печально, сыграть грустную, сочувственную мину, когда весело; сказать «останьтесь», когда хочется – «уйдите»… Происходящее в душе предательски писалось на лице, от этого он сделался неуверенным и даже где-то пугливым, быстро растеряв друзей. Воистину, артисту далеко до обывателя: выученная роль – не самое тяжкое поле для притворства! Получалось, что лицедейство, когда Жорж еще полагал себя артистом, а не обывателем, являлось для него не инструментом, высекающим публичные восторги, но особой потребностью, которая поддерживала на плаву в бурлящих потоках жизни. А то, что он уже тонет, стало понятно после рядового, на первый взгляд, случая…

…Приобретение костюма наметилось давно. В означенное число, первый день выхода Жоржа в очередной отпуск, чета долго ходила по центральному универмагу, примеряя импортные и отечественные гарнитуры. Одни костюмы висели на Жорже мешком, на другие не хватало роста, на третьи – талии… Одно из строгих облачений, казалось, пришлось впору фигуре, но настолько старило лик, что от классики пришлось отказаться. Когда усталость от неудачных примерок грозила перейти во всеобщее раздражение, покупателей и продавцов, магазинная принцесса, странно ухмыляясь, торжественно выплеснула из запасников мужского салона темно-фиолетовую двойку и убедительно возвестила, что это самый последний всплеск западной моды, а посему – штучный экземпляр, исключительно для взыскательных клиентов с оригинальным вкусом и так далее.

Когда Жорж в тесноте примерочной кабины облачился в плотно облегающие брюки и пиджак, стилизованный под френч, и, насколько это было возможно, оглядел себя частями в близком трехстворчатом зеркале, ему показалось, что он вернулся в пору пятнадцатилетней давности… Распрямились плечи, выгнулся стан; голова в забытой грации откинулась назад – даже хрустнули позвонки, заострился подбородок, заиграл парус уже несколько лет спящего кадыка; разгладились морщины, глаза сверкнули свежим сиреневым блеском. Отражения троились, жаркий фонарь над головой творил в стеклах лиловые блики. Невольным движением Жорж отринул от себя мятую шторку. Сейчас он искупается в яростных лучах софитов, в дожде оваций, в восхищенных взглядах поклонниц… Шаг вперед!

– Слишком вычурный фасон!.. – сказала жена после паузы. – Это подошло бы нам в году эдак…

Они сели в автобус и поехали домой, решив отложить покупку на грядущие отпускные дни, в которых, конечно же, будут и супермаркеты и всевозможные ярмарки… Мысль об отпускных изобилиях скрасила усталость и неудачу планированной покупки.

К деньгам Жорж относился без всякой жадности, но при этом весьма бережно и ответственно. Взять хотя бы привычку периодически, окажись при нем достаточно крупная сумма, незаметными, как ему казалось, движениями, проверять целостность доверенных денег – то руку невзначай опустив в карман, то проведя ладонью по пиджаку, как бы поправляя лацкан. Благодарные к вниманию капиталы неизменно отвечали приятной шершавостью пачки или надежной твердостью кошелька, ощущаемой через мануфактуру.

Ехать пришлось стоя. Воскресенье – день пик, как говорит жена. Автобусная толчея разлучила их на целый метр, благодаря чему Жорж мог любоваться своей половиной как бы на расстоянии, если это можно назвать расстоянием. Сейчас он чувствовал нечто общее, точнее, обоюдное в их настроении, и дело не только в том, что покупка не состоялась. Не только в том, что он такой, оказывается, неуклюжий, что ни один из костюмов, представленных в широком ассортименте, не подошел. Может быть, впервые – он и она – задумались о причине его нескладности? О том, может быть, что эта нескладность, как, впрочем, и любая несуразность, из тех, которые сопутствуют семейной жизни (как без этого?), оказывается, устранима? Что, выходит, внутреннее состояние творит и внешний облик? Что молодость, – разумеется, как они об этом забыли! – была так красива, и что она отнюдь не кончилась? Что – какие они глупые, если рутина обыденности съедает радости, которые дарит удивление? Что еще не все потеряно?..

И вот в тот затянувшийся момент, когда их взгляды встретились, и они, двое истосковавшихся по радостям людей, надолго задержались друг в друге, когда они стали переговариваться глазами… Когда, наконец, глаза жены засмеялись… В этот самый момент автобус тряхнуло, Жорж неловко присел, раскинув руки крыльями, хватаясь за что попало. Примерно то же самое проделала его жена. Весь салон напомнил коробку с яблоками, которую основательно встряхнули.

Наружное бесцеремонно и, как потом выяснилось, вероломно, вернуло мужа и жену, находившихся в дюйме от открытия, в привычное состояние. Не беда: теперь дорога известна, – торопливо подумал Жорж, привычно проведя ладонью по лацкану пиджака… Но кошелек с отпускными деньгами не отозвался упругостью… Еще раз – тот же результат. Тогда он откровенно запустил руку во внутренний карман. Денег не было. Он лихорадочно зашарил по всем складкам одежды, на сто процентов зная, что совершает никчемные движения, – чудес не бывает. Он панически огляделся, но не заметил ничего необычного в поведении окружающих. Автобус – короб с яблоками – затормозил. Остановка. Наибольшая часть яблок посыпалась из коробки, раскатилась по тротуару, Жорж и жена остались внутри. Хотелось что-нибудь сказать, спросить, но горло не выдавало звука. Жена еще некоторое время смотрела на растерянное лицо мужа, после чего разочарованно отвернулась; она еще ничего не знала.

О пропаже Жорж рассказал только дома.

– Если бы ты не был таким нескладным, – жена сделала многозначительную паузу; выражение глаз, лица: смесь того, что было после выхода Жоржа из примерочной, плюс то, что было в автобусе, – мы бы не ездили туда-сюда по городу с крупной суммой, и…

Жорж не спал всю первую за пропажей кошелька ночь. В этих шестичасовых раздумьях сам факт автобусной оплошности присутствовал подспудно – тяжелым камнем, но все же вторичным, хотя и причинным элементом, вызвавшим печальный диагноз: в Жорже уснул артист, владеющий собой и обстоятельствами. За это окружающий мир, в наказание или в насмешку, сделал из него ходячий атрибут одной из своих бесчисленных трагикомедий.

Но этот вывод был не последним. Жорж понимал, что анализирует не для того, чтобы в результате посыпать голову пеплом, не для того, чтобы окончательно умереть. Это – понимание, которое должно подсказать выход.

Итак, ему нужна цель: она есть, она следует из разумения того, что он – временно! – потерял. Теперь нужен способ достижения этой ясной цели. И он решил, что способ должен непременно связаться с тем событием, которое повергло его в спасительный, как он надеялся, очищающий стресс.

«Денег не вернуть, но ведь можно изобличить и наказать карманного вора!» – это наивность, которой теперь предстоит стать серьезной отправной идеей.

Далее производное от наивности – заключение прагматичного ума, а значит без слюнявых восклицаний (идея обретает план, модель):

«Причинить возмездие, не сотворив чего-то из ряда вон выходящего, невозможно, иначе человечество давно бы уже искоренило в себе этот, пожалуй, генный порок…»

Итог:

«…А раз так, значит, успешный путь или даже просто добросовестное стремление к промежуточной мишени должно мобилизовать все способности, и тогда, возможно, стать стезей к победе над тем, кем он сейчас является, а точнее – к возвращению в себя».

Осознание высокопарности не работало на разрушение плана. Значит, либо он сошел с ума, либо все то, что задумал, не безнадежно. Очень хотелось верить во второе. И Жорж верил.

Каким будет наказание автобусного щипача, Жорж еще не представлял, но наличие отрицательного героя – мерзкого персонажа всех времен и народов – явно облегчало его будущую сценическую задачу. При этом он прекрасно знал, что сама по себе примитивная антитеза «белое и черное» еще не залог легкой роли…

…Он как бы вынул из древнего шкафа старый инструмент. Сдул пыль, проверил, – цел. Тронул струны, – требуется настройка. Инструмент тонкий, поэтому настройка продлиться не час, не день, не даже неделю. Ради бога, пусть на это уйдет весь его месячный отпуск. Он не постоит за временем и трудами. Зато придет миг, когда он сыграет свою партию без фальши.

Сейчас прозвонит будильник, и Жорж приступит к настройке.

Этого отпуска ждала вся семья. На юг, к белым теплоходам, к шипенью волн. Но утром Жорж возвестил: ему необходимо остаться. Он сказал это тоном, который сразу лег в русло последних удивлений жены. Раньше о таком повороте не могло быть и речи, но сейчас по всему было ясно, что вопрос решен и происходит лишь констатация этого решения.

– Жоржик, – сказала жена печально, приблизившись вплотную, – не обижайся… за вчерашнее.

– Я не обижаюсь.

Они оба, – он грустно, она виновато, – улыбнулись двойственности сказанного: чему обращены слова? – краже кошелька? выданному женой «диагнозу»?

Жена почти засмеялась, следующая фраза получилась воркующей:

– С тобой происходит… нечто. Да, так верней, – нечто. Хорошо. Но не придется ли потом жалеть?

– Наверное, ты не о том думаешь, – сокрушенно вздохнул Жорж, разведя руками, неуверенно полагая, что сейчас уместно было бы обнять жену, погладить по волосам, поцеловать в висок, как это он часто делал в молодости. А еще, особенно после свадьбы, он часто подхватывал ее, как ребенка, на руки, и, смеющуюся, кружил по комнате, пока не выбивался из сил. И ведь все по-прежнему: она так же хрупка, а он достаточно могуч, чтобы…

– Возможно. – Жена, опередив, сама протянула руку к его щеке и осторожно погладила. – Ты плохо побрился… Только все же я уверена: в любом случае пауза пойдет тебе на пользу. А значит…, – в голосе жены опять прозвучали привычные нотки уверенного, покровительствующего слушателю человека, – а значит и всем нам. – Она указала глазами на детскую комнату, где обитали их дети-погодки – сын и дочь.

Супруга оборачивала дело так, как будто Жоржу относится только идея, но решение принадлежит ей. Делала она это торопливо и неловко, отчего обоим стало несколько неуютно.

Пусть так, подумал Жорж и сказал, что подумал:

– Пусть так. Не обижайся, – Жорж покосился на детскую комнату, – не обижайтесь. – Он вдруг поймал изящную ладонь, которую когда-то сравнивал с крылом жар-птицы, и покрыл ее несколькими короткими поцелуями.

– Ну, полно, – хозяйка царственного крыла встала на цыпочки, поцеловала Жоржа в губы и даже свободной рукой погладила по голове, – но детям объяснишь сам.

На этом разговор, по сути, закончился, за что Жорж был благодарен семейной владычице. Раньше подобным вряд ли ограничилось бы, скорее, такого просто не могло быть. В то же время проблескивала первая радость за себя. Получается, как только его поступки стали отражать осознанную уверенность, а не просто капризное и, как правило, бесплодное, упрямство, что за ним прежде водилось, так с ним стали считаться. Что ж, ничего нового в масштабах истории человеческих взаимоотношений.

Семья уехала, Жорж остался один на один со своей идеей. Самая благоприятная дислокация для душевнобольного! – самокритично подумывал Жорж, настраивая инструмент, а если вернее, точа меч.

…Первое, что необходимо, это создать в себе соответствующее настроение: войну невозможно выиграть без ненависти к врагу. Ненависти, которая лишает покоя, которая даже во сне диктует цель каждого следующего дня: утоли меня! – и без утоления уже недоступны никакие, даже самые простые жизненные радости. Вперед!

Упругими шагами, резко меняя направления, то вгоняя ладони в карманы брюк, то потирая их друг о друга, то обхватывая ими голову, он хаотично ходил по комнатам, смотрел в зеркала, в которых двигался красивый, мускулистый, решительный человек со смелыми горящими глазами.

Итак, воры всегда были ему омерзительны. Жорж никогда не принимал никаких предположений о воровском благородстве. Он всегда считал, что эта категория людей может быть благородна только в ситуации, когда рыцарство им ничего не стоит. В противном случае они перегрызут горло ради наживы, а заметая следы, не пожалеют ни женщины, ни ребенка, ни старика. Говорят, они жертвуют культовым учреждениям, школам, детским домам, больницам. А как они достигли таких вершин, когда могут быть столь фантастически щедры? Все, чем они показательно добры, – отнято у нормальных людей. В их грязных деньгах – пот, слезы и кровь невинных. Какая подлая суть в этом мнимом благородстве! Просто, выпячивая «жертвенность», бывшие щипачи, домушники, карточные кидалы, – а ныне «законники», «авторитеты» (слова-то какие высокие!), – как бы оправдываются перед миром и перед самими собой за несмываемую грязность.

Однако, развивал Жорж свою обличительный спич, в нынешних произведениях искусства господствуют правила времен упадка нравов, ретушируя грязную суть. В книгах и фильмах – явно или завуалировано – уважение к ворам. Не мудрено: сейчас они хозяева жизни. В частности, спонсируют издания журналов, книг, кинофильмов, студий, клубов. Как не проявить к ним уважение, даже если в душе презираешь, – а ну-ка попробуй! Останешься неопубликованным, невыразившимся, непризнанным гением! И откуда взяться в нынешних произведениях доброму, вечному? Конечно, какие-то темы «доброго и вечного» затрагиваются, но воров ругать, воров называть ворами – ни в коем случае!..

А ведь прав один из политиков, который воскликнул недавно (Жорж, на первый слух, воспринял ту речь, как проявление одиозности публичного деятеля): надо ворам ставить памятники! – пусть их дети и внуки сгорают от стыда за то, что их папа или дед был вором, жуликом, мразью!

Жорж поймал себя на мысли, что, в раже гневного обличительства, слишком высоко забрался, невольно возвысился к политике, к тому, на что повлиять не может. Нет, увольте, разобраться бы с собой! Надо плясать от собственного, непосредственно пережитого.

Наконец, утомившийся, он повергся в кресло, уронил голову в ладони и замер.

Он снова и снова прокручивал в памяти автобусную ситуацию. Гневная, полуобморочная фантазия лепила свои фрагменты к обрывкам воспоминаний. После многих прокруток сложился клип, из картинок и мыслей, свершившихся и мнимых, в котором развязка давала начало новому, возможно, великому и, возможно, жуткому сюжету…

«…Когда Жорж осознал, что деньги украдены, он вдруг, вопреки панике души, увидел себя со стороны: растерянного, жалкого, озирающегося, шарящего по пустым карманам. Тут же, с бешенным внутренним содроганием, он понял, что за ним сейчас, конечно, наблюдает вор-карманник – гадкое существо, которое его унизило и теперь имеет возможность наслаждаться низостью и бессилием, потому что низость и бессилие человека – и есть показатели состоятельности, успеха этого недочеловека. Чтобы не доставлять оному удовольствие, Жорж перестал озираться, перестал прощупывать складки одежды, перестал обследовать труднодоступное в автобусной толчее пространство под ногами. Он оцепенел, как истукан, остановил взгляд на оконном проеме. Автобус затормозил, люди стали выходить, натыкаясь на истукана, – застывшего от внезапной боли человека, – и что-то ему говоря.

…Человек, окаменевший от беды, от обиды, превращался в Истукана с большой буквы. Истукан ничего не слышал, как, впрочем, и не видел, а лишь чувствовал, представлял того, кто сейчас смотрел на него, поверженного, возможно, только краем своего шакальего глаза, того, кто стал его личным врагом. Да, у Жоржа-Истукана, вместе с новым статусом появился личный враг. Он еще не знал физиономии врага, но этот враг – был! и находился рядом. Этот враг становился виновником всех его потерь: бывшего артиста, эстрадного кумира с богемным обликом, когда-то имевшего много друзей, поклонниц… и всего прочего, что может быть отнесено к богатству человека. Истукан гнал от себя крупицы самокритичности, которые могли бы уличить его в иезуитстве, облегчающем выход из, возможно, безнадежной ситуации, проповедующем бесполезное лечение окончательно запущенной болезни. Истукан решительно упрощал то, что было ранее, и свершившееся минуты назад, сминал свою бывшую осторожность, спрессовывал всю сложность в твердый каучуковый шарик…

…который, далее, уже без участия Истукана, вылепился в упругую кисть гадкой руки, в отвратительные осьминожьи щупальца, змеино вползающие в чужие карманы…

…щупальца, которые обиженный Истукан, должен изловить, поймать, сжать в своей железной ладони (с этого момента ладони у него железные), посмотреть в ненавистные шакальи глаза!..»

Жорж решил, что для выбора наилучшей позиции, в которой ему должно расположиться в бою, необходимо собрать как можно больше информации о карманных ворах. Задача в принципе очень трудная, но он и не будет пытаться проводить сколько-нибудь существенное исследование, потому как не собирается писать диссертации на эту криминологическую тему. Достаточно будет просто освежить в памяти вполне доступную информацию – из всего, что он когда-то слышал, читал и, возможно, еще узнает в ближайшие дни.

Для начала Жорж пошел в библиотеку и за несколько часов перелопатил все подшивки городских газет, отмечая материалы, где, так или иначе, отражалась криминальная жизнь их небольшого и в целом благополучного города. Он испытал чувство подобное радости, когда вычитал, что, оказывается, в городе растет число карманных краж. Начальник горотдела милиции в интервью, отвечая на конкретный вопрос, когда власти избавят добропорядочных граждан от «этой гнили – карманников» (слова рядовой жительницы), сетовал на то, что бороться с карманными ворами сложно: трудно поймать за руку, трудно найти свидетелей… Советовал жителям «…быть бдительными и не давать повода своей невнимательностью и беспечностью лезть себе в карман». Вот так! Не зевать! – и воров будет меньше. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Что и требовалось доказать. Даже этот, в целом бесполезный с точки зрения информативности, вывод шел в плюс решимости Жоржа.

Он слышал, что милиционеры-оперативники знают карманников в лицо, те здороваются с ними, но… не пойман – не вор.

Затем он пошел в милицию, добился приема начальника уголовного розыска, и сообщил тому, что у него украли кошелек с внушительной суммой и посему он собирается сделать соответствующее письменное заявление. Жорж уже начал играть свою роль: совершенно не ожидая от стражей порядка каких-то положительных результатов в части наказания преступника или возврата денег, он тем не менее живописал свое крайнее возмущение фактом кражи в общественном транспорте, а также подавленность, якобы рожденную существенным подрывом семейного бюджета.

Последовали усталые, примиряющие рассуждения майора о том, что крайне тяжело бороться с карманными ворами, иначе бы мир давно справился с этим злом…

И все-таки Жоржу удалось выведать минимум полезной информации. Милиционер сообщил, что карманные воры, как правило, работают на «своей» территории. И если тот карманник не гастролер, то, в принципе, его можно вычислить при большом желании. Вместе с пострадавшим офицер, на карте, прикинул маршрут, на котором может работать карманных дел мастер, обидевший Жоржа. С большой степенью вероятности просматривался круговой автобусный маршрут, который захватывал довольно большое городское кольцо.

– В принципе, можно сесть и кататься, как на карусели. Но поймите, нам не до игр, мы завалены более серьезными делами, у нас не хватает сотрудников, чтобы заниматься щипачами. Вы можете обнадежиться, а потом разочароваться… Скорее всего, ваши деньги уже давно потрачены или «отмыты». Вы же их не метили? Вообще, что вы хотите? Я не совсем понимаю… Если решили писать заявление – пишите. Будем рассматривать… Заниматься…

И вдруг Жорж вспомнил, как боролись с карманниками его институтские однокурсники, работавшие в оперотрядах и помогавшие милиции. Он тут же поведал об этом собеседнику.

Основой была его величество Провокация, когда один студент прикидывался зазевавшимся простачком, побуждая воришек к действию, а другие ловили щипача за руку. Причем, в случае необходимости, и сама «жертва» могла справиться с воришкой, – к борьбе с карманниками подбирались ребята смелые и неслабые. На суде они выступали не как сотрудники милиции, а как пострадавшие граждане. Кто-нибудь из посвященных осуждал однокашников за эту борьбу, основанную на спланированной провокации? Нет! Даже «законникам» трудно было что-либо внятное противопоставить позиции известного киногероя: «Вор должен сидеть в тюрьме!» Притом, что в конкретном случае отсутствовал киношный контекст, а именно: сомнений в соблюдении презумпции невиновности и всех законных процедур не было – факт воровства имел место, доказан, все следственные и судебные действия соблюдены!

Какое-то время Жорж и начальник «угро» молча смотрели друг на друга. По выражению лица своего визави Жорж понял, что не сказал для того ничего нового. Наконец офицер, медленно, не отводя взгляда от Жоржа, вывернул шею и дунул на майорский погон своего кителя, при этом щелчком сбил с него невидимую пылинку.

Впрочем, на Фемиду Жорж не надеялся, да и не это было конечной целью. Целью был он сам.

Жорж забрал с дачи свой старый парик, которому предстояло стать символом будущих перевоплощений. В магазине косметики купил все необходимое для грима, краски для волос, искусственные усы, брови и еще пару париков для разных причесок. Непременным оказалось посещение парикмахерской, – короткая, ровная растительность на голове облегчала дальнейшую работу с париками. Дома сел перед зеркалом. Немного взгрустнул, вспоминая театральную гримерную. Привычно расставил баночки, тюбики, разложил кисточки. Примерил старый парик и… счастливо засмеялся своему отражению; дурачась, дунул в пудреницу, замутив безоблачный лик. Конечно, все проходит… – истина. Но кое-что возвращается.

На следующий день, в «мертвую» паузу, когда работающее население уже покинуло жилище, а зоркие старушки еще не сели на лавочки и беспечная молодежь еще не оккупировала песочницы и беседки, он вышел из своей многоэтажки. Его трудно было бы узнать, но даже своей чуждостью, которая ему вполне удалась, вследствие изменения лица, походки и общей осанки, он не хотел привлекать внимания соседей. К осторожности примешивалась чувство некоторой шутливой неудовлетворенности, оттого, что никому сейчас не дано оценить его мастерство. Впрочем, до шуток было, по всей видимости, еще далеко, а награда за мастерство все равно сулилась из тайных, недоступных зрителям, запасников.

Двигаясь не по тротуарам, а по дворам, он вышел на остановку, которая находилась за два квартала от его дома, и сел в «свой» автобус. Это был маршрут, на котором он имел честь недавно опростоволосится. Именно здесь, на этом кольце ему теперь предстояло «работать». Сколько продлится его добровольная командировка, неизвестно.

Для начала нужно было увидеть вора, так, чтобы не осталось никаких сомнений в том, что это вор, и что, следственно, именно этот человек достоин наказания. Какова будет казнь – задача для следующего этапа.

Прием для первого этапа полагался несложным и позволял, по замыслу, увидеть факт воровства. Каждый раз, меняя образ, Жорж менял и манеру своего поведения в автобусе. Например, в темных очках, он садился на первое сиденье и якобы погружался в чтение, можно с шевелением губ, можно с периодическим потиранием переносицы. Журналом, сложенным вчетверо, удобно было часто ворочать, как бы ища нужную долю текста, впопад и невпопад; в это же время совершенно естественными были минимальные движения головы, которые позволяли чиркнуть взглядом по салону, выискивая подозрительное. Базовых, отправных образов, в которых он творил, сложилось несколько: разные прически, растительность на лице, выражение глаз, осанка и даже рост, – при этом Жорж постоянно импровизировал, насколько позволяла ситуация. Иногда ему попадались знакомые, коллеги по работе, но никогда он не был узнанным, что лишний раз подтверждало мастерство лицедея и вызывало в нем чувство законной гордости. В импровизации совпали мастерский интерес и необходимость: повторение «притворных» образов было недопустимо. Единственные повторы, если их можно назвать таковыми, позволялись, когда Жорж проезжал маршрут тем, кем пребывал на самом деле, что казалось совершенно естественно. Это бывало в выходные дни, когда в толчее маскировка практически не требовалась.

Все время, свободное от целенаправленного набора информации и настроя на грядущие перевоплощения, Жорж старался вспомнить все, что его окружало в злополучный момент пропажи кошелька. (Клип с Истуканом был не в счет: тот придуманный фильм нес совершенно иную, «заводную», нагрузку, и смешивать его с конкретикой не имело никакого смысла.) Воспоминания в большей степени относилось к фигурам и лицам, которые непроизвольно могли запечатлеться в анналах мозга. Кое-что ему удалось.

Не удивительно, что он не помнил конкретных персон, и все воспоминание поначалу сливалось в единое, но неявное, какое-то млечное настроение, расплывчатый образ. Чуть позже, вследствие невероятного напряжения памяти, образ вызрел и стал настолько ясным, что, казалось, появись сейчас любое лицо из того сонма автобусной толчеи, Жорж непременно узнал бы его. Так оно и случилось. Со временем ему показалась знакомой ворчливая старушка, которая тогда старательно оберегала свою сумку с чем-то бьющимся. Наконец, попался молодой человек, беззаботно жующий резинку, внимательно глядящий в окно, как в телеэкран, и, это нетрудно было заметить, любующийся всеми попадавшими в экран молодыми женщинами. Сухонький пожилой мужчина, уткнувшийся, как и тогда, в книжку появился уже без всякого удивления для Жоржа. Господин средних лет так же грустно поглядывал по сторонам и смешно щурился, как будто глаза его не выносили сколько-нибудь яркого света. Состоялось еще несколько узнаваний. Увы, эти открытия не возымели прикладного результата. Распознанные люди имели настолько невинный вид, что подозревать в каждом из них вора было выше сил Жоржа. Он решил не сосредотачивать более на них внимания, это могло сыграть в минус основной задаче: скорее всего истинный вор не запечатлелся беспечной на тот период жизни памятью.

Попутно, с особой ясностью, с первых же поездок, он увидел, насколько беззаботны люди. Как простодушно – назад – закинуты сумочки, насколько беззащитны карманы пассажиров – разговаривающих, читающих, спящих. Благодатное поле для «карманных пахарей»!

Со временем он уяснил несколько «критических» точек в маршруте. В основном это были остановки, где входило и выходило наибольшее количество пассажиров. Особенным также было место, где потерпел Жорж, – перед остановкой возле рынка, где всегда было многолюдно. Здесь колеса машины, как правило, падали в глубокую выбоину: за мгновенной невесомостью в автобусе следовал сильный удар снизу, нарушая устойчивость пассажиров, а в довершение, к встряске, резкий наклон вперед размазывал массу людей по салону. В это время твори все, что хочешь, только успевай: главное – скорость (тут он, для качества анализа, становился на сторону карманных воришек).

Случаи воровства бывали, о них в автобусе на следующий день вполголоса разговаривали потерпевшие или их знакомые, или те, кому удалось послушать подобный разговор. Скорее всего, этих случаев было больше, чем удавалось слышать Жоржу: вряд ли все пострадавшие склонны к подобным откровениям. Но и от слышимого закипала ярость: воровство творится ежедневно, практически в открытую. Пока Жоржу не везло.

Уже полторы недели его поездки были бесплодны. Не считать же достижением констатацию всеобщей беспечности и непрерывности процесса карманного воровства, творимого, по всей видимости, ежедневно, если не ежечасно. Ну, еще и открытий типа «критических» точек маршрута, благоприятных для краж.

Сегодня суббота, он едет пассажиром «как есть» – без всякого перевоплощения. На этот раз он сидит на одном из задних сидений, смотрит перед собой и лишь боковым зрением наблюдает за тем, что происходит вблизи.

Рядом стоит миловидная светловолосая девушка с книжкой в руках. Короткая, темная плиссированная юбка, белая куртка-ветровка и синее легкое кашне, щеголевато повязанное галстуком, придавали ей вид бой-скаута или молодой морячки.

Будь Жорж помоложе, непременно уступил бы место. Но возраст не тот. Однажды он попал в неприятную ситуацию, когда попытался уступить место молодой женщине… Ах, какими несправедливыми были слова жены в его адрес – правда не сразу, а дома, при «разборе полетов», – заметившей, как вспыхнула та, молодая и симпатичная! Впрочем, сейчас жена далеко… Но эта уж больно юна для его великовозрастной галантности! Хотя где это написано, что у галантности должны быть возрастные барьеры. Впрочем, сейчас действительно не до этого.

Приближалась дорожная выбоина. Сейчас автобус тряхнет. Как только это произойдет, Жорж, как обычно, не в пример обыкновенным пассажирам, не растеряется, не охнет, не закатит глаза к потолку.

Ну, вот, кто-то из стоящих завалился к сидящему на коленки, кто-то запротестовал, девушка отреагировала, как и полагалось по наскучившему Жоржу сценарию: охнула, присела, схватившись за то, что попало под руку (плечо Жоржа). Вздрогнула куполом плиссированная юбка, вскинулись, распушились медузой волосы, вспорхнули к лицу синие кисти кашне, раскрылись крылышками борта куртки-ветровки, закатились под пушистые ресницы наивные глазки…

…которые, конечно, в отличие от внимательных глаз Жоржа, не увидели, как под ветровку скользнули тонкие длинные пальцы – к груди, к лифчику, к душе… – и выудили из той волнительной, затененной глубины тонкую пачку каких-то бумаг. Жоржу сделалось дурно, его замутило. Сотни раз он представлял, как воровская рука ныряет в чужой карман, и все же действительность оказалась гораздо сильнее его, мнилось, тренированного представления отвратительного акта. Он остановил дыхание, чтобы затаенная тошнота не выявилась открытой рвотой. Инстинктивное желание зажать рот рукой сказалось тем, что непроизвольно надулись щеки и выпучились глаза.

Печальный господин средних лет, который за минуту до этого грустно поглядывал по сторонам и трогательно щурился, теперь, в упор, смотрел совершенно другим взглядом на Жоржа. Да что там другим взглядом! – это было уже другое лицо. Это лицо принадлежало зверю, вампиру, Сверхчеловеку, ясно показывавшему, что он, Сверхчеловек, готов в любую секунду броситься на того червя, уничтожить то беспозвоночное, которое посмело увидеть его грешок. Впрочем, какой грех! – Сверхчеловек просто добывает себе пищу. Но червям не положено этого видеть, потому что это видение, присутствие при трапезе, оскорбляет Сверхчеловека, портит ему аппетит. Отведи взгляд, молчащая тварь, и уползи в ближайшую щель! Иначе – бритвой по горлу, по носу, по глазам!..

Это было настолько ужасно и страшно, что Жорж отвел взгляд, а когда, устыдившийся своего страха, оскорбленный, вернул его на место, грустный гражданин был привычно печален и трогательно щурился, ни на кого не глядя, и медленно проходил к выходу. Остановка. Девушка виновато хлопала глупыми ресницами, извиняясь таким немым образом за оплошность, вследствие которой пришлось воспользоваться плечом незнакомого человека.

Что он должен сейчас сделать, чтобы потом не чувствовать себя соучастником преступления? Закричать: «Держите вора!»? Полезть по головам, чтобы схватить мазурика, вывернуть его наизнанку? Ведь он гораздо спортивней, наверняка гораздо сильней этого хлипкого воришки. А вдруг при том не окажется только что сворованного: вдруг он передал это подельнику, вдруг он успеет избавиться от того, что сейчас добыл, чтобы не стать уличенным? – все это известные приемы карманников. А вдруг, того хуже, все это воровство показалось, вдруг это плод уже больной фантазии? Впрочем, все эти вопросы, которые кричали в его голове, были напрасны: состояние прострации было настолько велико, что он не смог бы и пошевелить пальцем. Ему казалось, что трудно даже смотреть на мир, настолько силы оставили его. Еще немного и он впадет в состояние обморока, если это уже не обморок. Наверняка, если бы не его сидячее положение, он бы упал после всего пережитого. Вот, ему показалось, что надолго сомкнулись его веки. Он заставил себя их размежить… Автобус был полупустым. Грустного гражданина в салоне не было.

Девушка, уже сидевшая, как и прежде читала книгу. Неужели ничего не произошло? Жорж был растерян и подавлен. «Работать» сегодня он уже не мог.

Оказывается, страх, замешанный на стыде, – мерзкая смесь! Сначала она лишает сил, а в последствие оправдывает любое малодушие. Идя домой, Жорж молил бога, чтобы все, что произошло, оказалось ужасным сном, минутным видением утомленного навязчивой идеей мозга. При этом понимал, что мольба напрасна.

Он пришел домой и сразу же попытался избавиться от мерзкого ощущения моральной тошноты, пытаясь вызвать тошноту физическую. Но «два пальца в рот» так и не смогли вызвать физической разрядки: только рев и плевки страдающего от внутреннего недуга человека, пытающегося вывернуться наизнанку. Тогда он пошел другим путем. Наливая водку в стакан, он увидел, как ужасно, неправдоподобно трясутся руки. Ему стоило больших трудов справиться с, казалось, элементарной операцией: влить в себя стакан алкоголя. Совершив это, он повалился на диван.

Утром Жорж понял, что его еще вчерашняя ненависть пострадавшего от вора на самом деле смешная злость ущипнутого щипачем. Цветочки! Настоящая ягода, как оказалась, впереди: Жорж уже более всего ненавидел вора за подлый страх, который, в одно мгновение, тот нашпиговал в него, в свидетеля, сразу же посвящая в трусливые соучастники. Он с содроганием вспоминал, как покорился этому «окрику», «цыку», – плебей, мразь, человечий навоз испугался одного взгляда тщедушного «господина». Возможно, (это, конечно, потом трудно было восстановить), Жорж испугался в меньшей степени (так хотелось думать), но ведь вор понял именно так. Вор, – по определению тайный хищник, – победил и в открытой борьбе.

Это было уже оскорбление смертельного уровня!

Отныне Жорж переставал быть оскорбленным, от обиды превратившимся в Истукана. Он становился оскорбленным мужчиной, а значит его мужская честь диктует ему следующую роль. Он становится мстителем. Это карточный долг, который он должен вернуть шулеру, виртуозу крапленых колод.

Что нужно во-первых. Жорж не долго думал: ответ сидел в нем давно, пожалуй, с тех пор, как его нарекли Жоржиком. В первую очередь нужно вернуть себе имя! Ему необходимо возвратится в Георгия! И тогда он сможет стать Георгием-победителем, Георгием-Победоносцем. Он должен не только наказать зло, он должен его искоренить! Вот в чем новая суть его продолжающейся игры, которая является сутью его лицедейства, его борьбы!

Уже несколько раз звонила жена. Рассказывала, как отдыхают, где бывают. Постоянно сожалела о том, что Жоржика нет рядом. Задавала вопросы, в которых преобладали ревнивые нотки, скрывать которые от мужа было бесполезно, – они слишком хорошо знали друг друга. Самое неприятное для жены было то, что она не знала предмета своего тайного беспокойства. А уточнить не решалась.

Сегодня вечером Жорж сам набрал гостиничный номер жены и начал с того, зачем позвонил:

– Милая, это Георгий… Здравствуй!

– Здравствуй… – Возникла долгая пауза, оба оказались в замешательстве. – Ты по-прежнему наш? – голос на том конце провода дрогнул, хотя фразе предназначалось быть шутливой, – или… уже… Георгий?

– Я не понимаю, о чем ты! Милые мои, родные, ну что могло измениться! Я просто вспомнил свое имя.

Последние слова Георгий постарался произнести как можно ровнее, но вышло с акцентом.

– Хорошо, Георгий, – тут же покорно отозвалась жена. – Я передаю трубку детям…

Весь день Георгий посвятил планированию способа, которым будет наказан вор. Первую версию, которая пришла на ум, можно было назвать «электрической», соответственно его производственной специальности. Но как таковую осуществить? Приделать на теле батарейку, а от нее – провода в карман?.. Но где взять такую мощную батарею, чтобы она могла причинить существенный вред телу негодяя? Может, шокировать мазурика распространенным сейчас «электрошоком»? Но как приделать на себе этот самый электрошок, чтобы он мог поразить тяглеца в момент, когда тот полезет в карман? Получалось нечто несуразное. Соорудить в брюках какой-нибудь миниатюрный капкан? (Георгий даже посетил охотничий магазин, но там ничего приемлемого не оказалось.) Может, смастерить петлю-самолов, которая мгновенно затянется на запястье татя, как только он?.. Во всех вариантах получалось неубедительно, несимпатично и сложно в техническом отношении. Если бы хоть один из ловушечных вариантов был возможен, то человечество непременно бы им воспользовалось.

В конце концов Жорж решил: будь что будет, но он непременно должен встретится с карманником (с тем, который его оскорбил, или с другим – не суть важно) и любым способом наказать его: поймать за руку, привлечь свидетелей, доставить в милицию… Понимая маловероятность такого варианта, он, тем не менее, гнал от себя эту неуверенность, и все более напитывался решимостью встречи. В конце концов, только встреча лицом к лицу с этой мразью разрядит его напряженность, в которой он пребывает уже несколько дней, которая только усиливается день ото дня и не дает покоя.

Наконец смоделировался окончательный вариант, и Георгий принялся оборудовать «ловушку». В ободок правого кармана брюк вшил стальную проволоку (пригодилась старая гитарная струна), теперь карман в любом состоянии «раззявлен», – навязчивое приглашение проведать содержимое. А чтобы лакомность хранимого не вызывала сомнения, внутри было искусстно вложена «кукла» – новое, специально для этого купленное, портмоне (пошловатой, призывной красной расцветки): один уголок приколот булавкой к дну карману, а другой, как рыболовная блесна, соблазнительно маячил пурпурным языком из темного зева.

После того, как все было готово, Георгий облачился в один из своих нарядов, покрутился перед зеркалом, особое внимание уделяя ловушке, и сказал отражению, пытаясь изобразить усталого майора милиции, с которым довелось недавно беседовать:

– Ну, вот, давно бы так. А то ходите по милициям, от дел отвлекаете, или катаетесь порожняком по энному маршруту. А между тем, только на ловца зверь и бежит. Эх, я бы и сам рад в робингуды, да погоны мешают, – Георгий красноречиво дунул на воображаемый погон и сокрушенно вздохнул.

Заканчивалось «безмасочное» появление Георгия в автобусах, потому что началась самая настоящая ловля. На живца.

На следующий день Жорж воплотился в пожилого, согбенного мужчину, беспечно жующего, в панаме, в темных очках. Теперь он должен был ехать исключительно стоя, чтобы карман привлекал как можно больше внимания.

От остановки к остановке набиралось все больше народу. Приближалась «критическая» точка с дорожной выбоиной. Становилось трудно контролировать ситуацию, и Георгий сосредоточился на кармане, покушение на который пропустить было нельзя.

На одной из остановок он все же заметил, как в салон вошла девушка, которая позавчера пострадала от карманника. Сегодня она была бледна, растеряна, подавлена. Знакомое синее кашне теперь перетягивало широкой лентой лоб, а кисти этого бывшего галстука печально лежали на плечах, что придавало облику несколько траурный вид. В еще недавно беспечных, невинных глазах поселилась беда, состарив лицо лет на десять. Прежний макияж только подчеркивал диссонанс невинного возраста и груза внезапных забот, навалившихся на этот шестнадцатый или семнадцатый, в общем-то, еще ангельский год.

«Наверное, так становятся вынужденными монашками: сильнейшая беда усмиряет плоть, опустошают душу…» Георгий понимал, что мысль пришла совершенно не вовремя: ведь если голова озабочена карманом-ловушкой, воровским капканом, то высоким рассуждениям не избежать хотя бы толики фальши, а то и кощунства. Однако назойливая мысль продолжала развиваться, как будто струясь из карманного зева: «…И неизвестно, когда еще в смиренной, но отнюдь еще не святой душе поселится высокое, и поселиться ли – даже в молитве, в одиночестве, в труде…» Георгий накрыл карман ладонью и сосредоточился на девушке, чувствуя, что сейчас произойдет необычное.

«Монашка» протиснулась к кондукторше. Первые же слова сорвались в плач:

– Госпожа кондуктор! Обратитесь, пожалуйста, к человеку, который, возможно, позавчера похитил у меня документы и деньги! Может быть, он возвратит документы, подкинет их в этом автобусе! Может быть, его сейчас здесь нет, но ведь можно делать объявления на каждой остановке… Я сама готова их произносить, чтобы не отвлекать вас от работы.

Автобусный мир затих, замер. Было слышно, как шумит двигатель, как стонет и скрипит металлическое тело старого салона.

– А если он сейчас здесь, и слышит меня… – Девушка уже просто зарыдала: – Гражданин вор! Я вас очень прошу… Оставьте деньги себе… Но документы! Только документы!..

По салону пошел ропот: «Безобразие… Просто ужас… Да в чем же дело-то?.. Ой, у меня сейчас инфаркт будет!.. Ну, когда же это прекратится!..»

– Я абитуриентка, – обращаясь ко всем, продолжала, девушка, по щекам которой ручьем текли слезы, а она даже не пыталась их утирать, – приехала поступать. Все было там, в свертке, все деньги и документы!.. Без них в институте даже не хотят разговаривать. Когда входила в автобус, все было при мне, а вышла – их не стало! Я не могла их потерять! Что теперь делать?!..

Салонный ропот перешел в гул возмущения, который, на правах хозяйки, решительно прервала кондукторша, всезнающая работница таксопарка, полноватая женщина средних лет, с незамысловатой прической-хвостиком и ярко накрашенными губами. Взобравшись на выступ в районе переднего колеса, она возвестила уверенным голосом трибунного оратора:

– Я вам скажу, девушка! – Все внимание салона перешло на кондукторшу, щеки которой, без того налитые, набрякли, запунцовели и затряслись в сильнейшем волнении. – Я тебе скажу и всем… – Как спикер, она постучала круглым кулачком по никелированной перекладине. – Я скажу свое мнение! Что воры нынче не те. Я давно работаю, много видела. Нет! Не благородные. Шушера! Да-да, шушера! – возвысила она голос, и в паузе прошлась взглядом по головам обилечиваемой паствы, как бы высматривая виновника девической беды. – Раньше подбрасывали документы, например, в почтовые ящики. В любой ящик бросят, – а почтовики потом в милицию отдают. Или сами, жулики, звонили домой жертве… Так, мол, и так, найдены документы! Как насчет вознаграждения! Действительно, черт с ними, с деньгами, пусть подавится! Зато документы целы. Их же пока восстановишь, не дай бог! А эти, современные!.. Они вам не то, что подбросят, а специально выкинут в мусорный контейнер, еще и посмеются меж собой: мол, ловко, шито-крыто! Или продадут каким-нибудь дельцам, лишнюю копейку на вашем горе наварят.

Кондукторша слезла с выступа и сказала уже спокойнее:

– Просто нужно быть внимательными. Особенно когда заходишь-выходишь: тут только и смотри…

Пассажиры стали озираться, окидывать взглядами друг друга. Георгий от волнения сжался, еще более согнулся, безобразно утрируя созданный им образ, напоминая, наверное, уже горбатого человека, и крепче зажал карман.

Вдруг ораторскую эстафету подхватил невысокий сухонький старичок, стоящий в метре от Георгия, с небольшой, совершенно безволосой головкой на жилистой шее. Голос его был несколько развязен и неприятно скрипуч, при этом громкость, на удивление, давалась ему без всякого напряжения:

– Я сам сидел когда-то!

Все удивленно, а некоторые осуждающе уставились на него.

– Нет-нет, не подумайте, жуликом я не был, по другому делу, по молодому, за драку, за ножик… Так вот, раньше были воры – это да! Были «законники», были понятия, была честь, совесть, самолюбие. Да-да, а как бы вы думали? А сейчас карманники – одна петушня опущенная! Да, «гражданин вор», козел ты просто вонючий!.. Понял!

Автобус тряхнуло, салон ухнул, старик свалился на кого-то из сидящих, но быстро встал, озираясь, готовый к бою.

– Это я тебе говорю! – старик гневно сверкал глазами на окружающих: – Подойди, я тебя сейчас тем, что у меня есть, вскрою, молодость вспомню, – он зашарил в пакете. – Или просто задушу! – выкрикивал он в полуобморочном состоянии, подняв над головой костистую руку. – Если он человек, – старик закатил глаза и закружил головой, как будто бы следя за полетом юркой птицы, – он должен подойти сейчас, у всех на глазах, и убить меня, за то, что я его козлом отвеличал! Х-ха!.. Но он не подойдет, педрила позорная! Ббб-бе-е-е!

Старик замолк так же неожиданно, как с минуту до этого начал говорить, и решительно двинулся к выходу, при этом Георгию досталось в бок от острого локтя оратора, когда тот протискивался мимо.

В проеме двери спина старика показалась Георгию настолько беззащитной и уязвимой, что он непроизвольно двинулся следом, втиснувшись между уже закрывавшихся створок.

Старик пошел по тротуару, но потом резко свернул в узкую тенистую аллею, уходящую в небольшой парк.

Некоторое время Георгий бездумно шагал за согбенной и как бы покорной старческой спиной. Только пройдя приличное расстояние, он отдал отчет своим действиям. Оказывается, он идет следом, потому что боится за этого отчаянного, смелого, но уже немощного человека, и готов его защитить. Защитить от того, кто мог увязаться следом… Георгий оглянулся, и не заметил ничего подозрительного. Лишь в середине аллеи, по ходу движения, наблюдалось небольшое оживление: несколько человек, обступив парковую скамейку, что-то сосредоточенно обсуждали. Тонкоголосый блондин спорил с мощным кудрявым парнем, при этом они обменивались какими-то плотными листками бумаги, видимо, лотерейными жетонами. Кто-то отдавал деньги, назывались какие-то цифры, кто-то соглашался, кто-то протестовал. Миловидная девушка отделилась от этой группы и поочередно протянула жетон старику, а затем идущему следом Георгию:

– Господа, сегодня юбилей нашей фирмы, предлагаем вам сыграть в благотворительную игру! Мы жертвуем детским домам! Вам это совершенно ничего не будет стоить!

Старик демонстративно отвернул лицо в другую сторону и только ускорил шаг. Георгий, из уважения чуть замедлив движение, улыбнулся и, покачав отрицательно головой, также прошел мимо.

Скоро они оказались в парке. В полуденный час он пуст. Георгий нагнал старика, окликнул:

– Послушайте!

Старик остановился и затравлено взглянул на Георгия снизу вверх, как маленький зверек, настигнутый гибельным случаем. В глазах, впрочем, не было покорности и страха, – только отчаянная животная решимость.

– Пасешь? – проскрипел старик и зашарил в пакете. – Сейчас! Сейчас-сейчас!…

– Ну, что вы! – Георгий на всякий случай отступил от гневного человека и шутливо поднял руки. – Не пасу, а охраняю!..

– Сними очки! – потребовал старик, не вынимая руки из пакета.

Георгий повиновался.

Старик долго посмотрел в «зеркало души» и вздохнул:

– Ой, думал, что умру… Не боюсь, но здоровья совсем нет, волноваться нельзя. Сядем. Устал.

Они подошли к фонтанному бордюру, присели. Старик закурил. Георгий молчал, совершенно не понимая, о чем можно сейчас говорить. Темная струя, вялым напором выворачиваясь из какой-то абстрактной загогулины в середине бассейна, уютно журчала, звуком напоминая лесной ручей. Старик заговорил:

– Ты знаешь, что меня всегда удивляет? Вроде все из одного теста, а понять воровскую сущность не могу. Вот украл он деньги, может последнее, что у человека было. Ладно. Добыл, значит, хлеб – для себя, для жены, для детей. Пришел домой: жена, уютная такая, женственная, книгу читает или носочки вяжет; дети, красивые, прямо ангелы, на пианино играют или фильм про высокую любовь смотрят, или сказку про добро. А потом семья, образно говоря, идет на кухню и кушает этот хлеб, сворованный. И хвалит семья своего папу. А мама – уж она-то наверняка знает, откуда этот хлеб, – думает, но вслух, конечно, не говорит: ай да папка, как много своровал, теперь надолго хватит: этому обнову купим, за учебу нашей миленькой дочки заплатим, искусственные зубки вставим!

Георгий пожал плечами: дескать, тоже – не представляю.

– Вон, – старик кивнул в ту сторону, откуда они только что пришли, – лохотронщики! Красивые ребята. На детские дом, дескать, жертвуем! А я их уже сколько наблюдаю. Видел, как люди от них с плачем уходили – обдирают как липок. И в милицию их забирали. А что толку! Отряхнулись и дальше.

Старик встал и пошел прочь. Но все же оглянулся и сказал:

– Наверное, у них, у этой породы, вместо души – вонь клозетная. А тесто то же самое.

Георгий еще долго сидел у фонтана, закрыв глаза, набираясь сил.

Что его горе по сравнению с горем невинной девчушки! Что его изощренность по сравнению со смелостью немощного старика. Что его обиды по сравнению с обидами всего человечества. Роль мстителя мелковата. Он становился карателем, возмездником – за всех!

Он встал и пошел обратным путем.

В середине аллеи, где ему недавно предлагалась бесплатная лотерея, на той же скамейке, сидели несколько молодых людей. Подойдя ближе, Георгий разглядел, что молодежь ела бутерброды и запивала парящим чаем из термоса. Это те самые юноши и девушки, которые недавно были в центре лотерейной игры: голубоглазый блондин, смеясь, переговаривался с кудрявым здоровяком, а миловидная девушка потчевала двух парней спортивного, простоватого вида, удивительно похожих друг на друга, убеждая их съесть еще по кусочку. Рядом с едой лежала пара сумок, из которых торчали жетоны, листы бумаги в крупную клетку, – видимо, орудия труда, используемые для добычи хлеба насущного.

Какая трогательная, умильная сцена! Наверное, сейчас нет клиентов, а может быть, у лотошников просто обеденный перерыв. Имеют же и они право на отдых!

Георгий прикинул роль каждого из них. Девушка – зазывала, блондин – крупье, кудряш – подставная утка, а эти двое, видимо, – охрана.

– Приятного аппетита! Вкусно? – Жорж присел на скамейку напротив, оказавшись шагах в пяти от пирующих. Те, жуя и пия, покивали в ответ – благодаря таким образом за пожелание и отвечая на гастрономический вопрос.

– Странно, а я думал, такие как вы, не едят обыкновенную пищу.

Девушка удивленно вскинула милые бровки и, до конца не прожевав, спросила:

– В смысле? Какую?

– В смысле: не переваренную! – Георгий снял очки, откинулся на спинку скамейки и залюбовался небом, необычайно красивым в прозорах кленовых крон. Он счастливо улыбнулся, с ясностью осознав, что никого и ничего сейчас не боится.

Неизвестно, как бы отреагировали мошенники, если бы он попытался изобразить в их адрес пренебрежение. Но его непритворное спокойствие подействовало на них своеобразно, наверняка, необычно. Они перестали жевать и просто смотрели на странного господина, изрекшего странную фразу, покорно ожидая разъяснений.

Георгий, не переставая улыбаться, проронил без всякого выражения:

– Я считал, что у паразитов нет желудка.

У девушки невероятно округлились глаза. Губы блондина расплылись в глупейшей улыбке. Двое охранников (вряд ли они и сейчас что-нибудь поняли) вопросительно смотрели на кудрявого, который, по видимости, и был тут главным. Кудрявый медленно поднялся.

Георгий снял панаму, затем парик, каждое по отдельности аккуратно рассовал в карманы куртки. Неспешным движением отклеил усы, затем принялся за брови. Когда последний аксессуар нашел свое место в складках одежды, Георгий пружинисто встал. Ему показалось, что он торжественно, великанно вознесся над всем, что его только что окружало. Ему показалось, что если он сейчас захохочет, то разлетится, взрываясь перьями, это воронье, пирующее на падали, расколются скамейки, повалятся деревья…

Ошеломленные мошенники окаменели настолько, что походили на садово-парковую скульптурную группу, выполненную в аллегорически-бытовом жанре, – силуэты застигнутых врасплох грешников, с испуганными лицами: широко раскрытые глаза и хомяковые щеки, за которыми угадывается непрожеванная пища. Наконец девушка, очнувшись, потянула за рукав кудрявого. Тот покорно сел на место. Девушка подала голос, извиняющийся и жалобный, устремив на Георгия взгляд полный мольбы:

– Пожалуйста, не надо. Мы сейчас уйдем… Уедем совсем!

Наконец свершилось!

Георгий уже долго ехал, заняв место ближе к передней двери. В правой руке он держал раскрытую газету, изредка в нее посматривая. Совсем не обязательно было коситься на правый карман брюк, как всегда игравшего роль приманки. Малейшее шевеление «куклы» -портмоне ощущалось воспаленной кожей бедра и тут же отзывалось в мозгу, от которого горячими токами растекалось по всему телу звериная решимость.

…Боковым зрением Георгий заметил грустного господина, вошедшего в заднюю дверь. Трогательно щурясь, господин рассеянно и как бы безотчетно продвигался по салону, не проталкиваясь, а обтекая пассажиров, попадающих на пути. Конечно, не только работа глаз, но и все движения лиходея были осмыслены: нежнейшие полуобьятья, вынужденные при движении в наполненном автобусе, играли роль рептильного сенсора, узнающего добычу. И лишь один человек в этом салоне знал, что хищник идет на капкан.

Чтобы не выдать волнения, Георгий встал спиной к приближающемуся вору, левой рукой взялся за перекладину, правую, вместе с газетой, поднял на уровень груди, изображая увлеченное чтение. Теперь не заметить оттопыренный карман с красным портмоне просто не возможно.

Георгий боялся только одного: чтобы не упасть в обморок раньше, чем вор подойдет к нему: его охотничья решимость соизмерялась с ценностью момента, который он столько ждал и который нельзя было упустить, – и сердце норовило в разнос.

Впрочем, пришла спасительная мысль, что приближалась дорожная впадина – как уже ясно, самое удобное место для мастера автобусных злодеяний. Вряд ли до того момента карманник будет рисковать, значит, есть еще минута, чтобы успокоиться. Георгий еще крепче сжал ладонь на никелированной перекладине, за которую держался, готовясь к удару, физическому и моральному.

Наконец удар состоялся, и как только шевельнулась «кукла», Георгий выпустил газету и натренированным движением, резко вогнал ладонь в карман.

Один палец карманника оказался сжат мертвой хваткой железной длани охотника, но этого было достаточно: мышонок с прищемленным хвостом – уже не разбойник.

…Георгий зафиксировал чужую ладонь у себя в кармане, не давая ей вынырнуть обратно. Для этого не требовалось больших усилий, Георгий был гораздо сильнее того, кто сейчас пыхтел у него под ухом, слабо подергиваясь, явно не желая привлекать внимание публики к своему положению. Свободная рука карманника лишь крепко обхватывала торс человека-капкана, не совершая рискованных движений. Они оба напоминали пару друзей, едущих в автобусе, спина к груди, придерживающих друг друга, и о чем-то вполголоса спорящих. Вот что, оказывается, такое – подковерная борьба.

– Отдай!.. – прошипел вор прямо в лицо Георгию, устрашающе тараща взгляд, которые уже не вызывал никакого страха у того, кто, вывернув шею, ответно, через темные очки, с презрением и ненавистью смотрел в скверные глаза.

– Отдай, – уже не так свирепо, шепотом, потребовал вор, – и тебе тогда ничего не будет.

Георгий хрипло засмеялся: его опять пытаются запугать, – как червя, как навоз… Он одержал победу – в первую очередь над собой, – он стал Георгием. Но не прошло и минуты, как его хотят опять оборотить в Жоржика. Нет, мстить, конечно, он уже не будет: мщение – удел слабых. Но восстановить справедливость, – сейчас, немедленно, – святая его обязанность.

Он дождался, когда автобус затормозил на остановке, и крикнул:

– Господа, у меня в кармане рука вора!

Автобус ахнул, концентрируя внимание на голос, ближние расступились, увидев две руки в одном кармане.

Карманник рванулся, что оказалось бесполезным: Жорж был готов к такому повороту событий. Тогда карманник пустил в ход свободную лапу. Сначала всей пятерней, как клешней, больно ущипнул Георгия за бок, а затем, после короткого размаха, резко вонзил кулак в спину противника, попав в область почки. У Георгия от боли подкосились ноги. Зверь пошел на все, что возможно в его положении, поэтому медлить больше нельзя.

Сейчас Георгий резко вынет воровскую руку из своего кармана, на который уже смотрит пара десятков глаз, вскинет ее вверх, показывая народу, кто ворует его кошельки, затем скрутит преступника и сдаст, с помощью граждан, в милицию. Все это было продумано давно, и сейчас лишь еще раз пронеслось в голове со скоростью света.

Георгий рванул, что было силы, захваченный палец наружу! Но…

…Ладонь вора не вылетела из кармана, как предполагалась, а застряла, зацепившись за вшитую стальную струну. Вместе с треском рвущегося шва Георгий услышал, а может, просто почувствовал, щелчок. И тут же нечеловеческий рев возвестил о том, что палец, за который рванул Георгий, сломался.

Георгий выпустил руку, палец которой только что ненамеренно повредил. Безотчетно бросился к открытой двери и, протиснувшись в щель, образованную испуганными пассажирами, вывалился наружу. Упал, больно ударившись коленкой, но тут же вскочил и быстрым шагом ушел в толчею людей возле рынка. Оттуда нырнул в один из дворов, который очень кстати был безлюден, быстро снял парик, усы и очки, бросил в заранее приготовленный пакет, туда же отправилась и куртка. Далее пошел уже спокойно. Он уже был другим человеком, похожим на добротного семьянина, идущего в магазин, помахивающего пакетиком, который очень кстати прикрыл небольшую прореху, по шву, в области кармана.

Георгий хотел уйти как можно дальше, но потом, осененный счастливой догадкой, сделав небольшую петлю, возвратился к остановке, на которой только что сошел. Остановка гудела как улей. Не заметив ничего для себя опасного, подошел ближе. Люди обсуждали случившееся полчаса назад на этом маршруте. В говорливой женщине, находившейся сейчас в центре внимания, Георгий узнал очевидицу происшедшего.

– …Ну, я уже десятый раз рассказываю, он как крикнет: «Отдай кошелек!» А тот убегать. Этот его поймал, скрутил, и давай пальцы ломать! Чтоб, говорит, больше неповадно было! Я тебе инструмент твой, говорит, расстрою! Этот в шоке, лежит, воет, корчится. А того и след простыл. «Скорая» подъехала…

– Правильно! – отозвался тщедушный мужчина в толстых очках. – А то уже почти в открытую тянут. А как с ними еще бороться? – только пальцы отламывать.

Все мнения сводились к тому, что надо отламывать, отрубать, четвертовать, – «как в Арабских Эмиратах» (по версии одного из собеседников).

Выждав немного, Георгий вставил и свои слова, которые, как он предполагал, очень скоро станут доминирующими в городских слухах:

– Я знаю, в чем дело!.. – Публика обернулась к нему. – В наш город, из столицы!.. – Он огляделся и понизил голос: – В наш город из столицы командировано специальное подразделение, которое будет бороться с карманниками. Среди них есть даже женщины. Работают группой, как минимум три человека. Будут повсеместно ломать пальцы.

– Да вы что!

– У меня знакомый чин в милиции, – просто объяснил Георгий, пожимая плечами.

– А как на это смотрит сама милиция?

– Официально, конечно, не поддерживают, вы же понимаете, но… Препятствовать не будут! Правда, у наших никто и не спрашивает: прямое подчинение Москве. Местным властям приказано ничего не знать. Только, – Георгий еще раз огляделся, – я надеюсь, вы понимаете, что все это между нами.

Публика успокаивающе закивала.

– Гениально!

– Давно бы так! А то чего не воровать, коли некому унять.

Только одна женщина отреагировала несколько не в унисон общему настроению:

– Что ворам с рук сходит, за то воришек бьют.

Впрочем, это была уже другая тема, развивать которую у Георгия не было никакого желания.

На другой остановке, он озвучил следующую версию, по которой выходило, что ломатели пальцев – группа неформальная, но очень решительная и способная, пользуется негласной поддержкой органов правопорядка. Имеет даже свой устав и название: «Карманные мстители».

Затем Георгий зашел в ближайший двор, подсел к старушкам в беседке. Встрял в разговор и поведал любознательным женщинам о нескольких случаях на городских объектах, где карманникам, при попытке воровства, сломали пальцы. Причем, в одном из таких случаев присутствовал сам покорный слуга слушательниц в качестве случайного свидетеля. По настоянию пожилого люда Георгий торопливо пересказал сюжет, который ему посчастливилось услышать от очевидицы-фантазерки, и добавил, что все это дело рук маньяка-возмездника по кличке Ломадзе. Кличку он добавил просто так, из куража, когда покидал приятную кампанию.

Вечером Георгий парился в небольшой баньке на окраине города, считавшейся элитной, – он не постоял за ценой, полагая, что сегодня особый случай. Все было на высшем уровне, в том числе сопутствующий неспешной обстоятельному мытью сервис: комнаты отдыха, бар… Впрочем, Георгий, не притязательный в отдыхе, выбрал самые простые напитки – водку и пиво, благодаря «простоте» ему удалось очень быстро отключиться от земной суеты, и время прошло незаметно. Глубоко за полночь его отвез домой услужливый работник бани, проводил до дверей и даже донес прикупленную размякшим клиентом коробку шампанского.

Утром шампанское оказалось очень кстати: день начался с пены и брызг – благородных признаков истинного гусарства. Георгий крутил любимую музыку юности, которая гоняла ностальгическое настроение от вдохновляющего мажора до умиротворяющего минора. Вскоре под одну из таких мелодий он благополучно, расслабленно заснул, но был разбужен назойливым телефонным звонком:

– Георгий! Что с тобой? Я вчера звонила тебе до поздней ночи. Где ты был? В бане? Это ужасно. Что у тебя там за оргия? Еще только полдень, а ты уже подшофе? Ты для этого от нас избавился на целый месяц? Спасибо за отдых, дорогой! Куда ты катишься? Что значит «прости за все»? Что значит «прощай»? Нет! – здравствуй! Я тебя никому не собираюсь отдавать! Мы немедленно выезжаем! Да-да, я не хочу больше ничего слушать, сейчас же иду за билетами!

Утро после полутора суток забытья выдалось солнечным. А поскольку Управление внутренних дел располагалось недалеко от дома, то Георгий пошел пешком. Чувство, испытанное несколько дней назад, когда он впервые вышел перевоплощенным человеком, сегодня повторилось с обратным знаком: такую эмоцию, вероятно, переживает человек, после неволи вышедший на свободу, – опять прежний он, опять прежний мир. И что, на самом деле может быть прекраснее состояния, когда не надо притворяться.

Выяснилось, что майор, начальник уголовного розыска, к которому приходил Георгий поделиться своей бедой, уже несколько дней как подполковник, и возглавляет все городское Управление. Что ж, в этом для визитера не было ничего плохого.

Георгий был принят на удивление быстро. Правда, для этого ему опять пришлось проявить свои некоторые артистические возможности, чтобы убедить секретаря в том, что отлагательство решения вопроса грозит общегородской безопасности.

С новыми погонами офицер смотрелся гораздо лучше. В глазах стало меньше грусти, исчезла безнадега.

– Спасибо, вы очень проницательны, – подполковник указал глазами на стул, – а откровенны настолько, будто сдаваться пришли.

– Так оно и есть. Прошу учесть добровольную явку и готовность помогать следствию. А если серьезно, то просто приглашаю к сотрудничеству. Есть кое-какие наработки.

– Весь внимание, – подполковник опять выдал усталый майорский вздох.

Георгий вкратце пересказал суть дела: от разработки сценария до реализации. Особо подчеркнул важность того, что ему удалось распустить слух о «спецгруппе», «Карманных мстителях» и маньяке «Ломадзе».

– Возможно, вашему отделу это пригодится в плане профилактики. По-моему, грех такое не использовать.

Подполковник молчал, смешно выпятив нижнюю губу так, что она закрывала верхнюю, поигрывал карандашом и блуждал ничего не выражающим взглядом по всему кабинету. Георгий продолжил:

– Я надеюсь, мне зачтется то, что травму я нанес непреднамеренно. Так сказать, в пределах необходимой обороны. Есть свидетели, их не трудно будет отыскать. А то, что скрылся с места происшествия… Аффект!

– И часто у вас бывают… гм-м!.. – аффекты?

– Признаюсь, уже месяц я нахожусь в различных формах аффекта, – поведал Георгий доверительно. – Сейчас, возможно, последняя стадия: ничего не боюсь, разговариваю, как видите, смело, хоть и, наверное, виноват; на ваш взгляд – нагло. Сам сую голову в гильотину. Впрочем, я не врач… Но, употребляя мой профессиональный жаргон, – явно, что какая-то фаза на нуле. Никаких раскаяний и сомнений! Странно! Если честно, то я хочу, чтобы вы либо развеяли весь мой победительный пафос, либо…

Георгий умолк и глубоко вздохнул, переводя дух.

Подполковник поднял телефонную трубку:

– Сержант! Принеси нам… – он вопросительно глянул на Георгия: «Кофе, чай?..», – чайку! – Откинулся на кресле и забил подушечками пальцев обеих рук чечетку на полированной столешнице. Пальцы выдавали то барабанную дробь, то копытный галоп, то переходили в беспорядочный бег толпы. Это продолжалось до тех пор, пока девушка в форме не принесла поднос с двумя стаканами чая в мельхиоровых подстаканниках.

– Угощайтесь! – Подполковник кивнул на яства, и сам стал сосредоточенно готовиться к поглощению напитка: погрузив в стакан пару кусочков сахара, помешал ложечкой в одну сторону, затем в другую. Чуть подумав, добавил еще кусочек, повторив роторные движения. Наконец сделал первый глоток и блаженно улыбнулся.

– Кто вы по специальности? Откуда ваш жаргон? – Подполковник откинулся на спинку кресла, видимо эта поза ему очень нравилась.

– Я энергетик. – Георгий решил, что «художественная» часть их беседы окончилась, и пришла пора коротко и понятно отвечать на вопросы. Он поставил на стол недопитый стакан и даже несколько от него отстранился.

– О! – улыбнувшись, воскликнул подполковник, махнув рукой на Георгия. – Постойте!.. Как любит говорить один мой знакомый, к месту и не к месту: у меня есть аналогичный случай! Вот. Однажды в очень раннем детстве, я залез на батарею отопления и засунул кусочек проволоки в розетку, – все, наверное, так делали. Так меня, знаете, как тряхнуло! – будто ветром сдуло! На пол! Как не убило, не знаю. Прибежал к родителям, кричу: «Ветер!» Они: где ветер, какой ветер? Конечно, разобрались, в чем дело, и весь день меж собой разговаривали об электричестве. Потом перешли на грозу, на шаровые молнии… Я хоть и маленький, но на усик наматывал… А вечером пошел дождь, загремел гром… Суть в том, что электрическое потрясение и вообще впечатления от того вечера сформировали во мне такую блажь-фантазию: когда-нибудь в комнату, где я буду находится, обязательно влетит шаровая молния. Вот. Бесполезное, по сути, явление… Но мне этого очень хочется! – Подполковник бодро улыбнулся и повертел в руках пустой стакан: – Пока не везет!.. А очень жду! При том, признаюсь, есть все же небольшой страшок: а как себя нужно будет вести, если она прилетит?.. Двигаться нельзя. Замереть – тоже не гарантия от неприятностей… Разве что… – подуть?.. Еще чайку? Впрочем, – подполковник глянул на часы, – скоро у меня прием по личным вопросам. – Он поднял трубку: – Сержант, посетители есть? О!.. – лицо стало озабоченным, – мест не хватает?.. Конечно, приглашайте… Через минуту. – Подполковник, не в стиле всего предыдущего поведения, резко бросил трубку на место и глянул на Георгия и извинительно развел руками: – Служба!..

Обратный путь Георгий решил проделать на автобусе: было интересно посмотреть на плоды своего труда, если они имелись. Все, что ему довелось увидеть и услышать, порадовало. Пассажиры автобуса активно переговаривались, что раньше для полусонного города было несвойственно:

«Нужно просто внимательно смотреть. В оба!» «Не только на себя, но и на соседа!» «Если что подозрительное или просто странное – не стесняться, спрашивать, делать замечания». «И не бояться воров, пусть они нас бояться!» «Это же первые трусы! – все тайком!» «Я думаю, что теперь опасаться нечего: в автобусе всегда кто-нибудь из мстительной группы едет, хотя бы один». «Да бросьте, он всего-то один: маньяк по фамилии Обломов! Но везде успевает!» «Это вы, женщина, с чем-то другим спутали». «Да я и сам кому хочешь рога пообломаю, пусть только сунется!»

Послезавтра с юга возвращается семья. Завтрашний, последний «холостяцкий», свободный день Георгий жертвенно решил посвятить тому делу, на который потратил весь отпускной месяц. В принципе перелом в битве наступил, вот-вот противник дрогнет и побежит (как только в бой вступят основные силы), но последний залп с его скромной позиции не будет лишним. Сейчас он думал не о себе: с собой уже все в порядке.

Он выверил путь отступления: здесь, на краю рынка несколько складских построек, построенных беспорядком в разное время. Сюда он отбежит после «операции», затеряется, как и в прошлом случае, быстро переоблачиться в реальный образ, выйдет в люди в удобном для него месте.

В полдень, когда торговля шла особенно бойко, на окраине рынка, в центре одной из групп покупателей раздался страшный крик:

– А-а-а!..

Толпа отхлынула от места, где раздался душераздирающий вопль, и увидела скрюченного человека, судорожно сжимающего одной рукой запястье другой руки. Человек стонал, видимо, от нестерпимой боли.

– Что с вами?!..

– Палец!.. – простонал человек. – Он сломал мне палец! – Бессильно указал в центр рыночной площади: – И убежал туда!..

Последовал странный групповой выдох, будто толпу, как единый организм, поразила невероятная догадка: «Вор!..»

– Да это же карманник!..

– Бейте его!

– Бейте!..

Человек в центре круга перестал стонать и замер, видимо, не понимая, кого собираются бить. А когда понял, то попятился к тому месту в круге, где образовался спасительный просвет.

Но замешательство толпы было лишь минутным. Как только раненый человек повернулся, чтобы ретироваться, он тут же получил удар кулаком по лицу, по спине ударили чем-то тяжким. Но человек устоял. Это его спасло. Ему удалось вырваться из круга и побежать в сторону складов. Толпа кометой ринулась за ним. Какие-то предметы, в том числе камни летели в сторону убегавшего, некоторые достигали цели и отскакивали от спины. Когда он пробегал мимо последних рядов, за которыми начиналась спасительная череда строений, один из лавочников ловко запустил в него башмак, который угодил в голову. Наконец, удовлетворенная толпа отстала, улюлюкая вслед…

Жена, намеревавшаяся у поезда обнять Георгия, вдруг отпрянула, увидев на его лице грим (но это было еще не все!), под которым, – о, ужас! – просматривался подглазный синяк и свежая ссадина во всю щеку.

В жене заклокотали слезы, которые не давали ей говорить всю дорогу до дома. Выручали дети, которые щебетали, рассказывая о южноморских впечатлениях. И все же она взяла себя в руки, – переступив порог квартиры, твердо заговорила:

– Георгий. Твое лживое поведение. Бани. Оргии. Странные прощания. Георгий. Только не лги. Я все пойму. Ты еще мой?

Загоревшая, посвежевшая телом, но осунувшаяся лицом, с трогательными тенями под глазами, она была необычайно мила. Впрочем, это сейчас не имело особого значения. Георгий и без этого подхватил бы ее на руки и закружил по комнате, хаотично покрывая милое тело поцелуями…

…Мгновение, и жена пушинкой взлетела вверх!

…Короткий вскрик, и они оба рухнули на пол.

Георгий лежит ниц, неуклюже прижимая вывернутую руку к спине и постанывая.

Жена решительно задирает ему рубашку к лопаткам, и теперь ее очередь вскрикнуть: вся спина мужа похожа на кусок маскхалата с синими пятнистыми узорами, причем в одном месте явно поработали пальцы.

Несчастная женщина легла рядом с любимым мужчиной и горько заплакала.

Пол ночи, не боясь разбудить детей, мертвецки спящих с дороги, при свете торшеров, ночников и бра, которые горели во всех комнатах, как торжественные канделябры, Георгий в движениях и лицах, потрясая перед собой старым париком, ведал жене историю, условно нареченную им «Историей возвращения в себя».

Закончив, обессиленный, он сел прямо на пол, у ног сидящей в кресле грустной пассии. Спросил, заглядывая ей снизу в глаза:

– Почему ты молчишь?

Она странно посмотрела на него:

– А молчу я по следующей причине, милый. Поверить в то, что ты рассказал, – можно оказаться в твоих глазах идиоткой, чего мне совсем не хотелось бы. Молчи, – она притронулась ладонью к его губам. – Не поверить, – значит между нами все кончено. Молчи. Вот тебе мой вердикт: пусть то, что здесь было без меня, окажется за чертой, от которой начинается, – условно, конечно, – другая жизнь. Я принимаю тебя за ней, какой ты есть.

Георгий усмехнулся:

– Подуть на шаровую молнию…

Жена устало и несколько жалобно:

– Я начинаю привыкать к твоим странностям.

– Получается, что я зря все это тебе рассказывал.

– Ну что ты! Как раз наоборот. Я в полной мере убедилась, что передо мной мой прежний Георгий, артист, мужчина…

– …с богемным обликом!..

– О, да!.. Которого я теперь буду ревновать всю жизнь!

– Можно подумать, что до этого было иначе.

– Было. Иначе.

На следующий день в местной газете вышла статья под названием «Очередной облом», где подробно описывался вчерашний случай на городском рынке. Выходило, что карманник с поврежденным пальцем, спасаясь от гнева граждан, просил у них прощения и клялся впредь не заниматься противоправной деятельностью. В конце концов, ему, как и «карманному мстителю», удалось скрыться. Приводились цитаты из показаний очевидцев, которые противоречиво описывали приметы «маньяка», наказавшего очередного жулика. Одна женщина показала, что именно к ней в сумочку лез тот подонок, и, кажется, из сумочки исчезло несколько крупных купюр. Впрочем, жертвенно заключала пострадавшая, пусть они (купюры неопределенного достоинства) пойдут на пользу городу.

Жена, прочитав газету, осторожно погладила Георгия по спине:

– Там упущены такие подробности… Зато какие прибавлены! Ну и народ, эти журналисты. Скоро идем покупать тебе костюм. Тот самый, который тебе очень понравился. Ты не возражаешь? Причем, пойдем всей семьей, чтобы дети были свидетелями и участниками. Мне кажется, что в твоей новой арии не хватает всего-навсего этого аккорда. – Она осторожным касанием поцеловала его в подбородок: – Только загримируйся…

Зашевелились городские правозащитники. В воскресенье они выставили жиденький пикет на одной из парковых аллей, где ранее, кстати, промышляли гастролеры-лохотронщики. Несколько бородатых мужчин держали транспарант «Самосуду – НЕТ!», а пожилая сухонькая женщина с седыми, мелко завитыми волосами, ходила рядом, с планшетом и мегафоном, и, приставая к прохожим, пыталась собирать подписи. Пикет продержался недолго, ввиду некоторых причин, о которых местная пресса умолчала. Правозащитники через областное издание обвинили городских журналистов в необъективности и потворстве хулиганам, притесняющим мирные демонстрации. В город нагрянули телевизионщики.

Правозащитники настаивали на проведении «Круглого стола». С ними в принципе согласились, но при условии, если инициаторы обеспечат присутствие на «столе» хотя бы одного карманника, желательно незаконно потерпевшего. Правозащитники с задачей не справились (назвав требование иезуитским), и решено было ограничиться открытым теле-интервью с начальником городского Управления внутренних дел.

Георгий порадовался за своего знакомого: на экране офицер выглядел еще более спокойным и жизнерадостным, что, видимо, должно было дарить гражданам города уверенность в завтрашнем дне. На вопросы подполковник отвечал убежденно, доверительным тоном, красиво жестикулируя. Интеллигентность нового начальника милиции нравилась горожанам, особенно в контрасте с прежним руководителем, имевшего имидж солдафона. Стакан чая в подстаканнике (звякающая парочка возле чуткого микрофона), из которого он отхлебывал, прежде чем ответить на вопрос, создавал атмосферу домашности и уюта. Открытый юмор иногда переходил в едва уловимый сарказм, что, несомненно, нравилось присутствующей в студии основной массе зрителей, среди которых были и угрюмые правозащитники.

«…Да, «карманные мстители», «ломадзы», «обломовы», как бы их не называть, вершат самосуд. То есть, борясь со злом, совершают правонарушение. И мы, как органы правопорядка, должны этому противодействовать. Вы убеждаете меня, что я должен обратится к «мстителям», чтобы они остановились… Но почему вы не говорите мне, чтобы с аналогичным призывом я обратился к карманникам? К домушникам? К грабителям?

Смею вас несколько ослушаться, и обращаюсь ко всей! – ко всей преступной братии, но в обратной последовательности: бросьте свои противозаконные дела, – и конечности ваши будут целы! В том числе это относится и к «обломовым», конечно, – успокойтесь, господа правозащитники.

…Я уже говорил, что бороться с карманными ворами трудно: нужно поймать за руку, свидетели… Но еще труднее противоборствовать действующей, возможно, в городе нелегальной группе «анти-карманников» (ни о каком спецподразделении речи быть не может, что вы!) Для задержания «анти», поведаю я вам, необходимо соорудить очень сложную цепочку: «человек-капкан» – «воро-имитатор» – «ломатель пальцев» – наши сотрудники. То есть, один оперативник изображает «раззяву», у которой наш же сотрудник якобы намеревается что-то выудить из кармана; на «воро-имитатора» нападает истинный «ломадзе», чтобы совершить членовредительство (что фиксируется независимыми свидетелями!), которого ловят с поличным следующие наши коллеги… Чувствую, что я запутал вас и утомил только перечислением звеньев этой цепи, а каково в реальности? Позволю себе лишний глоток…

…Но я думаю, что нам не придется экспериментировать в изысках работы «угро». И вот почему. Сообщаю вам, что оперативная обстановка в этой сфере в последнее время существенно изменилась. Во-первых, по агентурным данным, число карманных воров, действовавших в городе, сократилось почти вдвое. Причина – наш населенный пункт объезжают стороной так называемые гастролеры. Дурная слава, что поделаешь, – каюсь перед правозащитниками. Это первое. Второе: многие наши доморощенные щипачи легли на дно, иные меняют квалификацию. Что ж, уворовавшись, не скоро остановишься. Но спокойной жизни я им не гарантирую ни на одном из противоправных поприщ. Кстати, один, по моим сведениям «завязал» окончательно. Словом, «карманная стая» деморализована, и мы этим пользуемся, – опять вынужден сделать извинительный реверанс в сторону правозащитников, – кратно усиливая работу в этом направлении, где большим плюсом является возросшая бдительность и активность наших граждан. И я обещаю, что как только мы покончим с карманниками, так примемся за «карманных мстителей», беря их с поличным!.. Ха-ха-ха… Я рад, что поднял вам настроение. Всего доброго, спасибо!»

Последнюю фразу подполковник сказал, повернувшись к телеобъективу, как к живому лицу.

…Прочь, мятая шторка, и – шаг вперед. Сейчас Георгий искупается в яростных лучах софитов, в дожде оваций, в восхищенных взглядах поклонниц!..

Магазинная принцесса опередила жену, смятенно восхищенную завершенным образом мужа:

– Очень идет. Вы в нем ужасно эротичны!.. И…

– Мы берем, – остановила ее жена.

– Мама, – спросила дочка обратной дорогой, – а что имела в виду продавец, говоря про папу, что он ужасно… мм-м…

Жена покосилась на Георгия, счастливо несущего сверток с покупкой, у которого от хорошего настроения, казалось, даже синяк под глазом смеялся, беспечно проявляясь сквозь грим:

– Этой девушке уместнее бы своему мужу говорить такое… А что касается нашего папы… Даже посторонние видят, что он прирожденный селадон.

– А что такое селадон?

– Так… Очень приятный человек. Целеустремленный и находчивый.

Подняться наверх

Читать книгу Дать Негру - Леонид Нетребо - Страница 2

РАССКАЗЫПОДУТЬ НА ШАРОВУЮ МОЛНИЮ

РАССКАЗЫ
ПОДУТЬ НА ШАРОВУЮ МОЛНИЮ