Читать книгу Подорожники. Дедские рассказы - Леонид Зац - Страница 5

Вы не замечали, какое тягостное чувство охватывает, когда сталкиваешься с проявлениями рабской психологии?

Возможно, самое удручающее в ней это постоянная готовность её носителя к мимикрии, какой-то дьявольский симбиоз подчёркнуто демонстрируемой униженности, способной вызвать разве что брезгливое неприятие, с затаённой, бесконечно злобной, звериной агрессивностью.

Как и всякому человеку, мне не раз приходилось сталкиваться с подобным, но вот сейчас я вспоминаю два случая, когда наблюдал проявления этой психологии, так сказать, в каноническом, чистом виде.

Первый случай произошёл в начале 80-ых годов, когда мой сын учился в ЦМШ. ЦМШ – это Центральная музыкальная школа при Московской консерватории. Школа эта славилась не только своими выпускниками, но и совершенно замечательными педагогами, многие из которых были ведущими профессорами и преподавателями консерватории.

Вполне естественно, что большинство детей, учившихся в ЦМШ, происходило из семей музыкантов, в том числе – достаточно известных. Но были и такие ученики, как, например, мой сын, в семьях которых музыкантов не было.

Часть школьного вестибюля занимала раздевалка. В ней посменно работали две пожилые женщины – Агния Александровна, бывшая учительница, и Алиса Максимовна. Обе они были небольшого роста и в меру своего возраста располневшие.

Агния Александровна как с детьми, так и со взрослыми держалась ровно, со сдержанной доброжелательностью. Алиса Максимовна была существенно проще, и во всём её поведении чувствовались явные перехлёсты. В то время в одном из старших классов школы училась её внучка, довольно способная девочка.

Иногда Алиса Максимовна доверительно делилась со мной своими мечтами о будущем внучки. При этом она неизменно подчёркивала, что откровенничает со мной «как со своим», не музыкантом, потому что музыканты были для неё людьми высшей касты, баловнями судьбы. И именно среди них она хотела бы видеть свою внучку.

Когда в вестибюле появлялся кто-нибудь из преподавателей, Алиса Максимовна с совершенно неожиданной резвостью устремлялась навстречу, расточая самые подобострастные улыбки и приветствия, от которых, как я понимаю, многих коробило.

Однажды после работы я зашёл за сыном, в том году он учился во вторую смену. В раздевалке дежурила Алиса Максимовна, и, пока я ждал окончания уроков, мы с ней о чём-то разговорились. В это время в вестибюле появились двое из наиболее уважаемых педагогов школы, кстати говоря, обе очень красивые женщины.

Алиса Максимовна, как обычно в таких случаях, метнулась к ним. Забегая с разных сторон, она униженно заискивала перед преподавательницами, осыпала их какими-то несообразными комплиментами, воркуя, аки голубица. И это продолжалось до тех пор, пока обе женщины не оделись и не вышли на улицу.

Но стоило двери за ними закрыться, как лицо Алисы Максимовны исказилось какой-то бешенной злобой, и она «по-свойски» поделилась со мной сокровенным:

– Чтоб у них у всех был рак.

Ведь она знала, что я не музыкант, и, следовательно, в её глазах – из другой касты, при мне можно не таиться.

Второй случай произошёл в конце 80-ых, на излёте горбачёвской перестройки, когда прибалтийские республики всё настойчивее поднимали вопрос о выходе из Союза.

Я ехал в троллейбусе 10-го маршрута по центру Москвы от Воротниковского переулка в сторону Смоленской площади. Стояла зима, время было дневное, и в троллейбусе было относительно свободно.

В какой-то момент моё внимание привлекли довольно агрессивные реплики. Оглядевшись, я увидел стоявшего мужчину высокого роста, в элегантном пальто, без шапки. На вид ему было лет сорок. Выглядел он достаточно спортивно и независимо. В двух шагах от него стоял человек лет пятидесяти, тоже достаточно высокий, прилично одетый, но с лицом, перекошенным злобой, как у заправского охотнорядца. Реплики принадлежали ему и были обращены к человеку без шапки, которого он явно принимал за прибалта. В принципе, можно было и не знать русского языка, чтобы по тону и выражению лица «охотнорядца» догадаться об их характере. В конце концов, именно это и произошло. Предполагаемый прибалт на весьма ломанном русском языке поинтересовался не столько у говорившего, сколько у окружающих, чего от него хотят.

Сильный акцент «прибалта» ещё больше подогрел «охотнорядца». Его оскорбительные выкрики стали совсем уж безобразными.

Характерна была реакция окружающих. Большинство, если и не сочувствовало явно «прибалту», то уж точно осуждало «охотнорядца», но, впрочем, до определённого времени никто не одёргивал распоясавшегося хама.

«Прибалт» же, пытаясь в очередной раз что-то ответить, перешёл на хороший английский язык.

Одна из сидевших поблизости женщин не выдержала и обратилась к «охотнорядцу»:

– Как вам не стыдно? Что вы пристали к человеку? Вы что, не видите, что это иностранец?

Реакция «охотнорядца» оказалась поразительной. В мановение ока выражение его лица из злобного стало униженно заискивающим. Он что-то быстро-быстро забубнил, стал озираться на окружающих, как бы ища сочувствия, но, не найдя его, грохнулся перед «прибалтом» на колени – благо, место в проходе позволяло – и стал чуть ли не со слезами на глазах объяснять, как он любит американцев, англичан и, кажется, канадцев. При этом он тянулся, как правоверный католик к папе римскому, пытаясь коснуться руки «прибалта-американца», а тот вполне обалдело отстранялся.