Читать книгу О любви. Драматургия, проза, воспоминания - Леонид Зорин - Страница 5

Драма в двух действиях

Действующие лица

Владимир Багров – архитектор-градостроитель, руководитель проектного института.

Татьяна Шульга – мастер.

Тихон Караваев – расточник (работает на заводе Унмаш).

Петр Кузьмин – технолог.

Клавдия – медицинская сестра.

Алла Глебовна – учительница.

Анатолий Пирогов – представитель горсовета.

Нина – его жена, архитектор.

Действие первое

Картина первая

Северный пейзаж. Багров и Пирогов. Несколько поодаль – Нина Пирогова. Багрову около пятидесяти, это высокий, представительный мужчина. Пирогову лет на десять меньше.

Пирогов. Вы словно на меня злитесь, Владимир Сергеич.

Багров. Разумеется, на вас.

Пирогов. Что же делать, если такая погода?

Багров. К бабушке вашу погоду.

Пирогов. Не летит самолет.

Багров. К бабушке самолет.

Пирогов. В конце концов, я не Господь Бог.

Багров. О да.

Пирогов (сдерживаясь). Возможности мои ограниченны.

Багров. Уже понял.

Пирогов. Вам нравится обижать… дело вкуса.

Багров. Послушайте, родина посылает меня за свои бескрайние пределы. Через пять дней – кровь из ушей – я должен быть на пробуждающемся континенте. Неужели не ясно?

Нина (закуривая). В сущности, вы ребенок – вынь да положь.

Багров. Совершенно верно, я большое дитя. Я страшный капризуля и люблю, чтоб мои желания выполнялись.

Пирогов. Я понимаю ситуацию, но что же делать?

Багров. Пошевелите мозгами, найдите выход.

Пирогов (негромко). Поверьте, я ничего не имею против того, чтобы вы уехали.

Багров. В этом-то я не сомневаюсь.

Пирогов. Честное слово, вы могли бы не так открыто проявлять свою антипатию.

Багров. Как же я должен себя вести?

Пирогов. Ничего бы страшного не произошло, если бы вы приняли наше приглашение и пообедали у нас. И вообще если бы между нами возникли нормальные отношения.

Багров. Дело в том, что мы только начинаем ругаться. Я проектировал много объектов, и мне всегда мешали нормальные отношения с теми, кто воплощал мои замыслы. Мне много лет, у меня появился шанс создать город, какой я вижу в своем воображении, и я этот шанс упускать не намерен. Предпочитаю, чтобы вы считали меня вельможей.

Пирогов. Смею заверить, мы ни в чем не ущемили авторских прав.

Багров. Оставьте мои права в покое. Генеральный план для вас – закон.

Пирогов. А мы все делаем по генплану.

Багров. Послушайте, не притворяйтесь девицей, вам ясно, о чем я говорю. Вы разбили систему. Идея разбросана, рассыпана, разорвана на клочки. Раскидали город, а теперь будете ставить свои заплатки. Эта манера мне знакома. Так и намерены возить людей?

Пирогов. Владимир Сергеич, вы ведь знаете, между комбинатом и городом – деревня Углы. Мы и возим в объезд.

Багров. Углы… Углы.

Пирогов. В будущем их снесут, а пока что – придется терпеть.

Багров. Ну еще бы! На главной улице – лужа, телега ее объезжает. Лужа высыхает, колея остается.

Пирогов (ему все труднее сдерживаться). Что прикажете делать?

Багров. Ломать Углы. Ломать.

Пирогов. Там две тысячи жителей.

Багров. Знаю.

Пирогов. Надо выкупать их дома, платить за урожай.

Багров. Разумеется.

Пирогов. Москвичам слишком многое кажется легким.

Багров. Справедливо замечено, я – москвич. Я барин и живу по принципу «чего хочет моя нога». Но меж тем комбинат хочет того же.

Пирогов. Комбинат хочет подмять город, сделать его своим придатком. Вот чего хочет комбинат. Но это – не выйдет.

Багров. Хорошо, кабы вышло. Рассуждайте без фанаберии. В данном случае, Анатолий Данилович, город рождается из комбината. Нет комбината – и города нет. И вам с этим придется считаться. Во всяком случае, еще многие годы. Вы меня расходами хотите смутить. Вы плохо знаете ваши расходы. Объезд – это три часа в пути. Три часа – с работы и на работу. В масштабах жизни – семнадцать трудовых лет.

Пирогов. Владимир Сергеич…

Багров. Это не все. Люди ходят не только на службу. Где находится вся обслуга?

Пирогов. Повторяю, я не Господь Бог.

Багров. Не повторяйте, я запомнил. И наконец, есть такая эфемерная вещь, как настроение. Представьте себе, и оно стоит денег. Может быть, даже самых больших. Сильно подозреваю, что у ваших горожан после их утренней дороги настроение примерно такое, как у меня после нашей беседы. А мне сейчас работать противно.

Пирогов. Мне – тоже.

Багров. Вот и договорились.

Пауза. Нина с интересом за ними наблюдает.

Пирогов. Владимир Сергеич, я не беззащитная овечка.

Багров. Анатолий Данилыч, со мной ссориться – как с медведем целоваться: удовольствия на грош, а неприятностей не оберешься.

Пирогов. Вы что же – запугиваете меня?

Багров. Я просто хочу напомнить вам ваши собственные слова – вы не Господь Бог, и ваши возможности ограниченны.

Молчание. Женщина внимательно на них смотрит.

Пирогов. Пожалуй, у меня есть предложение.

Багров. Слушаю вас.

Пирогов. Ежели вовремя добраться до станции Унгур, вы можете поспеть к экспрессу. Он останавливается там.

Багров (подумав). Дорога, конечно, оставляет желать?

Пирогов. Не Москва – Минск, но терпимо. Один участок тяжеловат.

Багров. Один – это еще Эльдорадо.

Пирогов. Есть у нас водитель – Алеша Каныгин. Если он возьмется – поспеете.

Багров. Надо рискнуть. Выбора нет.

Пирогов. Только б найти его. Теперь счет – на минуты. (Быстро уходит.)

Багров (глядя ему вслед). Так хочет избавиться от меня – авось что-нибудь сделает.

Нина. А вы – экземпляр.

Багров. Сообщать мне об этом – не обязательно.

Нина. Мужу ведь неприятно, когда вы при мне его цукаете.

Багров. Мало ли что кому неприятно.

Нина. Вы об этом, само собой, не подумали?

Багров. Ежели ему неприятно, почему он вас за собой таскает? Так вы ему нужны?

Нина (помедлив). Однако в ваших словах есть некая мысль.

Багров. В моих словах всегда есть мысль. В этом, знаете ли, моя специфика.

Нина. Итак?

Багров. Итак, я красоту жен к достоинствам мужей не отношу.

Нина. Вы слишком плохо о нем думаете. Я его сама просила.

Багров. Зачем?

Нина. Вы забыли, что я архитектор.

Багров. Вы об этом забыли, дорогая русалка. Вы должны горло за меня грызть.

Нина. Должна?

Багров. Обязаны. Это ваш муж не Господь Бог. А я как раз Господь Бог. Для вас. Если уж вы архитектор.

Нина. Владимир Сергеич, вы старше меня…

Багров. Знаю, знаю…

Нина. Неужто же вы не привыкли к объективным причинам?

Багров. Я привык к тому, что один рождает мысль, а другой ее хоронит. Это разделение труда удивительно мне опостылело.

Нина. Мужа так же хватают за руки, как и вас.

Багров. Послушайте, вы ведь знаете, сколько у меня было объемов. Если бы их сосредоточили в кулак, в городе бы уже появились ансамбли. Вы что ж, не понимаете, что на этих расстояниях они не работают?

Нина. Муж объяснил – мешает деревня.

Багров. Ни черта она вам не мешает, вы еще одну возвести готовы. Нужны длинные дома, моя красавица, длинные, а когда ставят две секции торцом на север и юг – вот вам и деревня.

Нина. Не понимаю, при чем тут я.

Багров. Выньте сигарету изо рта, когда со мной разговариваете. Если вы ни при чем, зачем я трачу на вас порох?

Нина. Разрядиться хочется, очевидно. Коли вы проектируете город, проектировали бы и дома. Зачем вы отдали это дело малявинской конторе?

Багров (хмуро). Сдуру. Холодные сапожники, тут вы правы. Да меня и не спрашивали.

Нина. Вы были в Алжире.

Багров. Согласен, идиотская практика.

Нина. Говорили с вашим заместителем. Он не возражал.

Багров. Мой заместитель все равно что дама в критическом возрасте – к сопротивлению не способен.

Нина. Должно быть, за это его и держите.

Багров. Слушайте, местная достопримечательность, вы прикусили бы язычок.

Нина. Видите, в отдаленности от столицы есть свои преимущества.

Багров. Любопытно – какие?

Нина. А независимости чуть больше.

Багров (поморщившись, махнул рукой). Полет шмеля. Ваша третья иллюзия, между прочим.

Нина. Почему – третья?

Багров. Первая была, когда вообразили себя архитектором, вторая – когда выходили замуж.

Нина (резко). Жаль, что вы здесь – гость.

Багров. Приезжайте в Москву, там я – хозяин. Кстати, когда собираетесь?

Нина. К лету.

Багров. Не забудьте прорезаться.

Нина. В Москве вы вежливей?

Багров. Само обаяние. Звоните смело.

Появляется Пирогов.

Нашли своего Алешу Поповича?

Пирогов. А он действительно богатырь. Все в порядке, Владимир Сергеич. Каныгин вас отвезет.

Багров. Отлично. Прошу вас помнить, Анатолий Данилыч, мы прощаемся ненадолго. (Идет.)

Пирогов (вслед, негромко). Скатертью дорога. (Засмеялся.) Кстати, она далеко не скатерть.

Нина. Все-таки маленькое удовлетворение?

Пирогов (почувствовал ее интонацию, оглядел ее). Что-то он и не посмотрел в твою сторону. (Уходит.)

Картина вторая

Холодные сумерки. Станционный буфет. За столиком – Багров. За дверью нестройный гул. Слышен голос: «Вольно!» К столику подходит Татьяна, она несет бутылку пива с надетым на нее стаканом.

Татьяна. Не потревожу?

Багров. Ни в коем разе.

Татьяна садится, наливает себе пива.

Простились?

Татьяна. С кем?

Багров. Там ребят провожали. В Вооруженных силах служить.

Татьяна. Все отменилось в последний миг. Завтра.

Багров. Судьба отсрочку дает?

Татьяна. Гуляли ребятки всю ночь преждевременно.

Багров. Это не драма. Повторить можно.

Татьяна. Повторять только урок хорошо.

Багров. Полагаете?

Татьяна. В жизни повторно все хуже бывает – что петь, что пить, что слезы лить.

Зашипела радиоточка.

Первый голос. Итак, Павел Аркадьевич, суммируя все сказанное…

Второй голос. Суммируя, я мог бы сказать, что у наших вирусологов есть достаточные основания для оптимистического взгляда на будущее. Болезнь, являющаяся бичом человечества, безусловно, будет побеждена.

Татьяна. Спасибо.

Первый голос. Спасибо, Павел Аркадьевич.

Багров. Подает надежду.

Татьяна. Куда ж без нее? (Отхлебнув.) Господи, сколько всего живем-то,– хоть бы уж не болеть эти годы…

Багров. Чего захотели…

Татьяна. Не так уж жирно.

Голос по радио. Восемнадцать часов восемь минут. Передаем популярную музыку.

Татьяна. Чем у нас «Маячок» хорош – поговорит, а потом сыграет.

Багров (кивнул). Радио гениально придумано. Один поворот – и ты его выключил.

Татьяна (помедлив). Вот ведь странно… Где я вас видела?

Багров. Нигде. Я не местный.

Татьяна. Местных я знаю. А все ж таки…

Багров. И я вас видел.

Татьяна. Должно быть, в прекрасном сне.

Багров. Должно быть.

Татьяна. Или на привокзальной площади. Я там вишу. На Почетной доске. Ничего – девушка. Симпатулечка. Правда, карточке уже семь лет.

Багров. Не важно.

Татьяна. И я такого же мнения.

Багров. Веселая вы женщина…

Татьяна. Я? Веселая…

Багров. Кого провожали?

Татьяна. Никого: всех сразу.

Багров. То-то она на вас написана.

Татьяна. Кто еще?

Багров. Всемирная скорбь.

Татьяна. Какой… глазастый.

Багров. Да не слепой.

Татьяна. Ну и что?

Багров. Ну и вот.

Татьяна. Нашел Богоматерь. Командированный?

Багров. Само собой.

Татьяна. К нам, на Унмаш?

Багров. Это что за зверь?

Татьяна. Чему вас учили? Это – Унгурский машиностроительный.

Багров. Прошу прощения.

Татьяна. Что с вас взять…

Багров. Нет, родная, я – не в Унгур.

Татьяна. Тогда почему вы, родной,– в Унгуре?

Багров. Фортуна ко мне повернулась тазом. Была нелетная, я спешил. Нашелся один паренек из фольклора, взялся к экспрессу подбросить. (Развел руками.) Рискнул.

Татьяна. Откуда – парень?

Багров. Былинный герой. Уверяли, что Алеша Попович. Я поверил. А он опоздал.

Татьяна. Худо дело.

Багров. Куда уж хуже. Все знаю, милая. Ждать до утра.

Татьяна. Так вы – москвич?

Багров. Москвич, москвич.

Пауза.

Татьяна. Нетерпеливый…

Багров (усмехнулся). Вынь да положь.

Татьяна. Надо было дождаться погоды.

Багров. Надо было, да надоело. Один убогий на нервы действовал.

Татьяна. Чем же убогий?

Багров. А шут его знает. Обиженный. Встречали таких? Глаза обиженные. Губы обиженные. Голос дрожит. Вот-вот расплачется.

Татьяна. Может, вы его обижали?

Багров. Такого и не хочешь – обидишь. А в общем, если правду сказать, я был рад, что погода нелетная.

Татьяна. Вот и радуйтесь в нашем буфете.

Багров. Очень часто летать приходится, а между тем я летать ненавижу. Говорят, тут дело в среднем ухе. Очевидно, у меня оно среднее.

Татьяна. Чудно!

Багров. Что именно?

Татьяна. У всякого свое. Я б полетала, а на месте сижу. Вы не любите, а летаете.

Багров. Знаете, устаешь торопиться.

Татьяна (помолчав). Где же вы ночевать-то будете?

Багров. Это проблема?

Татьяна. Еще бы нет. В Доме приезжих всегда полно, а у колхозников ремонтируют.

Багров. Я к вашему начальству толкнусь.

Татьяна. Поздно уж, никого не найдете.

Багров. Ну и что?

Татьяна. Ну и вот.

Багров. Только без паники. Безвыходных положений нет.

Татьяна. Что-то у вас глаза блестят. Не простыли?

Багров. Возможно. Но меры приняты. (Показал глазами на рюмку.) Пойдемте на площадь.

Татьяна. А что там делать?

Багров. Хочу еще раз на вас взглянуть.

Татьяна. На фотографии? Вот еще невидаль. Да и в натуре я лучше. Хоть старше.

Багров. Лучше, лучше, о чем тут речь.

Татьяна. Или анкетку прочесть хотите? Так я могу без прогулок сказать. Зовут Татьяной, фамилия – Шульга. На Унмаше – мастер модельного цеха.

Багров. Очень приятно.

Татьяна. А мне неприятно.

Багров вопросительно на нее смотрит.

То, что вы себя не назвали. Все вы такие в Москве?

Багров. Не все. Я один такой невоспитанный. Багров.

Татьяна. И фамилия ваша знакома.

Багров. Владимир Сергеевич. Теперь – всё?

Татьяна. Всё, всё. Успокойтесь, пожалуйста. Мне ваши данные без надобности.

Багров. Вот и чудесно. Пошли?

Татьяна. Куда?

Багров. Посмотрим на ваш Унгур-городок. Раз уж меня судьба закинула, глупо в этом буфете сидеть.

Татьяна. Все ж таки выпейте на дорожку. Не нравятся мне ваши глаза. Да запахнитесь вы поплотней. Шарф аккуратней повяжите. (Помогает ему.) И шапку нахлобучьте – не Крым. Разболеетесь – что с вами делать?

Багров. Не разболеюсь. Мне нельзя. Государству и «Аэрофлоту» я нужен здоровый и транспортабельный. (Вздохнув.) Скоро лететь, пропади оно пропадом. «Граждане пассажиры, пристегните ремни».

Картина третья

Слышно, как бьют часы. Затем доносятся невнятные радиоголоса. Потом они звучат все отчетливее. Опрятная комната. В углу старинные громадные часы. Багров за столом – не спеша ест. Татьяна хозяйничает, искоса за ним наблюдая.

Первый радиоголос. Каковы же наши шансы в предстоящих поединках?

Второй радиоголос. Ну… по старой спортивной привычке я воздерживаюсь от предсказаний, но все же вряд ли стоило б ехать, если б я не рассчитывал на медаль.

Первый радиоголос. Благодарю, Николай Васильевич. Желаем успеха.

Второй радиоголос. Будем стараться.

Татьяна. Вот оно как – побьет человека, а ему за это еще и медаль.

Багров. На битых медалей не напасешься.

Татьяна. Битому наград не положено. Эту науку я проходила.

Голос по радио. Двадцать часов шесть минут. Передаем популярную музыку.

Татьяна. Убегала – забыла выключить. (Выключает.)

Но теперь музыка звучит из‑за стены. Музыка, шум голосов и смех.

Багров. Видимо, от нее не спрячешься.

Татьяна. Лезет веселье из всех углов.

Багров (огляделся, с удовольствием). Уютно.

Татьяна. Уютнее, чем на станции.

Багров. Безотносительно – хорошо. Часы у вас – чудо. Бьют как колокол.

Татьяна. Им, наверно, в обед сто лет. Мать рассказывала, у деда один раз денежки завелись. Он и купил.

Багров. Правильно сделал. Время должно уходить торжественно. С боем.

Татьяна. Как холода надоели. Не потеплеет до Благовещенья. Да ешьте вы, ешьте, ради Христа.

Багров. Спасибо.

Татьяна. В Москве таких щей не дадут. Щи должны быть, чтоб ложка стояла.

Багров. Правда вкусно. Просто я сыт.

Татьяна (озабоченно). На самом деле заболеваете?

Багров. Наоборот, уже перемогся. Я ж сказал – хворать мне сейчас нельзя.

Татьяна. Хворь-то не спрашивает, когда можно.

Багров. Ошибаетесь. Надо ей приказать, и она отступит.

Татьяна. Уж будто?

Багров. Но, конечно, надо уметь приказать.

Татьяна (коснулась ладонью его лба). Дело нехитрое, я так думаю. На начальников быстро учат.

Багров. Вот бы мне вас раскусить да понять, что в вас намешано, моя милая.

Татьяна. Всего понемножку. И мускус и уксус.

Багров. Хорошо, коли так.

Татьяна. Мне иначе нельзя. Я ведь женщина-одиночка. Будешь сладкая – расклюют. Будешь кислая – расплюют.

Багров. В этом, пожалуй, есть резон.

Татьяна (у подоконника). Вот беда-то… картошка померзла.

Багров. Шут с ней, оттает…

Татьяна. Вкус будет не тот…

Багров. Хватит хозяйничать. Присядьте.

Татьяна (усмехнувшись). Теперь мне приказывает. Я – не болезнь.

Багров. Там будет видно, кто вы есть.

Татьяна. Ну, села. Что скажете?

Багров (не сразу). Хорошо. (На миг прикрыл глаза.) Вроде мне никуда не надо.

Грохот пляски. Чьи-то каблуки лихо стучат об пол.

На совесть трудятся.

Татьяна. Это – надолго.

Багров. Танец маленьких лебедей?

Татьяна. Свадьбу играют.

Багров. Серьезное дело. Вы, часом, не званы?

Татьяна. Вам-то что?

Багров. Вдруг вы из‑за меня не идете.

Татьяна. Не казнитесь. Не собиралась.

Багров. Значит, с соседями не дружны?

Татьяна (резко). Будет вам! Мало своих забот?

Багров. Прошу прощения.

Татьяна. Я чаю согрею. (Пауза.) Что ли вы любопытный?

Багров. Нет.

Татьяна. За что же мне такое внимание? Очень, наверно, вам приглянулась?

Багров. Наверно.

Татьяна. Слово-то не воробей.

Багров. Я от слова не отрекаюсь.

Татьяна. Он сказал, а я теперь думай. Шутка это или намек?

Стук.

Кто там еще?

Клавдия (входя). Впускаешь, Шульга?

Вслед за ней входит Алла Глебовна – тоненькая, лет под тридцать. Клавдия старше ее лет на пять – плотная, шумная.

Татьяна. Сама себя впустила. Привет.

Клавдия. Аллочку я в подъезде поймала. На свадьбу спешит.

Алла (смущенно). При чем тут спешка… Не в театр и не на концерт… Все-таки моя ученица. Уже два раза напоминала…

Татьяна. Словно винишься передо мной.

Клавдия. Я и сказала – не опоздаешь. Вали к Татьяне. Гость у нее.

Татьяна. Ну ты чекистка. Все уже вызнала.

Клавдия. Слухом земля пользуется, говорят. (Багрову.) Здравствуйте. Меня зовут Клавдия.

Багров. А меня – Владимир Сергеич.

Клавдия. Запомним. Это вот Алла Глебовна. Учительница наших детей.

Багров (прищурясь). Русский язык и литература?

Алла (потрясенно). Все правильно.

Багров (Клавдии). А вы чему учите?

Клавдия. Я бы сказала, да стыд не велит.

Татьяна. На ночь-то не пугай человека. Она у нас – медицинский работник. Раздевайтесь.

Алла. Я на минутку…

Татьяна. Слышала. Выпьешь с нами чайку.

Алла. Бога ради, ты не волнуйся.

Татьяна. Какое еще волненье. Садись. Чего другого не предлагаю. (Кивок в сторону стены.) Там угостят.

Клавдия (Багрову). Вы не охотник?

Багров. Разве похож?

Клавдия. А разве нет? Где нашу Танечку подстрелили?

Багров. Какой я охотник? Годы не те.

Клавдия. Не скажите. Вы интересный мужчина. Очень даже оригинальный.

Багров. Спасибо на добром слове. Нет. Я не стрелок.

Клавдия. А кто же вы будете?

Багров. Просто транзитный пассажир. Да к тому же еще неудачник.

Клавдия. Что так?

Багров. На поезд свой опоздал. Тут меня ваша подруга и встретила.

Клавдия. Где ж – неудачник? Вам повезло.

Татьяна. Что-то ты больно разговорилась.

Клавдия. Да и ты ведь, Шульга, везуча. Надо же, как у тебя сошлось. Я на станции хоть поселись – мне такого фарту не будет.

Татьяна. Тебе про нас-то кто насвистел?

Клавдия. Шурка-скрипачка вас углядела. Иду сюда, а она уж тут… С Юрочкой Каплиным и с Безуглым. Вот тоже – девка страшней войны, а сразу двоих захомутала.

Татьяна. Она хоть и страшненькая, а с перчиком.

Клавдия. Мало ли что, и я – не изюм. Нет уж, кому какое счастье.

Из-за стены доносится пение.

Рано что-то хором запели.

Алла (Багрову). Почему вы были убеждены, что я веду литературу?

Багров. Сам не знаю. Так показалось.

Алла. Должно быть, книжницу сразу видно.

Багров. Вы здешняя?

Клавдия. Она нездешняя. Она у нас не от мира сего.

Алла. Ну нет, теперь я уже унгурка. Три года работала в сельской школе, а после перевели сюда.

Багров. А где вы родились?

Алла. В Ленинграде. Но это было очень давно.

Клавдия. Надо же, как ваше лицо мне знакомо. Ей-богу, я вас по телику видела. Вы не артист?

Багров. Еще какой. Моя фамилия Банионис.

Клавдия. Бессовестный, больше вы никто. Не хотите серьезного разговора.

Багров. Зачем он вам, в вечерний-то час?

Клавдия. Ладно уж, знаю я вашего брата.

Багров. И я знаю вашу медсестру.

Клавдия. Ничего вы про нас не знаете.

Багров. Бабы вы аховые. Для вас святого нет.

Клавдия. Ваше святое нам слишком известно. А на Баниониса я молюсь.

Татьяна. Слышь, медсестра,– погляди внимательно. Здоровый он у меня ай нет?

Клавдия. А где ему, бедняжке, неможется?

Татьяна. Не знаю, только не ест ничего.

Багров. Я здоров. И духом и телом.

Клавдия. Она за вас болеет, понимать надо. Дайте-ка вашу руку. Горячая. Пульс отчего-то лихорадочный. Впрочем, смертельной угрозы нет.

Татьяна. Тебя дело спрашивают.

Клавдия. А я – по делу. Если позволишь ему – будет жив.

Багров. Так обойдемся без профилактики?

Клавдия. Миленький, я бы вас уколола. Только вот не смекну – куда.

Багров. И не пробуйте – ничего не выйдет. На мне местечка мягкого нет.

Алла. А вы – в Москву?

Багров. В Москву.

Алла. Домой?

Багров кивает.

Вот, верно, рады…

Багров. Как вам сказать…

Татьяна. Он у нас – человек кочевой. Только приедет – и сразу лететь.

Клавдия. Нет, вы на нее поглядите. Уж всю его биографию знает.

Алла. Куда ж вы опять?

Багров. В город Бамако. Есть такая страна – Мали.

Клавдия. Это чего же вы в ней забыли?

Багров. Я бы и сам хотел понять.

Алла. Владимир Сергеевич, вы часто бываете за пределами нашей родины?

Багров. Достаточно часто.

Алла. В туристских поездках?

Багров. Больше – в командировках. А что?

Алла. Как жаль, что вы уезжаете завтра. Рассказали б моим ребятам…

Клавдия. Ну, так отложит отъезд – делов-то… С твоими двоечниками да не встретиться…

Алла. Ах, ну тебя, ты не поймешь.

Татьяна (у окна). Какая ночь студеная будет.

Багров (Алле). Своих у вас нет?

Клавдия. То-то, что нет. Сидит и смолит с утра до ночи. Вся в табаке – и сама и комната.

Алла. Может быть, это и смешно, но все-таки за двенадцать лет я ни разу еще дверь в класс не открыла автоматически. Открываешь и думаешь: начинается жизнь. Все остальное – предисловие.

Багров. Завидую вашим ученикам.

Клавдия. Ей жесткости не хватает. С этой шайкой иначе нельзя. А она на них смотрит, как вы – на Таню.

Татьяна. Ох, чудачка ты беспросветная…

Клавдия. Мой-то распрекрасный сыночек тоже ее ученичок. Такой атаман, что стон стоит. Товарищи плачут, соседи плачут, а пуще всех плачет по нем колония.

Багров. Сын – взрослый?

Клавдия. Кто их теперь разберет. Тринадцать стукнуло, значит, взрослый.

Алла. Мальчик трудный, но волевой. Надо понять – он себя ищет.

Клавдия. Вот беда будет, коли найдет. Весь в отца, такое же золото. С мужем четырнадцать лет протрубили, а на пятнадцатый он говорит: давай, Кланя, врозь поживем. Что скажете, ничего себе шуточки?

Багров. Повеселили. Где ж он теперь?

Клавдия. Ищет себя… в южных краях. Там их много, таких лимонадников.

Татьяна. Ладно, подруга, не заводись.

Клавдия. Да уж кончился весь завод. Как ни крути, одно выходит: родилась по ошибке, родила по глупости.

Алла. Так даже в шутку нельзя говорить.

Клавдия. А вдруг – не шучу? (Смеется.) Шучу, не бойся. Хоть бы посоветовал кто – завлечь, что ли, доктора Льва Семеныча?

Татьяна. Давно пора.

Клавдия. Специалист отличный, только крохотный, как лилипутик. Уж не знаю, как с ним миловаться. Пропадет без вести, что делать-то буду?

Татьяна (Багрову). О чем задумались?

Багров. А ни о чем… «В столицах – шум, гремят витии…»

Алла. Правда, вот так привяжется строчка, и все ее твердишь и твердишь? Есть поразительные стихи погибшего на войне поэта. Он обращался к своей невесте, просто нет дня, чтоб я их не вспомнила: «Перебори душевный холод, полгода замуж не спеши, а я останусь вечно молод, там, в тайниках твоей души». Правда, удивительно сказано? Только представьте – годы идут, и женщина старится, и новый муж, и дети уже давно выросли. А тот, что ушел,– он все такой же. Молодой и неповторимый.

Клавдия взглянула на Татьяну, незаметно толкнула Аллу.

(Резко обрывает себя.) Знаете, что могут выкинуть дети, совершенно невозможно предвидеть. В лагере мальчики заворачивались в простыни и шли на второй этаж пугать девчонок. Я объясняю им, что от испуга бывают шоки, смертельные случаи. Хохочут! «Да нет, они бы не умерли. Мы постучали им по батарее, что идем их пугать». Непостижимо.

Появляется Караваев – невысокий мужичок неопределенного возраста, в костюме, при галстуке.

Караваев. Здравствуйте, дорогие товарищи.

Клавдия. Ну, Унгур… Тут не завьешься. Ты на одном конце чихнешь, а на другом здоровья желают.

Караваев. Слышал я, Таня, гость у тебя?

Клавдия. Тебе что за дело? Ты ей – отец?

Караваев. Я ей побольше отца. Я – отчим. Отчим – это святое слово. Отчим ростит чужое дитя.

Клавдия. Кто ее вырастил? Гриб сушеный! Ты в этом доме не задержался.

Караваев. Такой уж был поворот судьбы, но родственность я к ней сохранил. (Протягивает Багрову руку.) Караваев. Тихон Иванович.

Багров. Владимир Сергеевич.

Караваев. Я вам рад.

Клавдия (кивнув на Багрова). А уж он-то и вовсе счастлив.

Татьяна. Что это ты разнарядился?

Караваев (небрежно). А на свадьбу просили прийти.

Клавдия. Слава те господи, упросили.

Караваев. Во – милосердная сестра. Спереди лечит, сзади калечит.

Клавдия. Тебе-то всё – божья роса. Слышно, ты к Мотылихе прибился?

Караваев. А хоть бы и так.

Клавдия. Нашла сокровище.

Караваев. Про это ты не можешь судить. (Багрову.) Дочь у ней вышла замуж в Орел. Ясное дело, одной ей томно. Сама она – передовая женщина.

Татьяна. Женился бы, если передовая.

Караваев. Я в эти оглобли не коренник.

Татьяна. Все пристяжным норовишь?

Караваев. Естественно. Хомут не трет, и кнут не достанет.

Клавдия. Погонит она тебя в скором времени.

Караваев (гордо). Меня не гонят, я сам ухожу.

Татьяна (невесело усмехнувшись). На этот раз он правду соврал. Мать все надеялась, что вернется.

Караваев. Еще бы! Она меня обожала. К тому ж я ее с детями взял.

Клавдия. Да мука ей от тебя была.

Караваев. Где радость, там мука. Они как двойняшки.

Багров. Он хоть и строг, а справедлив. Это верно – за радость платят.

Караваев. Милый, уж так природа устроена. Кто это любит одну весь век?

Алла. Есть и такие.

Караваев. А я им не верю. Это, знаешь, народ подозрительный.

Алла. Только они и знают любовь.

Караваев. Ой, Алла Глебовна, школьники вырастут – не скажут спасиба за твою науку. Да дай ты мне лучшее в мире пирожное и вели его есть до старости лет – я же, как пес голодный, взвою.

Алла. Жена не пирожное.

Караваев. Тем более.

Клавдия. Что с ним говорить, с переспальщиком? День поживет – и хвост трубой.

Караваев. Ты с мужем пятнадцать лет прожила. Какая разница?

Клавдия. Умолкни.

Караваев. Я жизнерадостный человек. Я и фигурки пилил, и плотничал, а уж расточника нет первей… У меня ремесел в руках была тыща, а я ни за одно не держался. Ни за ремесло, ни за бабу. Может, за то меня и любили. Очень легок был на подъем.

Клавдия. Жалели тебя, а не любили. Видят, что без царя в голове.

Караваев. А пусть жалели. Мне все едино. Хитры вы очень, да я хитрей. Так просто вам поддаться неловко, вот и плетете про свою жалость. «Ты мне не нужен, да жалко тебя». А я не спорил. Мне-то не жалко. Как хочешь, родная, – не в слове суть.

Осторожный стук.

Татьяна. Кто это там?

Голос. Можно?

Алла. Кузьмин.

Татьяна (хмурясь, тихо). Вот, как на грех…

Клавдия. Держись, Татьяна.

Татьяна (сердито, чуть слышно). Ладно, не маленькая.

Клавдия. И я – об этом. С маленькой-то спрос невелик.

Татьяна. Я у себя в дому хозяйка.

Клавдия. Дров бы тебе не наломать.

Татьяна открыла дверь. Входит Кузьмин. Опрятный, подтянутый человек средних лет.

Кузьмин. Прощения прошу, что беспокою. Я к тебе, Таня, вроде посла. Добрый вечер и здравствуйте – всем. Кого знаю, кого не знаю.

Татьяна. Что за посольство, Петр Матвеич? Присядь.

Кузьмин. Спасибо. (Садясь.) Я от Веры. И соответственно – от Грудцова. Все ж таки свадьба. Не каждый день. Если ты не придешь – огорчишь. Алла Глебовна, вас ожидают.

Алла. Я уж иду.

Караваев. Мы – на подходе.

Кузьмин (осторожно). Мне ситуация понятна. Но жизнь идет своим чередом. Скажу о Грудцове. Молодой товарищ. Приехал. Имеет квалификацию. Хочет найти свое место, жить прочно. Это заслуживает поддержки.

Татьяна молчит.

Я тебя целиком понимаю. И ты мое отношение знаешь… (Оборвал себя.) Но я не про то… Просто я думаю, если бы ты хоть ненадолго…

Татьяна. Не в этом дело, Петр Матвеич. Зла во мне нет – душа не пускает. Да и гость у меня – сам видишь.

Кузьмин (негромко). Можно и с гостем. Будут рады.

Татьяна. Так и скажи им – гость у нее.

Кузьмин. Дело твое. Прости за вмешательство.

Татьяна. И ты извини.

Кузьмин. Ладно. Оставим. (Багрову.) Мы с Татьяной вместе работаем. Кузьмин Петр Матвеич.

Багров. Багров.

Мужчины молча, внимательно оглядывают друг друга.

Кузьмин. Кто будете? Из каких краев?

Багров. Корреспондент из Москвы.

Кузьмин. Понятно. И на какой же предмет – у нас?

Багров. А изучаю Татьяну Андревну. Есть потребность ее воспеть.

Кузьмин. Ну что ж. Татьяна Андревна достойна. Вполне заслуживает статьи в областном и даже в центральном органе.

Багров. Совершенно с вами согласен.

Кузьмин. Если я вам могу помочь…

Багров. Очень возможно, что понадобитесь. (С еле уловимой усмешкой.) Внесете необходимую ясность.

Кузьмин (осторожно). Какую?

Багров. Могут возникнуть вопросы.

Татьяна (негромко). Будет вам, Владимир Сергеич.

Караваев. Вот почему про меня не пишут?

Клавдия. Ты б поделился с народом опытом – как бормотуху жрать натощак.

Караваев (оскорблен). Да я ее и в рот не беру. Я в ней давно разочаровался. Ну, с горя или на радостях. А ты вот скажи по справедливости – какую работу другой не сделает, мне ведь несут…

Кузьмин. Скажу о тебе. Эх, Караваев, Караваев, с твоим мастерством, с твоими руками, – с Доски почета ты б мог не сходить.

Караваев. Спасибочки. Может, я в лоб раненный?

Татьяна. А ты помолчи – сойдешь за умного.

Караваев. Да я, падчерица, и вслух не дурак. И за ваших конструкторов разрываться не собираюсь.

Кузьмин (горестно махнув рукой). Эх, Караваев, Караваев, без ветрила ты человек.

Татьяна (неожиданно). Ну и ему приходится солоно. Напишут феню, а он – вертись.

Караваев. А я – про что?

Кузьмин (недовольно). Не пыли, Караваев. Настроишь товарища корреспондента – раздумает писать про Унмаш. Как вам Унгур показался?

Багров. Не слишком.

Кузьмин (опешил). Вот что… (С подчеркнутой вежливостью.) Позвольте спросить – почему?

Багров. А строились без большого ума. Нехорошо бранить покойников, но посмотрите свежим глазом. Всё на юру, сквозняком продуто. Невесело.

Кузьмин (хмурясь). Так ведь не ярмарка. Да и такие уж здесь условия.

Багров. А чем они плохи? У вас редколесье. Тут и располагать дома. А вы все жметесь на пятачке да лепитесь под бок заводу. Поставили три коробки рядом.

Кузьмин. В эти коробки людей поселили. Из развалюх. Вы что же – против?

Багров. Где мне? Я – за. Я – только за.

Клавдия. Что ж это вы на нас бочку катите?

Багров. Я не на вас.

Кузьмин. Ну, на меня.

Алла. Петр Матвеевич – депутат.

Кузьмин. Невесело, говорите? Допустим. А я вот здесь живу и тружусь. А вы поругали да и уедете.

Багров. Знаю. Раз ты в гостях – хвали. Вы правы, я гражданин невоспитанный. Есть грех – не соблюдаю приличий. Особенно когда объясняют: «Невесело, а я вот живу». «Невесело, а я вот терплю». На сто лет вперед этих песен наслушался. Вот они где у меня сидят, эти поповские добродетели.

Кузьмин (не сразу). Вы в самом деле корреспондент?

Багров. Что, не похож?

Кузьмин. Они повнимательней.

Багров. Ну, на это клевать не стоит. Чем равнодушнее человек, тем он внимательнее с виду.

Кузьмин. Занятный вышел у нас разговор. Надо идти. Пошли, Алла Глебовна.

Караваев. Идем, Петр Матвеич, идем.

Кузьмин. Где вы у нас остановились, если, конечно, не секрет?

Багров. Еще не знаю.

Кузьмин. Так ведь уж поздно.

Багров. Так вышло.

Кузьмин. Можете у меня. Рядом. Татьяна Андревна покажет. Вот ключ. Идите ложитесь спать. Я скоро приду, не засижусь.

Багров (усмехнувшись). Благодарю, у меня бессонница. Я по улицам ночью гуляю.

Кузьмин (сухо). Не загуляетесь. Мороз.

Багров. Не беда. Придумаем что-нибудь.

Татьяна. Да не волнуйся ты, Петр Матвеич. Найдем где ему переночевать.

Клавдия. И я содержу такую надежду.

Кузьмин. Я не волнуюсь. Я от души. И для тебя, Татьяна, так лучше.

Татьяна (передернув плечами). Спасибо за добрый совет. И то. Чем черт не шутит, когда бог спит.

Кузьмин (чуть помедлив). Как знаете. Была бы честь предложена. (Быстро уходит.)

Клавдия. Совсем распсиховался мужик.

Алла (тихо). Зря ты, Танюша. Он хороший.

Татьяна (вспылив). Коли хороший – куда ж глядишь?

Алла (совсем тихо). Глупая… это ж судьба твоя…

Татьяна. Моя судьба – моя и забота.

Караваев. Что ты с ней так-то, через губу?

Алла. Ладно. Пошла я.

Татьяна. Будь здорова.

Алла. Доброй ночи, Владимир Сергеевич. Больше, наверное, не увидимся.

Багров молча жмет ей руку. Алла уходит. Клавдия и Караваев внимательно смотрят на Багрова.

Багров (одеваясь). Что же, и я, пожалуй, двинусь.

Татьяна (негромко). Куда?

Багров. Да и вы, друзья, засиделись. Надо хозяйке дать покой.

Караваев. Отлично. Я верю вам как родному. Счастливо, падчерица.

Татьяна. Всего.

Караваев уходит.

Клавдия (Багрову). Вас на станцию проводить?

Татьяна. Оставайтесь.

Клавдия (отводит ее в сторону, чуть слышно). Ты что надумала? (Еще больше понизив голос.) Где он завтра-то будет, а Петр…

Татьяна. Шла бы ты спать.

Клавдия. Очнись, говорю. Понесут по всему Унгуру.

Татьяна. Пусть их. Это меня не колышет.

Клавдия. Ведь сгоришь, и дым не пойдет.

Татьяна упрямо молчит.

(Принужденно улыбаясь, подходит к Багрову.) Не пускает со мной подруга. Видно, я из доверия вышла. Эвон выкатила шары.

Багров. Рад знакомству.

Клавдия погрозила ему, ушла.

Я вот все думаю – надо было идти к Кузьмину.

Татьяна. Долго ж думали.

Багров. Ваша правда. Очень уж он переживал.

Татьяна (кивнув). Очень. Как же иначе? Любит.

Багров. А вы?

Татьяна. Да и я за него собралась. Человек уж больно надежный.

Багров. Честное слово, я пойду.

Татьяна. Ладно. Моя печаль – не ваша. Оставайтесь, вам говорят.

Багров снимает шубу, садится. Оба пристально смотрят друг на друга. За стеной яростно и самозабвенно, с гиком и посвистом пляшут.

Занавес

Действие второе

Картина первая

Бьют часы. Неяркий свет ночника. Багров стоит у окна, в рубашке, без галстука, вглядываясь в предрассветную мглу. Входит Татьяна. На ней домашнее платье-сарафан. За стеной звучит негромкая музыка, еле слышные голоса.

Багров. Совсем темно.

Татьяна. Ты гляди на часы. Об эту пору поздно светает.

Багров (кивнув на стену). Гуляют все еще.

Татьяна. Что ты встал? За мной не тянись. Я ранняя пташка. А в воскресенье всегда дел много – убрать, постирать, вынести мусор.

Багров. Видишь, и я из ранних птиц.

Татьяна. Я уж и теста намесила и чай поставила. Потерпи. Скоро буду тебя кормить.

Багров. Авось не помру.

Татьяна (со смешком). И я умна. Мне бы поставить тушить картошку, а уж потом хороводиться.

Багров. Сядь.

Татьяна. А ведь вспомнила я тебя. Когда Клава сказала, что по телику видела. Вместе со мной она и смотрела. Ты – архитектор шибко важный. Я тебя и потом примечала.

Багров. Очень возможно. Мелькаю часто. Любимец голубых огоньков.

Татьяна. Пошла я, любимец.

Багров. Не уходи.

Татьяна. Хозяйничать надо.

Багров. Успеешь еще.

Пауза.

Татьяна. Ну и что?

Багров. Ну и вот.

Она отозвалась коротким смешком.

Кто там женится?

Татьяна (помотав головой). Не хочу я…

Багров. Скажи.

Татьяна. Там замуж выходят.

Багров. Кто же?

Татьяна. Славочкина невеста. Братика моего.

Багров. А он где?

Татьяна. Он нигде.

Багров. Что это значит?

Татьяна. Значит, что на границе служил.

Багров. Убили?

Татьяна. Там иногда стреляют. (Пауза.) Летом. Года еще не прошло.

Багров. То-то меня не отпустила… Не могла сегодня – одна?..

Татьяна. Я уж давно одна на свете. (Покачав головой.) Какой он мне брат, он был сыночек. Когда наша мамка померла, ему ведь и четырех еще не было. Сама еще пичужка была, а справилась – вырастила какого…

Багров (не сразу). Я-то подумал… ох, сазан…

Татьяна. Да поняла я, что ты подумал. (Пауза.) Только и свету было в окне. Один парнишка ко мне ходил, почудилось, что он с ним неласков, – ревела, а навсегда прогнала.

Багров (кивнув на стену). Пляшут.

Татьяна. Нынче что-то толкнуло: призывников пошла проводить.

Багров (негромко). Один писатель хороший все спрашивал: зачем бабы трудятся? Зачем рожают? (Невесело усмехнулся.) Правда, зачем?

Татьяна. Кого он спрашивал-то?

Багров. Человечество, верно.

Пауза. За стеной негромкая музыка, смех.

Татьяна. Есть тут близко одно сельцо. Называется так красиво – Надежда. Когда мой Славка пацанчиком был, я его часто туда водила вместе с его малышней – за бояркой. Идем по проселку, и, чуть покажутся кресты кладбищенские, дети кричат: вон Надежда! Уж близко! (Оборвала себя.) Смешно?

Багров. Не очень. (Кивок на стену.) А безутешная все наяривает.

Татьяна. Не злись. Девчонка совсем молоденькая. Поплакала, а там успокоилась. Да тут еще человек ей встретился.

Багров. Горько тебе от этого шума.

Татьяна. Горько мне будет, когда там стихнет. (Смотрит на него.) Вконец у меня затосковал? Я ж говорила – не выпытывай.

Багров. Эх, Танечка…

Татьяна. Губы надул как маленький. Покликать, как бабы деревенские кличут? «Иди, иди сюда, мой робеночек. Пустите ко мне робеночка мово».

Багров (взглядывает на часы). Как время идет…

Татьяна. А ты не смотри.

Багров. Так и не вышла замуж?

Татьяна. Нет.

Багров. А многих любила?

Татьяна (резко). С тобой не сравняюсь.

Багров. Это ты с чего же взяла?

Татьяна. Что я, слепая? Черт балованный. Нет, объясни, отчего это женщина всю жизнь должна по струнке ходить?

Багров. Кто тебе говорит…

Татьяна. Молчи. Ну и народ. Еще вчера не знал, что есть такая на свете, завтра будет за тыщи верст, кажется, что́ ему, а как вскинулся – зачем его двадцать лет не ждала.

Багров. А угадала ведь – я ревнивый.

Татьяна. Кабы ревнивый. Самолюбивый. Где я гостевал, другому нельзя.

Багров (развел руками). Ничто человеческое не чуждо…

Татьяна. Сказал людоед.

Багров. Тебя-то не съешь. Больно мудра. А в общем, все правда. Самолюбив я. (Усмехнулся.) Когда себя любишь, у тебя хотя бы соперников мало.

Татьяна. Как ты на Кузьмине-то плясал. Чтоб мне совсем на него не гляделось.

Багров. Не думай, не такой я удав. Просто слышать уже не могу, как нетребовательностью кичатся, а неспособность к переменам за достоинство выдают.

Татьяна. А новые наши дома полил.

Багров. А дом не только чтобы в нем жить. Дом – чтоб на него и смотреть. Все та же лень наизнанку, милая. Сначала штампуют слова и мысли, потом штампуют и города.

Татьяна. Ну а Кузьмин-то чем виноват?

Багров. А не попадай по больному. И сам мне под руку не попадайся. Могу и лишнего наговорить.

Татьяна. Можешь, когда знаешь, что слушают.

Багров. Кто из нас злой – я или ты?

Татьяна. Мне за тебя досадно стало. Тебе человека обидеть легко.

Багров. Очень уж часто меня обманывали. Мало трудятся, много ловчат.

Татьяна. Кузьмин – не из тех.

Багров. Тем лучше для общества.

Татьяна. Уж на него положиться можно. Про многих ли это скажешь? То-то.

Багров (сдержанно). Что же, такие люди редки.

Татьяна. И я для него дорогого дороже. (Пауза.) Все-таки отчим верно сказал: плакали женщины, да любили. А от другого – ни слез, ни счастья. (Чуть помедлив.) С женой хорошо живете?

Багров. Живем.

Татьяна. Ну, не много сказал…

Багров (с усмешкой). Достаточно.

Татьяна. А сын?

Багров. Посмеивается.

Татьяна. Тебя-то любит?

Багров. Так он уж дядя. Кто это знает? Маленький был, тогда я знал…

Татьяна. Занес же черт тебя к нам на станцию…

Багров. А ты-то зачем туда пришла? Призывники уедут завтра.

Татьяна. Сегодня.

Багров. Да. Теперь уж сегодня.

Бьют часы.

Татьяна. Опять проклятые загремели.

Багров. Опять.

Татьяна. Светает уж.

Багров. Нет, темно.

За стеной негромко звучит гитара, доносится еле слышный голос. Оба молча слушают пение.

Татьяна. Скоро уж собираться.

Багров. Скоро.

Татьяна. И ничего я не соображу. Подсолнечное куда-то дела.

Багров. Зачем оно?

Татьяна. А томат залить.

Багров (улыбнувшись). А не зальешь, что с ним случится?

Татьяна. Заплесневеет, надо бы знать.

Багров. Не пропадешь за такой хозяйкой.

Татьяна. Я б за тебя не пошла.

Багров. Напрасно.

Татьяна. Да и ты бы меня не взял.

Багров. Все-то ты знаешь.

Татьяна. И ты все знаешь. Не пара мы.

Багров. Разве?

Татьяна (вспыхнув). Я не о том. Расшутился…

Багров. А ты – серьезно? Можно подумать, у нас сословия.

Татьяна. Ну, не сословия, так условия. Люди уславливаются меж собой – кому с кем быть.

Багров. Да чем ты плоха?

Татьяна (резко). Я всем хороша. Про то и речь. Не у тебя одного самолюбие.

Багров. Вот и чудесно. Друг друга стоим.

Татьяна. Видела я тебя за столом. Уравнение с неизвестным.

Багров (хмурясь). Я за любым столом одинаков.

Татьяна. Привык, значит, дверь ногой открывать.

Багров. Что же мы ссоримся, дураки?

Татьяна. Сама не пойму. Не огрызайся. Времени вовсе мало осталось.

Багров. Суровый ты человек, Шульга.

Татьяна. Да и ты не очень-то мягок. (Кладет руку на его плечо.) Силы в тебе больше, чем надо.

Багров. Это все – городская сила. Мышцы есть, а здоровья нет.

Татьяна. То-то мой дедушка говорил: кто по стерне босой не бегал, тот никогда не будет здоров.

Багров. Мудро.

Татьяна (быстро). Это не про тебя. Ты мне верь – твой век будет долог.

Багров. Так тебе хочется?

Татьяна. А хотя бы. Думаешь, этого мало?

Багров. Много. (Провел рукой по ее волосам.) Я только главного не решил – надо ли, Танечка, заживаться?

Татьяна. Бессовестный, больше ты никто. Худо ли тебе жить на свете?

Багров. Видишь ли ты, какое дело… Есть люди – они стареют естественно. Они в свою старость словно вплывают. А есть другие – этим страшней. Задуманы они молодыми. Жадные они очень. До жизни. До работы. До бабьей ласки. Вот этим стариться – хуже нет.

Татьяна. Гордый – от этого и боишься. Как это в чем-то да уступлю?

Багров. Черт знает, как меняются люди! Читаешь чью-нибудь биографию, и волосы дыбом… Какая юность! Сколько мощи! Сколько огня! И вдруг в конце – одиночество, дым…

Татьяна (ревниво). Много любил-то всяких-разных?

Багров. Я и не знаю, кого любил. Любиться – это еще не любить. Любятся люди то от безволия, то от хорошего воспитания.

Татьяна. Обидеть боялся?

Багров. Вроде того.

Татьяна. Ненавижу вас, сердобольных. (Пауза.) Пост у тебя велик?

Багров. Велик.

Татьяна. Щедро за талант награждают?

Багров. Мне жаловаться – Бога гневить.

Пауза.

Татьяна. Что замолчал?

Багров. А я пригрелся.

Татьяна. Не заскучал?

Багров. Нет. Хорошо. (Покачав головой.) А до Москвы – три тысячи верст. Станция Унгур. Фантастика.

Татьяна. Вроде ты – на другой планете?

Багров. Стосковался по тишине.

Татьяна. Тебе тишина что игрушка. Побаловаться. Все вы ушибленные Москвой.

Багров. Что из того?

Татьяна. А все – из этого. Вам без нее белый свет – в копеечку. Тебе ж – и вовсе темная ночь.

Багров. Я ведь не спорю – я москвич. Хоть и не в ней на свет явился.

Татьяна. А если бы ты и спорил, что толку? Ведь написано на тебе. Без грохота и заснуть не сможешь.

Багров. Пожалуй.

Татьяна. Не «пожалуй», а точно. (Пауза.) У нас под Унгуром раскопки были. Древнее городище нашли. Чуть ли ему не тысяча лет. Сидела я там, на открытом камне, все думала: десять веков прошло. Для времени они как минутки. А сколько дел-то неверных сделано, сколько лишнего шуму-грому, а уж кровушки пролилось! Странно все же люди устроены: порознь вроде все понимают, начнут толпиться – так жди беды…

Багров. А города от них остаются. Не зря архитекторы хлеб едят.

Татьяна. И ты их тоже строил?

Багров. И я.

Татьяна. Небо-то вовсе ледяное. На все про все – одна звезда.

Багров. И та бледнеет.

Татьяна. Сейчас рассветет. (Засмеялась.) Век как миг, и миг как век. Оба проходят, и не удержишь.

Багров (усмехнулся). Если по правде, мы и не пробуем. Остановиться не хотим.

Татьяна. Не остановишься – не задумаешься.

Багров. Видишь, в чем дело, человечество никак не решит, что ему удобней – думать или не думать. Увы. А шарик наш все разгоняется, теперь, должно быть, не притормозишь.

Татьяна. Знаешь, а ты не больно-то весел.

Багров (внимательно на нее смотрит, потом с улыбкой). Я – победитель, имей в виду.

Татьяна. Профессия у тебя такая?

Багров. Вторая профессия.

Татьяна. Тяжела.

Багров (удивленно). Вроде сочувствуешь?

Татьяна. Что, не привык?

Багров. Мне не сочувствуют, мне завидуют.

Татьяна. Чему ж это?

Багров. Спроси у людей.

Татьяна. Люди видятся, а не видят. Им бы хоть раз на тебя взглянуть.

Багров (медленно). Что ты за женщина – не пойму.

Татьяна. Глупенький… Что же тут понимать? Дело простое – смотри да слушай. (Чуть удивленно.) Видно, у каждого что-то болит.

Багров (помолчав). Ничего. Сейчас отпустило. (Усмехнувшись.) Все уважают, а рядом – пусто. Это и есть тоска почета.

Долгая пауза.

Кто-то за стенкой струны пробует, кто-то чуть подпевает. Ночь. И точно током вдруг прошивает: завтра всего этого не будет.

Татьяна. Сегодня.

Багров. Да… Теперь уж сегодня.

Татьяна. Который раз тебя поправляю.

Багров. Все кажется, время есть впереди. Не хочется ехать.

Татьяна. И это кажется. Там твой дом.

Багров. Мой дом.

Татьяна. Твое дело.

Багров. И мое дело.

Татьяна. Друзья твои.

Багров. Мои друзья. (Медленно.) Е-хать не хо-чет-ся.

Татьяна. Светает.

Багров. Вижу.

Бьют часы.

Неймется же им! (Кладет голову ей на плечо.)

Татьяна (усмехнувшись). Прячемся, ровно совы в хворосте. От света, от дня, от всего, что есть.

Сидят молча, не двигаясь. Внезапно – осторожный стук. Багров поднимает голову, смотрит на Татьяну. Стук повторяется.

(Спокойно, громко.) Петр Матвеич, иди домой. Завтра с тобой поговорим.

Пауза. Удаляющиеся шаги.

Багров. Сегодня.

Татьяна кивает. И снова они молча прислушиваются к затихающей музыке свадьбы.

Татьяна. Вот я заметила – слово «несчастье» и во множественном произносится…

Багров. Сколько угодно.

Татьяна. А «счастье» – нет.

Багров. Только в единственном.

Татьяна. Мы с тобой чокнутые?

Багров. Похоже.

Татьяна (рассмеявшись). Хотела б я поглядеть, какой ты был молодой…

Багров. Зачем?

Татьяна. Интересно.

Багров. Что интересного? Глупый был…

Татьяна. Вот хорошо-то!

Багров. Нетушки, я свой возраст ценю. Вот бы на нем да потоптаться!

Татьяна. Вот бы бабье от тебя наплакалось.

Багров. Я не об этих трофеях пекусь. Прошлое не к чему ворошить.

Татьяна. Что в твоем прошлом, кроме хорошего?

Багров. Танечка, в прошлом одно хорошее – то, что оно наконец прошло.

Татьяна. Неправда.

Багров. Рад за тебя, если так. Спроси меня: хочешь вернуться в молодость? Я тебе честно скажу: не хочу. Что ты? Заново – весь маршрут? Со всеми оврагами и зигзагами? Нет уж, избавь.

Татьяна (задумалась). Ты не как все… Люди всегда на былое молятся. Или оно у тебя – в пушку?

Багров (пожимая плечами). Мир не рай, и я не из ангелов. У каждого есть свои горошины, что по ночам спать не дают.

Татьяна. Значит, не все за талант прощается?

Багров (недобро). Милая, если уж хочешь знать – таланту ничего не прощается. Ни сомнение, ни провал, ни успех. Даже если он жизнь любит вовсю, ему и это в строку поставят.

Татьяна. Жизнь и надо любить, да не слишком.

Багров. Что-то новое. Почему?

Татьяна. Если слишком, то оступиться легко.

Багров (настороженно). Оступиться? Куда?

Татьяна. На войне – в дезертиры. Ну а в мирное время… не знаю… в шкурники.

Багров. Ох, Шульга, ведь заносит тебя…

Татьяна. А ты меня на поводке не держи. Мне все равно, что ты сильно обласканный.

Багров (засмеялся, потом вздохнул). До поры до времени. Ничего, найдется и на меня управа. (Помедлив.) А ты мне врезала прямо под вздох. Про это уже стишки написаны.

Татьяна. Какие еще стишки?

Багров. Прочитать?

Она кивает.

«Чины и званья для таланта то же, что для любви – супружеское ложе».

Татьяна. Кто написал-то?

Багров. Один остряк. Он уже триста лет как помер. Во Франции.

Татьяна. Помер, а ты не спишь.

Багров (усмехнувшись). Мертвые хватают живых.

Татьяна. Весь-то ты у меня… взъерошенный. А по виду – орел… Не скажешь по виду…

Багров. Независимый вид, да зависимый ум. (С усмешкой.) Живи разумно – будешь здоров.

Татьяна. Чем тебе разум не угодил?

Багров (с той же интонацией). Ну что ты? Разум нам столько дал. Во-первых, стальные руки-крылья, во-вторых, что важней, вместо сердца – мотор. Одна беда – приземлиться хочется.

Татьяна. Кто в стае вожак – тому нельзя.

Багров. В том-то и горе, что я вожак. Летят последователи, как преследователи. Так сказать, «птенцы гнезда Багрова», молодые ученики. И каждый из них с великим восторгом погнал бы в чулан своего учителя.

Татьяна. А ты на молодых-то не злись. Последнее дело.

Багров. Ну, как можно… Я своих птенчиков лелею. Есть птицы ловчие, те опасней. Не в пример моим утятам скромны – дайте им лишнее, и они обойдутся без необходимого. Вот кому я давно поперек.

Татьяна. Очень мечтаешь, чтоб все любили?

Багров. Не любите, да хоть под ногами не путайтесь. Почему всегда не хватает времени? Потому что все время надо доказывать. Вот однажды и просыпаешься и спрашиваешь себя: что за черт?

Татьяна. Поздно ты, милый друг, спохватился.

Багров. Знаю, что поздно, да как же быть? Только вчера смотрел на ваятеля, который подыскивает сквер для памятника себе самому, и веселился. Только вчера шутил над профессором, который покойнику завидует, когда того хвалят на панихиде. А нынче юмор исчез – устал. Устал от знакомого болтуна, от незнакомого визитера, от дамы, известной своею злобой, которая мелет о христианстве. От процветающих обличителей и от правоверных зануд. А больше всего – устал от себя.

Татьяна. Я думала… жизнь твоя как праздник…

Багров (берет ее руки, прижимает к щекам). Вот и праздник. Чем же не праздник?

Татьяна. Тебе правда со мной хорошо?

Багров. Правда, Танечка.

Татьяна. Очень нравится, как ты «Танечка» говоришь.

Багров. Танечка.

Татьяна. Еще разочек.

Багров. Та-неч-ка.

Татьяна (удивленно). Женщина что сирень. Помани ее только теплом. Сразу потянется…

Багров. А ведь ты ласковая.

Татьяна. Где ж «ласковая»… Как на тебя напустилась.

Багров. Ласковая. Я и не думал.

Татьяна. Сама не думала.

Багров. Чудеса.

Татьяна. И дома у нас тепло?

Багров. Тепло.

Татьяна. И чистенько и уютно. В цехе зато у меня ералаш. Форму-то, прежде чем отлить, из дерева делают. Так поглядел бы… В воздухе – пыль, опилки летают… (Оборвала себя.) Неинтересно это тебе.

Багров (разглядывая ее руку). Что за рубец?

Татьяна. А шла по пролету. Новенький мальчик щиток убрал, стружка – в меня, над локотком. Раскаленная… Да не целуй ты. Много ведь у меня таких меток. И снаружи есть и внутри.

Багров. Сколько тебе?

Татьяна. Тридцать второй.

Багров. Кто бы сказал? Совсем ведь девочка…

Татьяна. Какая ж я девочка? Чудачок…

Багров. Да и худенькая, как подросток.

Татьяна. Что ты все любуешься мной? Уж не больно-то я красива.

Багров. Кто художник-то? Мне видней.

Татьяна. Очень, наверно, тебе понравилась?

Багров. Очень.

Татьяна. Или по нраву пришлась?

Багров. Невероятно пришлась по нраву.

Молчат.

Татьяна (покачав головой). Если бы кто мне утром сказал…

Багров. Тихо. Молчи. И отдыхай. Ты за пятерых наработалась. Руки устали, и ноги устали. Да и душа не из чугуна.

Татьяна. Глупенький, мне отдыхать-то рано. Выйду на пенсию – отдохну. Ты меня не жалей, я выносливая… (Пауза.) Утро уже. И свадьба кончилась.

Багров. Утро. Осталось – всего ничего.

Татьяна. Вот и молчи. Ведь ехать надо. Ехать ведь надо. Вот и молчи.

Багров. Так и будет. А ты проводишь и пойдешь по Унгуру домой. (Задумчиво.) По Унгуру. А в Унгуре – Унмаш. А на Унмаше – работа не женская.

Татьяна. Так и фамилия моя не женская. Баба, мужик ли – не разберешь.

Багров. Тише. И руки не отбирай. Ты ничего не понимаешь. Что-то со мной произошло.

Татьяна. Ой, как время быстро проходит.

Багров. Не время проходит – проходим мы.

Бьют часы. Свет гаснет и вспыхивает вновь. И Багров, и Татьяна уже одеты, готовы в путь.

Татьяна. Еще раз проверь. Ничего не забыл?

Багров. Вроде бы ничего.

Татьяна. А туфли ночные? (Достает туфли, прячет в его портфель.)

Багров. И на старуху бывает маразм.

Татьяна. Этак-то мы с тобой, друг ситный, до морковкиных заговен не успеем. (Кладет сверток.) Тут тебе на дорогу еды.

Багров. Да не клади ты. Я не возьму.

Татьяна. Возьмешь. Ехать ведь трое суток.

Багров. Хлеба-то столько зачем? Пропадет.

Татьяна. Вот у меня не пропадает. Я остатками голову мою. Знаешь, как здорово?

Багров. Буду знать.

Татьяна (вдруг остановилась). Кормить тебя как приятно было.

Багров. Вот она, шуба. А я ищу.

Татьяна. И не побаловала ничем. Знала бы, так спекла бы яблочный. Так у меня он славно выходит.

Багров. Где моя шапка?

Татьяна (дает ему шапку). Постой надевать. Тебе без нее лучше. Глянь в зеркало. Правда, красиво? Ох, красиво. Глаз невозможно оторвать.

Багров. Хоть в бронзу.

Татьяна (негромко). Не пойду я на станцию. Еще зареву.

Багров. И впрямь, не ходи.

Пауза.

Ничего не поделаешь. Надо ехать.

Татьяна. То-то, что надо. И время – всё. (С невеселой улыбкой.) Вон травка – и в декабре пробивается, а зима все равно придет.

Багров. В прошлом году вдруг потянуло на родину съездить. Неспроста. (Усмехнулся.) Видно, пора подбивать бабки. (Решительно.) Идем. Перед смертью не надышишься.

Татьяна. Горе мое, как же ты будешь? На тебе ж места живого нет!

Багров. Придется, так соберусь. Умею.

Татьяна. Вот умничка. Вот хорошо сказал. То-то оно. Соберись да выпрямись. И вокруг погляди – без опаски. (С улыбкой.) Не такое худое твое положение.

Багров (кивнув). Мое положение даже блестящее, но не безнадежное. Ты права.

Татьяна. Я – серьезно.

Багров. И я – серьезно.

Татьяна. Ну, если так, то молодец. Сели перед дорогой?

Багров. Сели.

Сидят. Молча смотрят друг на друга.

Татьяна (тихо). Ну и что?

Багров (чуть слышно). Ну и вот.

Татьяна, Встали. Пошли.

Багров и Татьяна уходят. Вслед им бьют часы.

Картина вторая

Станция Унгур. Под навесом на краю платформы Багров и Татьяна ждут поезда. Слышно, как играет оркестр.

Татьяна. Едут ребятки, едут служить.

Багров. С музыкой провожаете. Звонко. (Прислушиваясь.) Откуда оркестр?

Татьяна. Наш, унмашевский. Самодеятельность.

Багров. Звучит.

Татьяна. У нас теперь дирижер отличный. Он в Челябинске раньше жил.

Голос. Вольно! Не расходиться!

Багров (смотрит). Бодрятся, а сердчишки-то прыгают.

Татьяна. Всякая перемена трудна. Алла, когда жила в деревне, очень маялась первый год. То она от гусей спасается, то с полатей во сне слетит. Один раз волка с собакой спутала. С ней вместе жила еще одна девушка. Учила немецкому языку. И вот, только вечер настает,– она читает стихи по-немецки. Алла мне говорит: «Представляешь, она по-немецки декламирует, а я по-русски реву». Анекдот.

Багров. Обхохочешься.

Татьяна. После обвыкла. Прижилась. Вошла в колею.

Багров (смотрит в сторону призывников). Вот и вчера они здесь стояли. И ты здесь прохаживалась. И я. И день был такой же.

Татьяна. Нет, мой миленький. Знаешь, в поле, с краю у ржи, куколь растет. Как похож на гвоздику! А не то… Вчера по-другому было. Вчера у нас было все впереди.

Багров. Долго здесь поезд стоит?

Татьяна. Момент. Сосед однажды сесть не успел. Не то опоздание нагоняют, не то свое времечко берегут.

Багров. Что там за парни на нас уставились?

Татьяна. А бритаки с сапоговаляльной. Ходят сюда бутылки давить.

Багров. Знакомые?

Татьяна. Здесь у нас все знакомые. (Озабоченно.) Тебе не зябко? Ты стань правей. Я тебя от ветра прикрою. (Прижимается к нему.)

Багров. Танечка… Там – Кузьмин…

Татьяна. Приметила.

Багров. Смотрит.

Татьяна. Пусть смотрит. Тебе-то что? Он не прощаться с тобой явился.

Багров. Я о тебе думаю.

Татьяна. Поздно. Ты уж подумал. Что тут делать… (С принужденной усмешкой.) Пустил ты, московский человек, под откос всю мою жизнь…

Багров. Послушай…

Татьяна. Да шучу я. Не видишь?

Багров. Вижу. Рехнешься от этих шуток.

Татьяна. О чем мы? Поезд сейчас придет.

Багров. Ну, гляди, Шульга,– не пищать.

Татьяна. Ты хоть черкни-то мне, как добрался. Не разболелся ли?

Багров. Напишу.

Татьяна. Где тебе… Нипочем не напишешь. Как поведет тебя, как закрутишься – руки до меня не дойдут.

Багров (смотрит в сторону, где стоял Кузьмин). Ушел он.

Татьяна. Такая, значит, судьба. (Тревожно.) Родненький, опасаюсь я. Лететь тебе сейчас на край света. Только бы ладно все обошлось. Ты же полетов не переносишь.

Багров. Что поделать? Не в первый раз. (Вздохнув.) Ненавижу летать и всегда летаю. (Неожиданно горячо.) Знаешь, что самое неизбывное? То, что всему наступает срок. Хоть ты упрись, хоть вцепись ногтями – кто-то невидимый оторвет.

Татьяна (мягко). Сам же сказал – за радость платят. Тут уже бойся продешевить, ну а переплатить – не бойся. Знаешь небось, на что идешь.

Багров. Думаешь, знал я? Нет, не знал. (Порывисто ее обнимает.)

Татьяна. Баюн ты мой, совсем убаюкал. Вот буду ноченькой вспоминать. А теперь пусти. Пусти, моя сладушка. Надо нам отвыкать друг от дружки.

Багров (смотрит на нее). Что ж это? И впрямь расстаемся. Вот собрался… Куда? Зачем?

Татьяна. В столицу. А потом – за кордон.

Багров. Верно. В Африку. В город Бамако. Смех, да только смеяться некому.

Татьяна. Ждут тебя там.

Багров. Кто меня ждет? Ждут не в Бамако. Да и не в Москве. Ждут нас там, где мы и не думаем.

Татьяна. Как же быть, если дело требует?

Багров. Нынче – дело, и завтра – дело. На дела все силы ушли, на поступок и не осталось.

Татьяна. Что ты, что ты, об этом забудь. Ты себе давно не хозяин. Сколько всякого на тебе – на другого не переложишь.

Багров. Что-то чудное со мной… не пойму. Работаю всю жизнь как вол. Всю жизнь себе не даю пощады. А будто в чем-то я виноват.

Татьяна. Да перед кем же?

Багров. Перед тобой, перед подружками твоими. Да мало ли еще перед кем…

Татьяна. А города твои? Ты забыл? (Тихо.) Слушай, мне ж ничего не надо, может, только глядеть на тебя. (Точно удивившись.) Чего не придумают: стерпится – слюбится. Смешно мне. Вот если полюбится – стерпится. Все стерпится. Любая беда.

Багров. Я не хозяин себе, ты права. Жизнь построена основательно. Шарик вертится, не сойдешь. Но, значит, не только птицы ловчие, на нем и певчие птицы есть.

Татьяна. Я ж говорю – живи без опаски. И помни еще, что есть я на свете, что сердце мое по тебе болит и деться некуда, вовсе некуда. Что весь ты во мне – никто не вырвет. Вот счастье-то! Век я могла прожить и этого не узнать. Как страшно! А уж теперь ничего не боюсь. Ни расстояния не боюсь, ни времени – что оно с нами сделает? Ну, выйдет наш срок, вернемся в землю, а там, хоть тысяча лет пройдет, станешь ты деревом, я – травою, будем рядышком шелестеть.

Они стоят обнявшись, уткнувшись лицами друг в друга. Негромкий стук. Багров поднимает голову.

Багров. Поезд.

Голос. Строиться! Смиррр-на-а!

Музыка.

Багров (через силу улыбается). Поэзия духового оркестра и дальних дорог. Прощай. Прости. Хоть ради меня себя береги и помни, что не двужильная.

Татьяна. Помню. Только тут ничего не поделаешь. Знаешь, на чем стоит земля,– сколько ты на ней ни трудись, а работы не убавляется.

Багров. Верно, труженица моя. Я это накрепко затвержу. А будет невмоготу – потерпим. (С улыбкой.) Все ж таки города останутся…

Поезд, пыхтя, замер.

Татьяна. Ну, иди… да постерегись. Ты ведь что дитя неразумное. Последи, чтоб из окон не дуло…

Багров (целует ее). Вдруг постучусь к тебе? Примешь в гости?

Татьяна. Правда? Ой, постучись, мой любый! Как я тебя голубить буду!

На миг Багров остановился, что-то хотел сказать, потом махнул рукой и ушел.

Смотри же, не забывай свою Танечку!

Голос. По вагонам! Шагом… арш!

Поезд трогается. Гремит оркестр. Слышны нестройные голоса. И шепот женщины перекрывает и марш, и стук колес, и напутствия.

Татьяна. Милый мой, жданный, не забывай!

Занавес

1972