Читать книгу Приговоренные - Лев Аскеров - Страница 13

Пытливый в то утро проснулся знаменитым. Проснулся от поцелуя. Так целовала его мама. Она всегда так его будила. Мама включала музыку и вместе с приглушенно звучащей мелодией, подсаживалась на край кровати и губами теребила ухо.

– Чаруша, не буди. Не надо, – прохрипел он.

Но мама молчала. Нежные пальцы ее с ласковой трепетностью пробегали по волосам. Они поглаживали висок, обводили торчавшее из-под одеяла ухо и спускались к затылку, нежно массируя его. Пытливому становилось хорошо-хорошо. Он улыбался.

– Я люблю тебя, Чаруша, – сладко потягиваясь и не открывая глаз, простонал он.

Сон был некрепким. То ли сон, то ли забытье с видениями наяву. Мозг как во хмелю. По комнате плывет блюз. Мама сидит рядом. Он чувствует ее бедро. Губы пожевывают его топорщащееся ухо. Прохладная ладонь ложится на лоб. «Чаруша, я люблю тебя», – повторяет он… Рука взлетает со лба. Губы вспархивают с уха. И не мамин, но такой же дорогой ему голос, смешавшись с блюзом, робко спрашивает:

– Какая Чаруша?

Сладко потягиваясь, Пытливый блаженно улыбается, открывает глаза и видит склонившуюся над ним Камею. Он тянет к ней руки:

– А мне снился дом… Мама…

– Не заговаривай зубы. Кто такая Чаруша? – поймав его руки, настаивает она.

Пытливый смеется. Изловчившись, он ловит ее за талию и валит на себя. Она лежит у него в руках, мягкая, желанная, потрясающе красивая. Отливающая старым серебром, пепельная от природы ее грива тяжело падает на матрац. Раздуваясь розовыми лепестками, подрагивают ноздри ее точеного носика. Сочные, совсем не крашеные губы лопаются от избытка малинового сока. Он пытается дотянуться до них, но Камея успевает закрыть ладонью ему рот.

– Что? – шепчет Пытливый.

– Чаруша – кто?

– Так зовут мою маму.

– Правда?!

Она отстраняет руку, и он окунается в горсть, наполненную до краев малиной…

И сорвался рысак с удил. И влетел он в звездную ночь. И припал он к золотым сотам лунного света. И в беспамятстве пил он сладчайший из медов. И стонала разомлевшая степь. И пьянила она его ароматом волшебных трав. И увлекала под ажурную попону, вытканную из серебряных нитей ковыля. И спеленал рысака высокий ковыль. И замутился звездной пылью взор его. И казалось ему, что парит он в поднебесье, широко распластав крылья. И не степь то стонет, а миры поют…

Первой от грез очнулась Камея.

– Надо вставать, – говорит она, накидывая на себя простыню.

– Ты что так смотришь на меня? – спрашивает Пытливый.

– Эта родинка. У меня такое чувство будто я ее однажды уже вот так разглядывала, – задумчиво проводя по ней указательным пальцем говорит она.

Пытливый пытается куснуть ее за палец. Она успевает отдернуть его. Он нарочно звонко клацает зубами.

– Варвар! – кричит Камея, бросившись на него. И ему вдруг тоже показалось, что он когда-то уже слышал этот ее возглас. И с таким же восхищением и любовью когда-то уже смотрел на нее.

– Ты что так смотришь на меня? – теперь уже спрашивает Камея.

– Любуюсь.

– Нет, – не верит она. – Что-то другое. Скажи, – кокетливо тормошит девушка.

– Ну и чутье у тебя!.. Видишь ли, ты очень красива… Но два года ты здесь была без меня. Целых два года. Неужели за это время никто не влюбился в тебя? Или ты в кого?

– Я – нет. А тайный воздыхатель у меня есть. Ты его знаешь… Дрема.

– Есть и получше Дремы… Что у них глаз не было?

– Не знаю, – говорит она и тут же вскидывается:

– Чего ты добиваешься?

– Я ревную. Даже к несуществующему. Даже к самому себе… Объявился какой-то замухрышка первокурсник и красавица с третьего курса предпочла его всем другим.

Камея приподнялась на локоть. Внимательно разглядывая его, спросила:

– Ты, серьезно?

– Угу.

– Балда ты. Как моя мама. Она все мне говорила, что здесь, в Резиденции, собраны лучшие экземпляры мужских особей, а ты, то есть я, ни в кого не влюбилась.

– Вот-вот! И твоя мама тоже…

– Не зли меня, – потребовала девушка, дернув его за волосы на груди.

– Садистка! – взвизгнул Пытливый.

– Слушай, ревнивец. Любовь так просто, по желанию, не получается. Она – от Него. И неизвестно подарком ли она обернется или бедой. В любом случае – подарок, который мы носим в себе. Он в тебе – к ней. И в ней – к нему… И потом, для меня ты не замухрышка. Ты для меня самый умный, самый сильный, самый смешной. И мне порой кажется, что ты хочешь отвязаться от меня. Особенно, когда ты не обращаешь на меня внимание. Ходишь как под гипнозом…

– Такого не бывает.

– Нет, бывает, – шаловливо говорит она.

– Может быть, – соглашается он. – Но не ты этому причина.

– Да! – вдруг вскрикивает она что-то вспомнив. – Я совсем забыла зачем пришла.

Обернувшись в простыню, как в тогу, Камея во весь рост встала на тахту. Вскинув вверх руку, она, вероятно, собиралась произнести заранее подготовленную ею шутливую речь. Но все, как назло, повылетело из памяти.

– Минутку. Сейчас вспомню, – попросила она.

Камея закрыв глаза, потерла лоб. Но… увы! Пропавшее не находилось. И она с досадой проговорила:

– Забыла. Все забыла. Но ничего, – тряхнула она роскошной гривой. – Скажу без всяких… Вообщем… Я поздравляю тебя. Вся Школа гудит. Все кто знает и не знает Пытливого, хотят посмотреть на него. Ты же знаменитость…

– Я?! С чего бы? – слукавил он.

– Ты что не знаешь?

Пытливый мотает головой. Ему страсть как хочется все услышать от нее.

Это самое лучшее, что было в его славе.

– Слушай, мы с тобой теперь однокурсники!

– Как это?

– Очень просто. Твоя работа не то «Палка капрала», не то «Метод…», – точно не запомнила, высоко оценена Ученым Советом Школы. Очень высоко… А теперь, если ты такой умный, догадайся, что они решили?

– Пожалуйста… Во-первых, исследование называется «Эффект капрала». Во-вторых, – Пытливый задумался, вспоминая прочитанный им вчера приказ. И наизусть, слово в слово выдал его текст.

Она оторопела.

– Ты знал?

– Еще вчера, – как можно равнодушней обронил он, испытывая от этого необычайное удовольствие.

Камея гневно сверкнула глазами, изогнула спинку и кошкой прыгнула на него. Ее кулачки забарабанили ему по груди, а потом, артистически по-хищному вытянув пальцы, она сомкнула их на горле Пытливого.

– Артист из погорелого театра. Замухрышковый гений! – кричала она.

И снова высокий ковыль полыхнул серебром. И затомилась ароматами дурманных трав степь. И снова конь, взбив звездную пыль, взмыл в небеса. И золотые соты луны вновь наполнились сладчайшим из медов…