Читать книгу Над вольной Невой. От блокады до «оттепели» - Лев Лурье - Страница 2

Замечательный социолог и один из героев этой книги Борис Максимович Фирсов посвятил свою монографию «Разномыслие в СССР. 1940-1960-е годы» (СПб.: 2008) особенностям поведения и мышления советских людей в послевоенное время.

В СССР полагалось высказываться и вообще вести себя, руководствуясь жесткими и не всегда прямо прописанными правилами. Любое отклонение каралось в пределах от публичной выволочки, служебных неприятностей или карьерных ограничений до расстрела и лагерного срока. И хотя после смерти Сталина происходила постепенная секуляризация, нравы смягчались, государство все же сохраняло контроль и над образом мыслей, и над стилем жизни.

Тем не менее граждане часто думали не так, как предписывалось, вели себя не «по-советски», грешили, обменивались анекдотами, в том числе и политическими, нарушали законы и правила. «Подводная» жизнь постепенно становилась все более богатой и интересной, а «надледная» – все скучнее.

Эту книгу составили материалы к истории «отклоняющегося поведения» в Ленинграде от снятия блокады до окончательного наступления брежневского застоя.

Социалистический Ленинград – город, раненный при рождении. Из двух с половиной миллионов человек, живших в Петрограде в 1917 году, к 1921-му осталось полмиллиона. Процент потерь – больше, чем в блокаду. Правда, от голода и холода умерло людей меньше, большинство разъехалось по России или эмигрировало. Национализация, слом старых государственных учреждений, цензура, переезд столицы в Москву… Стали «лишними людьми» присяжные поверенные, литераторы, лавочники, фабриканты, инженеры, депутаты Думы, чиновники, гвардейцы. Расстрелы, подвалы ЧК на Гороховой улице, уплотнение квартир, голод выгнали в эмиграцию тех из них, у кого оставались хоть какие-то средства и воля к жизни. Остались старые, немощные, нерешительные, готовые жить при любой власти, или, как Ахматова, давшие зарок не уезжать с теми, «кто бросал землю на растерзание врагам».

Кто-то оказался в Европе, как Александр Бенуа, Мстислав Добужинский, Илья Репин, Александр Куприн, Максим Горький, Саша Черный, Георгий Иванов, Владимир Набоков, Сергей Дягилев, Анна Павлова, Тамара Карсавина, Питирим Сорокин, Михаил Ростовцев, Павел Милюков, Виктор Чернов, Юлий Мартов. Кто-то в Москве: Владимир Маяковский, Исаак Бабель, Виктор Шкловский.

В 1920-е уничтожили горьковский журнал «Русский современник», основанные писателем в годы военного коммунизма издательство «Всемирная литература» и Дом искусств. Травили и гнали филологов из ОПОЯЗ и «Серапионовых братьев».

Николая Гумилева расстреляли. Умерли Александр Блок и Велимир Хлебников. С 1925 года не печатали Ахматову, выдавили из страны Евгения Замятина. Те, кто остался, превратились в «лишенцев» – они не могли занимать ответственные должности, их детей не принимали в вузы. В 1920–1930-е годы отправляли на Соловки или на расстрел бывших лицеистов, гвардейских офицеров, спиритов, священников, участников религиозно-философских кружков, сотрудников Академии наук, краеведов, «инженеров-вредителей».

Решающая чистка происходит после убийства Кирова. В закрытом письме ЦК «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока», разосланном в январе 1935 года, в частности, говорилось: «Ленинград является единственным в своем роде городом, где больше всего осталось бывших царских чиновников и их челяди, бывших жандармов и полицейских… Эти господа, расползаясь во все стороны, разлагают и портят наши аппараты». Так началась операция НКВД, получившая название «Бывшие люди».

Новый глава Ленинградского управления НКВД Леонид Заковский писал в Москву: «Считаю абсолютно необходимым в целях очистки гор. Ленинграда переселить в отдаленные места Советского Союза 5000 семей „бывших“ людей. Всех совершеннолетних мужчин арестовать и подвергнуть быстрой оперативно-следственной обработке, распределить их между лагерем и ссылкой, семьи – сослать».

Даже наркому Генриху Ягоде это показалось крайностью, способной «дать пищу для зарубежной клеветнической кампании в прессе». Он считал необходимым арестовывать тех, «на кого имеются материалы о контрреволюционной работе», и ссылать только семьи ранее расстрелянных. Но именно Заковского поддержали Сталин и 1-й секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) Жданов.

Операция «Бывшие люди» заняла месяц: с 28 февраля по 27 марта 1935 года. Главными источниками информации для чекистов стали доносы соседей, мечтавших получить жилплощадь «бывших», и адресные книги, изданные до 1917 года: старые петербуржцы жили обычно в одной из комнат своей бывшей квартиры. За месяц из Ленинграда выслали 39 тысяч, 4393 человека расстреляли, 299 отправили в лагерь. Почти 70 % из репрессированных – старше 50 лет. Зато освободилось 9950 квартир и комнат.

Режиссер Любовь Шапорина записывала в дневнике: «В несчастном Ленинграде стон стоит, и были бы еще целы колокола, слышен был бы похоронный звон. Эти высылки для большинства – смерть. Высылаются дети, 75-летние старики и старухи. Ссылают в Тургай, Вилюйск, Атбаксар, Кокчетав, куда-то, где надо 150 верст ехать на верблюдах, где ездят на собаках».

Кого-то в последний момент спасли высокие покровители. Особенно помогал академик Иван Павлов. В восьми письмах к главе советского правительства Вячеславу Молотову он сумел добиться возвращения в Ленинград нескольких уже высланных семей: «Ручаюсь моею головою, которая чего-нибудь да стоит, что масса людей честных, полезно работающих, сколько позволяют их силы, часто минимальные, вполне примирившиеся с их всевозможными лишениями без малейшего основания (да, да, я это утверждаю) караются беспощадно, не взирая ни на что как явные и опасные враги Правительства, теперешнего государственного строя и родины».

Судьба подавляющего большинства без вины виноватых бывших дворян ужасна. Работы по специальности в маленьких казахских и сибирских городках не найти. Дети и старики быстро умирали от голода и отсутствия медицинской помощи. В 1937 году большинство доживших «глав семей» расстреляли.

Ленинград лишился сотен специалистов, высококультурных, как правило, блестяще знавших иностранные языки. Особенно много потерь понесли Эрмитаж и другие музеи, Академия наук (ее в 1934 году перевели в Москву), Университет, Публичная библиотека, издательства, театры, школы. На рубеже 1920–1930-х в опале оказались и те интеллигенты, кто не преуспевал при старом режиме. Закрыт Государственный институт художественной культуры (ГИНХУК), а потом и Ленинградский институт философии, лингвистики и истории (ЛИФЛИ). В ссылке оказались обэриуты – Даниил Хармс и Александр Введенский. Под запретом художественный авангард – Казимир Малевич, Павел Филонов и их ученики.

Чистки и запреты коснулись не только тех, кто принял большевизм как данность, но и тех, кто сотрудничал с новой властью не на страх, а на совесть. До 1926 года партийную организацию города возглавлял Георгий Зиновьев, после его опалы все партийцы, в том числе и активные участники Октября, герои Гражданской войны оказались под подозрением.

Когда потерпевшего поражение в аппаратной борьбе Зиновьева сняли из Ленинграда и выслали из города, новому местному вождю – Кирову – пришлось иметь дело с партийной организацией, которая еще недавно единодушно выступала против «генеральной линии». Впрочем, подавляющее большинство коммунистов сразу после XIV съезда раскаялись в том, что голосовали за оппозицию (1). Продолжавших оставаться в оппозиции перевели на периферийную работу, а с 1927 года они мыкались по ссылкам. Но подавляющее большинство низовой городской номенклатуры составляли те, кто в 1925 году радостно отрекся от зиновьевцев и искренне примкнул к сталинцам. После убийства Кирова и их лояльность под вопросом. Под подозрением партийные старожилы, в том числе знаменитые питерские рабочие, герои Октября, победители Юденича (2), а в личных делах – борьба против «генеральной линии партии». Чистку ленинградской партийной организации проводил новый первый секретарь обкома и горкома – Андрей Жданов.

29 декабря 1934 года расстреляли 14 участников вымышленного «Ленинградского центра» – Леонида Николаева и его давних, часто случайных знакомых, некогда поддерживавших Зиновьева. 16 января 1935 года к заключению на сроки от пяти до десяти лет приговорили участников «Московского центра», бывших вожаков «ленинградской оппозиции» Григория Зиновьева, Льва Каменева, Григория Евдокимова, Ивана Бакаева, и других. В тот же день Особое совещание НКВД вынесло приговор 77 участникам мифической «группы Сафарова – Залуцкого». Все подсудимые отправились в политизоляторы и ссылку.

26 января 1935 года Сталин подписал постановление Политбюро о высылке на 3–4 года из Ленинграда на север Сибири и в Якутию 663 «зиновьевцев». По этому же решению другую группу бывших оппозиционеров в количестве 325 человек перевели из Ленинграда на работу в другие районы. Понятно, что в 1937–1938 годах подавляющую часть этих людей расстреляли. «Кировский поток» показал, что все живущие в Ленинграде находятся в особой зоне риска.

Большой террор в Ленинграде стал не началом, а продолжением процесса перманентных чисток. В Ленинграде расстреливали в поныне существующей тюрьме на улице Лебедева (в 1937-м она еще называлась Нижегородской), трупы отвозили в Левашовскую пустошь. Всего за 1937–1938 годы в городе казнили 39 488 человек. 20 декабря 1937 года, например, направили на расстрел 755 мужчин и 69 женщин, 22 октября 1938-го расстреляли 716 мужчин и 39 женщин.

Особенностью Большого террора в Ленинграде стало обилие осужденных в ходе национальных операций (3). По мнению Сталина, опасность представляли граждане любой национальности, у которых имелась вторая родина за границей: поляки, финны, немцы, латыши, эстонцы, литовцы – самые многочисленные ленинградские общины – со своими газетами, школами, театрами.

Большой террор в Ленинграде ударил и по интеллигенции. Расстреляны поэты Борис Корнилов, Бенедикт Лившиц, Николай Олейников. Разгромлен детский отдел Госиздата, созданный Самуилом Маршаком. Тотальные аресты прошли во Всесоюзном институте растениеводства и Пулковской обсерватории. Одновременно разгромной критики удостоились Дмитрий Шостакович и герои статьи «Правды» «О художниках-пачкунах»: Владимир Лебедев, Владимир Конашевич, Николай Тырса.

Покидают Ленинград и спасаются в Москве Корней и Лидия Чуковские, Самуил Маршак, Юрий Тынянов, Вениамин Каверин, Николай Тихонов.

В политической системе, складывавшейся в 1930-е, не могло быть неподконтрольных «центров силы». Колыбель революции, бывшая столица, с ее многочисленными культурными институциями и трехмиллионным населением представлялась аномалией, городом, лелеявшим реванш.

Ситуация в чем-то напоминала царствование Ивана Грозного, когда гнев царя обрушился на Новгород. Никто там и не думал об отделении, бунте, союзе с Польшей или Швецией. Но само существование прежде независимого центра, оставшаяся у его жителей память о минувшем величии настораживали правителей.

Одна страна, один вождь, одна столица. Остальное – опасная помеха. А впереди – блокада, крупнейшая гуманитарная катастрофа в истории европейских городов.

В 1917 году в Петрограде жило, как говорилось выше, 2,3 млн человек, в 1920-м – 740 тыс., в 1926-м в Ленинграде уже 1 млн 591 тыс. человек, в 1929-м – 1 млн 698 тыс., в 1935-м – 2 млн 715 тыс., в 1937-м – 2 млн 814 тыс., в 1941-м – 3 млн 398 тыс. человек. То есть население города сменилось больше чем на три четверти. Другой город, другие люди.

И тем не менее здесь еще работали Абрам Иоффе и Евгений Тарле, Анна Ахматова и Евгений Шварц, Николай Акимов и Дмитрий Шостакович, Борис Эйхенбаум и Владимир Пропп.

Это город, в котором остерегаются опасных разговоров, но они ведутся вполголоса. Город над вольной Невой – в огне не горит, в воде не тонет. Остались имперская архитектура, Публичная библиотека, Университет, но, главное, те, кто помнит «шум времени», кто читал наизусть Гумилева и Цветаеву, знал Святцы, отличал фарфор Гарднера от фарфора Мейссена, помнил «Письмо Ленина к съезду» и «Так говорил Заратустра».

Город, где вместе с «проваренными в чистках как соль» таились истинно верующие, скрытые поклонники Троцкого, адепты Малевича и Татлина, ненавистники Сталина и последние рыцари императорской России. Где ночами вешали на заборах листовки против Финской войны, сочувствовали Англии, объявившей в 1939-м войну Гитлеру, крестили детей, молились за Иоанна Кронштадтского и Ксению Петербуржскую. Вспоминали лихого петербургского Робин Гуда – Леньку Пантелеева, или вольную доколхозную деревенскую жизнь. Где неписаные правила («обычное право») важнее коммунистических проповедей.

Свидетели той потаенной довоенной действительности ушли из жизни, вопросов им не задашь. Историю разномыслия приходится восстанавливать по воспоминаниям, написанным теми, кто дожил до вегетарианского времени, по немногим чудом сохранившимся дневникам, материалам ОГПУ и НКВД, сводкам партийных органов.

Другое дело – время послевоенное, первые его десятилетия. Современники живы, бояться нечего. Поэтому мы начали с истории разномыслия в Ленинграде в сталинское, хрущевское и первые годы брежневского времени: 1944–1968.

Книга «Над вольной Невой. От блокады до „оттепели“» основана на интервью, взятых мной и моими тогдашними соавторами и сотрудниками в бытность директором документальной редакции «Пятого канала» в 2005–2010 годах для цикла передач «Культурный слой», 12-серийного фильма «1956 год. Середина века» и 10-серийного фильма «Опасный Ленинград».

Книга состоит из отдельных главок – очерков, в которых широко используются фрагменты интервью и мемуаров. Жанр хроники характеристики и мнений, появившийся в России благодаря В. Вересаеву с его «Пушкин в жизни» и «Гоголь в жизни».

Использованы фрагменты выходивших в издательстве «БХВ» книг «Без Москвы» («Блокада. Постравматический синдром», «Шпана», «Мальчики из СХШ», «Поэт, тиран, шпион», «Зальцман – король танков», «Разгром филфака», «Ленинградский д'Артаньян»), «22 смерти, 63 версии» («Андрей Жданов»), «Ленинград Довлатова» (соавтор Софья Лурье) и написанной вместе с Ириной Маляровой книги «1956 год. Середина века» (М., «Эксмо», 2007). Все они отредактированы, часть – значительно дополнена.

Кроме того, в книгу вошли отрывки из опубликованных печатно или в Интернете воспоминаний Арсения Березина [1], Андрея Битова [2], Бориса Вайля [3], Татьяны Дервиз [4], Татьяны Никольской [5], Револьта Пименова [6], Валентина Тихоненко [7], Александра Шлепянова [8], Олега Яцкевича [9].

Эта книга – первая часть очерков истории позднего Ленинграда. Сейчас я работаю над следующим периодом в жизни города «над вольной Невой» – 1970–1980-ми, временем застоя и перестройки. Надеюсь, что эта работа тоже выйдет в издательстве «БХВ».

Использованная литература

1. Березин А. Пики-козыри. СПб., 2007.

2. Битов А. Пушкинский Дом. СПб., 1999.

3. Вайль Б. Б. Особо опасный / авт. предисл. К. И. Герстенмайер. Лондон: Overseas Publications Interchange, 1980.

4. Рядом с большой историей: очерки частной жизни XX века / Татьяна Дервиз. – СПб.: Журнал «Звезда», 2011.

5. Никольская Т. Стиляги и стилевики: к истории одной ленинградской субкультуры. URL: https://syg.ma/@stanislava-moghilieva/t-l-nikolskaia-stiliaghi-i-stilieviki-k-istorii-odnoi-lieninghradskoi-subkultury (дата обращения: 12.11.2020).

6. Пименов Р. И. Воспоминания: в 2 т. / Информ-эксперт. группа «Панорама». – М.: Панорама, 1994–1996. – (Документы по истории движения инакомыслящих; вып. 6–7 / ред. сер. Н. Митрохин). 1996. Т. 1–2.

7. ТАРЗАН в своем Отечестве. Интервью Олеси Гук у Валентина Тихоненко // (Пчела #11 (октябрь-ноябрь 1997)) / Тихоненко Валентин Андреевич. URL: https://vk.com/topic-3880729_7052902.

8. Шлепянов А. О стилягах. URL: https://dipart.livejournal.com/45302.html (дата обращения: 12.11.2020).

9. «Невский проспект мы называли Бродвеем!»: как жили ленинградские стиляги? URL: https://news.rambler.ru/other/41070454-nevskiy-prospekt-my-nazyvali-brodveem-kak-zhili-leningradskie-stilyagi/ (дата обращения: 12.11.2020).