Читать книгу Акведук на миллион - Лев Портной - Страница 4

Глава 3

Оглавление

Если бы меня выпороли второй раз, я бы меньше расстроился, чем от разговора с Новосильцевым и князем Чарторыйским. Я и вправду возлагал на визит к Николаю Николаевичу большие надежды: граф Строганов, Новосильцев, граф Кочубей и князь Чарторыйский входили в ближний круг молодого государя. Первые двое были моими друзьями. О, как я желал стать пятым членом «партии молодых людей»!

Сегодня втайне я тешил себя надеждой, что мои сведения станут поводом для представления Александру Павловичу. Я испытывал жгучую обиду каждый раз, когда по окончании приема четверо избранных удалялись во внутренние апартаменты, где их ждал государь, а я уезжал домой в числе прочих приглашенных. И винил в первую очередь своих друзей. Неужели они не могли замолвить обо мне словечко?!

Сами же твердили: ни почестей, ни наград, – ничего для себя лично! Так отчего же ревновали тогда и столь тщательно оберегали свои привилегии? Ведь и я не хотел ничего для себя лично, только служить царю и Отечеству! Но я чувствовал: доступ к его величеству – уже сам по себе такая привилегия, что все остальные награды и почести меркли в сравнении. И стыдно признать, но каждый из четверки избранных втайне жаждал остаться единственным.

Друзья не раз обещали, что поговорят обо мне с Александром. Я с нетерпением ждал, но представление все время откладывалось, давались туманные объяснения: государь-де с осторожностью относится к новым лицам, даже с подозрительностью, нужно выждать еще немного.

Но красноречивые взгляды, коими в конце разговора обменялись Новосильцев и князь Чарторыйский, говорили о том, что я наивно стучался в наглухо закрытые двери и просил их открыть тех, кто в ответ с еще большим усердием укреплял запоры.

Недавнее письмо графа Семена обнадежило меня. Посол в Лондоне считал Англию естественным союзником России и все свои силы направлял на укрепление связей между государствами. Он питал ко мне самые теплые чувства, полагая, что именно я сыграл решающую роль в предотвращении военного конфликта между Англией и Россией в прошлом году. Поддержка графа Воронцова, без сомнения, обеспечила бы мне блестящую карьеру.

Вот почему я не решился задать Новосильцеву вопрос о двадцать восьмом октября. Семен Романович и Николай Николаевич состояли в переписке и по служебной надобности, и как друзья. Граф Воронцов написал мне, что будет в России на «известном торжестве», не сообщив подробностей, что это за торжество. Но наверняка он обсуждал свою поездку в письмах с Новосильцевым. Прояви я теперь свою осведомленность, Николай Николаевич поймет, что я рассчитываю на протекцию графа Семена.

Мои невеселые размышления прервал камердинер мосье Каню. Он зевнул, хлопнул себя рукою по губам, потер ладонью подбородок, встрепенулся, разгладил усы и, будто спросонок вспомнив о чем-то важном, спросил со своим неповторимым раскатистым картавым «р»:

– Не желаете-с, сударь, жареных дроздов-с отведать?

– Дроздов так дроздов, – согласился я и, вытащив из кармана кофейную пару, приказал Жану: – На вот, помой, вытри и поставь в шкап под стекло. И смотри, поаккуратнее мне! Веджвуд, между прочим. Английский король из такой же пьет!

Жан взял чашечку с блюдечком, повертел их в руках и поцокал языком, как будто понимал что-нибудь в фарфоре.

– Иди уж! – прикрикнул я.

Французишка скрылся и спустя пару минут подал дичь с картофельным гарниром и рюмкой водки. На золотом подносе я заметил небольшой конверт и спросил:

– А это что?

– Письмо передали вам, сударь, еще с утра-с.

– Так что ж ты молчал, каналья?! – рассердился я.

– А что же спешить? – с невозмутимым видом ответил Жан. – От писем-с этих одни неприятности! Чего еще ждать от них? В хорошем настроении разве-с человек-с будет письма писать?

– Что ты несешь?! – фыркнул я. – Образованный человек, называется! Подай сюда.

– Вы вот водочки-с еще и не выпили-с, а уже письма читать. – Мосье покачал головой.

Я вытер руки салфеткой, взял сложенный вчетверо листок, скрепленный сургучом, и поднес к лицу. От бумаги исходил тонкий запах духов. Я сломал печать. Две короткие строчки, написанные женской рукою, заставили трепетать мое сердце.

«Мой милый друг! Надеюсь увидеть вас нынче же вечером!» В нижнем левом углу стояла подпись – «L’Autruchienne»[11].

– Австриячка! – воскликнул я и выскочил из-за стола, едва не опрокинув дроздов.

Я схватил рюмку с подноса, единым духом осушил ее и прошелся по комнате, будучи не в силах усидеть на месте, – так прочитанное обрадовало меня. Письмо написала Мария Антоновна. Однажды я заметил, что ее имя созвучно имени казненной Марии-Антуанетты. «Надеюсь, моя судьба сложится не так трагично, как судьба L’Autrichienne»[12], – сказала княжна Нарышкина.

– Это не австриячка-с! – раздался голос мосье Каню.

Каналья имел наглость заглянуть в письмо!

– Что значит – «не австриячка»?! – возмутился я.

– То и значит-с, – буркнул французишка. – Письмо подписала какая-то сука-страус, а не австриячка-с!

– Жан, что ты несешь! Еще какую-то суку-страуса выдумал?!

– Австриячка-с пишется «L’Autrichienne», – возразил Жан. – А здесь написано «L’Autruchienne».

Я заглянул в письмо: Жан оказался прав.

– Впору шампанское пить, дружище, – улыбнулся я.

Конечно! Княжна подписала письмо этим прозвищем, заменив одну букву, отчего «австриячка» превратилась в «суку-страуса». Намеренная ошибка подсказывала, чтобы я был смелее и настойчивее в своих устремлениях.

– Вот что, дружище, – велел я камердинеру, – ступай и проследи, чтобы к вечеру привели в порядок парадный мундир. И еще. Где чашечка?

– Сей момент определю в сервант-с, – ответил Жан.

– Возьми бутылку вина, самую лучшую, – велел я. – И пошли в дом графа Строганова Александра Сергеевича. С запиской: «Его высокопревосходительству Николаю Николаевичу Новосильцеву». А к вечеру приготовь карету, на бал поеду…

– А я? – жалким голосом протянул Жан.

– А ты повезешь! – рявкнул я.

– Сударь, возьмите извозчика-с, – взмолился французишка.

– Ты и будешь извозчиком! – отрезал я.


Я прибыл в «Новые Афины»[13] с большим опозданием. И сделал это нарочно, чтобы проучить княжну Нарышкину. Скинул верхнюю одежду лакею, повернулся к лестнице и увидел… Михаила Федотовича Каменского. Военный губернатор стоял боком ко мне и меня не замечал.

«Вот совпадение! – подумал я. – Дойдет до того, что прав окажется Николай Николаевич, я еще и на свадьбу фельдмаршала приглашу!»

Едва я припомнил слова Новосильцева, как и он появился собственной персоной. Я открыл рот, чтобы поприветствовать старого друга, но вовремя умолк. Не заметив меня, Николай Николаевич подошел к Михаилу Федотовичу, взял того под локоть и повел вверх. Они поднимались по лестнице, о чем-то переговариваясь. Злость закипела во мне. Новосильцев решил выведать у военного губернатора сведения о заговоре, а меня и не подумал посвятить в свои планы!

Вот, значит, как! Ни почестей себе, ни наград, только заслугу в глазах императора. Завидный товар! Товар из тех, что в любой момент оборачиваются в такие почести и награды, какие за всю жизнь не скопишь бескорыстной службой!

Хотелось плюнуть на все, развернуться и бежать подальше от этого собрания. И только маленькая надушенная записка, что лежала в кармане, удержала меня. А когда я увидел княжну в обманчиво-простеньком платье из белого крепа, украшенного голубыми незабудками, то решил попросту махнуть рукой на все остальное. Я приложился к ее запястью, а она шепнула:

– Вы, граф, проказник.

– Не знаю, как это получилось, – горестно вздохнул я.

– Вы пропустили все танцы! И польский, и греческий – все, все пропустили.

– Но на последний танец я все же успел… – начал я.

И тут рядом с нами появился граф Каменский. Михаил Федотович приложился к ручке Марии Антоновны слюнявыми губами и проворковал:

– Вы моя пара! Вы обещали!

– Как я могу отказать распорядителю бала? – рассмеялась княжна и бросила на меня лукавый взгляд: – Нужно было не опаздывать.

Граф Каменский заметил меня и с изумлением вскинул брови. Губы его презрительно дрогнули.

– Вы тут, – выдавил он.

– Кажется, мы незнакомы, – холодно ответил я.

Он прищурился, видимо припомнив, что во время экзекуции надо мной держался так, чтобы я его не разглядел. Я улыбнулся, глядя на фельдмаршала в упор. Неожиданно он усмехнулся и сказал:

– Ну, я-то не последний человек в России, меня весь Петербург знает!

– Что, так часто выступаете распорядителем балов? – невинно спросил я.

Михаил Федотович фыркнул и отвернулся к княжне Нарышкиной. А она неожиданно сделала шаг ко мне и приколола к мундиру бумажную розу.

– Пусть эта роза станет вашей наградой, и вам обязательно повезет, – пропела она и с нарочитой строгостью добавила: – Но смотрите не увлекайтесь!

Она одарила меня обворожительной улыбкой. Громыхнула музыка. Граф Каменский обхватил княжну за талию, и они закружились в вальсе. Пары двинулись следом одна за другой. Грудь каждого кавалера украшал какой-нибудь бумажный цветок. Вот мимо меня скользнула последняя пара, и в эту секунду передо мною появилась незнакомая девушка в платье из белого муслина, с розовой шалью и золотистым веером. Иссиня-черные тирбушоны[14] придавали ее ангельскому личику демоническое обаяние.

– У вас орден того же цвета, что моя шаль, – сообщила она по-французски.

Я подхватил ее, и мы завальсировали по залу замыкающими.

– Я почти никого здесь не знаю, – сообщила Розовая Шаль. – Пожалуйста, не отлучайтесь от меня.

Я не нашелся, что ответить. Инициатива барышни обескураживала. Но, получив от княжны розовый цветок, я должен был найти свою пару, а не стоять истуканом. А теперь под правой ладонью теплело столь упругое девичье тело, что хотелось сподвигнуть его обладательницу на более смелые поступки, а главное – выкинуть из головы слова княжны. «Смотрите не увлекайтесь!» – предупреждала она.

На второй фигуре раскрылся замысел Нарышкиной. Танцующие разбились по четверкам, и партнерами нашей пары стала пара распорядителя и хозяйки дома. Губы фельдмаршала побелели от негодования, но он добросовестно исполнял взятую на себя роль. Мы замерли друг против друга. Я смотрел на княжну Нарышкину, – ее глаза восторженно блестели. Полагаю, озорной огонь в моих глазах Мария Антоновна принимала за ответный манифестасиён[15]. На самом деле я злорадствовал, воображая чувства графа Каменского. Фельдмаршал застыл, уставившись на Розовую Шаль. Наверняка он не замечал ее прелестей, а мечтал о том, как выпорет меня еще раз.

Поддавшись любопытству, я взглянул на Михаила Федотовича и… весьма удивился: он был похож на кота, заметившего, как мышь упала в банку со сметаной.

Вновь заиграла музыка. Дамы сделали легкий книксен взмахнули веерами, двинулись в центр, взялись за руки и закружились на месте. Мы с графом Каменским пошли против часовой стрелки. Я не спускал с него глаз, но зловредный фельдмаршал с приторной улыбочкой следил за танцем наших избранниц, делая вид, что не замечает моего пристального взгляда.

Мы описали полукруг и вновь соединились – каждый со своей дамой. Нарышкина улыбнулась мне. Блеск ее глаз, обнаженные плечи, грациозные движения, – вся она вдохновляла на безрассудные поступки. Она закружилась в танце с графом Каменским, а я с Розовой Шалью.

Выполнив пять оборотов, мы замерли друг против друга, а через мгновение граф Каменский и Розовая Шаль двинулись к центру, я же с княжной остался на месте. Нарышкина не спускала с меня дразнящего взгляда, фельдмаршал воротил от меня нос, а мою избранницу пожирал глазами. Ее ответный взгляд поднял во мне бурю ревности: Розовая Шаль выглядела зачарованной мышкой, которая нарочно извалялась в сметане, чтобы доставить коту удовольствие.

Они сделали несколько кругов и разошлись. Теперь кавалеры стояли по одну сторону, дамы – по другую. Мария Антоновна что-то шепнула Розовой Шали, та бросила на меня быстрый взгляд и улыбнулась. Сердце мое затрепетало от гнева, а еще граф Каменский соприкасался со мною рукавами…

– Правый па-де-галоп[16], – вполголоса скомандовал он.

И мы боком-боком оттанцевали в правую сторону.

– Папенька с маменькой, – процедил я, – в детстве часто меня пороли…

Мы сделали па-де-галоп влево, и я двинулся вперед навстречу княжне.

– Я ждала вас вчера. Вы меня обманули, негодный мальчишка, – проворковала она, пока мы кружились.

Я вернулся к Розовой Шали, а Нарышкина к фельдмаршалу. Он насупился, вероятно, гадая, к чему это я упомянул о суровых методах воспитания.

– Не правда ли, княжна очень мила? – успела промолвить Розовая Шаль.

Кавалеры и дамы вновь оказались друг против друга, последовал новый па-де-галоп.

– Вы же не в обиде на них, – услышал я голос фельдмаршала.

Затем он выдвинулся навстречу Розовой Шали, они сделали круг, и пары заняли исходное положение.

– Княжна и впрямь очень мила, – согласился я и спросил: – А фельдмаршал? Вы и его находите милым?

Розовая Шаль ответить не успела – соединилась с Нарышкиной в центре, и они закружились. Кавалеры затанцевали по кругу, взявши за руку чужую даму.

– Вы же сами прогнали меня, – напомнил я княжне.

И мы разлетелись для следующего па-де-галопа.

– Нет-нет, конечно, я не в обиде! Меня пороли в воспитательных целях, – сказал я фельдмаршалу.

– Фельдмаршал вам чем-то не угодил? – спросила Розовая Шаль.

– А вы все приняли за чистую монету! – горячо прошептала княжна Нарышкина.

– Хорошо воспитать ребенка в высшей степени благородная миссия, – поведал мне граф Каменский.

– Вы смотрите на него так, будто вас связывает какая-то тайна, – ответил я Розовой Шали.

А через мгновение уже Нарышкиной:

– Вы были чересчур убедительны.

Затем фельдмаршалу:

– Вы смотрите на меня так, словно хотите убедиться, что порка пошла мне на пользу.

– Вы не любите тайн? – спросила меня Розовая Шаль.

– Вы же помните, притащился этот старый дурень, – прошептала княжна, едва заметно кивнув на Михаила Федотовича.

– Вы сомневаетесь в пользе телесных наказаний? – издевательским тоном поинтересовался фельдмаршал.

– Не люблю, особенно – чужие, – буркнул я Розовой Шали.

И попенял Нарышкиной:

– Да. Но вы велели идти прочь обоим!

Затем ответил графу Каменскому:

– Что вы! После каждой порки я стремлюсь к новым подвигам!

– Вы лукавите, – блеснула глазами Розовая Шаль.

– Чтобы соглядатаи Каменского видели, как вы ушли! – объяснила Нарышкина.

– И много ли подвигов вы совершили? – с сарказмом спросил фельдмаршал.

– Меня забавляют сцены из жизни, – сказал я Розовой Шали.

– Отчего же не предупредили?! – гневно спросил Нарышкину.

– Уверен, главные подвиги еще впереди! – бодро отрапортовал графу Каменскому.

– Должно быть, вы баловень судьбы, – снисходительно промолвила Розовая Шаль.

– Он же стоял за дверью! Я надеялась, вы догадаетесь! – с возмущением прошептала Нарышкина.

– Грудь в крестах, а зад в синяках, – усмехнулся фельдмаршал.

– Грех жаловаться, – сказал я Розовой Шали.

– Простите, ангел мой! Надеюсь, впредь вас не разочарую! – заверил Нарышкину.

Я не успел ответить графу Каменскому: музыка смолкла, и пары застыли друг против друга.

– Судьба и впрямь благосклонна к вам, – промолвила Розовая Шаль.

– Что ж, оставим танцы молодым! – вдруг воскликнул Михаил Федотович, повернулся к соседней паре и сказал кавалеру. – Григорьев, будьте так любезны, извольте принять на себя обязанности распорядителя.

Фельдмаршал взял под руку княжну Нарышкину, и они отошли в сторону. Мария Антоновна взглядом подала мне знак, чтоб я оставался с Розовой Шалью.

– Следующая фигура – «Рыбки»! – объявил новый распорядитель.

– Закидывайте удочку самым последним! – велела Розовая Шаль.

– Как прикажете, – согласился я.

– Так нужно, – безапелляционным тоном заявила барышня.

Я отыскал глазами Марию Антоновну. Фельдмаршал оставил ее, и она разговаривала с Дмитрием Владимировичем Нарышкиным. Сторонний наблюдатель ни за что не подумал бы, что говорит муж с женою. Они выглядели, как два устроителя карнавала, обсуждающие, все ли хорошо или что-то идет не так. Глаза мужа безучастно скользили по декольте. Ревновать Марию Антоновну можно было к кому угодно, только не к законному супругу.

Вдруг я заметил князя Адама. Он рассказывал что-то смешное в кругу офицеров, явно стараясь снискать симпатию у графа Каменского – военный губернатор был в числе слушателей.

– Друзья называются, – процедил я сквозь зубы.

– Вы делаете мне больно! – напряженным голосом произнесла барышня.

Я обнаружил, что сжимаю ручку Розовой Шали. Она обратила на меня черные выразительные глаза, и я вновь вспомнил слова Нарышкиной «Смотрите, не увлекайтесь!». Я несколько смутился, и мой взор остановился на полуоткрытых пухленьких губках. Мелькнула мысль: сделать вид, что не расслышал наказа Марии Антоновны.

Я вздохнул, снова нашел среди разряженных гостей княжну Нарышкину и, мучаясь учащенным сердцебиением, старался любоваться ее изящной шейкой и белоснежными, открытыми для всеобщего обозрения плечами.

– Граф! – Ко мне подошел князь Чарторыйский. – Как твои раны?

– Уже забыл о них, – слукавил я.

– Представишь нас? – Он указал глазами на Розовую Шаль.

Я испугался, что Чарторыйский, узнавший с утра о моем амуре с Нарышкиной, начнет ухаживать за дамой в розовой шали, и сказал:

– Моя избранница неразговорчива.

Князь Адам с удивлением дернул плечами, весело подмигнул мне и заметил:

– Пожалуй, это бесценное качество. Что ж, не буду мешать. Счастливого безмолвия!

Он хотел отойти, но натолкнулся на графа Каменского.

– Вы знакомы? – спросил фельдмаршал князя Адама.

– Ваше сиятельство, это граф Воленский Андрей Васильевич, кавалер ордена Святой Анны первой степени, – ответил тот военному губернатору и добавил: – В минувшем году он оказался в команде сэра Нельсона. С гордостью отмечу, ему обязаны мы тем, что английская эскадра громила Копенгаген, а не российский флот.

– Довольно-довольно, ваше сиятельство. – Я поднял руку.

– Граф скромничает, – сказал князь Чарторыйский. – Друзья прозвали его Воленс-Ноленс. Отчасти из-за фамилии, но в большей степени за то, что наш друг вечно попадает в передряги.

Фельдмаршал рассматривал меня с доброжелательным любопытством, покусывая вытянутые стрункой губы.

– Вот, значит, с кем довелось танцевать, – промолвил он.

Я постарался вложить в ответный взгляд максимум презрения, затем поклонился и, взяв под руку Розовую Шаль, сказал:

– Что ж, ваше сиятельство, вы бросили меня на поле боя.

И мы отправились с Розовой Шалью в другой конец, где участники танца готовились разыгрывать новую фигуру. Передвигаясь по периметру зала, мы поравнялись с кружком во главе с Новосильцевым.

– Как?! И вы здесь? – вскинул брови Николай Николаевич.

– А вы только приметили?! – парировал я. – Здесь же творится история!

– Но как же ваше утреннее недомогание? – спросил он.

– На больной заднице долго не усидишь, – сказал я так, чтобы услышали только мы двое, и, стрельнув глазами на барышню, добавил: – Тем паче что история ждет.

Новосильцев хотел что-то ответить, но мы уже удалились.

– Андрей Васильевич! – услышал я знакомый голос.

Обернулся, увидел Михаила Илларионовича Кутузова и… обомлел – за спиной его в зеркале в полный рост отражалась моя спутница. Ее матовые плечи оказались открыты; золотистый поясок, высоко перехватив муслиновую тунику, подчеркивал пышную грудь и смелое декольте; розовая шаль переместилась на талию и, нарочно натянутая свободной рукой, облегала тело так, что сделались чересчур наглядными волнительные изгибы бедер и ягодиц. Барышня больше походила на Афродиту, выходящую из морской пены, чем на гостью придворного вельможи.

Михаил Илларионович что-то говорил, а что – я не уразумел, все мимо ушей пропустил, лишь последние слова генерала от инфантерии уловил.

– Ну, смотрю, тебе не до меня, старика! Правильно, твое дело молодое! Ты заходи в кадетский корпус. Я частенько бываю там, не могу в поместье усидеть. – Он пожал мне руку и похлопал по плечу.

Сгорая от стыда, я последовал дальше за Розовой Шалью. Я оглядывался с мнимым равнодушием, а про себя сердился на княжну Нарышкину за устроенный розыгрыш. Из-за ее прихоти я неприлично повел себя с Михаилом Илларионовичем, который в бытность мою кадетом руководил Сухопутным кадетским корпусом.

Не сдержавшись, я оглянулся, – Кутузова не нашел, зато заметил, что к компании графа Каменского и князя Чарторыйского присоединился хозяин дома, и все они от души смеялись над какими-то – не в мой ли адрес? – остротами. Михаил Федотович уже не жевал губы, а веселился самым естественным образом, глаза его влажно блестели, он держал Дмитрия Львовича под локоть и смотрел на него с умилением.

Вдруг я поймал себя на мысли, что военный губернатор гармонично смотрится в этой компании, и понял, как нелепо прозвучала бы моя жалоба на Михаила Федотовича, случись докладывать о его выходках государю. Царь потребовал бы от фельдмаршала объяснений, а тот поведал, как заметил на Караванной неизвестного, пробиравшегося через черный ход к княжне Нарышкиной. «Да-да, ваше величество, именно к Марии Антоновне…»

Да государь, пожалуй, еще и наградит фельдмаршала за то, что наказал нечестивца, не придавая дело огласке!


Дверь в конце зала перегородили ширмой, за которой спрятались дамы. Лакеи раздали кавалерам удочки, и те выстроились в очередь. Памятуя наказ Розовой Шали, я встал последним.

Первым «удил» новый распорядитель по фамилии Григорьев. Он закинул удочку за ширму, оттуда донесся женский смех, и выбежала ухватившая его наживку баронесса Мако. Заиграла музыка, и Григорьев с дамой пустились в пляс. Остальные кавалеры по очереди забрасывали свои удочки и со смехом отправлялись танцевать с наугад пойманными «рыбками».

Я волновался, что Розовая Шаль по ошибке схватится за чужую удочку и достанется другому кавалеру. Каждый раз с замиранием сердца следил я за тем, кто выскочит из-за ширмы. Розовая Шаль так и не появилась. Наступила моя очередь, и я знал, что она осталась за ширмой одна.

Я закинул удочку, леса сразу же натянулась. Но Розовая Шаль не выбежала. Вместо этого она тянула за лесу так, чтобы провести меня до края ширмы. Я растерялся, оставшись один на виду у любопытных гостей, но девичья рука, ухватив меня за рукав, утянула за собою.

– Идемте, – скомандовала барышня, решительно отворив дверь.

Мы шли через анфиладу комнат, пока не оказались в кабинете перед закрытыми дверями.

– Дальше сами. – Барышня остановилась у открытой двери и кивнула. – Видите портьеры?

Она подтолкнула меня. Я прошел из кабинета в комнату с камином и коллекцией курительных трубок, разложенных под стеклом на специальных столиках. Двинувшись дальше один, я расслабился, дал волю чувствам и тотчас заметил свое отражение в зеркале: а так как чувства мои определялись саднящими ранами на ягодицах, то и выражение лица оказалось соответствующим. Да еще эта глупая удочка!

Мелькнула мысль: «Господи, что я тут делаю?!»

Только что с презрением думал о фельдмаршале, а сам-то чем лучше? Я же мечтал быть представленным государю, стать верным слугой царю и Отечеству! А сам посягаю на самое сокровенное, чем владеет Александр Павлович!

Я развернулся в обратную сторону, но, когда положил ладонь на дверную ручку, раздался лукавый голос:

– Вы не заблудились?

Княжна Нарышкина в легкой сорочке стояла между портьерами. Я неуверенно шагнул к ней, и тут она подбежала ко мне, взяла за руку и повела в опочивальню. Шутка зашла чересчур далеко. Нужно было остановиться! Я прошептал:

– Простите, Мария Антоновна…

Она не дала мне закончить. Ее мягкие губы оказались на вкус сладкими, словно приправленными восточными пряностями. Сорочка легко соскользнула на пол. Обнаженные груди прижались ко мне, – чертов мундир мешал! Я отбросил удочку. И в четыре руки мы быстро расправились с моей одеждой. Княгиня увлекла меня на широкую кровать под балдахином.

Верный слуга царю… это не в духе времени…

Служить Отечеству – да!

Акведук на миллион

Подняться наверх