Читать книгу Акведук на миллион - Лев Портной - Страница 5

Потом мы лежали на боку друг против друга.

– Странное дело, – промолвила Нарышкина. – Ты находишься при дворе, но держишься особняком…

– В каком смысле?

– Ну… так, словно не ищешь ни чина, ни звания…

– Не ищу.

– Хитер.

– Поверь, Маша, нет здесь никакой хитрости…

– Ждешь, когда фортуна сама тебя найдет.

– Право, я ничего такого не жду.

– Твой друг Поло, – сказала она, – никогда не возымеет успеха в своих начинаниях. Слишком горячая голова. Александр никогда не согласится на резкие меры, он чересчур мягок. Помни об этом. Предлагая государю умеренные решения, постепенные шаги, ты добьешься большего расположения.

– К чему этот разговор? – с наигранным возмущением спросил я.

– Он пьет кофе с доверенными друзьями. Их четверо, – продолжила княжна, пропустив мимо ушей мою реплику. – Но есть одно свободное кресло. Оно обещано Лагарпу, но я поговорю о тебе с Александром, и ты займешь это место по праву. А Лагарп… катился бы в Швейцарию!

– Какое кресло? – промолвил я с досадой, и вдруг меня осенило. – Послушай, ты не напомнишь, что за торжество будет в Москве двадцать восьмого октября?

– Ах, скукотища. – Она очаровательно сморщила носик. – Открытие водопровода.

Водопровод! Heus-Deus! Так что же хотят заговорщики? Отравить воду?

– А ты поедешь в Москву? – спросил я.

Нарышкина приложила указательный палец к моим губам и продолжила:

– И должность товарища министра юстиции пока свободна. На нее твой друг Новосильцев метит…

– Он же уже статс-секретарь, – буркнул я.

А про себя размышлял о том, как поскорее отделаться от обворожительной княжны. Заговорщики вознамерились отравить Москву – ну что еще можно сделать с водопроводом, чтобы Россия содрогнулась от ужаса? Нельзя было терять ни минуты!

– Одно другому не мешает, – продолжила Мария Антоновна. – Но отчего бы тебе не занять это место?

Она вновь принялась целовать меня. Сердце, еще не угомонившееся после любовной схватки и встревоженное ужасными догадками, забилось с новою силой, и я малодушно смирился с поцелуями. Что ж, до открытия водопровода в Москве еще две недели. И я бросился в новую баталию, грозившую равно сладкими и победой и поражением.

Я перевернул княжну на спину, склонился к ней… и вдруг раздался требовательный стук в дверь.

В одно мгновение мы оказались на ногах. Я ринулся за одеждой, но Нарышкина без церемоний вытолкнула меня за дверь голым, а мои вещи, брошенные у входа, поддала ногою. Сгорая от стыда, я склонился за ними, даже не успев разглядеть того, кто стучал. А когда выпрямился, ко мне прильнуло упругое тело, рот оказался в плену настойчивых губ, мою руку властно схватили и закинули за чью-то спину, вторая же моя рука опустилась на податливые ягодицы, и одежда вновь посыпалась на пол. Скрипнули двери, и, скосив глаза мимо иссиня-черных тирбушонов, я увидел изумленные физиономии графа Каменского и князя Чарторыйского.

Розовая Шаль – а это конечно же была она – отпрянула от меня и вскрикнула, словно только сейчас заметила посторонних. Повизгивая и размахивая руками, она заметалась по кабинету, словно не знала, куда лучше спрятаться: за маленькую ширму перед камином или под стол с коллекцией курительных трубок. Я рывком ухватил первую попавшуюся вещь с пола, чтобы хоть как-нибудь прикрыться. Это оказался платок…

Розовая Шаль тем временем юркнула в опочивальню, где осталась княжна Нарышкина, и напоследок громко хлопнула дверью.

– Я же говорил, – сказал князь Адам. – Воленс-Ноленс!

Круглая физиономия графа Каменского сделалась пунцовой. Он смотрел на меня исподлобья тяжелым, ненавидящим взглядом – давеча ворковал с Розовой Шалью, а теперь увидел, что и с этой барышней я его обошел.

– Я не виноват… – вымолвил я. – Как-то так получилось…

– Воленс-Ноленс, – с улыбкой повторил Чарторыйский.

Он взял графа под локоть, тот вышел из злобного оцепенения, и они ретировались в кабинет.

Оставшись один, я поднял руку с платком, чтобы отереть взмокший лоб, но тут вновь заглянул князь Адам. Я быстро прикрыл естество, Чарторыйский воскликнул:

– Какой пассаж! – и скрылся окончательно.

Обессиленный, я плюхнулся в кресло и тут же подпрыгнул, как ужаленный: дали знать о себе саднящие ягодицы.

Наскоро одевшись, я отправился в обратный путь. Из опасения догнать военного губернатора или князя Адама я ступал осторожно и потому неслышно подкрался к комнате, откуда доносился голос Михаила Федотовича.

– Зачем вам это? – спросил он кого-то.

Уверенный, что граф беседует с Чарторыйским, я застыл за углом и обратился в слух. Совесть мучила укорами, но я успокаивал ее тем, что прячусь не из шпионских побуждений, а исключительно из-за нежелания столкнуться с этими господами после случившегося конфуза.

Впрочем, глупо было себя обманывать. Я хотел знать, о чем говорил князь Адам с графом, особенно после того, как нынешним утром узнал от меня об участии военного губернатора в заговоре.

Однако же прозвучавший ответ освободил совесть от угрызений. Я узнал голос второго заговорщика! Вспыхнула надежда, что сейчас их замысел раскроется мне целиком.

– Человек из Москвы приехал. Доносчик. Все дело под угрозу поставил! – донесся тихий голос.

– Вы же говорили, что полностью доверяете своим людям! – рассердился Михаил Федотович.

– В каждой отаре паршивая овца найдется! – так же зло ответил неизвестный. – Но не волнуйтесь, мы его перехватим в доме вашего племянника!

– При чем тут Петруша?! – прошипел Каменский.

– Слушайте! Этот человек искал встречи с министром финансов. Ума не приложу, почему он решил довериться человеку из финансового ведомства, но нам это на руку. Он же – провинция! – не знал, что присутствие-то в доме у Гурьева! Отправился к Алексею Ивановичу. Дворецкий к Васильеву не пустил его, сослался на то, что граф прихворнул, а заодно и просветил, что все министерство в доме у Гурьева. Московит отправился туда. Там, когда узнали, откуда он, сообщили о предстоящей ревизии, и, видимо, московит решил довериться именно назначенному ревизору. Однако ж племянника вашего в присутствии не оказалось, он тоже захворал. Словом, наш предатель отправился искать вашего племянника. Там мы и перехватим его.

– Петрушка живет…

Последние слова военного губернатора я не расслышал: собеседники удалились в другую комнату. Я выглянул из укрытия, но опоздал – они вышли в зал, и разглядеть товарища графа Каменского я не успел.

В гостиной я со скучающим видом принялся переходить от кружка к кружку и прислушиваться к разговорам, в надежде по голосу узнать заговорщика, и вдруг заметил князя Адама. Он со смехом что-то рассказывал Новосильцеву. Увидев меня, Николай Николаевич снисходительно улыбнулся и отвел глаза, словно опасался не сдержаться и расхохотаться в лицо. Кровь ударила мне в виски. Сомнений не было: Чарторыйский разболтал о конфузе с Розовой Шалью.

Что ж, смейтесь-смейтесь, подумал я. Минуту назад я намеревался напомнить им об открытии водопровода, однако теперь твердо решил действовать самостоятельно. Княжна Нарышкина подскажет государю приблизить меня, а я предстану перед ним не с пустой болтовней, но с раскрытым заговором! Эх, только бы успеть за две недели найти заговорщиков и собрать доказательства!

В бальном зале появились княжна Нарышкина и субретка с розовой шалью. Мария Антоновна выглядела столь свежей и невозмутимой, что даже я усомнился: имел ли место наш случай в действительности или только пригрезился мне? А уж стороннему наблюдателю и в голову не пришло бы, что Нарышкина несколько минут назад участвовала в любовной баталии.

– Граф, вы, кажется, так и не познакомились с моей гостьей, – промолвила княжна по-французски.

– Да, случая не представилось, – кивнул я.

Розовая Шаль смотрела на меня испытующим взором. И мне захотелось, чтобы ей оказались любопытны мои чувства после поцелуя, пусть он и случился для отвода подозрений от Марии Антоновны.

– Познакомьтесь, это граф Воленский Андрей. А это графиня де ла Тровайола.

Я приложился губами к протянутой мне ручке и незаметно пожал ее. Но ответного пожатия не последовало. Выпрямившись, я взглянул прямо в лицо графине, – в ее черных глазах плясали бесенята, на губах играла усмешка.

Княжна Нарышкина, оставив нас, присоединилась к кружку во главе с ее мужем.

– Вы смелый человек, Андрэ, – промолвила графиня де ла Тровайола.

– Благодарю, – кивнул я.

– Для друзей я Алессандрина, а Мари зовет меня просто Сандрой, – сказала она, улыбнулась и добавила: – Что ж, еще увидимся.

Повернувшись, она удалилась вслед за княжной Нарышкиной. А я застыл посреди гостиной, окончательно пораженный новой стрелой Купидона. Внутренний голос кричал: не смей! ничего не выйдет! только оскорбишь Нарышкину, а она, между прочим, обещала похлопотать о тебе! Но розовая шаль, перетянув тонкую талию, так подчеркнула пленительные изгибы бедер, и надежда на благоразумие сделалась призрачной.

– Андрей, – окликнул меня князь Адам. – У тебя такой самодовольный вид… Кажется, после нашего ухода ты преуспел!

Чарторыйский пробудил меня. Я давно забыл о цели своих блужданий и бродил, погруженный в фантазии. А прихвостень военного губернатора наверняка уже покинул «Новые Афины» и отправился на розыски неизвестного московского визитера.

– Кто она такая? Как ее зовут? – услышал я голос князя Чарторыйского.

– Кого?

– Как кого? Твою розовую пассию! – воскликнул князь Адам, заглядывая мне в глаза.

– А-а-а, – протянул я, уже забыв, как минуту назад осерчал на него.

В голове еще звучали слова графини: «Для друзей я Алессандрина». Казалось, если повторю ее имя, то сам голос ускользнет из памяти. И я соврал:

– Увы, она так и не представилась. Я же упоминал, – она неразговорчива.

– Надо же, – отозвался Чарторыйский; я гадал о причинах его заискивающего вида, но он и сам объяснился. – Кого тут только не встретишь! Demimonde[17]! И в бордель идти не нужно. Я, как видишь, с Михаилом Федотовичем поговорил. Он скотина, причем изрядная. Но мне, видишь ли, братец, приходится иметь с ним дело. Хлопочу о своих соотечественниках.

– Что ж, в высшей степени благородное дело, – кивнул я. – Простите, князь, я хотел бы откланяться. Все же я переоценил свои силы, мне надобен отдых.

– Конечно-конечно, – согласился он, и мы попрощались.

Я отправился вниз, оделся и вышел на улицу. Поежился от холода. Поднял голову и не увидел, но почувствовал невидимое за непроглядной теменью низкое, давящее небо.

Я перекрестился и прошептал: «Ну что, дружище?! И рад бы присмотреть за нами, а тут не видно ни зги!»

Подъехала моя карета, и я велел ехать на Моховую.

– На Моховую? – взвыл Жан.

В карете я снял мундир и надел заранее приготовленный партикулярный костюм и круглую шляпу. Одежда была чертовски холодной, озноб колотил меня, от дрожи зуб на зуб не попадал. Я с трудом поборол желание бросить самодеятельные розыски, вернуться домой, тяпнуть водочки из запотевшего стакана и забраться под теплые одеяла.

Князь Чарторыйский и Новосильцев вели свою игру. Но у меня оставались определенные преимущества: я не сказал им о Рябченко, упомянул о прозвище Длинный, но умолчал о прозвище Бульдог, каким заговорщики именовали своего патрона. А главным козырем стали сведения, полученные от княжны Нарышкиной. Водопровод! Козни заговорщиков связаны с открытием водопровода! Меня терзали противоречивые чувства: хотелось, чтобы княжна скорее замолвила за меня словечко, но с другой стороны, я должен был успеть раскрыть заговор, узнать, какое преступление и в чьих интересах замыслили злодеи. И сделать это до двадцать восьмого числа – потом будет поздно! Потом из героя, предотвратившего злодеяние, я превращусь в преступника, скрывавшего важные сведения!

Пришла шальная мысль: проникнуть в дом графа Каменского, захватить его врасплох и силой вытрясти признания! Но я понимал, что подобная затея обречена на провал. В доме Михаила Федотовича много прислуги, одному с нею не справиться. И потом, военный губернатор непременно вывернется – мои слова объявит клеветой, местью за то, что накануне наказал меня.

Я должен добыть доказательства готовящегося преступления! Друг военного губернатора испугался приезда из Москвы неизвестного, искавшего аудиенции у министра финансов, значит, какие-то сведения стали известны кому-то, кто спешил донести на заговорщиков. Но почему министру финансов? Бог весть! Может, нити заговора тянутся высоко вверх, а министр финансов – единственный, о ком достоверно известно, что он в заговоре не участвует? Но если так, отчего московский гость, не получив аудиенции у графа Васильева, без колебаний отправился к товарищу министра, а затем и к незнакомому ревизору?.. Как бы то ни было, а я должен был найти посланника из Первопрестольной прежде, чем до него доберутся злодеи.

В столь ранние часы на Моховой не горел ни один фонарь, низкие постройки зловеще выступали из темноты, под колесами чавкала грязь, хрустели прихваченные первыми заморозками лужи. Я заметил тусклый свет в окнах углового дома.

– Что там? – спросил я Жана.

– Кабак какой-то, – откликнулся тот.

– Останови там.

– Сударь, зачем? Неужели-с вам жизнь не дорога-с?! – заныл французишка.

– Что же ты, неужто боязно? – подзадорил я каналью.

– Страшно-с, – без тени смущения признался он.

– Ладно уж. Отвези мундир домой и жди там! Без тебя управлюсь.

Я сошел. Щелкнул кнут, карета растворилась в темноте, а я толкнул тяжелую дверь.

Внутри горели сальные свечи. Скудный свет еле-еле освещал помещение. Лицом к дверям на табурете спал с разинутым ртом половой. Он откинул назад голову, упершись затылком в буфет. Несколько подгулявших завсегдатаев храпели на лавках. Я сел у грязного окошка, намереваясь дождаться, когда рассветет или появятся дворники. На столе валялись «Санкт-Петербургские ведомости». Не знаю, кто из пьянчужек интересовался новостями, но газету он оставил весьма кстати. Я взял ее, поднес поближе к подсвечнику, пробежал глазами страницу и наткнулся на любопытное сообщение:

«Профессор Черни честь имеет уведомить почтенную публику, что он воздушное свое путешествие с аэростатическою машиною назначил 16 числа сего октября месяца; поднятие воздушного шара на воздух последует в саду 1-го Шляхетного корпуса».

Новость подействовала на меня самым благотворным образом. «Никуда не денется Россия от прогресса, – подумал я. – Наступит новое время, а самодуров поганой метлою выметем!»

Усталость сковала меня, голова сделалась тяжелой, и никакие мысли – даже самые радужные – в ней не умещались. Я опустил руки на стол, пристроился на них правой щекою и провалился в неуютный, тревожный сон.

Разбудил меня половой.

– Эй, сударь, вы часом не сдохли?! – раздался противный голос над самым ухом.

Я приподнял голову и простонал:

– Где это я?

– Питейное заведение Головцына, – ответил отрок.

Теперь болел не зад, а шея. Я стал растирать затекшие руки, попытался покрутить головой и понял, что в ближайшие день-два придется поворачиваться всем корпусом.

– Что ж ты раньше-то не растолкал меня, – попрекнул я.

За окном рассвело. Повалил хлопьями снег, первый в этом году. Выходило, что дело свое я проворонил. Если Петруша Рябченко выздоровел, так, поди, уже несколько часов трудился в своем присутствии.

– Может, выпьете? – спросил половой.

– Выпью, – согласился я.

– С утра пить нехорошо, – буркнул кто-то за соседним столом.

Я бросил быстрый взгляд – там сидел человек в шубе, и голова его возвышалась над пышным овчинным воротником. Тонкий нос с горбинкой и круглые очки делали его похожим на птицу, что, нахохлившись, бережет тепло своего тельца.

Рядом на скамье подле мисочки с молочком пригрелся черный пушистый комок. Правой рукой господин почесывал котенка за ушками.

– Так я чай собираюсь пить, – пояснил я.

– Чай? – переспросил половой и бросил неприязненный взгляд на господина в шубе.

– Чай – это хорошо, – ответил тот.

Он взглянул на меня поверх очков. Глаза умные, добрые. «Должно быть, лекарь, – подумал я. – Наверное, его газета и попалась мне ночью». Неизвестно, отчего с раннего утра этот господин маялся в кабаке, вперив взор в мутное окно. В другое время я бы представился и, пожалуй, осведомился, могу ли помочь чем-нибудь. Но тут своих дел хватало.

Мальчишка принес чашку. Я чуть пригубил обжигающего чаю, бросил на стол монету и вышел на улицу.

На другой стороне бродил субъект в черном полушубке, явно поджидал кого-то. Он посмотрел на меня с надеждой, но не узнал во мне нужного человека, и его цепкий взгляд потух.

Из парадного вышел бородатый мужичок в рабочем фартуке и с бляхой. Он потянулся, раскинув несообразно огромные руки, шумно зевнул и по-хозяйски огляделся.

– Эй, любезный! – позвал я.

– Чего тебе, сударь? – откликнулся он.

– Ты дворник?

– Нешто не видно?

Я прошлепал по осенней грязи.

– Вот что, любезный, я ищу старого друга, Петрушу Рябченко. Слыхал о таком?

Дворник крякнул, взглянул на меня с подозрением, почесал затылок и спросил:

– А зачем он тебе надобен?

– Надобен по срочному делу, – заявил я и сунул пятак ему в лапищу. – Вижу, знаешь Петрушу…

Мужичок спрятал монету, оглянулся воровато сперва на господина в черном полушубке, а затем на кабак, словно опасался, что монету у него отнимет либо этот незнакомец, либо кто-то вывалившийся из питейного заведения. К слову сказать, и Черный Полушубок поглядывал на нас настороженно.

– Пойдем-ка, мил-человек, – буркнул дворник.

Мы прошли вдоль стены и за углом остановились.

– Так он в ентом доме-то и живет, – сообщил мужичок. – Тутова в наем осемь покоев сдается, он энти и занимает. Вона его окна. Токмо щас ево нет…

– Ясное дело. Присутственные часы, – кивнул я.

– Да не-е, – протянул мужичок. – Он еще со вчерашнего не воротился, загулял, знамо дело…

– Вот как!

Во мне закипела злость. Племянник военного губернатора должен находиться на службе, а он всю ночь гулял. Вот, значит, какая хворь его одолела! И этому человеку визитер из Москвы собирался доверить свои тайны!

Я вспомнил господина в черном полушубке, гулявшего у парадного. Наверняка он-то и был посланцем из Первопрестольной.

– Послушай-ка, любезный, а тот человек, – я кивнул на угол дома, – часом не Петрушу ли поджидает?

Физиономия у дворника приобрела плаксивое выражение, он ударил правым кулаком в левую ладонь и отчаянно вскрикнул:

– Эх! – и с досадой добавил: – Ждет он ево, ждет. Так ведь просил не сказывать никому!

– А ты и не говорил. Я же сам догадался, – утешил я мужичка и отправился за угол.

Господин в черном полушубке удалялся. Поравнявшись с соседним домом, он развернулся и двинулся мне навстречу. Набредая на участки улицы посуше, он останавливался, топал на месте, согревая ноги, и шел дальше. Четкий шаг и выправка выдавали военного. По виду он был лет на десять старше меня.

Заметив мое приближение, он замер и как-то весь подобрался, словно решал: пуститься ли ему наутек или кинуться на меня с кулаками. Я улыбнулся и слегка развел руки, показывая исключительно добрые намерения.

– Милостивый государь! – окликнул я его. – Вы, должно быть, поджидаете господина Рябченко?

Незнакомец оживился, просиял, словно увидел, что долгое мытарство близится к завершению, в следующее мгновение вперил в меня сосредоточенный взгляд и, сунув руку под полушубок, двинулся ко мне.

– Вы же из Москвы приехали? – спросил я.

Мой вопрос смутил незнакомца. Он остановился, замялся в нерешительности и не спеша высвободил руку из-под полушубка. Я догадался: за пазухой он прятал бумаги и хотел поскорее передать их, верно, приняв меня за господина Рябченко. Я чуть было по лбу не хлопнул себя от досады, что не додумался разыграть из себя племянника военного губернатора.

– Вы не Рябченко.

– Нет, – признался я, а дальше соврал: – Имею честь служить вместе с ним. Мы друзья.

Оглянувшись, я заметил наблюдавшего за нами дворника и незаметно погрозил ему кулаком, чтобы не приближался и случайно не выдал меня.

Я рассчитывал расположить к себе гостя из Москвы. Глядишь, он и выложит, с чем пожаловал, не дожидаясь загулявшего Петруши.

– Может, зайдем к Головцыну, – я кивнул на кабак. – Заведение не ахти, но люди там добрые. Отогреемся.

– Нет уж, я тут обожду, – недовольно буркнул господин в черном полушубке.

– Замерзнем же! – разочарованно воскликнул я, поняв, что завоевать доверие этого человека будет непросто.

Вдруг послышался топот. Из-за угла появилась коляска, запряженная парой лошадей, и, брызгая грязным снегом, подкатила к дому. Дворник с радостным гиканьем побежал к экипажу.

– Вот и он! Вот и он! – кричал мужичок.

Моих лет господин вывалился из кареты и, если бы мы не подоспели, растянулся б посреди улицы. Я взял его под левую руку, а господин в черном полушубке под правую.

– Петр Ардалионович! Петр Ардалионович! Кормилец ты наш! – с льстивыми ужимками причитал дворник.

– А-а-а, пороть тебя некому! – крикнул в лицо ему Рябченко.

Господин в черном полушубке кивнул мне, и по этому сигналу мы попытались сдвинуть пьяного Петрушу к дому. Он разразился скрипучим смехом и оттолкнул нас. Несколько секунд постоял, пошатываясь, пошарил в карманах и бросил несколько монет под ноги дворнику. Тот, рассыпаясь в благодарностях, кинулся подбирать деньги из грязи. Рябченко зашагал в парадное. Мы с господином в черном полушубке переглянулись, я развел руками – дескать, и так бывает, – и, не сговариваясь, мы отправились следом за племянником военного губернатора.

В сенях Рябченко, подвывая от животного удовольствия, справил малую нужду и отправился в жилые помещения. Осыпаемый проклятьями соседей, он пересек весь дом и в угловой комнатушке, не снимая грязной шинели, повалился на кровать.

Мы с московским гостем вновь переглянулись и присели – я на краешек колченогого стула, заваленного одеждой, а незнакомец на сундук. Он снял шапку и то мял ее, то укладывал на колени и опускал сверху сцепленные руки. Незнакомец, очевидно, понял, что Рябченко не тот человек, которому можно довериться, и ломал голову над тем, к кому теперь идти со своей бедой.

– Эх, Петя, Петя, – вздохнул я. – Погубит ведь себя! Как быть? Уж как только не исхитряюсь, чтобы удержать его! А вот чуть не доглядел – и все!

Господин в полушубке посмотрел на меня так, словно я напрасно отнимал у него время. Но я не сдавался. Слегка подавшись к нему, я с чувством продолжил:

– Признаться, мне частенько и работу за него выполнять приходится. А как же? Товарища выручай! Вот и теперь! Его в Москву командируют, так и я обязательно с ним.

Господин в черном полушубке медленно повернулся в мою сторону и поднял руку, показав жестом, что его больше занимают звуки за дверью, чем наш разговор. Я спохватился, что мы до сих пор не познакомились.

– Простите мою назойливость! Прошу извинить меня, я и представиться забыл! Андрей Васильевич. – Я поднялся со стула и поклонился.

Человек в полушубке ответить не успел. Распахнулась дверь, и появилась женщина в пестром платке.

– Петр Ардалионович! Петр Ардалионович! Вас тут спрашивают! Из Москвы человек, со вчерашнего вечера ждет!

Господин в полушубке сорвался с сундука и, отпихнув женщину, выскочил из комнаты. Я бросился за ним, но столкнулся с дамой, повалился вместе с нею и потерял драгоценные секунды. Она визжала и брыкалась, я перебрался через нее, поднялся на ноги и налетел на представительного мужчину с намыленной физиономией, выскочившего на шум.

– Что случилось? Опять свинарник у Рябченко?! – возмутился он, и клочья мыльной пены полетели мне в лицо.

– Отойдите! – рявкнул я.

Он занес надо мною ручищу, я поднырнул под его локоть и увидел… На полу в предсмертных муках корчился тот самый господин, что поил котенка молочком в кабаке. А субъект, коего я принял за московского гостя, вытащил кипу бумаг из-за отворота шубы умиравшего и выбежал вон.

– Стой! Стой! Мерзавец! – выкрикнул я.

Тяжелая рука сдавила мое плечо, едва не свалив на пол.

– Да пустите же! – закричал я, и вновь полетели мыльные брызги. Из комнаты Рябченко доносился женский визг. Я ударил Петрушкиного соседа ногою под коленную чашечку, он взвыл и осел. Для верности я добавил ему обеими руками по ушам и кинулся к незнакомцу в шубе. Его глаза уже остановились, на лице застыли недоумение и досада. Нос с горбинкой и расхристанная шуба с овчинным воротом делали его похожим на подбитую птицу. Помочь несчастному было уже нельзя…

Вдруг послышалось жалобное мяукание, из-за пазухи убитого выскочил черный котенок и вскарабкался ко мне на плечо.

Я перешагнул через труп и выскочил на улицу. Господин в черном полушубке запрыгнул в подоспевшую карету. Возница щелкнул кнутом, лошади понеслись, и экипаж скрылся за углом.

Я поскользнулся и упал в грязные хляби. Послышались заполошные вопли:

– Убили! Убили!

Я приподнялся, но меня повалили на землю. Кто-то, изрыгая площадную брань, схватил меня под микитки и рывком поставил на ноги. В лицо вперемешку со снежными хлопьями полетели мыльные клочья с толстой морды Петрушкиного соседа. В сыром и в то же время морозном воздухе казался особенно резким перегар изо рта дворника. Они с деловитой сноровкой скрутили мне руки. Котенок, юркнувший ко мне за пазуху, дрожал, вцепившись в грудь коготочками. Подоспели квартальные надзиратели. Вокруг собралась толпа. Из дома неслись женские крики.

Мимо проезжала карета. Вдруг она остановилась, распахнулась дверца, и женский силуэт прорисовался в снежной пелене. Любопытная барышня, привстав на подножке, смотрела на меня поверх толпы. Я сморгнул снежинки, приставшие к ресницам, и увидел темные, круглые от изумления глаза. Иссиня-черные трибушоны выбивались из-под изящного норкового тока… И я отчаянно закричал:

– Сандра! Сандра! Алессандрина!

Графиня де ла Тровайола вышла из кареты и через толпу пробралась ко мне.

– Господи, мосье Воленский! Что здесь произошло?

– Алессандрина, прошу тебя! Передай старому графу Строганову, что Воленс-Ноленс стал четыре тысячи восемьсот сорок шестым человеком. Запомни: четыре тысячи восемьсот сорок шестым! И еще – возьми котенка! Он сидит у меня за пазухой!

Графиня просунула руки под мою шинель, и даже в эти минуты я затрепетал от прикосновения ее пальчиков. Она забрала котенка. В глазах ее сожаление смешалось с недоумением.

– Что случилось, мосье Воленский? Что случилось? – повторяла она.

– Граф Строганов! Алессандрина, запомните: старый граф Строганов!..