Читать книгу Сезон медуз - Лев Рябчиков - Страница 2

Странные случайности происходили в те дни. И не удивительно, что молодые люди, опросившие почти всё население Вишнёвого переулка, не обратили внимания на неординарное строение, мимо которого равнодушно мог пройти разве что совсем слепой или сильно загулявший прохожий. Бывало, не только горожане, но и жители неотдалённых деревень приходили поглазеть на крышу этого примечательного дома, на его крыльцо и наличники, по-особому раскрашенные самыми немыслимыми красками. Какая причуда водила рукой домовладельца? Ладно бы расписал петухами или подсолнухами, как это делают искусники на Украине, так нет же – ляпнул жёлтой, потом лиловой, потом – чёрт знает, ещё какой; и угадай попробуй, что он хотел изобразить: яичницу на сковородке или солнце в бокале?

И вот этот-то самый приметный в переулке дом самые проницательные следаки не то что проглядели, а как бы по взаимному уговору отводили от него глаза и ни разу в сторону его даже не взглянули. А напрасно. Ждал их там интересный сюрприз, который, полагаем, мог бы перенаправить следствие в другую сторону.

Ах, была такая возможность! Тоненькая нить, за которую могли бы с умом потянуть следственные органы, держал в своих вялых руках Семён Авксентьевич Бравинский – человек непризнанных способностей и могучей непримиримости к недостаткам, но который больше был известен как владелец замечательной собаки по кличке Союз.

В это время он сидел в сенях (просим прощение за употребление столь старомодного слова) у оконца, наблюдал за перемещениями энергичных молодых людей и умирал от желания выяснить, чем они занимаются и что выспрашивают у соседей. Но выйти на улицу Семён Авксентьевич не имел возможности, поскольку был без брюк. Эта весьма существенная деталь туалета была утром выстирана его женой Аннушкой и теперь сушилась на верёвке, протянутой в сенях из угла в угол, на которой он вчера вечером с помощью бельевых скрепок устроил три ленты фотографической плёнки, запечатлевшие события, привлёкшие его внимание в последние несколько недель. Очень бы заинтересовала старшего следователя Александра Михайловича Лысухина одна из них, в особенности три её последних кадра, сделанные не далее, как вчера. Но об этом после, после!.. Потому как пересказ любой истории лучше всего начинать с её утра, которое, без всякого сомнения, всегда мудренее вечера, да и предшествующего ему полудня.

Душно почивать июльским утром в доме, где закрыты все окна и накрепко заперты двери. На рассвете было сброшено на пол одеяло, но и это действие не спасло молодое тело от духоты. И задолго до того, как искусственный петух – будильник – прокукарекал бы на полке подле кровати, поднялась Аннушка и, шлёпая босыми ногами по тёплому полу, проследовала в ванную. Скинув ночную рубашку, она уже было встала под душ, но передумала. Поставила на скамеечку таз с брюками мужа, пострадавшими вчера во время его вечерней прогулки не ведомо где и на ночь замоченными со стиральным порошком. Крепкими своими руками Аннушка в два счёта выстирала их, прополоскала и выжала. Посмотрев, отошли ли пятна, отнесла брюки в сени и повесила сушиться. Быстро вернулась, накрыла волосы резиновой шапочкой и опять встала под душ. Чуть тёплой водой смыла с себя надоевшую духоту…

«Теперь надо торопиться», – сама себе сказала Аннушка и побежала на кухню. Грохнула там на газовую плиту чайник. Когда начала насыпать в любимую чашку с розочками растворимый кофе, в спаленке её закукарекал будильник. «Вот же дурочка, – встрепенулась Аннушка, – это же я забыла его выключить». Но поздно было исправлять ошибку. Из самой отдалённой комнаты послышался сонный, почти мальчишеский голос: – Аня-я!

– Чего тебе не спится? – отозвалась Аннушка.

– Иди ко мне, Аня.

– Неймётся тебе по утрам, а я из-за этого на работу опаздываю. С вечера приставай…

– Полюбовникам так своим отвечай, а не мне…

– Ладно, занудил. Мне не жалко. Только побыстрей, а то у нас за опоздания сильно ругают.

Освободившись, Аннушка опять, но ненадолго, зашла в ванную, после чего села за стол пить кофе и красить ресницы, которые и без того были черны и пушисты. В круглом зеркальце на ножках, стоящем перед ней, отразилось личико не то что молодое, а совсем девчоночье, с глазами круглыми и карими, с привздёрнутым носом. «Никто не верит, что мне двадцать шесть и я уже в третий раз замужем», – думала Аннушка, разглядывая себя. И вправду был Семён Бравинский её третьим супругом. Два предыдущих мужа были несколько моложе и веселее, но оба почему-то не довольствовались тем, что Аннушка честно и добросовестно выполняла все домашние обязанности жены, а требовали ещё чего-то. Но как раз этого-то при всей своей доброте она и не могла им «отсыпать». Страсть, которой домогались мужья, не то что бы дремала, а беспробудно спала в её уютном теле. К счастью, Семён не был посвящён в такие тонкости. Оставив жену в покое в её спаленке, он лишь по утрам и то не всегда настойчиво заявлял о своём супружеском праве. Но это неудобство можно было и перетерпеть. Во всяком случае с Бравинским, несмотря на некоторые странности его характера, Аннушка была спокойна. А чувство благодарности за покой, разлившийся в ней, делало её ещё более женственной.

Округлыми движениями Аннушка прибрала чашку и несведенные бутерброды со стола, спрятала зеркальце и коробочку с тушью в ящик. Вдела ножки в босоножки и взяла сумочку. Крикнула с порога:

– Сеня, я ушла! – И хлопнула дверью.

Семён тотчас же вышел в сени, потрогал брюки, которые, конечно же, ещё не высохли. Тогда он приотворил дверь и позвал: «Союз!» В образовавшуюся щель осторожно просунулся лохматый пёс, сквозь шерсть которого проступали неровные бледно-голубые пятна. Благодаря им и кличке он пользовался в округе популярностью, особенно у людей пожилого возраста.

– Заходи, – сказал Бравинский. – Ну, что, брат? Пострадал я без тебя вчера. Но я так этого не оставлю…

И тут внимание его отвлекли быстро прошагавшие мимо его дома молодые люди. Они заходили в соседние дома, о чём-то беседовали с жильцами, что-то им показывали и тут же стучали к другим соседям. Это продолжалось с полчаса. Потом все молодые люди сошлись возле дома его соседа, Сергея Николаевича Русинова, сели в машины и укатили. То, что его обделили вниманием, сильно огорчило Семёна. Но ненадолго. Он снова обратился к Союзу:

– Так я этого так не оставлю. Корреспонденту центральной газеты написал жалобу, чтобы осветил происшествие. Хочешь, прочитаю?

Союз ответил ворчанием неопределённой тональности, которое Семён воспринял как согласие. Он чуть отодвинул сундучок от стены и извлёк придавленные им три листка исписанной бумаги.

«Уважаемый собственный корреспондент, – начал он, – всё произошло 6 июля сего года. В автобусе находились примерно 15 рабочих нашей ПМК. Я обратился к Пилерженской по поводу её выходки, когда я сфотографировал её в момент ничегонеделания, а она, увидев это, выхватила у меня фотоаппарат и швырнула об пол. Анна Андреевна, сказал я ей в автобусе, как мне поступить, если аппарат окажется повреждённым? Подавай в суд, ответила она. И тут капитан корабля, то есть шофёр автобуса, схватил мой головной убор и выбросил его в открытое окно. Я не мог его подобрать, потому что двери уже были закрыты. Я попробовал их открыть, но они не открылись. А тот уже включил зажигание, нажал на муфту сцепления, включил переднюю передачу, плавно опустил рычаг муфты сцепления, и автобус поехал.

Я рассчитывал, что шофёр сделает остановку на участке, где я работаю в охране, то есть в метрах 40 от первого участка, но он поехал дальше. Примерно в 7–8 км от охраняемого мною объекта автобус остановился, и шофёр сказал: Прыгай в открытое море. Это твоя родная стихия. Я отказался. Тогда он попробовал вытолкнуть меня из автобуса, но это оказалось ему не под силу, хотя мой организм сильно подорван насильственным участием в дне рождения бригадира Фесенко. Я не пью, не курю, но бригадир и его подручные принудили меня выпить за его здоровье. Врачи поликлиники могут засвидетельствовать, что они с трудом меня выходили после отравления. Но после этого мне так хотелось пить, что я всю заначку потратил на мороженое. Столько его съел, что два месяца лечил горло и чуть не сгорел от высокой температуры. Но на помощь шофёру пришли бригадир Фесенко и один человек из его бригады. Втроём они выбросили ослушника, то есть меня, за борт. Но ослушник поднялся и встал перед автобусом, не давая ему ехать, а потом сел прямо под колёса. Представляю, как они там внутри всполошились. Конечно, шофёр мог бы переехать меня, но он вместо этого сдал назад. Я последовал за автобусом, не давая ему выехать на просёлок. Тогда он рванул в сторону, чуть не врезался в столб, но извернулся и помчался по неубранному ячменному полю, оставив меня одного в стороне от автотрассы.

Только перед закатом я добрался до города. Но фотоаппарат оказался в рабочем состоянии, и я ещё успел на последние кадры фотоплёнки заснять незнакомую странную пару в необычной одежде, как на съёмках кино, прохаживающуюся по нашему переулку.

Налицо явная несправедливость. Мне причинён серьёзный моральный ущерб, не говоря о грязных брюках. Прошу заклеймить в вашей газете моих обидчиков.

Семён Авксентьевич Бравинский,

работник охраны ПМК».

– Дальше, Союз, – дата, мой адрес и мой телефон. Ну что, нормально изложено?

Пёс сдержанно проворчал. Но Семён, не слушая, снял почти высохшие брюки и, надев их, скомандовал:

– Пойдём на почту, отправим заказным письмом.

И оба вышли из дома.