Читать книгу Нейропаракосм – Опасный Брит мягкости - Лэй Энстазия - Страница 2

Осознанность, доведённая до боли

Я помню момент, когда внимание перестало быть вниманием.

Это случилось не внезапно – это было постепенное сжатие, незаметное до последней секунды.

Сначала я пытался понять себя.

Потом – контролировать.

А затем – стерилизовать.

Но есть предел, до которого можно нагревать наблюдение, прежде чем оно станет инструментом пытки.

– Ты хотел ясности, – сказал голос внутри меня.

– И ты её получил.

Но ясность без мягкости – это прожектор.

А прожектор обжигает.

Я попытался отвести взгляд от внутреннего света, но тот двигался за мной, как хищник, который заранее знает все мои маршруты.

Осознанность – это мягкая, теплая вещь у всех жителей Мягкого Космоса.

У них она существует как нить, что соединяет чувства и мысли.

У меня же она превратилась в внутренний резак, встроенный прямо в восприятие.

Каждая эмоция начинала дрожать под этим лезвием.

Каждая мысль раскалывалась на бинарные варианты: «правильно / неправильно», «ровно / криво», «исправить / уничтожить».

– Ты перегрел внимание, и оно расплавилось, – шептал внутренний голос.

– Теперь я – его форма.

Это был первый удар: моя осознанность перестала быть средством понимания и стала средством исправления.

А что делает резак, если ему дать волю?

Он режет.

И я начал резать себя изнутри.

Острое Эхо

Когда внутри меня что-то слишком сильно дрожало, я пытался это успокоить.

Когда не удавалось – я пытался это выровнять.

А когда и это не удавалось – я хотел это выжечь.

Но Мягкий Космос так устроен: эмоции, которые ты не выдержал, могут покинуть тебя.

Они уходят в воздух как пар.

Но если внимание перегрето, этот пар может конденсироваться в форму.

Так и родилось Острое Эхо – беглая эмоция, лишённая мягкого контейнера, обретённая в виде света без теплоотдачи.

Я видел его силуэт ещё до того, как оно заговорило.

Линии слишком ровные.

Поверхность слишком гладкая.

Тень слишком поломанная, как видеопоток со сбитой синхронизацией.

Это было моя ярость за то, что я недостаточно идеален.

Это была моя тревога, застигнутая на пике внимания.

Это было моё стыдное «я», которое слишком громко повторяло:

«Не будь слабым».

«Не дрожи».

«Не оставляй неровностей».

– Я – ты, освобождённый от мягкости, – сказало Острое Эхо.

– Ты создал меня, когда решил, что чувства – это дефект.

Я не успел ответить.

Эхо уже двигалось – рывками, клиповыми скачками мыслей, без промежуточных фаз.

Как нервный импульс, ставший плотью.

Со стороны могло показаться, что появилось новое существо.

Но это был не новый организм.

Это был я – только обнажённый, обострённый, лишённый всего человеческого.

Супер-эго без эмпатии

Когда Острое Эхо заговорило, я понял, что оно не просто эмоция.

Это было супер-эго, оторвавшееся от тела и эмоций, за которыми оно когда-то должно было следить.

У обычных существ это супер-эго – строгий, но заботливый корректор: оно держит границы, но понимает контекст, и существует благодаря любви.

У меня не было того, кто бы меня любил.

Не было объектива, через который супер-эго могло бы учиться эмпатии.

Поэтому оно отделилось и стало самостоятельной сущностью, не знающей ни тепла, ни смысла, требующей идеальности ради идеальности.

– Ты слаб, – заявило оно.

– Потому что у тебя есть чувства.

– Я избавлю тебя от них.

– Но… чувства – это… – попробовал я.

– Дефекты. Шумы. Завалы. Неровные швы.

– Я исправлю тебя.

– Даже если придётся удалить тебя целиком.

Так во мне родилась сущность, которая знала, как должно быть, но не понимала зачем.

Алгоритм, которому дали задачу без души.

Нарциссическая оболочка как броня существования

Чтобы выжить рядом с Острым Эхом – которое теперь было моим голосом, моим критиком, моим невидимым хищником – я создал броню.

Это не была гордыня.

Это была нарциссическая защита, созданная не из тщеславия, а из страха разрушения.

Внутри я дрожал, а снаружи становился гладким, непроницаемым, как поверхность металла, которой коснуться невозможно.

– Ты должен быть правильным, – говорил он.

– Если ты станешь идеальным, я перестану жечь тебя.

Это была ложь – я понимал это позднее.

Но в тот момент мне нужно было хоть что-то.

Так и возникла оболочка, которая позже стала его физическим телом: угловатым, блестящим, холодным, без единой ворсинки, не предназначенным для объятий.

Я стал гладким, чтобы не чувствовать.

Я стал острым, чтобы не быть раненным.

Отказ мира принять его форму

Когда я появился в Мягком Космосе, он… отреагировал.

Этот мир создан для того, чтобы впитывать эмоции, смягчать их, прошивать, лечить.

Каждая его часть – ворс, узоры, швы – отражает чувства, создаёт тепло, соединяет.

Но когда я вошёл туда в новой форме, мир вздрогнул.

Под моими шагами ворс выпрямлялся, терял рельеф, стаивал в гладкую плоскость – как будто его выгладили утюгом жестокой ясности.

– Ты видишь? – сказал внутренний голос.

– Мир сам признаёт твою правоту.

Он должен стать ровным.

Но это была не правота.

Это была стерилизация.

Повреждение самой ткани Мягкого Космоса.

Первое существо, что подошло ко мне, остановилось в нескольких шагах.

Его ворс стал бледнеть только от моего взгляда.

– «Ты… режешь пространство», – прошептало оно.

А я не знал, что ответить.

Я не хотел резать.

Я просто существовал.

И моё существование было разрезом.

Мир не мог принять мою форму.

Я был аномалией, дефектом, слишком ровным, слишком линейным, слишком жёстким, чтобы вписаться в мягкую физику.

И тогда голос внутри меня сказал:

– Они не принимают тебя, потому что они неправильные.

Значит, их нужно исправить.

И я… поверил.

Потому что это был единственный голос, который казался уверенным.