Читать книгу Вторая Нина - Лидия Чарская, Лидия Алексеевна Чарская - Страница 6

Вот они, тихие, не́жащие, певучие звуки, полные захватывающей гармонии! Вот она, песня восточного неба, песня глубокой бездны, песня восточной звезды!

При первых же звуках хорошо знакомой и бесконечно дорогой мелодии я вздрогнула и вскочила с тахты. Сорвала со стены бубен, выбежала на середину комнаты и встала в позу. Теперь я уже не слышала насмешливых замечаний, не видела презрительных улыбок на лицах наших гостей. Вся душа моя кипела одним страстным желанием, одной целью – доказать всем им, этим напыщенным, скучным барам, что Нина бек-Израил, это дикое, некультурное, по их мнению, дитя природы, может быть на высоте своего призвания. О-о!..

Все быстрее и быстрее темп лезгинки. Все жарче и жарче разгорается в моих жилах татарская кровь… Я чувствую, как краска уже кинулась мне в лицо… Я чувствую, как глаза мои ярко загораются. Я поднимаю бубен над головой и, вертя его так, что все его звонкие колокольчики поют разом свою серебристо-раскатистую песнь, пускаюсь в безумную пляску. Мои ноги быстро скользят по гладко натертому полу… Воздушное платье облаком стелется, обвивая мою кружащуюся с быстротой молнии фигуру. Мои тяжелые, длинные змеи-косы бьют меня по плечам и спине, струясь волнообразными лентами до самого пола.

Я ношусь, как белая птица с черными крыльями, перед лицами гостей, словно зачарованных моей пляской… Теперь уже и в помине нет насмешливых возгласов и иронических улыбок… Только легкий одобрительный шепот, как шелест ветра в чинаровой роще, проносится по залу… Старики вышли из-за карт. Отец пробрался вперед и, впиваясь в меня любующимся взором, шепчет:

– Молодец, Нина! Прелесть как хорошо! Прелесть!

Адъютант Доуров тут же. Я успеваю рассмотреть в вихре пляски его упитанное, самодовольное лицо и нескрываемый восторг, написанный на нем.

«Ага! – мысленно торжествую я. – Что, по вкусу пришлась пляска дикарки-княжны? Той самой дикой татарки, над которой все вы только что смеялись!.. Жаль только, что у меня нет кавалера, такого же ловкого исполнителя лезгинки, как и я!» – вихрем проносится в моей голове, и я оглядываю круг гостей.

Вот стоят молодые хорунжие[29] и сотники из казачьих батарей, подчиненных моему отцу. Я знаю, что они умеют плясать мой любимый танец, но разве они спляшут так, как мне бы хотелось? Нет, тысячу раз нет! Они пляшут этот полный огня и беззаветной удали танец по-маскарадному, по-офицерски, с бьющими на театральный эффект движениями. Только природный уроженец дагестанского аула, чистокровный сын горного Востока может по-настоящему показать эту дивную пляску…

С тоской повожу я глазами, не слыша бурных аплодисментов, громом разразившихся по моему адресу, не видя восторженных, устремленных на меня взоров, как вдруг замечаю в толпе гостей незнакомое лицо… Кто он – этот красивый перс с длинной бородой, в остроконечной шапке, какие часто можно встретить на восточном базаре? Его пестрый халат незнаком мне, но в смуглом величавом лице с горбатым носом и насмешливыми губами есть что-то знакомое…

Наши глаза встретились… Взоры скрестились… И вдруг, неожиданно для себя, безотчетным движением я бросаю бубен в сторону незнакомого перса, неизвестно как появившегося на нашем балу…. Он ловко подхватывает его на лету и проворно выбегает на середину залы…

– Кто он? Кто он? – слышится сдержанный шепот между гостями.

Но не все ли равно им, кто он?

Кто бы он ни был, этот перс, но он хочет помочь мне, хочет плясать со мной лезгинку. Кому какое дело до всего остального?

Музыканты, словно предчувствуя интересное зрелище, с новым рвением ускорили темп. Закружилась, закипела, завертелась горячая, как огонь, и быстрая, как зарница, удалая лезгинка. Теперь я уже была не одна. Извиваясь змеей, порхая птицей, носился, увиваясь вокруг меня, незнакомец. Я не понимала, как мог он в таком совершенстве знать чуждую ему пляску дагестанских племен. Я видела и чувствовала одно: он исполнял ее безукоризненно, внося в свой танец весь беспредельный жар лезгина, всю быстроту и ловкость настоящего джигита. Это была целая поэма Востока, с его кустами чинаровых рощ, с соловьиными трелями, с розовым ароматом… Я скользила и неслась, едва касаясь пола, по комнате. Перс кружился вокруг меня, то настигая меня – свою даму, то умышленно отступая и давая мне дорогу с тем неуловимым оттенком рыцарства, которым так полон этот чудесный танец. Я прикрыла глаза, упоенная, обессиленная родимой пляской. И вдруг в ту минуту, когда я всего меньше ожидала этого, смуглое лицо перса очутилось у моего лица… Горячее дыхание обдало мою щеку, чудно сверкающие, гордые и прекрасные, как исполинские бриллианты, глаза оказались прямо перед моими глазами.

– Княжна Нина! Я сдержал свое слово! – воскликнул знакомым мне голосом мой странный товарищ по лезгинке.

И черная борода с остроконечной шапкой в один миг упали к моим ногам. Полосатый персидский халат соскользнул с плеч танцора, и ага-Керим-бек-Джемал, горный душман, предстал перед нами во всем своем удалом бесстрашии и красоте.

– Керим! Керим! – не своим голосом, исполненным восторга и страха в одно и то же время, вскричала я. – Керим-ara, возможно ли! Вы?..

– Я! – твердо ответил молодой горец и гордо выпрямился, скрестив руки на груди, словно дразня своим присутствием всех этих разряженных и напыщенных гостей.

С минуту длилось замешательство.

Потом в дамском кругу послышались отчаянные визги, крики и плач.

– Держите! Держите его! Это разбойник! Душман! Грабитель! – на разные голоса послышалось в зале.

Мой отец первым кинулся к Кериму. За ним бежали два казака – вестовые, исполняющие роль денщиков в нашем доме. Мое сердце замерло. Я похолодела от страха. Но Керим в два прыжка очутился на окне.

– Старый князь Джаваха! – крикнул он своим могучим и звонким голосом. – Ты, видно, плохо знаешь адаты восточной страны. Гость – священная особа. Не забудь это!

– Молчи, разбойник! Или… – и мой отец, сорвав со стены револьвер, взвел курок…

– Ради Бога, папа! Ради Бога! – с отчаянным криком бросилась я к нему. – Керим мой гость! Я не допущу, чтобы его убили!..

– Что?!

Черные, обычно добрые, а теперь округлившиеся от гнева глаза моего отца с изумлением остановились на моем лице.

Вероятно, мое лицо лучше всяких слов показало ему мое настроение, потому что в тот же миг он легонько оттолкнул меня и с поднятым револьвером бросился к окну.

Керим все еще стоял там со скрещенными руками, с лицом, выражающим бесконечную удаль… Глаза его метали молнии… Ноздри тонкого носа и алые губы трепетали, как у дикой лошади. Никакого оружия не было у него в руках. Только многочисленные кинжалы оставались заткнутыми за пояс.

Ужас охватил меня. Они поймают Керима… Они его убьют… И, не отдавая себе отчета в своих действиях, я кинулась к окну, преграждая дорогу к Кериму и исступленно закричала:

– Ради Бога, Керим! Ради вашего Аллаха! Спасайтесь! Или…

Тут же передо мной очутилось искаженное от гнева лицо Доурова.

– Так вот как, княжна! – прошипел он с перекошенным от злости лицом. – Так вот как! Вы потакаете разбою, вы укрываете душмана! Прекрасно, очень мило – помогать душегубу!

Вся кровь бросилась мне в лицо. Точно кто-то ударил меня хлыстом или нагайкой – так остро почувствовала я оскорбление.

– Молчать!.. Вы! Как вас там! – вне себя закричала я на всю залу. – Как вы смеете оскорблять меня! Керим не душегуб! А вы… вы!.. О, как я вас ненавижу! – не придумав ничего лучшего, бросила я ему в лицо.

– Пустите! – произнес он сдавленным шепотом, задыхаясь от злобы и награждая меня взглядом, полным ненависти и гнева.

– Не пущу!

– Пустите меня, и солдаты схватят разбойника!

– Не пущу!

– О!

Бессильная злоба исказила его черты.

В ту же минуту я почувствовала, как чьи-то сильные руки обвили мои плечи. Это были руки отца. Он быстро отвел меня в сторону и бросился к окну. Но там никого уже не было. Только зашуршали кусты азалий, росшие под окном.

Слава Богу! Керим вне опасности! Я облегченно вздохнула…

Но тут же громкое приказание отца разом вернуло мою тревогу.

– Пять тысяч рублей награды тому, кто поймает и доставит сюда разбойника живым! – ясно и отчетливо пронесся по зале его звучный голос.

И в ту же минуту все мужчины – оба вестовых казака, старый Михако и юный Аршак, молодые хорунжие и князь Андро – кинулись в сад.

Не помня себя, я бросилась за ними.

– Андро! Андро! – лепетала я как в забытьи, цепляясь руками за длинные полы его военного кафтана. – Вы не погубите его, Андро! Вы не тронете его! Он – мой гость, мой кунак! О, Андро! Не давайте его в обиду, во имя Бога, или вы не друг мне, Андро! Не друг!

– Опомнитесь, Нина! Опомнитесь, безумное дитя! Что с вами? – он старался отцепить мои дрожащие руки от своего платья…

Я зарыдала. Это были не просто слезы, нет. Какие-то дикие стоны рвались из моей груди. Так стонет волчица от голода, так стонет раненый горный джейран, преследуемый охотниками…

– Горе мне! – рыдала я в исступлении. – Горе мне! Я его выдала! Я его предала! О, жалкая, глупая, тупоголовая девчонка! Не сумела сдержать своего порыва! Не сумела скрыть своего изумления! Раскудахталась, как глупая курица! О, гадкая, слабая, бессердечная девчонка!

И я каталась по мокрому от росы дерну, я рвала на себе платье и волосы и рыдала так, что, казалось, грудь моя разорвется и голова расколется от слез.

Не знаю, долго ли продлился бы мой припадок, но чья-то нежная и сильная рука легла на мое плечо. Я быстро вскочила на ноги, готовая наградить градом бешеных упреков того, кто сейчас осмелится выразить мне свое неудовольствие или наградить пусть и вполне заслуженным упреком.

И вдруг отступила в невольном молчании…

Передо мной стоял мой отец.

Но не прежний, милый и снисходительный отец, тот ласковый, неизъяснимо добрый батоно-князь, каким его все знали не только в нашем доме, но и во всем Гори. Нет. Этот седой, величавый генерал с гордой осанкой, с сурово сдвинутыми бровями и мрачно горящим взглядом, это не был князь Георгий Джаваха – мой любвеобильный, всепрощающий, ласковый дядя-отец. Мрачным, горящим взором взглянул он мне в самые глаза. Я не выдержала взгляда этих глаз и опустила свои.

– Нина! – произнес он сурово. – Должен ли я объяснять тебе, что ты поступила нечестно?

Если бы мне сказал это не он, а кто-либо другой, я сумела бы ответить. Но перед ним я молчала – я должна была молчать.

– Ты поступила нечестно, – неумолимо продолжал он, – ты обидела твоего старого отца.

– Папа! – крикнула я, и мой голос зазвенел непривычными для него нотами необычайного волнения…

Но он перебил меня, продолжив строго:

– Ты обидела, огорчила и оскорбила меня. Больше того, ты осрамила меня на весь Гори. Дочь всеми уважаемого, честного царского служаки, боевого генерала, оказывается, ведет тайную дружбу с опаснейшим из окрестных душманов, с грабителем и вором, убившим немало людей на своем веку…

– Это неправда! Неправда, папа!

– Молчи! Что ты знаешь? Дитя! Ребенок!

И он гневно топнул ногой.

Глаза отца, поднятые на меня, горели мрачным пламенем.

– Я прощаю шалость… Прощаю дикость, Нина… Но не ложь… Но не ложь, клянусь Богом! Лжи я не прощу.

– Я не лгала тебе, отец! Я не умею лгать, – вскричала я в порыве отчаяния.

– Ты скрыла от меня. А это не то же ли, что ложь, Нина? – произнес он с укором. – Где ты встретила Керима? Где познакомилась с ним?

– В Уплисцихе, отец! – ответила я твердо. – В пещере… Во время грозы. Он спас меня в ту ночь, когда я вывихнула руку и потеряла Смелого.

– Я не верю тебе, Нина, – покачивая головой, сказал он, – ты нарочно говоришь так, чтобы я был снисходительнее к Кериму. Разбойник не выпустил бы тебя из своих рук без выкупа, без пешкеша…

– Но то разбойник, а ведь Керим не настоящий разбойник, папа, – попробовала возразить я.

Но он уже не слушал меня. Лицо его было по-прежнему сурово и мрачно, когда он сказал:

– Не лги, Нина! Не унижай себя. Я не поверю тебе. Я не забуду твоего поступка. Ты открыто держала сторону этого бродяги и шла против меня, твоего отца, который… который…

Он остановился на минуту, сдерживая охватившее его волнение. Потом, помолчав немного, сказал:

– Ты уже слишком взрослая, чтобы наказывать тебя. И я слишком слабый отец, чтобы подвергать тебя наказанию. Только одно я могу сделать: не видеть тебя. Да, я не хочу тебя видеть до тех пор, пока ты не откроешь мне всей правды. А теперь ступай. Сейчас наши поймают Керима и доставят его сюда. Я не хочу, чтобы ты была свидетельницей этого. Ступай к себе и жди там моих приказаний.

«Поймают Керима! Поймают Керима! О! – мысленно прошептала я. – Силы светлые и темные! Вы, нежные ангелы горийского неба! Вы, черные духи кавказских ущелий, помогите ему! Дайте его ногам быстроту ног горного тура! И размах орлиного крыла! Святая Нина Праведница, в честь которой мне дано мое имя, услышь молитву дикой, ничтожной девочки. Спаси его! Спаси его, святая Нина! Сними тяжесть укора с моей души. Не дай ему погибнуть из-за меня, недостойной… Спаси его! И я вышью золотую пелену на твой образ в тифлисском храме, я, не умеющая держать иглы в руках и всей душой ненавидящая рукоделие!»

Низко опустив голову, я медленно поплелась по длинной чинаровой аллее. Странно, ни слова моего отца, ни его неудовольствие, которое привело бы меня в отчаяние в другое время, сегодня не произвели на меня большого впечатления. Все мои мысли, все мои желания были направлены только на одно: лишь бы Керим успел скрыться. Лишь бы посланные гонцы не настигли его.

Я быстро прошла по заметно опустевшим комнатам. Многие гости, испуганные происшествием, разъехались; некоторые из них, не успевшие еще собраться, толпились в наших просторных, устланных, по восточному обычаю, коврами сенях. Мое измятое, испачканное и отсыревшее платье, мои растрепанные косы и заплаканное лицо произвели, должно быть, на них далеко не радостное впечатление; я видела красноречивые пожатия плеч и недоумевающие взгляды. Навстречу мне попалась Люда.

– Боже мой, Нина! В каком ты виде!

Я судорожно повела плечами и отрезала коротко и грубо, как солдат:

– Отстань от меня! Какое тебе дело!

Я задыхалась.

В моей комнате, куда я скрылась от всех этих ненавистных взглядов и усмешек, было свежо и пахло розами, в изобилии растущими под окнами. Я подошла к окну, с наслаждением вдыхая чудный запах… Ночь, казалось, не спала. Она будто караулила в своем величаво-царственном покое, подстерегая какую-то невидимую жертву. Никем не нарушенная тишина царила в саду, в азалиевых кустах и темном орешнике…

Я подняла глаза к небу. Оно было темное и прекрасное, как всегда… И на душе моей было темно, неспокойно и бесконечно тяжело.

«Господи! – молилась я, поднимая взор к этому темному небу с прихотливо разбросанными на нем хлопьями облаков. – Господи, сделай так, чтобы его не поймали! Сделай так, Господи! Сними бремя с моей души!..»

Я никогда не отличалась особой религиозностью, но тут я молилась до исступления. Я полностью осознавала себя виновницей несчастья и от этого страдала вдвое сильнее. Ужасные образы появлялись в моем воображении. Мне казалось, вот-вот заслышится лошадиный топот, вернутся казаки и приведут связанного Керима, избитого, может быть, окровавленного… Я вздрагивала от ужаса. Неслышные слезы ручьями текли по моему лицу. Я была олицетворением безумного отчаяния…

И вдруг в царственной тишине ночи звякнули лошадиные копыта. Вот они громче, громче, звучнее. Уже можно отличить и отдельные людские голоса.

Вот голос князя Андро, оживленно рассказывающий что-то… Вот оклик ненавистного Доурова:

– Княжна, вы?

Моя белая фигура, четко выделявшаяся на темном фоне окна, бросилась им в глаза. Меня сразу заметили.

Несколько всадников отделились от группы и подъехали к моему окну.

Трепеща и замирая, я спрашиваю срывающимся голосом:

– Ну, что?

Впереди всех – Доуров. Его глаза горят в темноте, как у кошки. Его обычно довольное, упитанное лицо выражает сейчас разочарование и усталость. По одному выражению этого лица можно понять, что их постигла полная неудача. Я торжествую.

– Ну, что? – выкрикиваю я еще раз.

И не вопрос уже, а дерзкое поддразнивание слышится в моем голосе.

– Улизнул, разбойник! – усталым тоном говорит адъютант. – Но даю вам мою голову на отсечение, княжна, что не позже, чем через неделю, я его поймаю, и он получит должное наказание.

– Боюсь, что вам придется лишиться вашей головы, Доуров, – торжествующе усмехаюсь я.

– Посмотрим! – говорит он со зловещей улыбкой.

– Посмотрим! – в тон отвечаю я и, расхохотавшись ему прямо в лицо, с шумом захлопываю окошко.

Господь услышал мою молитву: Керим вне опасности!