Читать книгу Кто в тереме? - Лидия Луковцева - Страница 3

Людмила Петровна неторопливо, прогулочным шагом приближалась к пятиэтажке, где проживала еще одна ее близкая подруга – Людмила Ивановна Каргина. «Куклусклан», именовали их дружную троицу знакомые – фамилии всех троих начинались на «к». Они были тезками, но, как Людмила Петровна спокон веку ходила в Люсях, так Людмила Ивановна с тех же времен прозывалась Милой.

В данный момент Милка обреталась в Саратове, куда ее на три месяца отправило родное учреждение на повышение квалификации. Если говорить точно, в Саратов она отправилась осваивать новую квалификацию – бухгалтера музейного дела.

За свою долгую трудовую биографию Миле пришлось поработать бухгалтером в Роспечати, когда она еще именовалась Союзпечатью, и главным бухгалтером на местной кондитерской фабрике, но музейная бухгалтерия была для нее делом новым.

Мила, энтузиастка по жизни, оставалась ею и в свои шестьдесят четыре года, и с восторгом ринулась осваивать бухгалтерские тонкости музейного дела. Приглядывать же за своей однушкой на третьем этаже старенькой пятиэтажки доверила, естественно, лучшим подругам – Люсе и Зайке.

Зайка – Зоя Васильевна Конева – на сегодняшний день тоже пребывала в отсутствии: она укатила в санаторий под Астраханью оздоровлять свою сердечно-сосудистую систему.

Людмила Петровна из-за трагических событий в семье соседей поневоле манкировала своими обязанностями: она боялась оставлять Лиду одну после похорон Гарика. Мало ли, сдуру руки на себя наложит. В течение дня Люся находила поводы несколько раз забежать к Лиде, усаживалась чаевничать или приглашала на чай к себе, напрашивалась на ночевки под предлогом, что ей снятся кошмары, пока Лида ей не сказала однажды:

– Люсенька, спасибо тебе огромное. Но, ты только не обижайся, ты меня притомила. Я уже хочу побыть одна. Ты за меня не беспокойся, пока я этих тварей не найду, я ничего с собой не сделаю.

– Ка-каких тварей?! Ты с ума сошла?!

– Нет, не сошла. Но этот Бурлаков… Он не мычит, не телится… И до сих пор ничего с места не сдвинулось. Так и спустит все на тормозах. А Гарик там будет лежать неотомщенный!

– Откуда ты знаешь, что не сдвинулось? Перед тобой же не отчитываются!

– Ну, он же приглашает меня… на беседы, – презрительно усмехнулась Лида. – Толку от его бесед! Как будто я знаю больше него!

– Ты напрасно так. Насколько я знаю, Бурлаков – мужик толковый. Да и времени прошло не так уж много. Не все же преступления по горячим следам раскрываются!

– Тебе, конечно, виднее, – опять усмехнулась Лида, – ты с ним не один пуд соли съела.

– Ну, зачем ты так! Какой пуд! Люди так говорят… А нас с ним просто однажды случай свел, ты же знаешь.

– Да, только в твоем случае никто из вас троих не пострадал. Мой случай всех злее, – в третий раз страдальчески усмехнулась она.

– И ты собралась мстить? Лида, ты что задумала?! Ты понимаешь, что твоя самодеятельность может плохо кончиться?

– Да угомонись ты! Я же не собираюсь покупать пистолет и идти стрелять всех подряд! Чай, не в кино!

– А что ты собираешься?..

– Просто порасспрашиваю людей…

– Каких?!

– Всяких-разных. Какие попадутся. Слухами земля полнится!

– Их полиция расспрашивает. А ты, смотри, дорасспрашиваешься!

– Уж кто бы говорил, а ты бы молчала! Лучше б я тебе и не говорила ничего!

– Лида, окстись!

– Хорошо-хорошо, успокойся! Не буду никого расспрашивать.

– Честно? Обещаешь?

– Обещаю. На «Битву экстрасенсов» поеду, если что… Поедешь со мной?..

На том, вроде бы, и порешили.

Короче, Людмила Петровна подзапустила выполнение своих обязательств, налагаемых дружбой, на предмет присмотра за квартирой и, главным образом, полива цветочков, во множестве стоявших на подоконниках и полочках и висевших в кашпо по стенам.

Милкина пятиэтажка в стройном ряду нескольких собратьев, постройки семидесятых годов, ничем не выделялась. Все они пребывали в одной цветовой гамме – тоскливого блекло-зеленого цвета, словно майка китайского производства после первой же стирки. И в состоянии одинаковой же обшарпанности. Летнее жаркое солнце и осенние затяжные дожди уже свели на нет весенние старания коммунальщиков – придать домам праздничную новизну.

Запасы небесной влаги, видимо, временно истощились, и уже пару дней бледное солнце с переменным успехом боролось с тучами, а ветру удалось подсушить асфальт и тротуары. В душах артюховцев традиционно затеплилась надежда, что, авось, вскоре дожди и совсем прекратятся, а к Новому году, глядишь, и распогодится. А там – чем черт не шутит – и морозцы ударят! Хотя бы к рождеству, а уж к крещенским – обязательно!

Недалеко от Милкиного подъезда вольготно раскинулась огромная лужа, лишь слегка уступающая размерами обмелевшему Аральскому морю. Ветер, забавляясь, гонял по ней туда-сюда волны. К его забавам присоединились двое детей. Мальчик лет шести-семи и девочка постарше, лет девяти-десяти, оба в ярких резиновых высоких сапожках, стояли в центре лужи.

Как только очередная волна подкатывала к их ногам, дети с восторгом лупили по ней сапогами, преобразовывая волну в грязный фонтан. Фонтан рассыпался мутными брызгами, окатывая мореходов. Людмила Петровна, неспешно двигаясь вдоль берега этого, не зафиксированного географическими картами моря, затормозила на полпути, сраженная услышанным.

Мальчик произнес:

– Катька, я уже весь мокрый и грязный. Пошли по домам!

Катька ответствовала:

– Потерпи! Надо ценить грязные моменты жизни, пока нас не отмыли.

Людмила Петровна не понаслышке знала, что устами младенцев частенько глаголят истины, и еще какие, но в подобные философские глубины ей приходилось нырять не каждый день.

С одного из балконов раздался пронзительный женский визг:

– Катька, зараза, немедленно вылазь из лужи!

Девочка подняла голову, какое-то мгновение смотрела вверх, потом пробормотала себе под нос: «Сама зараза!». И, не дожидаясь очередной волны, с яростью ударила по воде сапогом.

Бессильная ярость адресовалась кричавшей, но досталась ни в чем не повинной луже. Восхитительно высокий фонтан окатил детей. Мальчик не захотел уступать пальму первенства даме и, упоенно проорав клич: «Сама зараза!» – изо всех сил врезал следующей подкатившей волне.

Людмила Петровна отскочила на приличное расстояние, поскольку в воздух взмывали фонтаны не хуже царскосельских, сопровождаемые новыми истошными воплями: «Сама зараза!» К детским воплям присоединился уже знакомый пронзительный визг сверху:

– Ах ты, зараза! Вылезай немедленно, дрянь такая! Вот я тебя сейчас сама вытащу, мало не покажется!

Вскоре из подъезда вылетела седовласая фурия, без платка, в калошах на босу ногу и наброшенной кое-как на цветастый халат куртке – человек одевался в спешке.

Зараза-Катька перестала избивать волны и с опасливым интересом воззрилась на, по всей вероятности, бабушку, мысленно прокручивая варианты: каким способом бабуля будет извлекать ее из лужи. Бабушка беспомощно топталась на берегу, слишком поздно вспомнив одно из главных правил педагогики: нельзя грозить ребенку наказанием, которое не можешь исполнить.

Почувствовав, что теряет лицо, женщина задрала голову и прокричала в небо:

– Наташка! Наташ! Гляди, что твой Темка творит! – признавая тем самым свою педагогическую несостоятельность и перекладывая ответственность на чужие плечи.

С другого балкона раздался еще один вопль возмущения и ужаса, уловив который, Темка обреченно посеменил к берегу. Волны захлестывали ему в сапожки.

Катька осталась в луже. Кажется, до нее начало доходить, что она перегнула палку, но как выйти из положения – не могла сообразить. Темка, ретроград и отступник, ретировался, и она осталась один на один со своей разъяренной бабулей.

Бабуля, однако, тоже пребывала в растерянности. Поиски решения с обеих сторон затягивались.

– А вы идите домой, а то простынете, – подсказала способ решения проблемы Людмила Петровна. – Не будет же она здесь всю ночь стоять мокрая. Не будешь ведь, Катя?

– Шли бы вы, женщина, – не приняла подсказки самолюбивая бабушка, – куда идете!

– Буду! – проявила солидарность с бабушкой Катька.

– Извините, – сказала Людмила Петровна вслух. «Две ослицы», – мысленно провела она генетическую прямую от бабушки к внучке, вспомнив Ваню из ее группы.

Уже много лет она работала ночной няней в круглосуточном детском садике для детей с ДЦП. И члены их педагогического коллектива работали там, в основном, по много лет.

Любовь к детям? Наверное. Но любовь к детям – это все же нечто эфемерное. Главное все же терпение, особенно учитывая специфику их учреждения. Вот подруги Людмилы Петровны – добрые, отзывчивые, любящие природу, животных, детей – обе в один голос признавались, что и дня не выдержали бы на месте Люси.

Текучка кадров у них имелась, конечно. Многие устраивавшиеся к ним на работу на разные должности надолго не задерживались. Но те, что оставались, работали годами. На этот педагогический костяк и опиралась их заведующая, тоже много лет проработавшая в своей должности.

Детки у них, как и в любом садике для здоровых детей, были разные: умненькие, не очень, злые, избалованные любящими родителями и запуганные неблагополучными, глупыми или пьяницами. Порой они выдавали такие перлы, что всякий раз Людмила Петровна клялась себе в следующий раз непременно записать услышанное, да как-то все было недосуг, а потом забывалось. Иначе она на старости лет издала бы книжку – не хуже знаменитой «От двух до пяти» детского писателя Корнея Чуковского.

Был, к примеру, у них мальчик Кирилл, из богатенькой семьи. Болезнь не слишком ранила его, он только сильно прихрамывал. И садик посещал, ожидая операции, только ради общения со сверстниками. Папа что-то там такое, – бизнесмен, короче. Мальчик рос вредненький, очень избалованный, залюбленный и временами довольно неадекватный. Дружить с ним никто из детей не хотел.

Однажды вместе с Кирюшей в группу прибыла объемистая сумка, полная игрушек, и Кирюша после завтрака начал их раздавать детям. Вокруг него мигом образовался детский водоворот. Кирюша в тот день был в фаворе у коллектива.

Дети, приносящие игрушку в садик (те, кого родители забирали вечером домой), обычно не оставляли ее. Кирюшу домой забирали. Ближе к вечеру Людмила Петровна сказала Кирюше:

– Давай начнем сейчас собирать твои игрушки в сумку, чтобы, когда папа приедет, долго не искать.

– Совсем не будем собирать, – сказал пятилетний Кирюша. – Это же акция!

По младости лет он не догадывался, что все разовые акции производят краткосрочный эффект, и полагал, что раз и навсегда укрепил свои позиции в коллективе…

А как-то Варе, которой, помнится, было четыре, не спалось, и она увидела в окне в ночном небе звезду.

– Какая красивая, – сказала она. – Я хочу ее лизнуть.

– Не получится. Она очень далеко, на небе! Хочешь, я сниму тебе звезду с елочки, и ты лизнешь один разочек.

– Ты не понимаешь? С елочки – не настоящая.

– Чтобы лизнуть настоящую, надо лететь в космос.

– Придется слетать! Вот вылечусь – и слетаю.

В детстве нет неразрешимых проблем.

А мальчик Ваня был фантастически талантливым шкодником. Он фонтанировал каверзными идеями. Причем, по какой-то закономерности, идеи он только генерировал, а воплощать их в жизнь приходилось другим детям. И, соответственно, отдуваться.

У Вани как-то был день рождения. Детки исполнили песню для именинника, надарили ему рисунков. Воспитательница пожелала вырасти хорошим человеком и, применяя эвфемизмы, – не устраивать пакостей ребятам.

– Ничего не выйдет, – отмахнулся Ваня, поглощенный разглядыванием подарков. – Я такой уродился!

– Ванечка! – с гипертрофированным в педагогических целях удивлением воскликнула воспитательница. – Ты хочешь сказать, что ты уже знаешь, что будешь плохим человеком?

– Ну, гены же!

– От кого же у тебя такие гены?

– Точно пока не знаю. Мама говорит, папины. А папа говорит, мамины.

В голосе его звучала горделивая обреченность человека, покорившегося судьбе.

Видимо, когда на небесах заключался брак молодой пары, небеса уже имели какие-то планы в отношении их первенца. Глядя на стоявшего в углу или сидевшего на стульчике в изоляции наказанного приятеля, Ванятка ни разу не признался в своем активном участии и львиной доле вины. Он смиренно и безропотно нес уготованный ему крест.

Вероятно, первопричиной Катькиного ослиного упрямства были тоже гены.

У подъезда Людмилы Ивановны стояла машина скорой помощи, и у Люси рефлекторно сжалось сердце. Казалось бы, с чего? Милка в Саратове, с ее соседями по подъезду у Люси знакомство шапочное, «здрасьте – до свиданья», хоть и ходят в гости к подруге они с Зоей не один год.

Ну, разве что с ее соседкой по площадке, проживающей в двушке, Антониной Семеновной, общались более тесно. Во-первых, тетя Тоня была матерью ее сотрудницы, такой же ночной няни, Евдокии Валериановны Гороховой (Люся как раз и сменяла ее). Во-вторых, она была старушенцией веселой, несклочной, дружелюбной. А в-третьих, и в-главных, у трех подруг имелся к тете Тоне шкурный интерес.

Не сильно пьющие, они все же употребляли по некоторым поводам и по праздникам. Коньяк, хорошее вино и дорогую водку позволить себе не могли по причине весьма скромных пенсий, а на дешевые напитки денег было жаль. И еще это, отчасти, было делом принципа. Раз отечественный производитель не в состоянии довести свою продукцию до приличествующих стандартов, хоть и печатает на этикетках всякие-разные медали, незачем его поощрять.

Паленую же, незнамо чью продукцию, подруги употреблять опасались – вон что по телевизору показывают! Что творится! Люди мрут, как мухи. Продукция же тети Тони была выше всяких похвал, и в узком кругу ее клиентов пользовалась широкой популярностью и активным спросом.

Изготавливаемый ею продукт имел классическое название – самогон, но ведь, к примеру, «Запорожец» – тоже автомобиль, как и «Мерседес». Самогон тети Тони, отличного качества сам по себе, служил для нее лишь полуфабрикатом. Процесс перегонки был для нее чем-то вроде не слишком любимой, но необходимой, вынужденной работы. А вот дальше уже начиналась работа для души, процесс вдохновенного творчества, ради которого Антонина Семеновна все и затевала.

В ее кухонном шкафчике рядами стояли двухсотграммовые банки из-под кофе, коими снабжала ее Милка, большая любительница этого напитка. Теперь они были наполнены сушеной мятой четырех сортов, лимонными и апельсиновыми корочками, каркаде, черносливом и изюмом, спиртовой настойкой орехов и прочими, и прочими ингредиентами для создания алкоголесодержащих шедевров. Покупателями Антонины Семеновны были гурманы, истинные ценители таланта.

Когда дочь Евдокия время от времени надумывала вернуть маму с зыбкой стези полукриминального бизнеса на добродетельную стезю порядочной пенсионерки, та возмущалась:

– А чем я буду жить? С твоей зарплатой от тебя помощи не скоро дождешься!

– Побойся Бога! У тебя пенсия больше моей зарплаты. Тебе ли жаловаться? От людей стыдно, ей-богу.

– От кого это тебе стыдно? От Надьки Волковой? Это ей надо стыдиться, что она людей туфтой травит! Да и то сказать, люди-то к ней и не ходят. Одно алкашье в клиентах. А мои клиенты – люди порядочные, только бедные. Бедность не порок! И Васек Вилявин, хоть и на джипе, а ко мне приезжает.

Антонина Семеновна играла агрессию и наращивала децибелы в целях маскировки, поскольку обе прекрасно знали: голодная смерть в ближайшем будущем ей не грозила. Очень приличную пенсию она заработала на астраханском газоперерабатывающем заводе.

Дочь не понимала, что меркантильные интересы движут матерью гораздо в меньшей степени, чем амбиции творца. У нее и цены-то были весьма щадящими, лишь бы себе не в убыток, а могла бы драть с клиентуры: продукция ее была «брендовой».

Зарабатывая пенсию, тетя Тоня проглядела свой дар и не дала ему в свое время развиться.

– Я как тот король, который главным делом своей жизни считал выращивание капусты, – горделиво говорила она. – Фамилию его забыла!

Ей об этом короле рассказала как-то Зоя Васильевна.

На определенном жизненном этапе полузадушенный дар тети Тони поднял голову и захотел расти. Это было ее позднее дитя. Тетя Тоня вдохновенно экспериментировала, и даже плебейский первач в ее исполнении был очищен от специфического запаха и вид имел кристально-прозрачный. Куда там виски!

Васек Вилявин, постоянный клиент, однажды, желая сделать тете Тоне приятное, привозил полбутылки, попробовать ей для сравнения. Бурда, право слово!

Среди ее избалованной клиентуры имелись и любители классического самогона, без добавок, всех этих «вишенок на торте», как, например, сама Люся. Вообще, у трех подруг были разные вкусовые пристрастия.

Выпендрежница Мила, скажем, заказывала тете Тоне настойку на мяте и лимоне, с добавлением чуточки корицы. У них это называлось «Махито». Не лыком шиты, телевизор смотрим! А Зоя предпочитала «Амаретто» тети-Тониного разлива, с привкусом абрикосовых косточек: в самогон добавлялись кофе, сахар и ванилин в одной ей известных пропорциях и что-то еще.

Это «что-то еще» хранилось в строжайшей тайне, как фамильный наследственный секрет, и тетя Тоня, выпив рюмочку-другую, плакалась Миле:

– Вот умру – и некому даже передать секреты будет. Унесу с собой. Дочь у меня беспонтовая, ей ничего не надо.

– А Юльке? – лицемерно сочувствовала Мила. Лицемерно – потому что уже не раз она подкатывала к Антонине Семеновне с просьбой дать им с подругами рецепты ее напитков. Соседка была – кремень, даже в подпитии.

– Юлька? – саркастически усмехалась тетя Тоня. – Юлька еще беспонтовей. Юлька в футбол играет!

Юлька была внучкой Антонины Семеновны, дочерью Дуси. Она с малых лет росла пацанкой и действительно играла в футбол: ее единственную из девчачьего племени пятиэтажки местные мальчишки не гнали от себя. Вместе с ними она азартно лупила мячом в бетонные стены гаражей и бегала по самодельному футбольному полю.

Полем стал пустырь, который юные энтузиасты-футболисты зачистили от мусора и повыкорчевали камыш. Потом где-то в новой части Артюховска открылась секция женского футбола, и Юлька стала ее членом. По слухам, их команда даже ездила на соревнования в другие города и добилась неплохих результатов.

– Передайте секрет мне! – в очередной раз подкатывалась Мила.

– Так я еще умирать не собираюсь!

Не с тетей ли Тоней что?

Тут сердце у Люси сжалось еще раз: за машиной «скорой» она узрела притулившуюся полицейскую машину, а дальше – еще одну. Первая попроще, во второй, наверное, начальство. Раньше было проще: обычная милиция ездила на «газиках», руководство на «Волгах». А теперь все больше на иномарках. Иномарка и иномарка, Люся в них не разбиралась, но точно, полицейская.

Нехорошее предчувствие ее не обмануло. Дверь в тети-тонину квартиру была приоткрыта. Едва Люся взлетела на Милкин третий этаж, распахнулась совсем. На площадку выдвинулись два мужика в белых халатах. Они выносили носилки с тетей Тоней. Замыкал шествие полицейский, он то ли следил за надлежащей транспортировкой, то ли оказывал моральную помощь.

Людмила Петровна, прижавшись к стене, перевела дух с некоторым облегчением – лицо тети Тони не было закрыто простыней, значит, жива. Но – полиция? Знает ли Дуся, что с матерью беда? Что, вообще, могло случиться?

На часть вопросов ответ последовал незамедлительно: на площадку вывалилась сама зареванная Дуся и, узрев Люсю, зарыдала с новой силой и припала головой к щуплой Люсиной груди. Дуся, как и мать, была женщиной весьма дородной, и субтильную Люсю основательно шатнуло, но стена ее удержала.

– Люсенька! Слава богу, что ты здесь! Я в больницу с мамой, а там полиция все осматривает, я не могу с ними остаться. Ключи я им отдала, там участковый, закроешь здесь потом, я тогда и рваться не буду. Если что – подежурь за меня сегодня, я позвоню попозже!

И она побежала догонять носилки.

Людмила Петровна несмело шагнула в прихожую. Двое полицейских присутствовали в зале, третий как раз вышел из спальни при ее появлении.

– Вы кто? Что хотите? – спросил, приподнимаясь из-за стола, еще один, должно быть, главный. Он писал уже довольно давно, на столе лежало несколько покрытых ровным аккуратным текстом листов.

– Вы-ы-ы? – протянул удивленно, и Людмила Петровна в тот же миг узнала в нем Бурлакова. – А тут-то вы с какого боку?

– Я соседка. То есть, моя подруга соседка, но ее сейчас нет, а я присматриваю за ее квартирой. А с Евдокией мы вместе работаем, она просила меня забрать ключи от квартиры, когда вы тут все осмотрите, – залепетала Люся.

Ну что за черт? Она ни в чем не виновата, а уже оправдывается при первом же заданном вопросе. Флюиды, что ли, они особые испускают, эти товарищи в форме?

– Ну, проходите… – нерадушно буркнул Бурлаков. – Может, будете полезны. Лысенко, ты лоджию хорошо осмотрел?

– Да что там особо смотреть, товарищ капитан? Ликеро-водочный завод!

– Вот его и осмотри! Только продукцией не злоупотребляй! Я отсюда слышу, как ты там облизываешься.

– Продукция у нее в спальне. Весь шифоньер бутылками заставлен. И бутылки-то все особенные, красивые, из-под импорта, не наши поллитровки. Где она их только собирала?

Людмила Петровна хотела было, сказать, что клиентура несла, да вовремя язык прикусила: с чего это она будет «стучать» на тетю Тоню? Усугублять ее положение? «Ну, тетя Тоня попалась!» – подумала она.

Но тут, узрев запятнанный кровью пол, обмерла: «Если выкарабкается!»

– А что случилось-то? – дрожащим голосом вопросила Людмила Петровна.

– Порезали вашу соседку, – обронил Бурлаков. – Вот вам результат противозаконной деятельности: скорее всего, клиентура и порезала.

– Нет, клиентура вряд ли! – отвергла сходу его версию Людмила Петровна.

– Это почему же? – заинтересовался Бурлаков.

– Клиентура у нее была особенная, формировавшаяся годами. С чужими она дела не имела, и никогда с алкашами не связывалась. Они даже не совались к ней, она и дверь им не открывала.

– Да-а-а? – заинтересовался капитан. – А вам это откуда известно? Вы же здесь не живете? Что, тоже сподобились в клиентуру попасть?

Язык мой – враг мой! Но, сказав «а», надо говорить и «б».

– Здесь ведь живет моя близкая подруга, и мы к ней довольно часто ходим в гости. А во-вторых… да, случалось, мы тоже пользовались продукцией Антонины Семеновны.

– Что, хорошая продукция? – невинно полюбопытствовал Бурлаков.

– Не то слово! – не удержавшись, с жаром подтвердила Люся. – Высокий класс!

– Продегустируем, товарищ капитан? – всунулся Лысенко и даже, кажется, облизнулся.

– Я тебе продегустирую! – пригрозил Бурлаков. – Ох, повезло отделу, что я сегодня дежурю. Был бы Трусов за старшего, вы бы тут к утру сами трупами лежали!

Потом он снова обратился к Людмиле Петровне.

– Так кто были ее покупатели? Кроме вас с подругами?

– Да я так особо и не знаю, – закручинилась она. – Вы соседей порасспрашивайте. Я же здесь не так часто бываю.

– А только что говорили – часто! Соседей мы уже и так расспрашиваем, – насупился Бурлаков. И после паузы перевел тему. – А как дела у вашей соседки?

– У какой? – не сразу поняла Людмила Петровна.

– Ну, у Херсонской, – пробубнил собеседник с чрезвычайно скучающим видом.

Как-то уж очень вяло он это пробубнил, подчеркнуто не заинтересованно. Без какой-либо эмоциональной окраски. Хотя, казалось бы, задал вопрос, то есть, проявил интерес. И глаза отвел, а до этого пронизывал взором.

Людмила Петровна остренько на него глянула – при чем здесь ЕЕ соседка, в сиюминутных-то трагических обстоятельствах? Чисто выбритые смуглые щеки капитана порозовели.

У Люси «в зобу дыханье сперло». Что такое? Неужели? Ай да Лидка-тихушница! Когда успела? Правда, она говорила, что Бурлаков ее для бесед вызывает, но ей, конечно, и в голову не приходило, что интерес к их беседам у Бурлакова может быть не только деловым.

Женщина она симпатичная, но, в общем, ничего особенного. Разве что, возникнув в жизни Гарика, поменяла свои химзавивочные кудельки неопределенного цвета на стильную стрижку каре, да покрасилась. Но ведь ей полтинник, как ни крути! Бурлаков на вид моложе будет. И потом, она в теперешнем своем состоянии беспросветного горя, запущенная, махнувшая на себя рукой, кого может заинтересовать? Краше в гроб кладут! А вот поди ж ты… Ну и ну!

– Да как… Ничего хорошего. Скоро сороковины. Долго она еще будет жить застывшей. Любила она Гарика очень, хотя до сих пор не могу понять, за что. Она ведь в его жизни появилась, когда он окончательно спился, человеческий облик потерял. Что она в нем разглядела?..

– Я тоже этому удивляюсь, – поддержал тему Бурлаков.

– Свое расследование хочет начать. Добром это не кончится.

– Какое расследование? – переполошился капитан – Она в своем уме?

– Именно, что не в своем. И к экстрасенсам хочет ехать, на «Битву». Не верит, что вы кого-то найдете.

– Ну, вы-то поговорите с ней, объясните! Ведь взрослый же человек, должна понимать. Кур покрадут, и то несколько дней искать приходится, кучу народа опрашивать.

– Да я ли не говорила? Уперлась рогом.

Капитан был растерян. За Лидку переживает или опасается неприятных для себя последствий?

– Ну, вы все-таки постарайтесь ее убедить. Я не могу посвящать ее в детали, но кое-что наметилось. Найдем мы убийцу ее мужа, пусть так уж сразу не отчаивается!

– Я ей обязательно передам!

Вошел еще один полицейский.

– Товарищ капитан, тут сосед рассказал…

И умолк, узрев Людмилу Петровну.

– Потом, Юра! Всех опросили?

– Всех, кто дома.

– Ребятишек бы поспрашивать, – несмело вклинилась Людмила Петровна. – Они много чего видят и замечают.

– Поспрашивать бы… – саркастически усмехнулся вновь пришедший мент. – Все ребятишки по квартирам сидят, погода не располагает. А там сейчас сразу родители на дыбы встанут, права качать начнут. Чуть что – моя хата с краю!

– А может, не начнут…

– А вы не могли бы нам помочь, Людмила Петровна? – неожиданно заинтересовался Бурлаков. – Вас же здесь, наверно, знают? Нам могут того не сказать, что вам скажут.

– Ну… Я попробую. Но сейчас, и правда, на улице никого нет. Я здесь у подруги побуду немного, пока цветы полью, то да се, может, за это время и выйдет кто-нибудь гулять.

– Буду вам благодарен! Телефон мой не потеряли?

– Что вы! Нет, конечно.

– А Лидии Федоровне передайте привет, и пусть… прекратит свою активную сейсмическую деятельность!

– Обязательно передам! – пообещала Лида.

Сама же подумала: «Пожалуй, не буду ничего передавать, ей это сейчас – как скипидару под хвост. Как действительно будут результаты, сам сообщить не преминет. И вообще, если у него умишко есть, он сейчас не должен Лиде глаза мозолить. Иначе, если она заподозрит у него не служебный, а амурный интерес, она его возненавидит. Клин клином – это не Лидкин случай. Если, конечно, мне ничего не показалось.

А хорошо бы иметь мента за стенкой! Персонального, так сказать. Да и мужик-то приятный, не хам, не солдафон. И мужские руки в доме ой как пригодились бы! Гарик, царство ему небесное, по части мужской работы был ноль без палочки. А Бурлаков, глядишь, по-соседски бы и мне помог когда-никогда».

Тут же Люся и устыдилась: «Кому что, а вшивому баня!» – подумала. У Лиды черное горе, а она ей уже жениха подбирает и при этом не забывает про свой интерес.

А надо все-таки, на всякий случай, порасспрашивать кое-кого про семейное положение Вадима Сергеевича Бурлакова.

Когда Люся, полив цветы, вытерев пыль и пропылесосив Милкины 18 квадратных метров, спустилась во двор, она увидела, что ожидания ее не обманули. На лавочках кое-где сидело неработающее население, детвора тоже гоношилась в разных концах двора. Народ вышел глотнуть кислорода и впитать последние лучи бледненького, уже заходящего солнышка, но главным образом – обсудить случившееся в их доме ЧП.

Люся подошла к одной из лавочек, облюбованных четырьмя женщинами, поздоровалась. Ей ответили, потеснились, выделяя краешек лавочки. Они с Зоей Васильевной тут примелькались за многие годы, были как свои. Да и тот факт, что Люся побывала в подъезде, где случилось несчастье, общалась с полицией, бросал на нее отблеск сопричастности к трагическому событию. К тому же народ знал, что они с Дуней работают вместе, и ждал от нее хоть каких-то, пусть самых скудных, сведений.

Люся преследовала противоположную цель – разжиться сведениями у народа. Вообще-то она планировала ненавязчиво пообщаться с детьми, но как общаться на глазах у мам-бабушек! В конце концов, не работает же она у Бурлакова на полставки! Уж как получится, что сумеет добыть.

Поохали, уже впятером, на предмет приключившейся жуткой истории. Люся поделилась тем немногим, что знала. В ответ услышала, что муж одной из четырех теток примерно в это время выходил курить на балкон и видел, как из подъезда вывалилась компания подростков, человек пять.

Лиц не разглядел, хоть и второй этаж, потому как молодежь направилась в другую сторону. А по одежде не различить даже, девки или парни. Все в куртках, джинсах, вязаных шапочках. Нет, иногда, конечно, очень даже отличишь – если куртенки куцые, и так обтянутся джинсами, что слепой заметит гендерные отличия. Но не в этом случае.

– Она ж, наверно, кричала, бедная? – предположила Люся.

– Да там у них на пятом этаже Вова-инвалид живет в двушке, у него притон. Он всех привечает – и старых, и молодых, лишь бы с выпивкой приходили. Орут, как резаные, ржут, как кони!

– И музыка постоянно орет так, что дом трясется. Кто там что услышит? Устали жаловаться. Участковый говорит: что я с ним сделаю, у него одна нога. И музыка у него только до 11 вечера, закон соблюдает.

– Мужики хотели было накостылять ему, так кого бить? Инвалид, и от пьянки в чем душа теплится. Скорее всего, от него и вышли.

– Юлька к ней приходила. Со своей… Кирюшей, – раздался голосок сзади.

Женщины дружно обернулись. Позади лавочки неслышно пристроилась и жадно внимала беседе старая знакомая, Катька-зараза. Она уже была в сухой одежде и ботиночках, сменивших мокрые сапожки. Похоже, бабушка ее поняла и простила, и, выплеснув первые эмоции, сдалась Катькиному натиску, отпустила на вечернюю прогулку. А может, ценя минуты тишины, вообще предпочитала, чтобы внучка подольше дышала свежим воздухом.

– А ты чего тут локаторы свои наставила? А ну, брысь, Штирлиц малолетний! Иди к другим детям!

– Юлька к ней приходила с Киркой, я видела! – упрямо повторила Катька.

– И чо-о-о? Юлька ее внучка, и ходит к бабушке чуть не каждый день! Иногда и ночует. Почитай, живет у нее!

– Нет, это Вовкины гости, однозначно! Его надо за химок брать!

– Может, хоть потише в доме станет, если прищучат!

– Это до чего же дошло! Сроду такого не было!

Женщины, которых Вовка-инвалид достал конкретно, единогласно склонялись к единственной версии. Катька тем временем испарилась.

Люся все ждала, когда же будет озвучена еще одна версия, лежащая на поверхности: следствие бизнес-деятельности Антонины Семеновны. И версия была-таки озвучена.

– А не надо самогон гнать! Небось, клиент какой и порезал, деньги вымогал!

Сакраментальную фразу произнесла самая пожилая и, в силу этого, претендующая на безоговорочное признание ее авторитета тетка, тонкогубая, с мешками под глазами. «Почки, наверно», – машинально отметила Люся.

Повисла тишина. Видимо, у троих, как и у Люси, рыльце было в пушку, и они предпочли не спорить с престарелой праведницей. Воистину, чем ближе к старости, тем ближе к святости! Хотя может, праведницей она стала по состоянию здоровья.

– Одно другому не мешает, – наконец нарушила тишину самая молодая, которая зарделась сильнее остальных. – Может, как раз Вовкины гости и были теми клиентами.

– Нет, – сказала еще одна, – клиенты тети Тони вряд ли пошли бы гостевать к Вовке.

– А Вовкины гости вряд ли сподобились бы стать тети-Тониными клиентами.

Их точка зрения совпадала с Люсиной. Одним словом, ясно было только то, что все непонятно.

– А кто же скорую и полицию вызвал?

– Да Дунька же и вызвала. Звонила-звонила матери – та не отвечает, она и забеспокоилась, прибежала проведать, а дверь только захлопнута, не на ключе. А там-то!

Когда обсуждение пошло по второму кругу, Людмила Петровна заторопилась и стала прощаться. Но едва свернула за угол, в нее вписалась Катька, удиравшая от мальчишек. Оказывается, дети играли с другой стороны пятиэтажки, где заходящего солнышка еще оставалось немножко.

Люся перехватила ее, хотела прикрикнуть на преследователей, но Катька ее опередила:

– Не ругайте их! Мы играем!

– Катя, расскажи мне, пожалуйста, что ты видела?

– Когда?

– Про Юлю и Киру. И вообще, что видела?

Катя тетку, конечно, признала. Это она пыталась помочь им с бабулей найти выход из цейтнота, а потом сидела с соседками на лавочке. Да и раньше здесь мелькала иногда. Потому она и не усомнилась в правомочности теткиных расспросов, не стала вырываться из ее рук.

– Да ничего я не видела! Мы с Темкой из подъезда вышли, на крыльце стояли, а из ихнего подъезда выскочила Юлька и побежала, а за ней – эта ее… этот… оно!

– Какое «оно»? Ты про что?

– Ну, этот… Кирюша! Транк… тран… свистит.

– Свистит? А-а-а-а… Ты имеешь в виду… – трансвестит?

– Ну да! Только она не трансвестит, а как-то по-другому. Но тоже – «транс». Мужиком хочет стать. Вообще-то она Кира. У них любовь.

Это было что-то новенькое! Во всяком случае, Дуня об этой стороне жизни своей дочери с сотрудницами не делилась, хотя в коллективе знали всю подноготную о каждом из коллег.

– И что – Кирюша?

– Она за Юлькой побежала. Звала ее: «Юля! Юля! Подожди!» А Юлька, видно, сильно рассердилась, даже не обернулась. Летела, как угорелая!

– Догнала?

– Не знаю, они за домом скрылись. А, вспомнила! Транссексуал она!

– Откуда ты все это знаешь? – ужаснулась Людмила Петровна.

Катька пожала плечами, озадаченная. До сего момента ее не терзали мысли об источниках знаний. Она просто знала, и все. Она могла бы ответить тетке обтекаемо – «оттуда!», но не хотела быть грубой.

Возможно, подобные знания сегодня впитываются человеком с материнским молоком, но скорее – с телевизором или вездесущим интернетом.

– А потом?

– Потом те парни из подъезда вывалились.

– Почему – вывалились? Они шумели?

– Да нет, тихо вышли. Только дверью бабахнули.

– И куда пошли?

– Туда же.

– За Юлей и Кирой побежали?

– Нет, не за ними. Просто пошли в ту сторону. Быстро.

– А в чем они были одеты?

– Ну, куртки… С капюшонами.

– С капюшонами?

– Ну да, в капюшонах они были все!

(Наверное, те, которых муж одной из теток видел).

– А как быстро они вышли? Прямо сразу?

– Нет, не сразу… Мы с Темкой пошли к мусорным бакам кошек кормить, а когда возвращались, они и выскочили.

– Много времени прошло? Долго вы их кормили?

– Не знаю… – с удивлением воззрился ребенок на тетку, пытаясь сообразить. Людмила Петровна осознала, что вопрос дурацкий: счастливые часов не наблюдают.

– А кто-нибудь еще из ребят был в то время во дворе?

– Нет, только нас с Темкой выпустили. Грязно же. Мокро.

– А потом?

– Потом – ничего… Ну, потом еще тетя Дуня пробежала, как ненормальная. А потом вы пришли.

– А как бегают ненормальные? Не так, как нормальные?

– Она бежит-бежит, потом остановится и руку к сердцу прижмет – задыхается. И все бормочет. На диету ей пора.

О, боже! Она не только философ. Ей и проблемы диетологии не чужды. Если уж она и была ослицей, то ослицей крайне наблюдательной. И вообще, разносторонне развитой!

– Ну, спасибо, Катя!

– За что? – удивился ребенок.

И правда, особо вроде бы не за что…

Людмила Петровна домой почти бежала, в маршрутку не стала садиться. Эмоции переполняли ее. И выплеснуть их, поделиться пережитым сегодня было не с кем, ее задушевные подружки блистательно отсутствовали. Правда, Зайка на днях должна возвратиться из своего санатория, а Милка вернется только под Новый год.

Какой-то криминальной столицей становится Артюховск! Был Ростов-папа, была Одесса-мама, а Артюховск тогда кто? Их позднее дитя?

Попавшей в эпицентр, как она полагала, криминальных артюховских событий, Люсе казалось, что на огромных российских просторах не сыскать другого такого места, где бы преступность так правила бал. Впрочем, Людмила Петровна немного лукавила: причастность к неординарным событиям приподнимает нас в собственных глазах. Даже к таким драматическим событиям, и даже косвенная причастность.