Читать книгу Судьбе наперекор… - Лилия Лукина - Страница 1

По тихой окраинной улочке маленького южного курортного городка, утопавшей в буйстве майских садов, чьи деревья, еще сохранившие кое-где нежные бело-розовые цветы, перевешивались через невысокие заборчики так, что для прохода оставалась лишь узкая тропинка, неторопливо шел неприметный, просто одетый мужчина средних лет с потертой спортивной сумкой на плече и глубоко, с видимым удовольствием вдыхал напоенный дивным ароматом воздух. Подойдя к калитке одного из домов, он, несмотря на грозную надпись: «Осторожно! Злая собака!», спокойно толкнул ее и вошел во двор. На дорожке прямо напротив калитки стоял огромный «кавказец», который при виде вошедшего бешено закрутил хвостом, плюхнулся от избытка чувств на спину, мотая в воздухе массивными лапами и подставляя под ласку живот, а потом вскочил, отряхнулся и со скоростью пушечного ядра бросился облизывать дорогого гостя, который, заранее предвидя такой прием, предусмотрительно прислонился спиной к калитке.

– Ну, Бублик? Как тебе тут на новом месте? – спросил мужчина, почесывая пса за ухом и даже не пытаясь увернуться от восторженно, по-щенячьи повизгивающей овчарки.

– Это кто это мне здесь собаку портит? – с шутливой угрозой в голосе спросил привлеченный шумом пожилой мужчина в старых, пузырящихся на коленях брюках, выцветшей на солнце рубашке и соломенной шляпе.

– Я, дядя Петя, – отозвался гость и, сняв с плеч собачьи лапы, подошел и обнялся с хозяином.

– Хорошо, что ты приехал, Ванюша… – начал было хозяин, но гость обиженно перебил его:

– Как же я мог не приехать, если вы позвали? – и его лицо мгновенно превратилось из радостно-добро-душного в каменно-спокойное. – У вас возникли проблемы? – осторожно спросил он.

– Потом поговорим, сынок, – отозвался хозяин, увидев шедшую от дома жену, которая, всплеснув мокрыми руками, быстренько вытерла их о фартук, обняла гостя, наклонив, как всегда, его голову и поцеловав по своему обыкновению в макушку, и вместо приветствия спросила:

– Ты ел ли чего, сынок? – ей всегда казалось, что он ходит голодным, и хотелось накормить его домашненьким до отвала.

– Ты, Настена, думай, что говоришь! – возмутился хозяин. – Где он тебе поесть-то мог? В самолете, что ль? Иль в автобусе?

Несмотря на крупные габариты, Настасья крутанулась на месте так, что только юбки взлетели, и бросилась в дом готовить на скорую руку чего-нибудь перекусить, а мужчины пошли в сад и устроились за простым дощатым столом под яблоней.

– Так что случилось-то, дядя Петя? – осторожно спросил Иван.

– Дурость случилась, Ванюша! – сердито бросил хозяин. – Моя дурость. Тут ко мне Гиена приезжал…

Услышав презрительную кличку, которой дядя Петя когда-то наградил Аркадия Анатольевича Коновалова, своего советника, теперь уже, конечно, бывшего, Иван брезгливо поморщился, и хозяин согласно кивнул головой.

– Да знаю я, что он гнида последняя и предатель по самой сущности своей, но гнида он очень умная и очень осторожная и служил мне верой-правдой, ходил по одной половице и в сторону даже смотреть боялся, потому как я все его грехи наперечет знаю и, выдай я его на расправу, помер бы он смертью долгой, позорной и мучительной. Так что, пока я жив, он эту плеть, над его головой занесенную, каждую минуту чует и против меня ни в жизнь ни слова не вякнет. А приезжал он ко мне за помощью, а точнее, за тобой. Дело ему одно провернуть надо, и клиент совершенно сумасшедшие деньги за него заплатить готов – видно, приспичило мужику. А дело-то такое, что только тебе под силу, – убрать надо директора Баратовского судоремонтного завода, его сына и зятя. Да не просто убрать, а еще и с выкрутасами. Вот он мне прямо сходу в ноги и повалился. Представляешь? Прямо на дорожке. Рухнул на колени, ноги мои обнял и Христа ради заклинал, чтобы я с тобой переговорил. Я от такого аж опешил. Ну и пообещал поговорить. Сдуру! – и дядя Петя зло сплюнул. – А я, сам знаешь, свое слово всегда держу. Даже такой гниде даденное. Вот и пришлось тебя вызывать.

– А документы он привез? – немного подумав, спросил Иван, в чьем голосе послышалось явственное облегчение от того, что этим дорогим для него людям ничего не грозит.

– А как же! Он же знает, что я без этого тебя беспокоить не буду. И документы привез, и проблему обрисовал. Ну, я все это, естественно, перепроверил, и точно – мразь на мрази и мразью погоняет… Все трое… Даже читать о них противно было.

– Ну уж коль я приехал, то покажите-ка мне документы, дядя Петя, – попросил Иван. – Может, я за это дело и возьмусь.

– Да зачем тебе это, сынок? – удивился тот. – Денег-то тебе с мальчишками до конца жизни хватит. Тем более что они у тебя уже все образование получили, на своих ногах стоят, сами зарабатывают. Биографии у всех вас чистые, под своими настоящими именами никто нигде не засветился. Тебя самого в лицо сейчас только Стас да мы с Настасьей знаем. Остальные-то ребятишки полегли, царствие им небесное! – и он набожно перекрестился, а потом подмигнул Ивану. – Подлизываюсь, чтобы мне там в свое время сковороду поновее выделили да чертовок посимпатичнее! Шучу! – и уже серьезно продолжил: – Вам же теперь только жить да жить! Дети-то у тебя где? Здесь? Или уже на Кипр отправил? А то зачем же я помогал вам и дом там купить, и гражданство получить?

– Там они. Со Стасом на новом месте обживаются. А я пока еще здесь – трудно мне вот так взять и из России уехать, и Лешка при мне, чтобы скучно не было, – отозвался Иван. – А здорово вы тогда, дядя Петя, придумали «рабочие» документы для всех нас на одно и то же имя сделать.

– А ты думал! – самодовольно усмехнулся тот. – Твои же дети не отморозки одноразового использования, а ребята штучной работы! Твоей работы! – И, увидев, как помрачнел Иван, тут же добавил: – То не твоя вина, Ванюша, что так карта легла. Это судьба, сынок! Ее не объедешь! Я, может, тоже в детстве мечтал капитаном дальнего плавания стать, страны чужие посмотреть… А стал? Сам знаешь, кем я стал! – сказал он и, явно желая сменить тему, поднялся, со скамьи. – Пойду документы принесу.

Внимательнейшим образом просмотрев все бумаги, Иван долго молчал, глядя в землю; а потом задумчиво сказал:

– Я возьмусь за это, дядя Петя. Сам. Хотя Лешка, конечно, возражать будет, что это его очередь, – сами знаете, как у ребят с этим строго. Пусть это будет наше последнее дело в России, а потом мы с Лешкой к своим на Кипр уедем новую жизнь начинать. – И, возвращая документы, спросил: Как мне с Гиеной связаться, чтобы кое-какие нюансы уточнить?

– Не надо бы тебе с ним встречаться, Ванюша, – серьезно сказал хозяин. – Я же говорил тебе, что он предатель по самой сути своей.

– Да не волнуйтесь вы за меня, дядя Петя! – улыбнулся ему Иван. – Сами же не раз говорили, что я могу других осторожности учить.

– Ладно! – вздохнул тот. – Объясню я тебе, как его найти. Но только, Ванюша, пусть они деньги на мой счет переводят, а уж я их потом на твой перекину, чтобы тебе самому нигде не засветиться.

– Хорошо, – согласился Иван.

В этот момент на ведущей от дома дорожке, держа в руках большую сковороду фыркающей и шкворчащей жаренной на сале яичницы-глазуньи, появилась Настасья. Увидев в руках у мужа какие-то бумаги, она с грохотом опустила сковороду на стол и, упершись руками в бока, грозно спросила:

– Ты на что это, старый, ребятенка подбиваешь?

– Какой «старый»? Какого «ребятенка»? – возмущенно закричали в один голос мужчины.

– Да ты меня никак, старый, за дуру держишь? – спросила Настасья таким приторно-ласковым голосом, что тут же стало понятно, что ее мужу грозы не миновать.

– Тетя Настя, – жалобно сказал Иван, – а молочка у вас не найдется? Настоящего? Деревенского?

– Конечно, найдется, сынок! – воскликнула она и бросилась в дом. А дядя Петя, глядя ей вслед, негромко спросил: – А, может, не надо тебе за это дело браться? А, Ванюша?

Иван внимательно посмотрел на него и ничего не. ответил, и тот понял, что он своего решения не изменит.

А вечером они втроем сидели за этим же столом и чаевничали. Заходящее солнце окрасило сад в розоватый цвет, мирно шумел самовар, привлеченные наступившей прохладой, вышли на охоту комары, Бублик лежал неподалеку, опустив лобастую голову на лапы, и только иногда вскидывался, чтобы поймать в своей непролазной шерсти какую-нибудь особенно наглую блоху, а они разговаривали потихоньку обо всем понемногу. И ни один посторонний человек, глядя на эту идиллическую картину дружной семьи, никогда не догадался бы, что за люди сидят перед ним. А это был бывший глава всего уголовного мира России, вор в законе Петр Петрович Ковалев, по немудреной кличке Коваль, который полгода назад после серьезного сердечного приступа решил уйти на покой, испросил и получил разрешение обвенчаться со своей давней зазнобой, как ее называли другие, а на самом деле – с первой и единственной в своей жизни любовью Анастасией и, передав дела преемнику, уехал лечить застарелые болячки на юг, где был принят местными авторитетами со всем возможным почетом и уважением, какие и подобают настоящему вору в законе, коронованному еще во времена Советского Союза. Человек же, ласково называемый Ковалевыми Ванюшей и сынком, был его личным, не признающим невозможного, киллером, с помощью которого Коваль держал в узде самых неуправляемых беспредельщиков, фигура, обросшая такими жуткими легендами и леденящими душу историями, что, когда Петр Петрович заявил, что отходит от дел, то очень и очень многие истово перекрестились и не одну свечу в церкви поставили, узнав, что эта страшная черная тень, много лет стоявшая за Ковалем, им больше не грозит.

Провожая Ивана на следующее утро обратно в Москву, Ковалевы стояли в своей калитке до тех пор, пока его фигура не скрылась за поворотом, а уже в доме Настасья совершенно серьезно сказала мужу:

– Если по твоей милости с Ванюшей чего случится, я тебя паразита, собственными руками удавлю!

– Не успеешь! – мрачно ответил ей Коваль. – Я раньше сам застрелюсь!

И он был совершенно искренен, потому что Иван, когда-то внезапно появившийся в его жизни, давно и прочно занял в его душе то место, которое у обычных людей предназначено для единственного и горячо любимого сыночка. Кровиночки!

Мужчина лет сорока пяти, презрительно названный Ковалем Гиеной, внешность имел самую импозантную, а выражение его лица носило печать настолько вызывающе откровенного благородства, что невольно возникала мысль: «А не законченный ли это подлец?». В то утро он ехал на работу за рулем своего шестисотого мерседеса и, нервно пощипывая волосы на большой черной родинке над верхней губой, думал, что время поджимает, а от того единственного человека, который только и может ему помочь, ни слуху ни духу. Чтобы сократить дорогу, он свернул на одну из тихих московских улочек и тут же услышал за спиной чей-то бесцветный голос:

– Остановитесь здесь. Лучшего места для разговора нам не найти.

Гиена послушно затормозил и, сняв руки с руля, постарался незаметно вытереть свои мгновенно взмокшие ладони о брюки, чувствуя, как между лопатками пробежал ручеек холодного пота. Он сидел не шевелясь и даже дышать старался незаметно, но ничего страшного не происходило, и тогда он отважился посмотреть в зеркало заднего вида и увидел позади себя блондинку в больших зеркальных очках.

– П-п-простите?.. – несмело спросил он.

– Я Иван, – спокойно ответила блондинка и даже не улыбнулась при этом.

Придя в себя, Гиена прошептал:

– Мне говорили, что вы творите чудеса, но чтобы такие! Но как вы в машину попали? Она же на сигнализации! Да еще и на охраняемой стоянке была!

– Вас это действительно интересует? – невозмутимо спросил Иван, и мужчина, зябко поежившись, отрицательно помотал головой. – Я просмотрел документы и, поняв, что хочет ваш клиент, задался вполне естественным вопросом: он вменяем?

– Я никогда его не видел, хотя веду с ним дела уже много лет, – осторожно ответил Гиена. – До сих пор он производил впечатление совершенно нормального, хотя и очень тяжелого в общении человека, и я не знаю, какая муха его укусила, что ему в голову пришла вдруг такая идея.

– А как зовут этого садиста-теоретика? – безразлично спросил Иван, но что-то в его тоне прозвучало такое, что начисто исключало возможность не ответить на его вопрос или солгать, и мужчина, в нарушение всех профессиональных тайн, ответил.

Но, видимо, это имя ничего Ивану не сказало, потому что он никак на него не отреагировал, а просто произнес:

– Я берусь за это дело. Всю оговоренную сумму вы переведете на счет Петра Петровича. Вы еще не забыли его номер?

– Как можно забыть этого необыкновенного человека?! – воскликнул Гиена с таким искренним возмущением, что можно было бы подумать, будто он ничего не знает о том презрительном прозвище, которым наградил его бывший хозяин. – А что? У него проблемы? – осторожно поинтересовался он с затаенной радостью, что у страстно ненавидимого им Коваля возникли какие-то осложнения, но, почувствовав, как сзади на него тут же повеяло могильным холодом, замер и извиняющимся тоном залепетал: – Простите! Я позволил себе лишнее. Это, конечно, не мое дело. Простите великодушно! – и, помолчав немного, продолжил: – Скажите, пожалуйста, как я смогу связаться с вами в случае необходимости – дело-то неординарное? Конечно, о развитии событий меня будет постоянно информировать мой человек, который находится на месте, а я в свою очередь буду держать в курсе моего клиента – он требует, чтобы я докладывал ему все самым подробным образом. Видимо, есть какие-то нюансы, о которых он мне не сказал – его право! – Гиена осторожно пожал плечами, опасливо покосившись на Ивана – не воспримет ли он этот жест как что-то угрожающее или неуважительное:

Самое главное, чтобы первый этап был закончен до 11 июня, тогда, бог даст, и ко второму переходить не придется. Так как я смогу с вами связаться?

– Вы сейчас оформите на свое имя сотовый телефон с федеральным номером и отдадите мне. А по окончании дела я его просто выброшу.

Когда они вышли из магазина, Иван велел мужчине подвезти его к одному дому и подождать, а если он через пятнадцать минут не выйдет, то уезжать, после чего, забрав большой яркий пакет, ушел. Он скрылся в подъезде, а мужчина остался в машине. Глядя вслед невысокой стройной фигурке на высоких каблучках, он подумал: «Черт побери! Так это и есть легендарный Иван! Да-а-а… Недаром ему Коваль бешеные деньги платил!» – и расхохотался, вспомнив, как при передаче дел преемник Коваля Мартын попросил, чтобы тот свел его со своим киллером, но получил твердый и категоричный отказ.

Раздосадованный Мартын в подпитии позволил себе в узкой компании высказать некоторые оскорбительные предположения по поводу связывающих Коваля и Ивана отношений. Доброжелатели, естественно, нашлись и донесли. Той же ночью Мартын очнулся в собственной спальне собственного, самым тщательным образом охраняемого, дома связанным и с кляпом во рту, после чего был беспощадно выпорот собственным же ремнем. А на прощание кто-то тихонько шепнул ему на ухо: «Еще раз что-нибудь ляпнешь – убью, а если попытаешься что-нибудь сделать, то убью мучительно». Наутро обеспокоенная столь долгим сном хозяина охрана вошла в его спальню и застала картину маслом во всей ее немыслимой красе. Сложив два и два, Мартын понес свою повинную голову к Ковалю, был прощен, выпил с хозяином мировую и произнес историческую фразу: «Да! Такого человека только ты и мог в руках держать! Мне этот фрукт не по зубам!».

Занятый этими воспоминаниями мужчина, тем не менее постоянно поглядывал на часы и, когда после ухода Ивана прошло уже двадцать минут, собрался было уехать, но потом решил все-таки рискнуть и посмотреть в подъезде – вдруг он сумеет понять, куда этот невероятный человек со своим пакетом пошел. Когда он открыл дверь, то первое, что он увидел, был солнечный свет, проникавший в подъезд через открытые двери напротив, – подъезд был сквозным. Мужчина расхохотался, подумав: «Ну и стервец! Ну и профессионал!», – и отправился на работу. Но он еще больше удивился бы, если бы узнал, что «блондинке» потребовалось не более двух минут, чтобы превратиться в самого обыкновенного, затрапезно одетого, неприметного мужичонку средних лет в больших, дешевых пластмассовых черных очках, который, выйдя из подъезда, поправил на плече потрепанную спортивную сумку и направился к метро.

Немного позже Иван, сидя около окна в вагоне подмосковной электрички, начал было читать в газете репортаж об очередной попытке американцев найти Усаму Бен Ладена, но очень скоро в раздражении бросил газету на скамью, буркнув: «Сопляки! Младшая ясельная группа!», – и стал смотреть в окно. Сначала он подбирал весомые аргументы для того, чтобы объяснить Лешке, почему это дело он будет выполнять сам, а потом решил, что они поедут в Баратов вместе – пусть парень город посмотрит.

Ранним июньским утром, когда небо еще не приобрело своего пронзительно-голубого цвета, а первые солнечные лучи только угадывались за чуть порозовевшим горизонтом, из грязной, темно-зеленой воды, которая лениво колыхалась около бетонной причальной стенки баратовского судоремонтного завода, вынырнул в акваланге Иван и прислушался – все было спокойно. Он оставил аппарат за полностью находящимся в воде нижним кранцем, захватил с собой заполненный чем-то водонепроницаемый мешок и вылез по цепи на причал, заваленный кучами хлама, проржавевшими остовами небольших речных судов и просто различными железяками так, что по нему и пройти-то нормально было сложно. Спрятавшись на всякий случай за тем, что когда-то давно было морским контейнером, он достал из мешка полотенце, вытерся, убрал его обратно, постоял немного на ветерке, чтобы обсохнуть окончательно, и направился к административному корпусу.

Это трехэтажное, в готическом стиле здание с метровой толщины стенами, в которых были утоплены больше похожие на бойницы окна, и причудливыми маленькими, увенчанными флюгерами башенками на крыше было некогда выстроено крупным баратовским промышленником бароном фон Лорингом. Тогда здесь находилась его контора, занимавшаяся перевозками по Волге людей и грузов, а вокруг нее располагались многочисленные склады. Потом Лоринг стал заниматься еще и ремонтом пароходов, и к складам постепенно добавились цеха. Так что история у завода была длинная, только к концу она подходила – одно название от него только и осталось.

Со стороны действия Ивана напоминали работу хорошо отлаженного автомата – ни одного лишнего движения. Он достал из мешка и надел кожаные перчатки, потом металлический крюк с привязанным к нему тонким тросом, который забросил на подоконник, крайнего из четырех окон второго этажа в торце здания, а мешок закрепил на спине наподобие рюкзака. Поднявшись, он, стоя на подоконнике, достал присоски, прилепил и вырезал стеклорезом приличных размеров кусок стекла сначала из наружной, а потом и из внутренней рамы. Засунув голову внутрь, он бесшумно отодвинул в сторону вертикальные пластиковые жалюзи, внимательно прислушался и, не обнаружив ничего настораживающего, влез внутрь, оказавшись в примыкавшей к кабинету комнате отдыха директора завода. Забрав с собой крюк с тросом, он снял мешок, достал из него прозрачный скотч и закрепил им стекла, предварительно поставив их на место. Только после этого он огляделся: и комната отдыха, и кабинет были обставлены итальянской мебелью из дорогих пород дерева, кресла были обиты натуральной кожей, под четырехметровой высоты потолком висели стильные светильники, и везде, где только можно, были расставлены многочисленные и безумно дорогие безделушки из тех, что придают помещению особый шик. «Ну ты и сволочь! – подумал Иван. – Завод последние дни доживает, а ты жируешь!». Он быстро нашел место на верху высокого, массивного шифоньера, стоящего в комнате для отдыха, где он мог бы спрятаться и дождаться подходящего момента, подпрыгнул, как мячик, ухватился руками за край шкафа, подтянулся, залез и, устроившись поудобнее, задремал – с нервами у него всегда было все в порядке.

Его разбудил шум в кабинете, откуда раздавались голоса, – начиналась обычная, проводимая по понедельникам директорская планерка.

– Ну, давай! Что у нас по деньгам? – судя по хамским интонациям в голосе, это говорил директор завода Виктор Петрович Богданов.

– А что у нас может измениться? Как лежали на боку, так и лежим. Лучше уже не будет, – ответил ему чей-то усталый безразличный голос. – Свет, воду и телефоны включат только после погашения долгов, а денег и на текущие платежи нет. И не будет. Мы еще старые кредиты не вернули, так что новых нам никто не даст. Да и вообще с нами никто теперь дело иметь не хочет. Шарахаются, как от прокаженных.

– А что «Содружество»? Они же у нас акционеры, вместе эту кашу заваривали, так пусть и расхлебывать помогают! – возмутился Богданов.

– А директор филиала банка со мной даже по телефону разговаривать не захотел. Точно ведь знаю, что он на месте, а секретарша отвечает, что его нет. Лучше вам самому с ним встретиться, может чего и выйдет.

– Этот хряк, что здесь сидит, без команды из Москвы даже чихнуть боится – туда надо ехать. Ладно, подумаю. А ты пока, когда на второе полугодие будешь договоры на стоянку судов пролонгировать, арендную плату подними и авансовый платеж включи – пусть раскошеливаются. Прикинь, сколько можно набавить, чтобы нам первоочередные дыры заткнуть, а скоро, сам знаешь, ситуация переменится.

– Петрович, а с кем ты договоры продлевать-то собираешься? – вступил в разговор третий голос, в котором слышалась откровенная злость. – В субботу еще все снялись и ушли. У причальной только твой катер один и болтается, как… цветок в проруби.

– Фомич, ты чего несешь? Куда они от меня денутся? Где они еще такое место найдут? – директор хрипло рассмеялся. – Они же над своими яхтами, как дети малые, дрожат, не дай бог, царапина какая-нибудь, так чуть ли не в драку лезут.

– А чего им искать? Уже нашли. К Станиславичу все перебрались. Акватория у него, конечно, поменьше будет, зато спокойно. В тесноте, да не в обиде. Да и я к нему перехожу. Вот мое заявление. Подписывай! – и Фомич, видимо, протянул директору лист бумаги. – Караванным он меня берет. Наконец-то делом настоящим буду заниматься, а не дурака валять.

– Да я тебя… – начал было Богданов, но Фомич перебил его:

– А ты меня головорезами своими не пугай! Грош им цена в большой базарный день, если они твоих родных уберечь не смогли. Только думаю я, что это тебе за Иваныча кара свыше. Мы же с ним вместе сюда мальцами пришли, здесь вся наша жизнь прошла. А ты завод развалил и до такого паскудства довел, что стыдно сказать, где работаю. А ведь парнишкой-то ты сюда нормальным пришел, да скурвился… Подписывай давай!

– Да на! И пошел ты в… И чтоб сегодня же духу твоего здесь не было! – крикнул директор.

– Спасибо на добром слове, – ехидно сказал Фомич. – Давненько я там не был. Знал я, что плохого ты мне не пожелаешь.

Хлопнула дверь – это Фомич вышел из кабинета.

– Пошли вон! Все! – яростно заорал директор. – Толку от вас! Скорее от козла молока дождешься! Колька, Мишка и ты, Федька, останьтесь.

Послышался шум отодвигаемых стульев, шаги, звук закрываемой двери.

– Ну, Колька! – раздался бешеный голос директора. – Ты что мне обещал, когда уговаривал Никитина с завода выгнать?! Что сможешь этот проект сам до конца довести! Так до какого конца?! До этого?! Ты именно такой конец имел в виду?!

Ему ответил молодой заискивающий голос:

– Папа, все было бы нормально, но когда все это началось… Ну, я про Тольку…

– Я тебе не папа, – зашипел Богданов. – Был папа, да весь вышел. Ты мне ответь, ради кого я завод по миру пустил? Людей, которые здесь десятилетиями работали, разогнал? Мне что, три жизни отпущено? Я для кого старался? Для себя? Я о семье думал, от которой сейчас только ты, урод, один и остался? Или ты думаешь, что я на тот свет все с собой заберу?!

В кабинете что-то загремело и покатилось с оглушительным грохотом, а потом наступила мертвая тишина.

– Да-а-а, – протянул через некоторое время директор. – Все прахом пойдет! Коту под хвост! – с горечью в голосе сказал он, а потом уже другим тоном спросил: – Мишка, Федька, работнички ножа и топора, чего нарыли? Чьих рук это дело? Не смогу я спокойно умереть, не узнав, кого мне на том свете искать, кому в глотку за смерть сына, жены и дочери с внучками вцепиться. Давай, Федька! Что нового?

Когда Иван услышал о насильственной смерти женщин и детей, о которой ничего не знал, его лицо на какое-то мгновение окаменело, но тут же. приобрело свое обычное невозмутимое выражение, и он стал слушать дальше.

– Ничего, Виктор Петрович, – почтительно произнес между тем низкий хриплый голос. – Серьезных залетных в нашем городе не было, а баратовские против вас никогда в жизни не пойдут. Вот и Панфилов, с которым я сумел накоротке переговорить, тоже считает, что баратовские здесь не при делах. Да и нет у нас в городе специалистов такого класса, чтобы после них никаких следов не оставалось.

– Слышь, Федька, а не может это быть сам Матвей? В смысле – его люди? У него-то специалистов каких хочешь найти можно, – задумчиво спросил директор.

– Совершенно определенно – нет, – твердо заявил Федор. – Он первым никогда в жизни не нападает. Ни-ког-да! Его удар всегда второй, но тут уж, дай бог, ноги живым унести. А мы с ним нигде не пересекались. А понадобись ему вдруг завод, так он наши долги выкупил бы и схарчил, даже косточками не похрустевши.

– Что же получается?! Что всех моих родных дух святой на тот свет отправил!? Это ведь только после него никаких следов не остается! – взъярился Богданов.

– Дух не дух, – с сомнением в голосе сказал Федор, – а вот в спецслужбах профессионалы такого класса могут быть. Только непонятно, зачем против вас такие силы задействовать. Это же, извините, все равно, что из пушки по воробьям.

– Ну, по спецслужбам у нас Мишка специалист. Что скажешь? – спросил Богданов.

– То же, что и Федор Семенович, – раздался спокойный уверенный голос. – Что спецслужбами здесь и не пахнет.

– Пахнет! Не пахнет! – яростно заорал Богданов. – Вы мне дурака не валяйте! Вы носом не нюхайте, а землю ройте! Мне результат нужен! Ясно? Работайте, черт бы вас всех побрал! А то у меня ведь разговор короткий – по миру пущу! – и уже немного спокойнее сказал: – Ладно, ступайте, отдохнуть мне надо. Шурке скажите, чтобы до одиннадцати ко мне никого не пускала, и дверь за собой захлопните.

– Папа, – раздался заискивающий голос Николая. – А может поучить Фомича, как себя вести надо? Чтобы не наглел?

– Оставь его в покое! – рявкнул директор. – Слава богу, хоть один нормальный мужик смог мне в глаза правду сказать. Не чета вам, подхалимам и лизоблюдам! Вон отсюда!

Щёлкнул замок внутренней двери, потом наружной – это Николай, Михаил и Федор тихонько вышли в приемную и закрыли за собой двери.

Лежа на шифоньере, Иван, услышав шаркающие, старческие шаги, подобрался к краю шкафа и посмотрел вниз – в комнату отдыха вошел директор. Иван видел его только на фотографиях и знал, что ему пятьдесят пять лет, но сейчас перед ним был старик с мокрыми от пота, поредевшими седыми волосами, черными кругами под глазами, ввалившимися висками и желтым, изможденным лицом. Его лоб был обильно усеян мелкими капельками испарины, а в глазах застыло выражение смертельной тоски и безнадежности. Он подошел к бару, открыл, подумал немного и налил себе полный стакан водки, который выпил в один прием, а потом рухнул в кресло, согнулся, обхватив голову руками, и сквозь зубы застонал:

– Господи-и-и! Зачем жил?! Зачем?!

Но Иван не собирался выслушивать его причитания – с легкостью и изяществом кошки он спрыгнул на пол. Услышав шум, директор поднял голову, и на секунду их глаза встретились.

– Господи, прости мою душу грешную! – было последнее, что успел прошептать в своей жизни директор, прежде чем потерял сознание от резкого удара ребром ладони по основанию шеи.

Иван легко подхватил его, перенес обратно в кабинет и усадил в кресло за рабочим столом. Достав все из того же мешка ножны, он вынул из них короткий, заточенный до бритвенной остроты старинный меч и, придерживая голову директора левой рукой, чтобы не упала, правой, даже без особого замаха, ударил по его шее, и меч рассек ее, как горячий нож масло. Аккуратно и бережно вытерев меч полотенцем, Иван снова убрал его в ножны, а потом обошел кресло, из-за его спинки, чтобы не испачкаться кровью, взял голову директора за волосы и перенес на стол для заседаний, где установил точно в центре, лицом к двери.

В комнате для отдыха он отлепил скотч, снял вырезанные куски стекла и осторожно выглянул – вокруг никого не было. Он вылез на подоконник, снова закрепил скотчем стёкла и тенью соскользнул по стене вниз. Перебегая пригнувшись, от одной кучи хлама к другой, он мгновенно добрался до причальной стенки, где по цепи быстро и бесшумно спустился в воду, нашел акваланг, надел, нырнул и исчез.

Вынырнул он около самого маленького из островков, тянущихся цепочкой почти посередине Волги, где в ожидании его сидел с удочкой Лешка. Иван снял акваланг и распорядился:

– Собирайся! Сегодня же в Москву возвращаемся! И ближайшим рейсом ты улетишь к остальным на Кипр!

– Но, папа, – возразил ему парень лет двадцати пяти – двадцати шести на вид, удивленно вытаращив свои серые глазищи. – Мы же договорились, что улетим вместе, когда все закончится.

– Все отменяется, Леша, – твердо сказал Иван. – Ты улетишь один. Так надо!

Алексей, знавший, что, когда папа говорит таким тоном, спорить с ним бесполезно, начал собирать вещи, а Иван, взяв сотовый телефон, отошел с ним подальше и набрал номер.

– Ты, Гиена, надо мной никак подшутить вздумал? – услышав ответ, спросил он таким ледяным тоном, что его собеседник почувствовал себя уже покойником. – Ты, гнида, знал, что я никогда не трону женщин и детей и поручил их ликвидацию кому-то другому. Так?

– Господин Иван! – заорал тот, захлебываясь словами. – Богом клянусь! Здоровьем клянусь! Да я самой жизнью своей вам клянусь, что я здесь ни при чем! Ну поверьте мне! – почти рыдал он. – Моему клиенту совершенно не нужны эти смерти! Наоборот! Они нам все карты спутали! И теперь придется всю схему менять! Поэтому прошу вас, пожалуйста, не предпринимайте больше ничего.

– Значит, я возвращаю тебе треть суммы, и мы расстаемся, – решительно заявил Иван.

– Нет-нет! Что вы! Не надо! Бог с ней! – умолял его Гиена. – Тем более что нам может опять потребоваться ваша помощь. Поэтому, пожалуйста, не выбрасывайте телефон, как вы собирались.

– Хорошо! – немного подумав, ответил Иван. – Но! Первое, ты мои принципы знаешь…

– Знаю, – торопливо подтвердил Гиена. – То есть слышал.

– И второе. Ты, насколько мне известно, сам из Баратова, значит, и связи у тебя здесь должны были остаться. Так вот, ты этого подонка, который женщин и детей убил, сам найдешь и мне сдашь. Понял?.

– Найду! – твердо заявил Гиена, вытирая пот, льющийся со лба от чувства величайшего облегчения, что грозу пронесло стороной. – Может, не сразу, но найду!

Услышав в трубке короткие гудки, он обессиленно обмяк в кресле, словно из него воздух выпустили, лотом, выпив рюмку коньяка, понемногу отдышался и, собравшись с силами, набрал номер своего клиента, но говорил он с ним уже своим обычным, хорошо поставленным, вальяжным голосом человека, знающего себе цену.

– Ситуация практически вышла из-под контроля, но я нашел выход из положения, так что первая часть вашего задания успешно выполнена, и я жду от вас оставшуюся сумму. А ко второй части мы с вами перейдем через шесть месяцев. Но я по-прежнему буду держать ситуацию под контролем, а вас в курсе дела.

– Благодарю вас – и сегодня же деньги переведу. Я попрошу вас величайшую осторожность соблюдать, ничто не должно на мою заинтересованность в этом деле указывать, – его собеседник четко и твердо выговаривал русские слова.

– Так вы же мне за это и платите! – не моргнувши глазом соврал Гиена, словно это и не он назвал Ивану его имя. – Только я не понимаю, в чем здесь ваш интерес?

– А разве я вам плачу за то, чтобы вы свое любопытство удовлетворить смогли? – тут же получил он в ответ.

– Извините, – Гиена тут же пошел на попятную. – Значит, я жду деньги…

– А я информацию от вас ожидаю, самую подробную. Что-то может незначительным для вас показаться, а мне очень многое сказать может. Желаю удачи.

Гиена отключил телефон и задумался: в чем же все-таки действительный интерес его странного клиента к этому практически разорившемуся заводу.

Секретарша директора Александра Тимофеевна – уставшая седая женщина – стояла на страже директорского кабинета насмерть. Собравшиеся в приемной люди, которым она пообещала, что директор будет принимать после одиннадцати, требовательно гудели, подсовывая ей под нос часы, и уговаривали заглянуть в кабинет.

– Не пойду! – твердо заявила она. – Вы что, хотите, чтобы меня с работы выгнали? Мне до пенсии всего два месяца осталось, дайте доработать спокойно. Идите за Наумовым, если он решится, то пусть сам и идет.

Все понимающе молчали; если Богданов и раньше кротостью характера не отличался, то теперь вообще словно с цепи сорвался: мог обругать последними словами, а мог и выгнать по любой статье, которая ему только на ум взбредет, кого угодно, хоть собственного заместителя. Кто-то из наиболее нетерпеливых отправился за директорским зятем Николаем Сергеевичем Наумовым который с недавних пор стал его первым заместителем. А тот, не желая рисковать в одиночку, прихватил с собой зама по общим вопросам Федора Семеновича Солдатова, бывшего начальника Пролетарского райотдела милиции, и зама по вопросам безопасности Михаила Владимировича Чарова, бывшего капитана ФСБ.

Когда эта троица появилась в приемной, все замолчали – не любили на заводе, где люди работали из поколения в поколение, пришлых, тем более директорских прихвостней, нахватавшихся всех возможных благ за счет простых работяг.

– Шура, ты в кабинет заходила? – спросил Наумов.

– Нет, Николай Сергеевич, и не пойду. А ключи от кабинета вот, – и она положила на стол кольцо с ключами.

Замы переглянулись.

– А вдруг ему плохо стало? С сердцем? Он же понервничал, вот мы и беспокоимся, – предположил Солдатов.

– А мы действительно беспокоимся! – заявил Наумов и стал открывать двери. – Папа? – негромко позвал он, чуть приоткрыв внутреннюю. – Папа, как вы себя чувствуете? – он открыл дверь до конца и, увидев на столе для заседаний голову Богданова с всклокоченными волосами, визгливо, как женщина, заверещал.

Солдатов отбросил Наумова в сторону и шагнул в кабинет. Его трудно было чем-то пронять – всякого за свою службу насмотрелся, поэтому он только хмыкнул, покачал головой и достал сотовый. Чаров тоже вошел и встал рядом с Федором Семеновичем, он побледнел, но истерик не закатывал.

– Прокопов, – сказал Солдатов, обращаясь к своему преемнику. – Подъезжай-ка ты на судоремонт с ребятишками, со всей командой… Чего-чего?! Барина грохнули, вот чего! Добрались все-таки!

Отключив телефон, он повернулся к Наумову, который, согнувшись в три погибели, опирался рукой о стену – его неудержимо рвало.

– Пошли, Николай Сергеевич, – предложил он, дождавшись, когда тот немного придет в себя, и беря его под руку. – Примем по сто грамм для поправки здоровья.

Когда они повернулись к двери, то увидели в проеме лица дожидавшихся приема людей – выражения были самые разные: торжествующие, злорадные, ехидные, но ни в одном не было ни сочувствия, ни жалости, ни сострадания – и, как оплеванные, прошли эти трое через молчаливую, раздавшуюся перед ними толпу.

Приехали криминалисты, эксперты, районный прокурор, все ходили, смотрели, фотографировали, расспрашивали, допрашивали. Только результаты этой работы были опять неутешительные – никаких следов не было.

В то время, когда милиция осматривала труп Виктора Петровича, Александра Тимофеевна лежала в обмороке, а те немногочисленные рабочие, которые еще оставались на заводе, активно обсуждали, чего им теперь ждать – плохого или хорошего, по проселочной дороге, ведущей от одной из маленьких, стоящих на левом берегу Волги деревушек, в которой остались только доживающие свой век старики, в направлении федеральной трассы на Москву пылил старенький, неоднократно битый «Москвич». За рулем сидел Алексей, а устроившийся на заднем сиденье Иван безрадостно думал о том, что не таким ему когда-то виделось будущее этого мальчика, как, впрочем, и всех остальных детей. Он тяжело откинулся на спинку сиденья, и его мысли невольно вернулись к тому самому летнему дню 96-го года, с которого все это и началось.