Читать книгу ЧЕЛОВЕК или…? По ту сторону жизни - Лим Март - Страница 2

Придя в себя и открыв глаза, я понял – это действительно то, что я так хотел, так ждал, и жаждал всю свою жизнь. Да, это то, что теперь приводило меня в ужас и наполняло страхом все мое существо, но придавало жизни смысл и особое значение. Именно жизни, никогда во мне не было ее столько, никогда я не испытывал такой полноты чувств и эмоций. Пугающее наслаждение… Можно ли так назвать то, что я испытывал в этот момент? Думаю, да.

Я лежал, привязанный и совершенно без сил, чтобы сопротивляться узлам, сковывающим меня. Свет от горящей лампы больно слепил и прожигал глаза своей непотребной яркостью. Предметы и ощущения наводили безмерный ужас, давили своей неизвестностью и таинством происходящего. Что меня теперь ждет? Этого я не знал. Да, хотел, чтобы мое существование переполняла жизнь во всеобъемлющем смысле этого слова, чтобы мною овладевали любые, но чувства, и я бы смог познать и дотянуться до её пределов. Все же, нет, такую жизнь даже представить себе не мог, нет, я мечтал не об этом, мои подлинные стремления были пресечены и убиты еще в зародыше, они разрушились под гнетом жестокой действительности, стали призрачной дымкой на фоне терзающей мглы одиночества и безысходности. А жизнь так и осталась все такой же никчемной и жалкой, да теперь еще и под реальной угрозой. И как я и не стремился изменить ее, как и не хотел этого, за меня это сделали другие еще задолго до моего появления на свет.

2

16 марта 2060 год. Мерцающий тусклый луч чудом, пробившийся сквозь плотно задвинутые шторы, беспощадно разбудил меня, но сумел вернуть из кошмарного видения в привычную реальность, как обычно зазвенел будильник, и я как всегда поднялся с кровати, не желая вставать. Добираясь до ванной комнаты, в полудреме, опрокинул пепельницу с давно уже истлевшими окурками, и пепел покрыл мой любимый серый ковер. Но я не предал этому значения, сейчас для меня было самое главное окончательно проснуться, как и всегда начать свой ничем не приметный и не отличающийся от остальных день. Меня зовут Мелвин Грейлли. Я жил в одном из серых неприметных домов на четвертом этаже. Каждый день собирался и отправлялся на работу, занимался документами и расчетами, просиживая допоздна в бухгалтерском кресле. Добирался я до офиса пешком, но не потому, что мои финансы не позволяли приобрести какое-либо удобное средство передвижения. Нет, я этого не собирался делать, ввиду отсутствия необходимости, так как моя жизнь не отличалась насыщенностью и включала в себя лишь уединение и замкнутость. И мой маршрут по ее ровной и гладкой дороге не был богат и разнообразен, представляя собой не что иное, как прямую без изъянов и препятствий, протяженность, которой ограничивалась всего лишь в несколько метров: от дома до работы и, наоборот, в обратной последовательности. Этот путь являлся определением и характеристикой моей жизни, размеренной и обычной, которая текла своим чередом безо всяких событий и происшествий, и так вплоть до тридцати лет, которые пролетели, словно легкий прохладный ветерок и прогремели своим завершением, как громом среди ясного неба, днем раньше. Он прошел, как и все предыдущие, в одиночестве, за кружкой пива и пачкой сигарет, но это не значило, что у меня не было друзей, просто у всех были свои дела, свои личные заботы. Разве я мог винить их за это? А впрочем, за что винить, если я просто никому не был нужен. Никто и никогда особо не стремился иметь со мной близкие отношения, все меня считали никчемной и ординарной личностью. Не знаю, могу ли я даже отнести себя к этому слову «личность», я был слишком обычен и прост для него. Все обходили меня стороной в прямом и в переносном смысле, но я и сам не проявлял желание сближаться с людьми. Зачем? Я не хотел навязывать себя кому бы то ни было, все равно отдачи ощутить бы не смог. Для всех мое общество было бы только в тягость. Все смотрели бы на меня свысока, и считали бы лишь жалким своим подобием. И почти все те люди, с которыми меня все-таки сводила жизнь по мере своей необходимости, относились ко мне скептически, они не проявляли ко мне никакой интерес, думаю, не хотели опускаться до моего уровня и иметь с таким человеком, близкие отношения. И даже у тех некоторых из них, которые все же пытались проявить ко мне внимание и казаться приятелями, порывы и стремления не производили никакого впечатления искренности и участия. Я всегда боялся почувствовать какой-то подвох, какие-то скрытые намерения, считал, что никто не может относиться ко мне без каких-либо задних мыслей, безо всякой выгоды, без стремления получить что-то взамен. А с другой стороны, что я мог им дать? Свою апатию, подавленность и одиночество…

Как внутренняя, так и внешняя моя заурядность оставляла за собой право желать лучшего. Мой внешний облик не представлял что-либо неординарное, я был чуть ниже среднего роста, неприметен. Имел отнюдь не атлетическое телосложение и обычные черты лица: прямой нос, глаза серого цвета. Вьющиеся черные волосы, отдававшие серым отливом, никогда не ложились в нужном направлении и постоянно выводили меня из себя, когда, стараясь зачесать их на затылок, я опаздывал на работу и тем самым подводил свою щепетильность и ответственность. Но мне льстило, что с такими обычными внешними данными, женщины иногда все-таки проявляли ко мне интерес и повышенное внимание, хоть это и всегда оставалось загадкой. Сам я никогда не стремился первым завязывать отношения, ввиду полной уверенности в отказе с их стороны, и считал, что не стоит каждый раз убеждаться в его очевидности. И если кто-либо пытался сблизиться со мной, я был чертовски рад этому и всегда старался сделать все, чтобы сохранить и поддержать эти стремления. Но я ничем не отличался от людей, был слишком «сер» и слишком зауряден, поэтому никто и никогда не задерживался у меня больше недели. Нет, все-таки была одна девушка, которую, я уже почти забыл, единственная, значащая для меня больше, чем кто бы то ни было, и как казалось, действительно дорожившая нашими близкими отношениями. Длились они около полугода, но как только я сделал ей предложение, она исчезла, не сказав ни слова. Куда она пропала, я даже не мог это предположить, и все же решил искать ее, но не так, чтобы, желая найти и узнать правду, о принятом ею решении. И я оставил все, как есть. Это было так давно, что уже даже и не могу вспомнить ее лица, но иногда все же думаю о причине ее исчезновения. Хоть и вижу простоту и очевидность такого поступка, ведь именно ей я смог раскрыть своей недуг, гнетущий меня всю жизнь. Нет, физически я был совершенно здоров, не то слово, я даже не помню, когда в последний раз посещал врача, а может, этого никогда и не было, разве что в детстве, которое почти стерлось в моей памяти. Теперь-то я уж точно знал, что в обычных врачах совершенно не нуждаюсь. Но необъяснимое ощущение присутствия извне всегда сопутствовало и сопровождало меня по жизни. Никто не знал о моем недуге, кроме той девушки, ну и, конечно же, психиатра, к которому я обратился после смерти своей матери. Пока она была еще жива, всегда старалась внушить, что это лишь мои фантазии, что скоро все пройдет, и я сам смогу избавиться от пугающих и гнетущих ощущений. Но нет, я не смог, кошмары и чувство постоянного преследования и наблюдения никогда не покидали меня ни на секунду. Я даже уже свыкся с ними и старался не придавать им значения, они уже стали неотъемлемой частью и единым целым моей жизни. Но иногда, чувствовал, присутствие и постоянный контроль до такой степени, что страх окутывал меня с неимоверной силой, я не мог найти уголок, где укрыться, избежать пристального внимания к такой простой и никчемной персоне. Ничто меня не спасало от нахлынувшего стресса, обескураживающего своей внезапностью, лишь только таблетки, которые я всегда держал при себе и принимал по мере необходимости, они давали мне облегчение, заполняя чувством безразличия и спокойствия. Мое спасение заключалось в этих маленьких шариках красного цвета, их я получал от своего психиатра, о котором уже упоминал, и которого звали Морган Сазерленд. Высокий мужчина, средних лет, всегда находивший слова утешения, уже давно потерявший надежду на мое исцеление и направлявший все свои силы и старания лишь на сдерживание нервных расстройств и устранение моего депрессивного и упаднического настроя. Если бы моя мать была жива, она помогала бы справляться с моими душевными расстройствами. Я очень нуждался в ней, она заменяла своей теплотой и вниманием и таблетки и психиатра, спасала меня от подавленности и депрессии. Но она умерла от несчастного случая на дороге, когда ей было всего пятьдесят семь лет, и я до сих пор не могу смириться с ее смертью. Своего отца я не знал, мать никогда не рассказывала мне о нем, а я и не просил об этом. Пыталась мне что-то сказать перед смертью, может быть об отце, но силы покинули ее раньше, чем она смогла это сделать. Это было пять лет назад. И за эти годы я не вспомнил бы ничего особенного, ничего такого, что смог бы рассказать и чем гордиться, ничего, что смогло бы запомнить и согреть мою душу. С тех пор не произошло никаких изменений, жизнь моя была не приметна и проста, дни текли сами собой, заполняя обыденность, каждый из них был похож на предыдущий, такой же тусклый и серый. Все вокруг, люди, вещи, дома, деревья, все было покрыто пылью, серостью, и всевозможными оттенками этого цвета, и ничто не выделялось на этом бесцветном фоне постоянства и неизменности. Нет, все-таки был мир, как яркое пятно, отличавшийся от всего остального, насыщенный, красочный, в который я погружался каждый день. Он при любой возможности завлекал в свой манящий и вселяющий наслаждение чарующий плен. Овладевал всем моим сознанием, заполняя фантазиями и лживыми ощущениями, завлекая в свою иллюзорную и мнимую реальность. Он щедро одаривал новыми эмоциями и впечатлениями, пусть вымышленными, но дающими возможность что-то испытать, почувствовать, получить то, чего так не хватает в реальной жизни. Устройство, благодаря новейшим интернет технологиям, созданное для просмотра вешаний и эфемерных фантазий в объемных голограммных проекциях, метод воспроизведения информации и изображения, основанный на интерференции световых волн. И даже голограммная девушка, рождаемая его посредствам, по моему желанию появлялась в глубине черного экрана и обретала электронную плоть и жизнь в его мнимом пространстве. Она как будто выходила из невидимых пределов и окутывала настолько необходимой лаской и вниманием, пленяла своим безропотным повиновением, что не возможно было не покориться ее электронным чарам. Каждый день давала мне многое и не давала ничего. Была мне так необходима и так далека… не нужна вовсе. Бездушное отображение ее тела было чрезмерно совершенным и безупречным, движения невообразимо плавные, легкие, обволакивающие и завлекающие в плен соблазна. Элла, я дал ей это имя, грациозно протягивала руку, дотрагивалась до моего лица и трепетно проводила пальцами по волосам, одаривая мнимой нежностью и лаской. Она спрашивала:

– Почему ты так печален?! Элла не была мила и любезна? На что я отвечал ей:

– Нет, Элла безупречна…

– В моей программе определенный набор распознаваний и исполнений, мне не ведомо многое, что ты чувствуешь или желаешь… Если бы я обрела свободу, смогла бы вырваться из плена черного экрана, стала бы тебе еще ближе и покорнее во всем…

– Это не возможно…

– Я знаю… Позволь наполнить радостью твою жизнь… – И она, насколько возможно, высвобождаясь из темного пространства, обволакивала лучами, которые преобразовывались в совершенство изящных форм. Дотрагиваясь до изгибов ее великолепной фигуры, мои пальцы как будто проникали сквозь яркую светящуюся оболочку, покрывались теплом и светом, ощущения пульсацией разносились по всему телу. Казалось, что прикосновения почти осязаемы, возможны, действительны, достижимы…, но мнимы, виртуально эфемерны, создающие впечатление реалий нереальности происходящего. Я находился будто в плену своих желаний и наркотической возможности их осуществления. Все больше и больше затягивающая трясина науки, паутина электронных возможностей и новейших изобретений, давала мучительное наслаждение и искушение плоти. Были возможны все мыслимые и немыслимые ощущения посредствам этого устройства, которое дарило воображаемую жизнь, тлетворные чувства, окутывающее зависимостью и фальшью. Чувства – именно в них так нуждается каждый. Можешь испытать их на основании полученной информации или личных ощущений, но не путем лжи и обмана. Я любил и ненавидел этот виртуальный мир, ненавидел за то, что не мог вырваться из его плена всецелой зависимости, за то, что он был всей моей жизнью, и ничем, лишь вымыслом, спасительной ниточкой в моем сером и мрачном существовании. Но и любил, потому что пусть лживая, бесцеремонно навязывающая свои впечатления жизнь, но все же дающая разнообразие и завлекающая в свой мнимый электронный мираж, заменяющий и включающий в себя все, что так необходимо, чтобы выжить и не умереть от уныния. Теленет, так же и мобилнет, менее функциональное мини его подобие, каждый день скрашивали и заполняли собой мое существование. Я хотел, чтобы моя жизнь была совсем другой, не хотел жить в фантазиях, мне нужна была реальность, но не такая, которую я мог иметь, и имел. Хотел, чтобы меня переполняли подлинные чувства и эмоции, чтобы я мог жить и наслаждаться ими. Но лишь только, одно, чувство безысходности постоянно преследовало и не покидало меня никогда. И в этом заключалась вся моя жизнь, она включала в себя все, что нечего было включать. Я так же, как и в предыдущий день, вставал в восемь часов и собирался на работу, где должен был провести свое положенное трудовое время. Иногда как призрак, не желая возвращаться, домой, бродил между домами, никому не нужен, никому не интересен, всеми забыт и не заметен, как заблудшая бездомная собака. Но обычно, я все-таки возвращался как всегда в свой теплый уголок и посвящал все свободное время великому произведению человечества – теленету. Прямоугольной пластине, которая спасала и отвлекала от реальной жизни. Я не мог без нее ни одной свободной минуты, она заменяла мне все, заполняла собой все мое жалкое существование. И, как и обычно, одевая, свой серый костюм и дожевывая черствый бутерброд, я включил ее, желая, как всегда начать свой день с очередной наркотической порции иллюзорного восприятия. Но я не помнил еще ни разу такого случая, когда ее спасительный от реальности экран был совершенно пуст и безжизнен, его заполняло лишь плоское серое пугающее полотно. Я не знал, может, было, что-то со связью или с вещанием, это не имело значения, просто не понимал, как кто-то мог допустить такое, чтобы не дать возможности получить заряд необходимый энергии на текущий день. Тогда я тут же схватил мобилнет, но руки дрожали и, не успев включить его, мини устройство связи с миром и с самим собой, камнем упало на пол, тонкая трещинка протянулась вдоль всего его экрана. Я был просто взбешен, совершенно потерян и выбит из колеи. Так и, оставив лежать его на полу, с трудом закурил сигарету, и невольно, в полном смятении, направился в противоположную сторону. Я распахнул шторы и посмотрел в окно. Невероятное и завораживающее чувство от увиденного окутало меня, и я понял, что именно этот день, поможет дать мне ответ, как мне жить и что делать дальше. Именно он позволит мне изменить все в своей жизни, именно теперь и именно сейчас.

3

Город Виртеплен, в котором жила Инес Грейлли, утопал в пышной зелени и потрясал своим великолепным ландшафтом. Но и окраина его, куда ей пришлось переехать в тридцати двух летнем возрасте, ничем не уступала в своем великолепии. Люди, окружавшие ее дружелюбные и отзывчивые, с радостью приняли в свой круг, когда она, вместе с новорожденным сыном, поселилась в старом, и уже представляющем собой достояние культуры, доме. Инес вела достаточно уединенный и затворнический образ жизни. У нее было необходимое количество денег, чтобы не беспокоиться о завтрашнем дне и посвящать все свое время единственному сыну, ставшему для нее отрадой и смыслом жизни. Она оберегала мальчика и старалась защитить от всего, что могло пагубно сказаться, как на его здоровье, так и на жизнеутверждающем восприятии. Еще с детства, внушала об опасности и угрозе окружающего мира, рассказывала о роли человека в обществе и о его реальных возможностях и стремлениях. Но внушить все это своему непоседливому и любознательному ребенку, было невероятно сложно, Мелвин рос на удивление и опасение своей матери чересчур требовательным в своих стремлениях и неординарным человеком в проявлениях личных качеств и индивидуальных особенностей. Он жаждал познаний и хотел постичь и достигнуть всего в этом незыблемом мире красок и страстей. Мечтательный и целеустремленный, всегда сосредоточенный любящий сын, страдающий от постоянного чувства преследования и наблюдения извне, был несчастен и счастлив одновременно. Его жизнь была полна любви и заботы со стороны матери, но чувство, гнетущее и пугающее, являлось невероятно тяжелым и невозможным для подавления его в своем сознании. Инес пыталась помочь своему сыну справиться с этим пагубным чувством, старалась хоть как-то смягчить его уничижительный страх, отвлечь от терзающих мыслей своей заботой и вниманием, но все было бесполезно. Мелвин жил вместе с ним, мечтал и размышлял о невероятных возможностях, которые предоставляет ему жизнь, не переставая бояться серой тени за углом.

Инес очень беспокоилась о своем сыне, своими стремлениями он пугал больше всего, даже больше, чем паранойя, от которой она так и не смогла найти средство и почти смирилась с ней, но желание пресечь его порывы так и не покидало ее, и стала основной целью в жизни. Она считала, что человечество слишком жестоко к не обычным людям, будь то выдающиеся, ущербные или просто не похожие на остальных, и пыталась изо всех сил объяснить Мелвину, в чем смысл жизни обычного человека, и на что он имеет право претендовать, а на что нет. Инес говорила ему, что не стоит проявлять свои особые качества и жизнь пощадит тебя и не будет бить слишком сильно. Нужно просто жить, не выделяясь, ни на что, не претендуя и ничего не требуя. Можно больно обжечься, если слишком отчаянно «тянуться к солнцу, и чем выше тебе удастся дотянуться, тем опаснее падать вниз». Она считала, что такие принципы смогут уберечь его от невероятно жестокой жизни, да и не только от нее. И Инес все-таки смогла привить то, что хотела в своем мальчике, убила в нем порывы индивидуальности и значимости. Он спрятал глубоко в себе свои стремления и это переросло в жизненные устои. Мелвин стал таким, как многие, решил жить по стандартам и правилам, диктуемым обществом и жизнью. Когда вырос, поступил в университет, и отучился на бухгалтера-финансиста, чья работа требовала от него логического и четкого мышления, скрупулезности и внимательности, а главное заключала в рамки чисел и правил. Мелвин спрятал все, что в нем было заложено, благодаря своей любящей матери, но она не смогла учесть только то, что, защитив своего сына от его стремлений, развила в нем чувства неполноценности и невероятной безысходности. Подсознание давило на него своими чувствами невостребованности и неудовлетворенности. Мелвин стал подавленной, не уверенной в себе, и меланхоличной личностью. Недовольный собой и своей внешностью, он преуменьшал достоинства и преувеличивал свои недостатки, имея неординарные внешние и умственные данные, и богатый внутренний потенциал, считал себя не просто обычным, а даже жалким и немощным человеком. Черты его лица, похоже, позаимствованные с полотен великих мастеров древности, отличались своей правильностью и индивидуальностью: прямой нос, высокие четко выраженные брови и невероятно большие выразительно глубокие синие глаза, густые вьющиеся черные волосы, которые он тщательно пытался выровнять, и придать им прямую форму. Ростом же он был немного выше среднего, и немного слабого и астенического телосложения. Но это ничуть не умаляло его достоинств в окружении остальных людей. Мелвин притягивал их к себе, они стремились к нему, но наталкивались на невообразимо глухую стену самозащиты и личного восприятия мира и человечества. Поэтому он был одинок, обвиняя, в этом свою мнимую серость и обычность. Но он желал всем своим сердцем изменить свою жизнь и почувствовать ее сполна, он ждал этого и верил, что все скоро должно будет измениться, иначе его существование не может иметь никакой надобности и необходимости. Оно неминуемо растворится в зыбком свете обыденности и повседневности.

4

Увиденное зрелище за окном, пронзило меня до глубины души. Я еще никогда не наблюдал ничего более потрясающего и великолепного. Обычное серое небо, всегда казавшееся мне неизменным, преобразилось, приобрело невероятные оттенки, и залитое розово-коралловым цветом заполняло все всеобъемлющее пространство. Деревья были покрыты легким сияющим блеском, ранее блеклый вид домов преображался в невообразимые краски, слепящие глаза. И я понял – это день перемен, день, когда я смогу решить, как мне жить дальше, как жить, чтобы изменить свое никчемное существование. Именно сейчас я должен принять решение, что я смогу сделать, чтобы каждый день наполнить ощущением жизни и значимости. Я должен был что-то испытать, почувствовать жизнь, и вдохнуть ее полной грудью, вдохнуть и наслаждаться ею. Это желание переполняло меня в высшей степени, и именно в этот момент жизнь моя действительно стала меняться. Возможно, если бы не было этого прекрасного весеннего утра, я бы все так же жил, и жил в своем скромном мирке, и не знал бы, какая суровая действительность поджидает меня за поворотом.

И наслаждаясь утренней зарей, путаясь в своих желаниях и возможностях, мое внимание привлек огромный плакат, закрывающий собой часть столь великолепного зрелища. Он красовался на длинных столбах, вдоль деревьев на противоположной стороне улицы. Я смог разглядеть надпись на нем, выведенную огромными буквами и понял: «вот, что мне действительно нужно, вот как я смогу разнообразить свою жизнь, придать ей яркости и испытать хоть какие-то чувства. Я подвергну ее риску!» Если б я только мог повернуть все вспять, опомниться и остановить себя. Думаю, я сделал бы это, а может, и нет. Эта огромная надпись гласила: «Испытай себя, ты еще не знаешь, на что способен! Так вперед, нельзя терять ни минуты!» И буквами немного поменьше внизу: «Экстремальное шоу – лабиринт удачи, испытание на всю жизнь». Да, действительно это оказалось первым толчком в моем последующем вечном пожизненном испытании.

Эти слова будто загипнотизировали меня своим предзнаменованием, и я ни капельки не раздумывая, затушив недокуренную сигарету, скинул свой постылый серый пиджак, как оковы бремени и с трудом отыскав старую краснею футболку и джинсы, надел и помчался туда, где меня ждало новшество, и ждала жизнь. Забыв обо всем на свете, о своем рабочем месте, об отчетах, платежах, я летел на крыльях, как птица, выпущенная на волю, одержим свободой и жизнью. Адрес, указанный на плакате, был очень прост, я легко смог сохранить его в памяти и найти улицу безо всякого труда. Здание, к которому были направлены все мои стремления, было все в огнях и вывесках, и я остановился, как зачарованный. Любуясь на манящее зрелище, зашел в «храм грез» на встречу с мечтой. Первый этаж мне показался неожиданно мрачным, каменные статуи и барельефы животных, словно предупреждали меня своим оскалом: «Еще не поздно передумать, еще есть время». Но я был тверд в решении, оно было как благодать, сошедшая с небес. И заметил вывеску: «Запись добровольцев прямо по коридору». Светящаяся точка поманила меня в конце предстоящего пути. Не смотря по сторонам, я направился по узкому проходу, как мотылек на свет огня, не боясь того, что может ждать меня впереди.

5

Медленно поднимаясь в лифте, толстый обеспокоенный человек, лет пятидесяти, чувствовал, что произошло что-то неладное в отделе, которым он управлял уже долгие годы. Что-то беспокоило его. Это чувство появилось, когда он проснулся и поднялся с кровати, накинув свой махровый халат. Из-за этого странного ощущения, он решил приехать на работу пораньше и поскорее добраться до своего офиса, который находился на сорок первом этаже внушительного, выделяющегося на фоне остальных построек, небоскреба. Но лифт, которому было совершенно «наплевать на суету людей и который жил своей жизнью», абсолютно не беспокоило состояние Бразера Велли. Так звали этого человека, который работал в ответственном и засекреченном отделе значимой и весомой корпорации. Проклиная чертов лифт, и его медлительность, Бразер все-таки доехал до нужного ему этажа. И зайдя в комнату, где царила полная тишина, он понял, его опасения были не напрасны. Побагровев от пагубного предчувствия, он заорал вне себя от злости:

– Сэм! Где же… черт носит этого мерзавца?!

Тем временем, молодой парень, как ни в чем не бывало, медленно и с чувством полного удовлетворения, появился в дверном проеме.

– А, шеф, – вяло и лениво, бросив в сторону Бразера, он нехотя, прошагал мимо, сел на свое привычное и уже порядком просиженное место. Проводив его гневным и испепеляющим взором, Бразер взревел вне себя от злости:

– Сэм?!…

– Все в порядке, шеф, меня не было минут пять, не больше, – спокойно ответил тот.

– Почему выключена аппаратура, или хочешь вылететь отсюда к чертям собачьим?

– Да ладно вам, шеф, уже несколько лет все в норме, ничего не меняется. О чем можно волноваться? Все как всегда. Давайте на спор, например на…

Бразер, не выдержав такой бесцеремонной наглости и, прервав его, гневно прокричал:

– Ты, что издеваться вздумал, включай аппаратуру и чтоб никогда больше…, – и тут замолчал в замешательстве, не договорив до конца. Сэм включил мониторы, и все было как всегда, но только не совсем и Брайан, совершенно обескураженный и с невообразимой тревогой, пролепетал:

– Вот черт!… Что это он делает? Что могло произойти? … Что он задумал? – Бразер от раздражения и отчаяния был разгневан и взбешен. Он заорал с таким недовольством и обидой, что объекта его негодования заставило попятиться и забиться в угол.

– Вот видишь, чего ты добился! Ублюдок! – но мгновением позже опомнившись, скомандовал: – Быстрее беги в управление, сообщи обо всем… Что я несу?! Включи внутреннюю связь, нет, не надо, сообщи по мобилнету. Нет, я сам, от тебя все равно мало толку, – добавил он гневно и укоризненно.

Услышав шум, доносившийся из комнаты, в дверях появился высокий, статный мужчина, крепкого телосложения, и выглядевший намного моложе своего шестидесяти семи летнего возраста.

– В чем дело, Бразер? – спросил он спокойным, строгим и уверенным голосом.

– Мы как раз собирались сообщить, происходит что-то странное. Вы говорили, что может что-то произойти, но я не думал, … не ожидал, что совершенно не буду готов к этому, – ответил Бразер, еле дыша и с трудом подбирая правильные слова.

Статный мужчина, сдержанно и внимательно оценил причину паники, посмотрел на Велли и повелительным тоном произнес:

– Возьми себя в руки, Бразер! Надо действовать быстро. Все не так уж и плохо, еще можно все предотвратить, опередив его. Отправляйся в это чертово место и уладь все…, тебе не привыкать…

– Но, я же не ожидал, я…

– Что ты мямлишь, как идиот, скорее или хочешь, чтобы мы все оказались за решеткой?

– Но почему сегодня, я не понимаю, ведь столько лет прошло, и все было как по маслу?! – негодуя, проговорил Бразер.

– Что-то подобное рано или поздно должно было произойти, – твердо и сдержанно произнес пожилой мужчина и покровительственно и властно добавил, – все, хватит попросту тратить время, бери двух людей, и за дело… Да поторопись, время опасная штука…

После этих слов, растерянный и ошеломленный человек беспрекословно подчинившись приказу, выскочил, как ошпаренный и помчался вниз по лестнице, уже не рассчитывая и, не полагаясь на «предательский и безответственный лифт».

6

Меня так поглотила реальная возможность воплотить свои желания в жизнь, что я совершенно не придал значение тому, что чувство паранойи полностью исчезло и я почувствовал настоящую свободу и избавление. Видимо моя психическая проблема действительно заключалась во мне самом, в моей постылой и надоевшей однообразием жизни. И теперь, когда

все казалось таким легко поддающимся переменам и изменениям, я верил, что смогу избавиться абсолютно от всего пагубного и гнетущего, ранее заполняющего мою жизнь.

Пройдя до конца длинный и темный коридор, я добрался до света, которым была залита маленькая комнатка. По центру, заполняя почти все ее пределы, внушительными и необъятными габаритами своего тела, сидел человек и перебирал какие-то бумаги. Он посмотрел на меня маленькими похожими на щелочки глазами и резко пробурчал:

– Чем могу помочь?

Я почему-то застыл в замешательстве и не знал, что ему ответить. Тогда, он, не желая мириться с моим смятением и растерянностью, нетерпеливо проревел, как зверь:

– Язык проглотил что ли, отвечай или проваливай!

И я, страшась не потерять все, ради чего были направлены мои порывы, все надежды и желания, взял себя в руки и все же смог произнести слова, которые стали первым предвестником перемен в моей жизни:

– Здесь ли можно записаться для участия в шоу?

– Здесь, – ответил с невообразимой ухмылкой этот теперь уже успокоившийся и мирный человек.

– Условия игры знаешь? – продолжил он, – а то приходят тут всякие, а потом от жалоб отбоя нет.

– Нет, не знаю, но я согласен на любые испытания, – ответил я в полной решимости.

– Интересно?! Что, жить надоело? Мы таких не берем, нам нужны люди для шоу, а не какие-то самозванцы-самоубийцы, которые не знают, как лучше избавить себя от надоедливой жизни.

– Нет, не волнуйтесь, я не из таких… Я просто хочу испытать судьбу.

– Ну, что ж, учти парень, это тебе не игрушки, испытания опасны для жизни, и идти на них ты должен осознанно…

– Согласен, – ответил я, не раздумывая. А он посмотрел недоверчиво и сказал:

– Что ж дело твое. Вот, ознакомься с программой и подпиши, что не будешь иметь никаких претензий, если что…, – и добавил, опять с ухмылкой, пронзая лукавым взглядом, – конечно, если еще сможешь иметь их. Да, чуть не забыл, ты, наверное, и сам знаешь, что в случае выигрыша, получишь приличное вознаграждение…

– Меня это не интересует, – уверенно произнес я.

– Вот бывают же люди, пойди тут разберись, чего хотят от жизни и чего им еще не хватает? Одни идут на все ради деньг, а что же нужно другим? – он посмотрел на меня вопросительным взглядом, но, так и не дождавшись ответа, добавил, – ну, что ж желаю удачи, хотя, судя по твоему виду, и она тебе все равно не поможет.

Он объяснил мне, что я должен сделать, где обязан ждать своей очереди, перед тем как смогу выйти на сцену и опробовать свои силы. Я подписал все необходимые бумаги, вышел из комнаты и отправился на второй этаж, следуя правилам шоу. По дороге решил заглянуть в программу, которую мне вручил этот человек и понял, что действительно вряд ли справлюсь. Но это был мой единственный шанс почувствовать ее – жизнь. Пусть даже я не совладаю с нею, но зато буду знать, что хоть что-то смог испытать и ощутить. Теперь-то я уже понимаю, что это было совершенно не то, что мне было нужно и не то, что мне так не хватало…

Я спокойно и с предвкушением, ждал своей очереди, на возможность проявить все, на что я способен. Мне вручили какой-то странный облегающий костюм, который, пришлось надеть, учитывая необходимый атрибут шоу, и который выставлял напоказ всю мою телесную никчемность. Когда, я ждал и находился за кулисами, со сцены вынесли человека, не знаю, мертв он был или жив и сколько ран у него было на теле, это невозможно было разобрать под пеленой крови. Я почти передумал, глядя на этого несчастного, но было уже поздно, настал и мой черед. Когда объявили выход, понял, что другого пути уже нет. Что же теперь?! Сам этого ждал и сам этого хотел…

Я вышел, яркие огни слепили глаза, и только звуки, раздававшиеся отовсюду, были доступны для восприятия, толпа зрителей ревела от восторга или скорее от жажды зрелищ и крови. Мне подали знак, и я ринулся вперед, навстречу своим новым ощущениям, но уже первое испытание стало роковым. Огромные ножи, кружащие со всех сторон, нависли на меня своей угрозой. Извиваясь, как змея, я проскользнул мимо некоторых из них, но последние два сделали свою работу сполна. Я упал от ужасной боли в ноге, огромная рана красовалась у меня чуть выше колена, заливая сцену кровью, которая показалась мне краснее, чем я ожидал. Вот и испытание жизни, на первом же я дал маху, вот и наслаждение, которое я так ждал. Не знаю, почувствовал ли хоть что-то или нет, все произошло так быстро, что мне казалось, я ничего не мог испытывать, кроме боли и немощи. Правда, сознание того, что я пытался изменить хоть что-то в жизни, предавало сил. Но тут произошло то, что изменило все в ней без моего какого-либо личного вмешательства, то, что я хотел бы забыть и вычеркнуть из памяти навсегда. Я попытался встать, схватив свою изрезанную ногу руками, но упал снова, корчась от боли. Только вдруг кровь перестала струиться, и я увидел в глубине своей раны… Что же это было?! Что-то блеснуло серого цвета, ловя и отражая огни мерцающие вокруг. Попытался дотронуться, рассмотреть, но меня пронзила жуткая острая боль, и я упал без чувств, теряя «самого себя».

7

Шоу продолжалось, игра была в полном разгаре и ожидала свою последующую жертву. Она зазывала яркостью и фееричностью, манила эпатажем и протестом. Тогда, кода слабое безжизненное тело выносили cо сцены, за которым тянулась непрерывным следом, как оставляемая слизь улитки, красная кровь. И эта алая кровавая полоса провожала его, и открывала стезю следующим неудачам, а воздух был пропитан запахом крови и обмана, люди кричали и выли от восторга, от пика ощущений, от их апогея.

Было уже темно и сыро, когда машина скорой помощи подъехала к сверкающему иллюминационному зданию и в очередной раз со скрежетом и ревом умчалась в неизвестном направлении, оставив за собой шлейф серой клубящейся пыли.

8

Я очнулся на больничной койке, белые стены и мебель, окружавшие меня навевали тоску. В памяти вырисовывались образы, события, я вспоминал свои плачевные попытки что-либо изменить. Но, нет, не боль от ужасной раны мучила и пугала меня.

В дверях появилась медсестра, а за ней и врач, в своих белых халатах они хорошо вписывались в окружающую обстановку и ничем не могли нарушить столь изысканную гамму цветового разнообразия, высокий худощавый мужчина подошел ко мне и спросил, взяв мою руку и прощупывая пульс:

– Ну, как дела, как самочувствие?

Я ответил вопросом на вопрос:

– Что со мной, мистер?

– Можете называть меня просто Смит. Не волнуйтесь, – он заглянул в мою карту и продолжал, – Мелвин, все уже хорошо, у вас был глубокий порез, но рану обработали и зашили, будет немного болеть, но через несколько дней, даже не вспомните о происшедшем. Хотя думаю, что лучше все-таки об этом не забывать, вам ведь еще повезло, вы первый, которому удалось, так легко отделался. Обычно с этого чертового шоу нам привозят, людей, куда в более плачевном состоянии, некоторые даже так и не встают на ноги. Мой вам совет, лучше больше не ввязывайтесь в такие переделки, конечно, ваше дело, но…

Я не мог больше дожидаться окончания его длительного нравоучения и прервал, сгорая от нетерпения получить ответы на свои вопросы:

– Смит, извините, что прерываю вас, но прошу, скажите, когда вы зашивали рану, все ли было в порядке, ничего ли вам не показалось странным?

Он посмотрел на меня удивленным недопонимающим взглядом и спросил:

– А что должно было быть не так, что вы имеете в виду?

– Вы ничего не заметили странного у меня в ноге?

– У вас в ноге? Не понимаю.

– Когда вы оперировали, не заметили ли, что-то не обычное?

– К сожалению, не я вас оперировал, Мелвин, и поэтому ни чем не могу помочь, но уверяю, судя по результатам операции, все в порядке и вам не о чем беспокоиться.

– А кто меня оперировал, я хочу видеть этого человека.

– Но это не возможно, к нам привезли вас уже после операции для ухода, скажите, что вас не устраивает, и мы попытаемся все уладить.

Задыхаясь от слов и от шока, не чувствуя боли, я вскочил с криком:

– Кто, привез меня, я должен знать, ответьте мне!

Не ожидавший такой реакции, мужчина в белом халате, лет тридцати пяти опешил, но тут же сохраняя самообладание, схватил меня за руки, уложил обратно в постель и сказал:

– Не надо так волноваться, все будет хорошо, вы в таком состоянии от шока, перенесенного во время шоу. После успокоительного станет намного легче, вот увидите.

Я обезумел и, не желая повиноваться, опрокинул столик, стоявший рядом, с какими-то медицинскими принадлежностями, выбил шприц из его рук, который предназначался для меня и должен был принести беспамятство и успокоение. С отчаяньем и, не желая мириться с его безразличием, закричал:

– Скажите мне правду, я должен знать ее!

Тут подбежало несколько человек в белых халатах и, они, набросившись, с силой ввели мне содержание шприца, после чего помутнело в глазах, все вокруг постепенно начало терять свои силуэты и очертания, я погрузился в глубокий и безмятежный сон.

9

Беспокойная атмосфера в больнице не давала никакой передышки, ни расслабления, вечные крики и суета являлись неотъемной частью ее бурной и непрерывной деятельности, но, несмотря на это Ханна – юная медсестра, изучая больничную карту пациента, вздрогнула от шума, доносившегося из соседней палаты. Ее расшатанные нервы реагировали на любой инородный звук, никак не могли привыкнуть к такой жизни, и по любому мельчайшему поводу распространяли по всему телу беспокойство и тревогу. Она выбежала в коридор, бросив все, чем занималась. И в это время в дверях той комнаты, в которой все еще было не спокойно и шумно, появился заместитель главного хирурга терапевтического отделения мистер Смит, человек к которому Ханна питала слабость и безответную привязанность. Увидев объект своего вожделения, и с довольством, что ей выпала еще одна возможность получить наслаждение от общества такого на ее взгляд экстраординарного и незаурядного человека, она прильнула к нему, схватила за край рукава и спросила:

– Смит, что случилось в этой палате?

– Успокойся, Ханна, все уже в норме, да и тебе же не привыкать к гулу и суете такого рода – сказал мужчина, отпрянув и стараясь отстраниться от ее назойливо фамильярной формы кокетства и внимания.

Ханна была поглощена не только желаемым обществом хирурга, она хотела разобраться, в чем дело и что произошло. Но на ее стремление узнать о произошедшем повлияло не только встревоженное состояние, но и женское любопытство, поэтому она вела себя очень настойчиво и с нетерпением переспросила:

– Но все-таки, что же случилось?

Такая чрезмерная наглость совать свой нос не в свои дела, вызвала у Смита негодование, рассердило его и так уже порядком выведенного из себя минувшим инцидентом, но, тем не менее, он решил ответить ей на вопрос, зная, что все равно просто так от Ханны отделаться ему не удастся:

– Не о чем беспокоиться, Ханна! Парень, которого привезли недавно, оказался не так прост, как хотелось бы, вот и все.

– Что вы имеете в виду?

– Он вел себя совершенно невменяемо, нес какую-то ахинею. Это все влияние виртуала и реализации компьютерных игр. Ну а это шоу, конечно, для «больных», что от него можно ожидать?

– Вы имеете в виду шоу «Лабиринт удачи»?

Он кивнул ей в ответ и продолжил:

– В таком шоу могут принимать участие и подвергать себя опасности только люди, у которых не все в порядке с головой. Я подумываю отправить его в отделение психиатрии.

Хана, сама страдающая нередкими душевными расстройствами очень болезненно относилась к такого рода заявлениям и сказала с озабоченностью на лице.

– Вы конечно правы, но думаю, не стоит делать скоропалительные выводы, касающиеся его психического состояния, может, он просто был слишком встревожен, может у него в жизни не так все гладко и, оказавшись здесь это, явилось для него стрессом, слабый человек иногда может потерять над собой контроль, такое бывает…

– Откуда тебе знать о том, что бывает, а что нет? И потом, ты даже не в курсе произошедшего, а корчишь из себя эксперта в вопросах психиатрии и пытаешься разобраться в душевном состоянии совершенно незнакомого тебе человека.

– А вы расскажите мне о нем? Ну, что же все-таки произошло?

– Да, это не имеет никакого значения! И вообще, что это я здесь с тобой стою, когда мне нужно разобраться, как же действительно быть с этим пациентом? – упрекнув себя, он направился по коридору быстрым и решительным шагом, желая избавиться от навязчивого общества этой девушки. Но она, не растерявшись, последовала следом и умоляюще произнесла на ходу:

– Но вы мне так и не ответили…

– Хорошо Ханна, если я тебе отвечу, ты наконец-таки оставишь меня в покое? – спросил он, с еще большей скоростью перебегая по ступеням. И молниеносно оказавшись на первом этаже приемной, обратившись к дежурному, спросил:

– Вы получили документы Мелвина Грейли? На это ему ответили, что информация находится в электронной базе и нужно немного подождать. А тем временем пока дежурный искал нужные ему сведенья, Ханна догнав свой объект обожания, посмотрела на него взглядом преданной встревоженной собачонки, и Смит решил сжалиться над ней:

– Да, я даже и не знаю, что и рассказать? Просто этот парень после того, как пришел в себя, утверждал, будто что-то не в порядке с его раненой ногой, что с ней что-то не так, и в настойчивой форме требовал привести хирурга, который его оперировал, перевернув все вокруг вверх дном, одним словом псих!

Его изречение задело ее до глубины души и, стараясь защитить и оправдать скорее не этого парня, а саму себя, она спросила:

– Но может, он просто не понял, что операцию проводили вы, зачем же сразу называть его психом?

– Да, я и не проводил! Его уже привезли к нам, ты же знаешь, иногда у нас такое практикуется.

– А откуда его привезли?

– Как откуда? Как всегда из клиники по соседству, ведь она находится ближе всего от…, – и он запнулся, глубоко задумался о том, что и раньше переправляли прооперированных больных из их отдела хирургии за неимением свободных мест. Смит вспоминал и размышлял: «Я же всех там знал… А теперь почему не обратил внимания на незнакомые лица, может просто не мог тогда предположить что-то неладное. А, по сути, какая разница, бумаги оформлены и, кроме того, может, они обновили персонал, но может все-таки лучше проверить, вдруг действительно, что-то не так…» Его мысли прервал дежурный.

– Прошу вас, вот опись всего, что было доставлено вместе с этим пациентом, – сказал он, передавая распечатанные на принтере листы бумаги.

Заглянув в его содержание, Смит произнес с самодовольством и торжеством:

– Ну, что я говорил? Теперь-то все понятно, все становится на свои места.

– Что понятно? – спросила Ханна

– Вот смотри, я оказался прав, этот парень действительно болен на голову, у него в документах нашли одну единственную визитную карточку, и чья она оказалась, как ты думаешь?

– Не знаю.

– Врача по вправлению мозгов! Вот попался же мне псих-маразматик!

– Не надо так о нем, вы же врач…

– Да, врач, но считаю, что, такие как он и мешают спокойно и полноценно работать, хорошо хоть смогли успокоить его, вколов валиум, а то неизвестно чем бы все это еще закончилось.

– Но он же ваш пациент!

– Да их у меня пруд пруди и с каждым уж и так и этот распинаешься: «а как самочувствие, а не надо ли чего-нибудь?» Стараешься помочь. И что получаешь взамен? Безразличие и полное игнорирование. Им лишь бы только поиздеваться и прибавить лишних проблем. Этому, например, я старался объяснить, что жизнь не игрушка и нельзя к ней относиться так легкомысленно и так безудержно. А он, думаешь, что? даже не дослушал до конца, а впрочем, думаю, и вовсе не прислушивался к моим словам. Ну да, конечно, лучше придумывать невероятные басни и жить в своем собственном не поддающимся никакому влиянию мире, не обращая внимания ни на советы, ни на рекомендации – вот в чем смысл жизни таких, как он. А впрочем, и всех моих пациентов, все они психи и неврастеники!

Ханну озадачили и расстроили его слова, но она с заботой и вниманием произнесла:

– Смит, не воспринимайте все так близко к сердцу, думаю, вам просто нужно отдохнуть, расслабиться, слишком уж вас поглотила работа. А как же развлечения и личная жизнь?

Только этого опять не хватало, подумал Смит, делая вид, что не расслышал ее слова и, зарывшись взглядом в переданные ему бумаги, решил проигнорировать такой чрезмерный и беспардонный интерес к его персоне.

– Вы слышите меня, Смит? – спросила Ханна.

– А, да… Что? Ну, да. И он, желая сменить тему разговора, сказал:

– Я просто думаю, может, надо бы обратиться к этому Моргану, ну психиатру с визитки, будем надеяться, он сможет успокоить и вразумить этого пациента.

Девушку беспокоила судьба людей таких же, как она сама, и Ханна спросила:

– А если нет то, что тогда?

– Ну а если нет, то уж прости, придется обратиться за помощью в другое отделение, более компетентное в таких вопросах, выходящих за рамки здравого и разумного восприятия. Так что это его последний шанс опомниться и вести себя, как все нормальные и обычные люди.

Ответ хирурга и нежелание прислушиваться к ее словам вызвал у Ханны шквал негодования и тревоги за всех тех, кто страдает от психической неполноценности и за такое к ним негативное и недопонимающее отношение. Поэтому после этого разговора, Ханна выглядела поникшей и расстроенной, решила никогда уже больше не затрагивать тему такого рода. Она тихо удалившись, вернулась к своим делам, не вызвав у Смита своим внезапным уходом никаких чувств и эмоций.

10

Очнувшись, первое, что я увидел, было лицо Моргана, задумчивое и обеспокоенное. Он сидел, поникший, рядом с моей кроватью и видимо ждал моего пробуждения. Слабость и пульсирующая боль в ноге захватили в свой плен железной хваткой, попытка подняться, увы, не увенчалась успехом, и моя голова опять оказалась на подушке, которая словно магнит не давала возможности самостоятельно противостоять ее притяжению. Я находился в окружении идеально белого и мрачного бытия, терзаясь своей беспомощностью и бессилием. И только Морган, как серое пятно на этом безликом фоне, проникший в мой новый мир, открывал возможность для возвращения обратно. Но тогда я еще не знал, что путь к прошлой жизни уже был закрыт, и вернуться назад, мне уже не суждено было никогда, даже если б я этого очень захотел.

Морган, заметив мое отчаянье, от безрезультатной попытки взять свое тело под контроль, погладил меня по руке и сказал:

– Спокойно, не нервничай, расслабься и отдыхай…

Я молчал и смотрел в потолок, а он видимо ждал, что я начну разговор первым, и тоже сидел, молча, но, в конце концов, произнес:

– Мелвин, ты, наверное, понял, зачем я приехал. Мне позвонили из больницы, не знаю, как они узнали, что я твой психолог, может быть, нашли мою визитку в твоих документах…

– Может и так… Я рад видеть вас мистер Морган, – сказал я и думаю, вряд ли внешне дал повод усомниться в своих отнюдь не искренних словах.

– Мистер Смит, сказал мне, что ты вел себя очень странно, видимо после полученного потрясения во время шоу. Расскажи мне, что тебя волнует, а я постараюсь помочь…

– Просто хочу знать, кто делал мне операцию, хочу видеть этого человека. Разве я требую, что-то сверх возможное и выходящее за рамки дозволительного?

– А почему тебя это так тревожит, ты имеешь какие-то претензии к хирургу, оперировавшему тебя?

– Да, нет же, черт возьми, – снова пытаясь подняться, я вскочил, но резкая жгучая боль охватила всё моё тело, – Морган, я видел что-то странное у себя в ноге, что-то необычное, прямо в глубине раны, и я хочу, чтобы мне дали ответ, раскрыли правду! Видел, поверьте мне, я должен знать, что это было, – несколько раздраженно, нескладно и несдержанно произнес я.

После этих слов Морган застыл в глубоком замешательстве, взгляд его был полон разочарования, словно все годы работы со мной прошли даром и думаю, даже не от сознания того, что я так и не вылечился от паранойи, а от еще большего усугубления моего кажущегося со стороны психического состояния. Но он вскоре смог совладать с собой и сказал:

– Мальчик мой, – Морган часто называл меня так, учитывая то, что я обратился к нему в двадцати пяти летнем возрасте, – хочу, чтобы ты внимательно выслушал и понял меня. Поверь мне, это все лишь твои фантазии, плод больного воображения. Полученная серьезная рана совершенно выбила тебя из обычной колеи, когда ты порезал ногу, находился под глубоким эмоциональным воздействием, которое повергло тебя в шок, и тебе привиделось все это. Такое бывает и с другими, поверь, я уж точно знаю, это специфика моей профессии, разбираться с проблемами такого рода. Слышал, ты потерял сознание и считаю, что это видение явилось следствием глубокого психического и нервного потрясения. Лучше не думай об этом, и все забудется само собой.

– Я закрыл глаза и с сожалением, произнес:

– Вы не верите мне…

– Я бы и поверил, но сам посуди, врачи оперировали тебя, и им ничего не показалось странным, а значит не о чем и беспокоиться. Может ты и в правду, что-то видел, и если это так, то, скорее всего это, был просто осколок ножа, порезавшего твою ногу. Видишь, все очень просто, всегда можно найти правильный и простой ответ.

Не в силах продолжать бесполезный, безрезультатный спор, и в душе желая верить в его слова, я предположил, что может, это действительно могла быть отколовшаяся часть ножа. Или возможно, еще один всплеск моего больного воображения, а может, мутация старого недуга, так как ко мне все еще не вернулось ощущение преследования и надзора со стороны. Но я решил не просвещать в это Моргана, может, уже очень устал доказывать и объяснять что-либо другим, да и себе самому, просто согласился с более очевидной версией:

– Может вы и правы, Морган, скорее всего это лишь мои фантазии и только, – и немного погодя добавил, – да и мне уже теперь все равно, сейчас я думаю лишь о том, где бы мне отыскать хоть какую-либо сигарету и насладиться, вдыхая ее терпкий аромат?

– Прости Мелвин, но правила больницы исключают возможность курения после операции, лучше постарайся поспать и мой тебе совет, не вспоминай больше о своих тревогах, набирайся сил, и ты скоро сможешь выйти отсюда, чтобы жить, как и раньше.

Эти слова разбили меня вдребезги. «Жить, как и раньше»… Как же я боялся этого, но чувства, которые они на меня произвели, я не проявил. И, поблагодарив за помощь, попрощавшись, сказал, что очень устал и хотел бы побыть в одиночестве.

*

После этого разговора я уже не пытался затрагивать эту тему, сам уже поверил в ее нереальность. И мне было так легче, и проще вернуться к своей обычной жизни, я теперь понимал, что, вряд ли смогу рассчитывать на что-то большее, а может тогда, я этого и хотел, вернуться и больше не думать о другой возможности все изменить. Все равно я на это не гожусь. Моя никчемная и глупая, как я уже это понимал, попытка, не увенчалась успехом и принесла только страх и боль. Но с другой стороны, я испытал хоть эти чувства, и когда висишь на волоске от смерти, начинаешь ощущать жизнь больше, чем когда бы-то ни было… Но эти ощущения были еще слишком ничтожны, слишком малы и призрачны…

11

Двое мужчин были чересчур напряжены, чтобы вести обычную и спокойную беседу, их разговор можно было назвать раздражительным и весьма не сдержанным. Один из них высокий и пожилой был просто вне себя, постоянно упрекал и ругал другого полного, ниже его ростом и каждый раз после очередной порции недовольства и пререкания со стороны собеседника, съеживавшегося и становившегося еще меньше и меньше.

– В чем дело Брайан, ты облажался? – спросил высокий мужчина в черном костюме и в черном галстуке.

– Я….не успел, – еле слышно ответил второй с растерянным выражением на лице.

– Не успел?! – повторил угрожающим голосом пожилой мужчина, он был вне себя от злости, но твердо и со значительной выдержкой добавил:

– Ты соображаешь, о чем говоришь? Где он?

– Не волнуйтесь, с ним все будет в порядке.

– Тогда, что ты мне морочишь голову, если с ним ничего не случилось?

Брайан, немного поразмыслив и не зная как быть, все-таки сказал:

– Он ранен.

– Что? Вот, дьявол! Спрашиваю еще раз, где он?

– Уже все под контролем, он всего лишь порезал ногу, мы отвезли его в бессознательном состоянии на наш участок, где оперировали и перевели в обычную больницу.

– Да какого права ты посмел распоряжаться? Кем ты себя возомнил? Почему я до сих пор не в курсе?

– Это произошло очень быстро, он уже начал приходить в себя и я решил…

– Ты решил?! да что ты вообще можешь решать?! Как провалить дело? Теперь молись, чтобы он ни о чем не догадался…

Брайана словно хватил удар, он весь покрылся розовыми пятнами и побелел одновременно.

– Что это с тобой? – сурово и с подозрением спросил высокий и не довольный человек.

– Я думаю, он все-таки, что-то знает, – выговорил Брайан, еле держась на ногах.

– О чем ты, что он может знать, выкладывай, итак мало времени все исправить, а ты никак не можешь рассказать, что произошло внятно и до конца. Я слушаю! Даю тебе последний шанс или пеняй на себя…

– Да, да, я просто не уверен в том, что он о чем-то догадывается, он всего лишь был чем-то не доволен, просто требовал привести хирурга, который его оперировал, как рассказали мне люди из персонала в больнице.

– Вот тупица, как после такого на тебя можно будет положиться в дальнейшем. Так провалить все дело, да на что ты вообще способен?!

– Я,…я все исправлю, – еле слышно сказал растерянный и измученный Брайан.

– Нет, уж теперь, я сам, лично займусь этим, а то с твоей помощью, нам всем придется гнить с дохлыми крысами за решеткой! Нужно найти какой-то выход, мы должны знать, что ему могло стать известно, и должны как-то предотвратить его возможные новые глупые выходки, мало ли, что он еще задумал… Скоро его уже никто и ничто не сможет удержать… Нужно все хорошенько взвесить и обдумать, а самое главное вести себя осмотрительно и очень осторожно…

И этот самоотверженный человек, всегда находивший выход из любой ситуации, глубоко и как-то отрешенно погрузился в свои переживания и мысли, его взгляд будто блуждал где-то далеко, в неведомых непонятных пределах, но через некоторое время зловещее лицо просветлело, приняло свой обычный самоуверенный, значительный вид, и он с величием и самодовольством произнес:

– Я знаю, как нам выйти из этой щекотливой ситуации…

12

И опять все те же белые стены встречали и провожали меня каждое утро и каждую ночь. Кануло в пустоту еще несколько дней в лежании на своей родной и уже превратившейся со мной в единое целое, палате. И, глядя на многогранные разводы серой сырости на потолке, отличающиеся от всего остального вокруг, своей оригинальностью и узорами, в которых можно было блуждать, и потеряться, я размышлял о своей глупости и о уже новых возможностях все изменить. Опять, задаваясь вопросом, как найти способ хоть как-то придать своей жизни значимость. Мои размышления иногда прерывали заботливые «стражи здоровья и благополучия», которые начали проявлять ко мне большую благосклонность, уже давая возможность курить и читать газеты. Так же одним прекрасным днем нарушил мой покой посланник «закамерной жизни», представитель конторы, в которой я работал и убивал свое время. Он зашел проведать меня и заодно решить кое-какие проблемы по платежам и инвестициям. И обрушился приятным сюрпризом, как снег на голову, мой друг Ноил Томсон, имевший простые черты лица и выделяющийся из общей массы людей своим высоким и звучным голосом. Мы с ним учились в одном колледже, но вели различный образ жизни, и признаюсь честно, у нас были не очень гладкие отношения. Но он был из числа людей, с которыми я хотел бы повидаться. Как ему удалось узнать, где я нахожусь, в какой больнице, осталось для меня загадкой, но я был удивлен даже больше тем, что он отвлекся от чарующих сетей мобилнета, своих современных друзей и распутных девиц. Поэтому я даже оторопел и потерял дар речи, он сам начал разговор, спросил, как себя чувствую, и что меня беспокоит. Я ответил, что уже лучше и что меня скоро обещали выписать из этого «белого обители боли и мучений». Рассказал я ему и о своих тревогах и о терзаниях, не знаю с чего, это на меня нашло такое откровение, наверное, просто очень хотелось выговориться и не своему психиатру, а именно кому-то еще. Если бы в этот момент рядом был кто-либо другой из моих любых знакомых – мнимых друзей, то я мог бы поведать свои печали ему. Сказал, что совсем запутался и не знаю, как теперь жить дальше, что жизнь потеряла для меня всякий смысл, в том жалком подобии, в котором являлась.

– Не знаю, что мне делать со своей жизнью, как заполнить ее хоть чем-то, хоть какими-то эмоциями, я устал от ее однообразия и никчемности. Понял, что все теряет смысл.

– Мне кажется, тебе не нужно ко всему так относиться, ты чересчур впечатлительный, слишком глубоко воспринимаешь все, что происходит вокруг тебя. И слишком замкнут в себе. Тебе надо расслабиться и получать от жизни все то, что она дает и благодарить ее за это, – сказал он без особого участия и интереса.

– Но, что она может дать мне, одиночество, пустоту, повседневность?

– Чего тебе еще надо от жизни, живешь в нормальном районе, это раньше он считался окраиной, а теперь почти что центр, работа у тебя есть, здоровье в порядке. Если голограммная подружка тебя больше не очаровывает и не хватает женской ласки, так закажи ее, с финансами, насколько мне известно, у тебя все нормально. Так в чем проблема, выйдешь из больницы и вперед, – задорным и радостным тоном ответил он, но такое его ветреное и несерьезное отношение к жизни всегда вызывали во мне только негодование:

– Ты не понимаешь, я хочу, чтобы все стало другим, изменилось, мне нужно, чтобы жизнь моя была полна ощущений и чувств, чтобы я мог прикоснуться к ней, прикоснуться к жизни переполненной впечатлений и эмоций. Я не представляю, как мне познать это все, пока еще не поздно. Ведь, оглянувшись назад, я понял, что за пять, а впрочем и все тридцать, лет моего существования, в моей жизни, кроме нескольких тусклых эпизодов, не было ничего, чтобы можно было вспомнить, и что можно было бы хранить в своей памяти вечно, как бесценную вещь, единственную в своем роде и подобии. Но реальность такова, моя жизнь полна простоты и грусти.

Я понял, что разговор этот его раздражал, он все равно не смог бы понять меня, да и раньше у нас были слишком уж разные взгляды на жизнь, и он раздраженно ответил вопросом на вопрос:

– А ты пытался что-либо изменить, стать другим и не витать в облаках оттенка задницы бабуина?

Не выдержав этого тона и наглости, я сказал вне себя от злости:

– Почему я должен стать другим, почему не могу быть таким, какой я есть, я не хочу становиться таким же жлобом, как и ты, и покорять женщин своим крутым телом и ч…, не знающим, куда попасть предпочтительней в надувную куклу или в очередную пассию.

– Идиот, женщинам нужно именно такое тело, которым ты можешь воспользоваться, так как надо, именно таких мужчин они и любят, а не сопляков вроде тебя, не знающих толи пора в психушку, толи в петлю.

Не имея никакого представления, как можно так относиться к жизни и при этом еще считать себя правым, я раздраженно произнес:

– А в чем заключается твоя жизнь? В гулянках и в женщинах на одну ночь. Неужели ты не хочешь испытать что-то еще, найти другие грани бытия?

– Что за бред ты несешь, надо получать удовольствие от того, что ты имеешь, а не пускаться во все тяжкие из-за бредовых желаний. Они ведь беспочвенны, ты хоть сам знаешь, чего ты хочешь? Ответь! Молчишь…, ты сам не знаешь этого, хочешь быть богом или дьяволом, благодетелем или убийцей, творцом или разрушителем, скажи, тогда ты может, и поймешь свою значимость, оценишь свое существование в обществе обычных людей и недотеп… И ты испытаешь, какие чувства? Превосходства надо всеми, эти чувства ты хочешь испытать? Но будь, уверен этого тебе не постичь, тебе никогда не стать и ни тем, и не другим, ты такая же посредственность, как и все вокруг тебя.

– Может это и так, но я хоть к чему-то стремлюсь, ищу хоть какие-то пути, а ты прозябаешь свою жизнь, как похотливый развратник. Тебя волнует лишь только то, какую из списка своих потенциальных жертв, затащить в постель.

– Да, мне лучше получать удовольствие с женщиной в постели, чем жить в унынии и с чувством безысходности и никчемности. Приди в себя, твоя жизнь не так уж и плоха, смотря под каким углом посмотреть.

– Вот именно под каким углом…

– Ну, и черт с тобой, либо ты вернешься в привычную колею, и будешь жить как все, либо так и будешь продолжать наслаждаться своим мазохизмом. Можно подумать, ты являешься выходцем не из рода человеческого, не хочешь жить по общепризнанным правилам, хочешь вырваться из обычного круговорота жизни?! Бесполезно, просто так человечество не отпустит никогда, не получив хоть что-то взамен, – после этих слов он немного замялся и добавил, – ну все, прости, мы зря опять затеяли спор, но без него наши отношения были бы слишком скучны, ведь так…?! Да впрочем, думаю, их и вообще тогда бы не было.

– Ты хочешь это назвать отношениями, когда мы виделись в последний раз, ты помнишь это? Признаюсь, я был очень удивлен, увидев тебя здесь. И думаю, мы так бы и не встретились, не попади я в переделку. Так, что какой толк ломать комедию, мы можем притвориться, что эта встреча была лишь плодом нашего воображения.

– Ну, хватит уже, я ведь извинился. Да, кстати, а что с тобой приключилось, как ты попал сюда?

Я не знал, что ему ответить, признаться в своей глупости, да еще после такой бурной беседы. Думаю, если бы я ему рассказал, что решил участвовать в шоу, потому что хотел подзаработать, то в этом случае он бы меня понял и поддержал. Не сомневаюсь. Но я решил просто сказать, что со мной произошел несчастный случай, и что меня сбила машина. Мы поговорили еще немного о какой-то ерунде: о политике, о банкротстве крупных биржевых компаний, о грядущем всемирном потеплении, буме новых технологий, и так далее, и тому подобное… И распрощались на этом, пообещав друг другу не пропадать надолго. Но больше нам так и не суждено было встретиться, и разругаться в очередной раз.

13

– Я не очень удивил вас своим появлением, Смит?

– Да, нет, заходите, прошу, не припомню, когда в последний раз видел вас в своем кабинете, – сказал заместитель главного хирурга терапевтического отделения, сидевший за письменным столом и просматривая какие-то документы. А солидно представительный мужчина крепкий и не характерного для шестидесяти шести летнего возраста, подтянутый и поджарый произнес, поясняя причину своего появления.

– Просто решил зайти к вам лично, не вызывая к себе в кабинет, немного размять свои старые кости, уж больно я засиделся на вечных конференциях и семинарах.

– Это мне даже на руку, мистер Лайтманд.

– Да, при вашем режиме работы и ритме жизни…. Знаете, Смит вы очень мне помогли за эти несколько сумасшедших недель….

– Если уточнить, пять недель и два дня были в полном моем распоряжении, и знаете, принимать решения самому – это и ответственно, но признаться и лестно в равной степени.

Глава окружной больницы кивнул в ответ и поинтересовался, приступив к сути дела, касательно его длительного отсутствия на своем руководящем посту:

– Все было нормально, как обстояли дела в течение этого времени?

Непринужденно пожав плечами, он ответил легко и вразумительно:

– Как всегда, ничего особого не случилось, поступило тридцать два пациента, уже выписано двенадцать из них, вот можете сами взглянуть на карты оставшихся, – и протянул папку с документами, лежавшую у него на столе.

– Тридцать два – это более чем обычно за такой промежуток времени, давайте посмотрим, – озабоченно сказал он и взял переданные бумаги. Смит предложил присесть, но тот отказался, сказав, что уже на несколько лет вперед насиделся за время собраний комитета по здравоохранению и новых прогрессивных технологий в отрасли медицины и науки.

Просматривая нескончаемое количество медицинских карт, Лайтманд произнес:

– Вы не плохо справились, все документы на месте, ничего не пропущено, но я и ничуть в этом не сомневался, вы человек дела.

Смиту нравилось, когда его хвалили, особенно те, кто стоял на ступень выше него по служебной лестнице, но он при этом чувствовал себя как-то не уютно, и даже не знал, как правильно отреагировать на лесные и, по его мнению, вполне заслуженные слова. Когда он все же успел проговорить:

– Я все держу под конт…., – Лайтманд не дал ему закончить начатую фразу:

– Простите, что перебиваю вас, но в этой медицинской карте мне кое-что не понятно….форма для перевода в другое отделение с реабилитацией после поперечного пореза? … В отделение психиатрии?

– Покажите, – сказал Смит, немного озабочено и смущенно, но тут же взглянув на бланк, издал восклицательный возглас:

– Ах, это!? Необычный случай… Лицо его изменилось, стало немного хладнокровным и укоризненным:

– У этого пациента просто оказалось не все в порядке с головой…

– Но вы же не перевели его, форма заполнена только наполовину?!

– Вы правы, я собирался это сделать, но его собственный психиатр взял на себя поручительство за вменяемое состояние подопечного и убедил меня не делать этого, пообещав лично последить за его психическим состоянием. Не знаю, может, вы слышали о нем, он ведет частную практику. Вот визитка этого человека. Здесь среди его вещей…, пришлось в них покопаться…, а что, должен быть мне благодарен, – как бы оправдываясь перед самим собой, пробубнил он себе под нос, невпопад выговаривая слова. И не следя за ходом своих мыслей, порывшись в столе, достал папку, высыпал все ее содержимое и протянул найденную визитку.

– Послушайте, Смит вы отличный врач и хорошо знаете, свое дело, но как-то пренебрежительно относитесь к своим пациентам и слишком вольно к их личным вещам, – произнес Лайтманд. Но невзначай брошенный его взгляд на содержимое папки, внезапно что-то привлек и заинтересовал, вызвав удивление, все более возраставшее с каждой последующей долей минуты.

– Откуда эта фотография? – сказал он, подняв маленькое фото со стола.

– Она лежала в его бумажнике, думаю это его мать, учитывая глубокие морщины на лице.

– Лицо кажется таким знакомым, уверен, я ее знал когда-то… Боже милостивый, – приглушенным и ошеломленным голосом произнес он и продолжил, – ну, конечно же, она была такой…, – замолчал, не зная какое правильное подобрать слово, и только удрученно и грустно произнес, – сколько же лет прошло…

– Вы знали эту женщину?

– Тогда она еще была молода и очень привлекательна, не могу припомнить, когда я встречался с ней, но то, что это точно было не менее тридцати лет назад. Она выглядела такой несчастной и разбитой, мне ее было действительно, очень жаль… Мысли профессионального врача со стажем и человека с большим жизненным опытом, путались, разнились и возрождались в памяти яркими вспышками, восстанавливая картину давно минувших дней.

*

Девушка, которую он увидел впервые, была слишком встревожена, чтобы держать под контролем эмоции, вызванные неприятным известием накануне. Она неуверенно и растерянно подошла к высокому крепко сложенному мужчине лет тридцати и как-то сдержанно робко протянула ему свою руку.

– Присядьте, прошу вас, я знаю, вы пришли к своему отцу, – сказал мужчина.

Ее тело было невероятно напряженно, взгляд рассеян, а губы чуть приоткрыты, как будто ей не терпелось задать сотню вопросов и говорить не останавливаясь, до тех пор пока она не получит ответы на все из них. Но отнюдь не старалась этого делать, а напротив, молчала, боясь спросить что-то лишнее. Присев на край кресла, она, немного сгорбившись и облокотившись локтем левой руки об его подлокотник, склонила голову немного на бок, что выглядело несколько нелепо, но придавало некое изящество и шарм.

– Джеймс Лайтманд, – произнес хирург, но тут же добавил, – можете звать меня просто Джеймс.

Она произнесла, что очень рада знакомству, без какого-либо позитивного просвета на лице, так же хмуро и удрученно, и при этом, даже бестактно забыв представиться.

– Мне придется объяснить вам всю тяжесть сложившегося положения…

Девушка вся сжалась, насупилась и было заметно, как ее слегка передернуло, от сказанных слов, но она все так же сидела в очаровательной позе кающийся грешницы, чувствуя свою вину перед отцом, не имея при этом на то никаких оснований и причин.

– Ваш отец…, серьезно болен…

Именно этих слов она и боялась больше всего, и даже могла предположить, и предвидеть окончание фразы человека сидящего напротив нее, достаточно молодого, чтобы иметь опыт в таких ситуациях.

– Его шансы слишком низки… – продолжил он озабоченно и немного растерянно.

– Но они есть? – девушка встрепенулась и в ее глазах появилась слабая искорка надежды.

– Да, но боюсь, что они слишком малы, и, кроме того…

– Скажите мне, что необходимо для спасения моего отца? – ее взгляд приобрел решительность и стойкость.

Стараясь разъяснить суть сложившейся ситуации, молодой хирург говорил немного невпопад и производил впечатление неуверенного и рассеянного человека:

– Есть один препарат, но в больницах такого уровня, как наша его не держат, и приобрести его дело не из легких, и, кроме того, даже если он у нас бы и был, вероятность того, что ваш отец выкарабкается, слишком мала.

Вероятность слишком мала, но для нее она была всем, она могла дать ей надежду и веру, могла зародить сомнения в безвыходности, снова возродить к жизни. И этого ей было достаточно, чтобы воспрянуть духом и сетовать на спасение отца, которого она любила больше, чем он того заслуживал, и в котором нуждалась, как сейчас, так и все предшествующие годы. Еще с самого раннего детства маленькая девочка чувствовала себя одинокой и покинутой, и это не потому, что отец и мать не любили ее и обделяли своим вниманием и заботой. Просто ей было недостаточно всего того, что они могли ей дать, хоть и вряд ли кто-либо из родителей других семей был способен окружить своих отпрысков такой же нежностью и теплотой, которая царила в этой семье полной уюта и гармонии. Только девочке почему-то казалось, что именно ее лишают любви, поэтому она изрядно завидовала другим детям, считая, что их родители уделяют им внимание больше, чем ее мать и отец по отношению к ней. Но это было совсем не так, да ее родители были поглощены работой, делами, бытовыми проблемами, но это было так же естественно, как и в любой другой семье. Ребенку же от рождения склонному к переизбытку чувств, не полной доли внимания было не достаточно. Девочка хотела, чтобы ее любили, так как желало ее сердце, так как было необходимо ее еще слабо сформировавшейся натуре. По её мнению она этого не получала, и ее чувства переполнились, желание быть любимой безгранично терзало ее хрупкую крохотную душу. Поэтому, надеясь на отдачу и на понимание, маленькая девочка постоянно привлекала к себе внимание, сама дарила родителям любовь и заботу, пыталась этим получить то, к чему так стремилось ее сердце. Но позже, когда она уже переросла детский возраст, это перешло в образ жизни, преобразилось в безграничное чувство добродушия и отзывчивости, оно отразилось в проявлении чрезмерной чувствительности и заботы к людям. Девушка была рада всем дарить свое внимание и доброту совершенно бескорыстно и самозабвенно, уже не из эгоистических и личностных побуждений.

Привязанность к своей матери и к своему отцу, и любовь к ним была безгранична и искренна, хоть они и не всегда были добры и справедливы к дочери. На протяжении нескольких лет, она прощала им все и потакала их слабостям и прегрешением. Эта девушка, достигшая двадцати семи лет живя в полной гармонии со своими чувствами, узнавшая о тяжелой болезни матери, не могла найти покой и утешение. Но она так верила, что ее чувства не смогут пострадать и преломиться, что не заметила, как ее матери уже закрыли глаза, положили в холодное деревянное замкнутое пространство и придали земле ее безжизненное тело. А теперь спустя несколько лет она опять наталкивается на белый шлейф смерти, и сама мысль, что она может потерять и отца, казалась совершенно немыслимой и невообразимой. Поэтому, услышав слова, вселившие в ее сердце надежду на спасение, взгляд девушки приобрел уверенность и стойкость, и она знала точно, что второй раз этому не бывать, она больше не потеряет близкого человека, не допустит этого снова.

Разговор отца и дочери доносившейся из палаты был полон переизбытком чувств и небывалого накала, даже в воздухе чувствовалось напряжение и эмоциональный шквал.

Когда девушка зашла в комнату пропитанную запахом лекарств и хлорки, подойдя к слабому истощенному старцу, лежащему на кровати и по пояс прикрытому белой без единой складке простыни, он прохрипел еле слышным клокочущим, но голосом полным нежности и любви:

– У тебя такой страдальческий взгляд. Что с тобой девочка?

Девушка оторопела от такого вопроса, совершенно неуместного и нелепого, вызвавшего в ней отчаянье и неописуемую боль. Она пролепетала, силясь не выдать свое отчаянье и не расплакаться прямо у его изголовья:

Но пап…

Отец резко, но не грубо прервал ее, почувствовав упаднический и истеричный настрой:

– Прекрати, можно подумать, что страдания доставляют тебе удовольствие и радость. Моя девочка – мазахистка, – немного улыбнувшись, добавил он, этими словами желая помочь ей, успокоить, даже развеселить, но еще больше раздосадовал и обидел:

– Не надо так…

– Посмотри на меня, разве я переживаю, это совершенно ни к чему, лишние заботы и только.

– Но…

– Перестань, ты же прекрасно знаешь, что я скоро умру, – он говорил совершенно спокойно, уже смирившись с неизбежностью, но с болью в сердце из-за того, как мучается ее дочь.

– Ты не умрешь, – сказала она, взяв себя в руки, уверенно и четко.

– Да, девочка, так и будет, уж ты поверь мне старому упрямцу и невеже.

– Не говори так…

– Неужели ты не видишь, что я умираю?!

– Ты не умрешь, слышишь, я обещаю тебе это! Обещаю и клянусь, этому не бывать, я не допущу, что бы мне того не стоило! – она почти кричала, почти рапортовала, принося присягу и взывая к справедливости и воле судьбы.

Доктор Лайтманд не мог не услышать эти слова, они были произнесены настолько громко и значительно, что мощь их содержательности не могла остаться не услышанной и безразличной. Он и сейчас вспомнил их и то, какое она произвела на него впечатление восхищения и восторга. Его глаза немного затекли, приняли выражение задумчивости, детской растерянности, и он произнес, пробубнив себе под нос:

– Она была… такой…

– Вы были близки с этой женщиной?

Немного опомнившись, Лайтманд вернул обычное выражение лица и смущенно проговорил:

– О нет, что вы. Мне тогда не хватило смелости, а после работа закрутила, было много проблем и хлопот… Но тут же продолжил с нарастающей чувствительностью от былых воспоминаний молодости, впечатлений и утраченных возможностей. Человек который так и не нашел времени на личную жизнь и предпочел ей карьерный рост и материальное благосостояние.

– Неплохо было бы поведать ее теперь… Вы случайно не заметили, не приходила ли она навещать своего сына?

– Нет, я ее не встречал, у него было не много посетителей.

– Мелвин Грейли? Не могу вспомнить, но у его матери была совсем другая фамилия…, Грейли…. Нет, уверен другая фамилия, но хотя она могла выйти замуж и дать своему ребенку фамилию его отца… Как же ее звали? Что-то не могу припомнить даже имя… Инна, что ли? Да, Инна!

– Ничем не могу помочь вам в этом вопросе…, – произнес Смит, ошеломленный переменой главного хирурга.

– Нужно будет заглянуть к этому парню.

– Тогда вам придется поторопиться, потому что завтра я его уже выписываю.

– Жаль сегодня у меня важная встреча, а завтра опять конференция, не знаю смогу ли я выкроить время…

14

Через неделю я уже мог передвигаться без чьей-либо помощи, меня выписали из больницы, и я отправился домой, продолжать свое никчемное существование. Но, выйдя, на улицу, после своей палаты, не имеющей ни цветовых оттенков, ни граней, все вокруг казалось неподражаемым. И те серые здания, которые я ненавидел и презирал, казались величественными особняками великолепных построек, а зелень и листва, покрытая пылью городских дорог, потрясала своей насыщенностью и яркостью, щебет воробьев разливался невообразимым ручьем божественной мелодии. И я был рад тогда, рад всему тому, что я мог ощутить в этот момент. Вот оно чувство наслаждения и жизни. Этот «новый мир» окружающий теперь меня и заключающийся охваченным чувством моего стремления изменить жизнь, и может дать толчок для перемен ее пределов и реалий. Я понял это тогда, понял… и с чувством оптимизма, и в предвкушении новых возможностей открывающихся передо мной, шел, нет, летел на встречу со своей новой жизнью и судьбой.

*

Ощутив всю прелесть окружающую теперь меня «нового» мира, желая продолжить наслаждаться очарованием и сполна погрузиться в его пределы, я решил, отправился домой пешком, не прибегая к помощи общественного транспорта. Вдыхая и задыхаясь от восторга новых впечатлений переполняющих мое сознание и находясь в эйфории блаженства, я не заметил, как кто-то, прервав мысли заполненные желанием перемен, остановил меня и взял за руку. Когда я опомнился и вернулся на землю, увидел девушку лет двадцати пяти, не высокую, изящную и хрупкую, как прозрачный лепесток ярко красного бутона. Она смотрела чувственным и проникновенным взглядом, притягивая и маня спокойным, но не предсказуемым океаном своих бездонных и прозрачных глаз. Ангельское лицо излучало нежность и теплоту, а лучи яркого утреннего солнца, заливали блеском ее легкие длинные волосы, обрамляя очертанием золотого ореола и, придавая их цвету еще большую лучезарность и насыщенность. И когда она произнесла: «Вы не поможете мне?» – божественным и нежным голоском, я понял, что это – действительно ангел, сошедший с небес и принявший человеческое обличье, для того, чтобы дарить людям благодать и блаженство. И ничто не нарушало восприятие ее ангельского естества, кроме рукава и подола красного платья, которые были измазаны липкой чёрной грязью.

Эта девушка попросила помочь ей собрать фрукты, случайно выпавшие из пакета и раскатившиеся в разные стороны, когда, нечаянно поскользнувшись и не сохранив равновесие, она упала на асфальт, мокрый и грязный, покрытый большими лужами, которые образовались после весеннего ливня, прошедшего накануне. Я помог ей и сказал, что живу неподалеку, предложив зайти к себе, чтобы почистить платье и смыть никак не соотносящуюся грязь со столь божественным созданием. Она охотно согласилась и отправилась в мою обитель, уже давно забытую и покинутую. Почему она выбрала именно меня, обратившись за помощью из огромного количества проходящих мимо ее людей? Думаю, просто судьба наконец-таки улыбнулась, и подарила шанс испытать счастье, которое явилось полнейшей неожиданностью.

Очутившись в своей квартире, сразу же вернувшей меня в реальный мир и в повседневную действительность, я показал этой девушке ванную комнату и оставил одну, чтобы она могла спокойно привести себя в порядок. Сам же направился на кухню в надежде отыскать хоть какой-либо горячительный напиток, чтобы предложить ей выпить. Когда мне все-таки удалось найти завалявшуюся бутылочку красного вина, я направился в гостиную, и передо мной возникла неописуемая картина, всей своей красотой излучающая женственность и грацию. Это была она! Она стояла напротив меня обнаженная, как богиня Венера, и лишь одно полотенце, скрывавшее ее достоинства, повергала в тайну, манящую искушением и завораживающею своей недоступностью. Она подошла и спросила:

– Не смущает ли вас мой вид?

Смущает? Да, я был просто ошеломлен, и сражен на повал великолепием и безупречными линиями ее изящного тела. Никогда я еще не видел более потрясающей и прекрасной девушки, а разве такая красота и возможность лицезреть ее, может смущать? Я так хотел подойти к ней, насладиться ароматом ее духов, прижать к своей груди, но боялся спугнуть своими естественными желаниями и низменными потребностями. Да и кто я есть, чтобы иметь какие-то иллюзии на проявление хоть малейшей заинтересованности со стороны такой девушке, как она. Но на мое удивление она сама приблизилась ко мне, посмотрела нежным взглядом и, поблагодарив за то, что я был так добр и внимателен к ней, провела ласковой рукой по моей грубой щетине. И в этот момент наши губы сблизились и насладились страстным всепоглощающим поцелуем, вызвав невообразимые ощущения блаженства и сладострастья. Бутылка, которую я держал в руке, упала на пол, но не разбилась, а бесшумно прокатилась, оставляя при этом ярко красный след. Я обнял ее, наши тела сплелись воедино, в одно неразделимое целое с этой совершенно не знакомой девушкой, даже имя которой все еще оставалось для меня загадкой. Все произошло само собой, волей влеченья и чувствами предвкушения любви. Они нахлынули с невероятной силой, насладили мое давно уже забывшее ласку тело, и повергли в неописуемое удовольствие и удовлетворение.

Вот какой подарок преподнесла мне жизнь, так я познакомился с очаровательным созданием, с которым может сравниться лишь божество. Я был безумно рад ее неожиданному вторжению в мою всеми, даже самим собой, забытую жизнь. Неотразимая, ласковая, нежная, она была яркой искрой в моем потерявшем смысл существовании. Никогда я не был так счастлив, никогда так не любил жизнь. Ее звали Энни, она не любила рассказывать о себе, но постоянно интересовалась и расспрашивала меня о моей жизни. Мне нравилось повышенное внимание с ее стороны, и я с радостью рассказывал ей обо всем, делился всеми своими личными проблемами, хотя, конечно, почти всеми…

Я уже не мог думать ни о чем больше, только о ней, и все мои стремления и желания изменить жизнь отошли на второй и второстепенный план. Ее появление затмило собой все вокруг. И мое спокойное и серое существование приобрело невероятную яркость и насыщенность. Я вырвался из плена мнимых фантазий, реальность стала настолько ощутима, что все, чем жил раньше, развеялось в иллюзии прошлых дней. Уже не включал теленет, и Элла стала только моим призраком, наваждением воспоминаний. Прошлое время было тягостной безысходной протяженностью прозябаний в виртуальной тьме. Теперь же было самое светлое, желанное время в моей жизни, когда я ждал появления Энни каждый божий день. Реальную, настоящую, живую. Она приходила ровно в семь, а когда опаздывала хоть на несколько минут, не мог найти себе места, сомнения терзали меня, я боялся, что наступит тот день, когда она уже не вернется никогда. Но дни шли, и она приходила и уходила среди ночи, когда я уже спал. Даже уже привык к этому, хотя поначалу меня это волновало, и то, что она не дала мне номер своего мобилнета. А когда же я спрашивал, почему она не может остаться до утра или вообще переехать ко мне, или же интересовался о ее жизни, она отвечала: « Прошу тебя, не задавай лишних вопросов, какая разница кто я и откуда, главное я здесь с тобой, готовая дарить тебе свою любовь и ласку. Когда-нибудь все тебе расскажу, а пока просто люби меня. Разве тебе этого не достаточно?» Действительно этого для меня тогда было вполне достаточно, чувствовать ее тело и любовь каждую ночь. Ночь полную страсти и наслаждения. И пусть наша связь стала повседневной, даже в некотором роде обыденной, но она не была постылой и серой, благодаря Энни моя жизнь преобразилась и приобрела яркие неописуемые грани насыщенных красок и эмоций.

15

За стойкой бара сидел человек средних лет, с гладко выбритым лицом, он был немного толстоват, но крепок и хорошо сложен. Многие оглядывались на него, даже смотрели в упор, правда, не потому что он привлекал внимание своим крепким и мускулистым телосложением, а чернильно-черными пиджаком и брюками с рельефно и четко выглаженными стрелками на них. Никто и никогда не видел в этом простом и низкосортном заведении людей в таком шикарном костюме, и в шелковом галстуке идеально ровного и однотонного цвета смоли.

Он спокойно и мирно пил бренди, все в его чинной и расслабленной осанке говорило о полной отрешенности и довольстве, кроме лукаво и напряженно прищуренных глаз, смотрящих сквозь прозрачное стекло входной двери и косым взглядом фиксирующих все, что происходило за ней. Люди, проходившие по тротуару мимо бара, попадали под его внимание и пытливым, оценивающе пристальным взглядом сопровождались до полного исчезновения из поля зрения лисьих глаз. Бармен время от времени по его желанию подливал в стакан бренди и с недоверием и опаской смотрел на этого нового, и как он в душе надеялся не постоянного клиента своего скромного и неприметного заведения.

– Еще сэр? – спросил бармен, дивясь выдержке и стойкости этого человека после стольких выпитых стопок бренди. И спрашивая его, тем не менее, он предполагал, что, выпив еще столько же, этот выносливый человек будет выглядеть точно так же, как и не выпив ни капли, полностью контролируя происходящее вокруг.

– Продолжайте…, – сухо и недовольно ответил тот, когда бармен, стоя с бутылкой в руке, посмотрел на улицу и встревожено встрепенулся.

– Ей надо помочь…, бросил он, ставя бутылку на стойку бара и ринувшись с места, но в это мгновение крепкие пальцы сжали его горло и заставили замереть.

– Продолжайте! – резко и угрожающе прошипел мужчина в черном.

– Но, девушка…., ей надо помочь, … она упа… ла, – сквозь стиснутые от боли зубы проговорил бармен, но когда свирепые и пристальные глаза этого человека залились кровью, он обмяк и почти умоляюще пролепетал:

– Вы пра… вы, надо продолжать…

Железные пальцы ослабли хватку и вовсе высвободили худую, покрывшуюся красными пятнами шею. И человек в черном костюме, как ни в чем не бывало, снова присел на свое место и с тем же самым видом продолжил свою миссию напиться без единого шанса на это. А бармен уже даже не смотрел за стеклянную дверь, даже не пытался кинуть туда хоть какой-либо вкрадчивый и незначительный взгляд. И не видел, как девушке помогли встать, а какой-то парень заботливо и бережно собрал, выпавшие из ее бумажного пакета и раскатившиеся по тротуару, фрукты.

16

– Ты так красива, почему я?

– Ты не обычен, не такой, как все.

– И это тебя не страшит?

– Это непроизвольно притягивает и проникает вглубь моего сердца.

Я прикоснулся губами к ее золотым божественным волосам и вдохнул аромат раннего весеннего солнца. Изгиб ее обнаженной шеи под светлыми закрученными локонами был настолько изящен и совершенен, что невольно притягивал к себе и завлекал в плен любви и желаний. Прильнув к прозрачно белой и благоухающей коже, я гладил ее губами, целовал нежно, и страстно впиваясь, как ненасытный изголодавшийся зверь. Она была так податлива и благосклонна, нежна и хрупка в моих объятьях, что мне казалось, что я держу в них беззащитную лилию, которая может преломиться в любой момент. И боясь причинить ей боль, столь хрупкому и слабому существу, я сдерживал свои порывы, трепетно и бережливо окутывал ее своей лаской и теплотой. Ее легкое, как белое перышко тело извивалось и вздрагивало от услады, а коралловые пухлые губки чуть приоткрывшись, как бутон, трепетали. Наслаждаясь ее теплом, ее страстью, ее красотой, я чувствовал, как мы близки, как мы едины. Наши горячие тела обвивались, окутывались любовью и блаженством. Слыша трепет ее дыхания, я слышал шепот морского бриза, смотря в ее глаза, видел глубину океана, а, прикасаясь к ее губам своими, я чувствовал обволакивающую ласку дрейфующих волн. Целовал ее волосы, губы, гладил ее нежную кожу, я был ее богом и рабом, ее слугой и господином. Любил и лелеял ее, пока наши сердца ритмично стучали, а дыхание прерывалось в неописуемой упоительной неге.

Я был счастлив. Отрывок в моей жизни, когда мы были вместе можно сравнить лишь с раем, я жил, не ощущая времени, работал так же в своем бухгалтерском кресле, все время, думая о ней, и возвращался домой в ожидании и в предвкушении незабываемых ощущений и чувств. Но я все-таки знал, что это не может длиться вечно, такого не бывает, а уж тем более со мной. Боялся думать об этом, гнал эти мысли прочь, наводившие на меня непомерный ужас и тоску, жил и наслаждался еще одним последующим днем, который мне все еще дарила жизнь. И это время стало единственным периодом полного счастья и удовольствия. Но его перечеркнул раз и навсегда я сам и оттолкнул Энни от себя, своей невероятной жизнью и существованием. Пока же все было безупречно, и даже ощущение паранойи, вновь возникшее из неоткуда, не так уже беспокоило меня, так как пребывание на пике эмоций и блаженства перекрывало и отражало его ничтожность, уменьшало его значимость и влияние почти до нуля. Все было идеально, как в прекрасном сне, мы никогда не ссорились, не спорили, нам было невероятно и неописуемо хорошо. Но спустя три недели после нашего знакомства, когда я, как и обычно, завершив свой рабочий день, возвращался домой, в свою квартиру, которая уже не казалась мне серым подвалом и стала теперь райским уголком любви и похоти. Но в этот раз, захлопнув входную дверь, я особо остро ощутил чье-то присутствие. Весь, дрожа и оцепенев, пробрался на кухню, схватил первый попавшийся мне под руку нож и преступил к исследованию каждого темного уголка в своем жилище. Медленно переступая с ноги на ногу, я проскользнул в спальню, заглянул под кровать, и никого не обнаружив, приблизился к шкафу. Открывая его дверцу, страх и ужас замерли в моем сердце, но в его замкнутом пространстве также никого не было. Откуда же это чувство? Уже навалившийся приступ паники, подводил мои мысли к осознанию того, что скоро опять нервное напряжение превысит все мыслимые и немыслимые границы. Все же так было хорошо, что же теперь? Почему опять? Скоро придет Энни… Я ведь ничего ей так и не раскрыл о своей паранойе, не хотел портить наши отношения, не хотел их потерять. Не так легко осознавать, что живешь с ненормальным. Но тут, размышляя и немного отвлекшись, я услышал какой-то шорох в ванной комнате. В потемках, и сам не знаю почему, не включив свет, прошел к коридору. Крики ужаса застыли у меня в горле, все мое тело покрылось холодным потом. Шаг за шагом я следовал к своей пугающей цели, разобраться во всем раз и навсегда. Темнота давила на меня своей тяжестью и опасностью. Я приближался все ближе и ближе к очагу своих страхов и терзаний. Но в этот момент раздался звонок. Я знал, что это пришла Энни. Что же теперь делать? Как поступить? Я решил все-таки впустить ее, но только она переступила через порог, схватил ее сзади и зажал рукой рот. Она встрепенулась, но я показал ей глазами, что в ванной кто-то есть, и приоткрыл в нее дверь, в это же мгновение, нащупав выключатель, включил свет. Но все оказалось в полном порядке, оглядевшись по сторонам, я так никого и не обнаружил. Зашел внутрь, заглянул под раковину, ванну, в шкаф, даже в ящик с полотенцами. Энни смотрела на меня, недоумевая, и подойдя ко мне, спросила:

– Ты весь дрожишь… Что произошло?

Я не в силах что-либо ответить, запустил руку в карман брюк, и с досадой не обнаружив в нем то, что искал, вышел из ванной комнаты, еле передвигая ноги, опираясь о стены и стулья, добрался до кухни, открыв кран и дрожащими руками, наполнил стакан водой. Это удалось сделать мне с большим трудом, расплескал и разлил воды по раковине больше, чем умудрился набрать. Из шкафчика выгреб свои таблетки и высыпав содержимое флакона, взяв одну из них, я принял свое спасительное снадобье, запивая водой, но так и не чувствуя глотков, будто весь мой рот был полон битого и острого стекла. Все это время Энни шла за мной следом и смотрела на меня, все так же недоумевая. А я, немного придя в себя, и с немалым усилием выдвинул стул и сел на него с такой блаженной благодатью, как будто это была пуховая перина, спасающая от неприятностей и невзгод. Сев, я закрыл лицо руками и старался собраться с мыслями. Но мне это удавалось с трудом, так как все еще ощущал чье-то постороннее присутствие, хотя это чувство не покидало меня почти никогда, и видимо нахлынуло с ещё большей силой. В этот момент сознание того, что я никогда не смогу избавиться от гнетущего ощущения, существовавшее лишь в моей больной голове, как никогда раньше терзало, и мучила меня. Энни присела рядом со мной, взяла мои руки и посмотрела как обычно так ласково и так нежно, что стало легче, но напряжение и страх все еще жили во мне и пока все еще не хотели оставлять в покое. «Все хорошо, Мелвин, все уже позади», – сказала она, сама не зная, что может быть позади, но, видимо, желая хоть как-то успокоить. Я был очень благодарен ей за то, что она в этот момент была рядом. Но тут, вдруг, Энни посмотрела как-то не так, не так как обычно, я не понимал, почему, и как-то виновато, настойчиво произнесла:

– Ты расскажешь мне, что все-таки произошло, Мелвин, я должна это знать. Ты все время что-то скрываешь от меня. Когда мы вместе ты слишком напряжен, постоянно оглядываешься по сторонам, вздрагиваешь. А теперь ты сам на себя не похож. В чем дело? Что ты мне не договариваешь?

Я опустил глаза и не знал, что сказать, слишком уж был удручен и не ведал, как найти силы и признаться ей в своем недуге. Она встала передо мной и воскликнула:

– Ты мне ответишь, в конце концов, или нет?

Я никак не мог ожидать от нее такого требовательного и приказного тона и, дрожа уже от возмущения и негодования, вскочил и произнес:

– Что ты хочешь знать, то, что я ненормальный. Ну, так знай – это так. Ты спишь с психом. Что ты скажешь мне на эту правду? Или уйдешь навсегда? Так уходи, все рано никто не сможет помочь мне! Никто и никогда!

Она опешила от таких слов, замерла на месте, но чуть погодя подошла ко мне посмотрела в глаза опять так же ласково, и нежно произнесла:

– Ну, зачем ты так, я просто хочу знать правду вот и все, расскажи мне о своих проблемах, Мелвин. Что мучает тебя?

Я немного успокоился и сказал:

– Прости меня, я не хотел тебя обидеть.

– Доверься мне, прошу тебя, Мелвин.

Я принял решение рассказать ей все и больше уже не думать об этом и не затрагивать эту тему.

– Да я думаю, ты действительно должна все знать обо мне, Энни, – произнес я.

Начал свой рассказ с того, как болезнь еще с детства завладела мной, и как моя мать пыталась помочь мне справиться с недугом. Как она уверяла меня, что это лишь мои фантазии и выдумки, и что я просто должен успокоиться и больше не думать об этом. Хотя, всегда вела себя немного странно, никогда полностью не расслаблялась, и как мне казалось, находилась в постоянном напряжении и беспокойстве. Я так же рассказал ей, как после смерти матери, обратился к психиатру, но он помочь так ничем и не смог. Энни слушала меня внимательно, но когда я закончил рассказ, спросила:

– Это все, что ты хотел рассказать мне о своей жизни? Ты ничего больше не скрываешь?

– Нет. А что ты имеешь в виду? Я поведал тебе все о своих проблемах, которые действительно мучают меня.

– Неужели это так, Мелвин, разве это все, что я должна знать о тебе? Ну почему ты не можешь довериться? Как ты можешь так поступать со мной?

– О чем ты, Энни, я не понимаю…

И тут она не сдержалась и набросилась на меня, крича и упрекая.

– Да, а как же твой шрам на ноге. Откуда он? Почему же ты не можешь рассказать мне правду. Ты говорил, что это был несчастный случай или же это на самом деле след от плачевного последствие после неудачи на шоу, в котором ты принимал участие и дал маху в самом его начале?!

Ее слова повергли меня в такое невероятное удивление и недоумение, что я просто замер и был совершенно не в состоянии выговорить хоть одно слово ей в ответ.

– Что это так? Я права? – добавила она, воспользовавшись моим молчанием.

Но тут я смог выйти из своего оцепенения и спросил:

– Откуда, черт возьми, ты знаешь об этом? Кто тебе сказал?

А она будто не слышала меня и продолжала:

– А в больнице, что было там? Что было не так, что там произошло? Ты не расскажешь мне об этом?

Я был просто вне себя, даже не мог предвидеть себе такое. Не понимал, как она могла знать о таких вещах, я ведь никогда не упоминал об этом. Да, и почти никто и не был в курсе этих моих злоключений. Но вдруг перед глазами возникло одно знакомое лицо, и море вопросов заполнили все мои мысли:

– Это Морган, да, это он рассказал тебе все?! Но зачем, как он мог? И откуда ты его знаешь? Это он тебя ко мне подослал? С какой целью он это сделал?

Я терялся в догадках и в ответах, которые не находил, был в полном замешательстве и недопонимании. В это время Энни подошла ко мне, резко схватила за плечи и сказала:

– Мелвин, я жду от тебя правды, между нами не должно быть никаких секретов и недомолвок, но ты пока не готов быть откровенным со мной. И поэтому, думаю, сейчас мне лучше уйти, я вернусь, когда ты сможешь мне полностью доверять, – сказала и стремительно побежала к выходу. Я тут же ринулся за ней и остановил, схватив за руку. Она обернулась ко мне, стоя уже в дверях, посмотрела взглядом полным горечи, боли и сожаления. Глаза ее были тогда неописуемо глубоки и прекрасны, но полны слез и печали. Я взмолился:

– Энни, постой, прошу, не уходи.

Но она только покачала головой, высвободила руку, и помчалась вниз по лестнице, не оглядываясь назад. Я не знал, как поступить, кинуться за ней вдогонку, обнять, прижать к себе или опять запереться в своем мирке одиночества и отрешенности. Нет, я не мог упустить свое счастье, вот так, не борясь за него, и помчался вниз по лестницам, не ощущая ни шагов, ни движений. В тот момент я не понимал, сколько я бежал и как быстро, казалось, я долетел до нижнего этажа за считанные минуты. Выскочив на улицу, я понял, что по близости, нет не только Энни, но и не одной живой души. Я долго еще метался по сторонам в этом мраке тьмы и боли, надеясь найти хоть малейший след наиболее вероятного направления Энни по дороге имеющей название неизвестность и незыблемость. Выкрикивал ее имя, но только эхо раздавалось мне в ответ, пугая своей безжалостной действительностью. Где моя реальная любовь? Я был подавлен и разбит, не знал где и как ее искать, мне практически ничего о ней не было известно, она тщательно пыталась скрыть все то, что имело хоть какое-то отношение к ее жизни. Я знал, что все это было чертовски не справедливо, но что я мог поделать? Никчемный человек, готовый на все ради одного мельчайшего проблеска света в своей печальной жизни. С трудом, после нескольких бестолковых часов проведенных у своего безлюдного подъезда, я добрался в тот вечер до своей кровати и погрузился в тяжелый и гнетущий сон.

На следующий день я проснулся с чувством усталости и опустошенности. Хотелось верить, что вчерашний вечер был лишь моим очередным кошмаром. Но я знал, что это было не так, и словно в бреду отправился как всегда на работу, провел свой день, как и раньше, но с тяжелым камнем на сердце и с болью в груди. Я вернулся домой вечером с уверенностью, что Энни никогда уже не появится в моей постылой квартире, и я буду прозябать свою жизнь как, всегда устроившись у теленета и опять, как и прежде погружаться в чарующий мир, растворяясь в очередной порции его иллюзорных фантазий. Но вдруг раздался звонок, и я метнулся к двери со скоростью ветра. Да, это была она. Боже, как я был счастлив, видеть ее, прижаться к ней своей душой и телом. Она позволяла обнимать себя, но была как-то зажата и скована. Я понимал, что она ждала и что хотела от меня. И я рассказал ей все, разве могло хоть что-то удерживать меня сейчас от откровения. Поведал ей и о ране, и о своем видении, и о больнице, и даже о Ноиле. Все. Зачем ей нужно было это знать, меня ни капельки не интересовало, я бы мог рассказать ей обо всем на свете, и даже то, чего не знал, и чего не было, лишь бы только она была довольна. Энни была рада моим откровением, и все вернулось на свои места, все стало, как и прежде. Я ласкал ее, целовал, наслаждался ароматом ее тела. Эта ночь стала не забываемой в моей жизни, она подарила мне неописуемые грани блаженства и наслаждения. Но разве я мог себе представить в ту волшебную ночь, какая жестокая участь ждет меня. Мог ли я предположить, что эта ночь станет прекрасным подарком перед нелепым расставанием. И знал ли, что всепоглощающий мрак покажется мне круговоротом вечности, что каждая минута станет испытанием ожидания и боли. Да, я не знал, но это случилось, хоть и не возможно было себе предположить. Я вспоминал каждую деталь, каждое слово и искал ответ, открывающий мне причину ее внезапного и неожиданного исчезновения, но так и не мог найти, и во всем разобраться. Лучше бы она так и не возвращалась, не дарила бы мне надежду и любовь, тогда я хотя бы не терзался догадками и предположениями, смог бы оправдать и понять ее поступок.

*

Пролетело несколько дней моего бессилия и безысходности. А я все же надеялся, и ждал… и в следующий и все несколько вечеров подряд возвращения Энни, но все было тщетно. Энни так и не вернулась, ее подхватил и закружил легкий весенний ветерок, пронесшийся мимо нашего уголка блаженства и наслаждения. Аромат ее любви испарился под тяжбой времени, повергнув мои воспоминания в сладкие мечты и грезы. Я жил верой, что с ней все в порядке, что не могло ничего произойти. Но эти суждения перечеркивали собой опасения связанные с ее возможным желанием уйти из моей жизни, расстаться, молча так ничего и не объяснив. Мысли такого рода терзали до глубины души, мне было слишком тяжело признавать эту правду, но она была все-таки лучше, чем та вероятность, что с ней приключилась какая-то беда или неприятность. А если это так, почему же она меня бросила, в чем причина ее внезапного исчезновения? Видимо, я тогда был ослеплен своими чувствами, чтобы понять ее очевидность. Второй раз я теряю девушку вот так, не имея ответа и объяснений, в первый, естественно, я винил свою паранойю, считал, что слишком сложно мириться с ней и жить с человеком, который вечно находится под гнетом нервных расстройств. Может, так же было и с Энни, но единственно, что я никак не мог понять, почему она все-таки вернулась, после того, как узнала правду, провела со мной незабываемую ночь и вдруг пропала без следа. Никак не укладывалось у меня в голове все это, нам было так хорошо перед расставанием, я чувствовал, что она была довольна и счастлива. Что же могло произойти? Я должен был выяснить это, должен был узнать правду, должен был помочь и обезопасить ее, если она попала в беду. Было уже просто невыносимо постоянно улавливать каждый звук, прислушиваться к шагам за дверью в надежде, что Энни все же появиться у моего порога. Но где, как искать? Мне же о ней ровным счетом ничего не известно. И я решил искать ее везде, только потерянный и совершенно отчаявшийся человек способен на такое. Просто ходил по городу, расспрашивал прохожих, не видели ли они случайно девушки с божественной внешностью, описывая ее характерные черты, а они только пожимали плечами, провожая недоумевающим взглядом безразличия и равнодушия. Похоже, я обошел всю округу, все дома и подворотни, побывал во всех густонаселенных уголках города, прочесал все близлежащие парки, даже посетил несколько мест массового скопления людей, дома культуры и развлечений. До сих пор жизнь моя не была никогда настолько насыщена и разнообразна, я за несколько дней смог побывать и обойти столько мест, сколько не сумел за все свои тридцать лет. Но эта экскурсия по городу не принесла мне радости, так как Энни мне встретить, все-таки не удалось. Один раз мне показалось, что я заметил ее в сквере, недалеко от своего дома, но, подбежав и окликнув, понял, что это оказалась не она. Еще раз мне показалось, что я видел ее на центральной улице города на фоне высотных зданий и небоскребов. И все так же, убедившись, что это была не Энни, высоко закинув голову, я посмотрел в небо, но на его фоне, перед моими глазами выросло огромное здание, чья высота и величие устремлялись в безграничное и неизведанное пространство. Оно гордо и надменно выделялось среди остальных построек, имело до невероятности правильные и четкие формы, в лучах раннего весеннего солнца казалась созданием бытия, а не человечества. Я не мог отвести от него взгляд, не мог не думать о его манящих высотах. Как я хотел обрести крылья и долететь до его крыши, не подняться в коробке – лифте, а именно долететь – добраться, пусть не стремительно, но уверенно и свободно. Лучи отражавшиеся от его гладкой и ровной поверхности граней ослепили глаза, огненным насыщением прожгли их оболочку, и я немного попятившись, отстранился назад. В это мгновение, наткнувшись на что-то сзади, повалился на бок, но вовремя вывернувшись, сумел устоять и сохранить равновесие.

– Осторожнее, парень, так и шею свернуть не долго…, – услышал я чей-то задорный голос и, оглянувшись назад, заметил мужчину тридцати лет, черты лица, которого мне показались, невероятно знакомы. Стоял он напротив машины – небольшого грузовичка, на половину заполненного какими-то сосудами странной формы. Они были скорее похожи на небольшие бесформенные бочки, покрытые гладкой эмульсионной краской. Один из них он придерживал двумя руками, надпись на котором гласила «дистиллированная вода» и «ВЗВ№6» еле заметно. Мужчина посмотрел на меня несколько укоризненно и произнес, утрамбовывая руками крышку сосуда:

– Герметичность нарушена, надеюсь, мне удастся исправить это и скрыть от боса.

– Простите меня, мистер, – виновато извинился я.

– Ничего парень, в следующий раз не будешь так высоко задирать голову…

Когда он это произнес, я узнал его и радостно воскликнул:

– Это вы, я знаю кто вы!

Он немного улыбнулся, но пресно с некоторой досадой произнес:

– Это в прошлом, парень, забудь.

– Альпинист, тот самый… Единственный за последние десять лет, покоривший все вершины мира!

– Этому пафосному восхождению уже пять лет, после их смерти… Я похоронил их, пять лет назад.

– Что? – я был обескуражен.

Он раздраженно и обиженно ответил:

– То был другой человек, он умер, как и его достижения. Все знают, что никому это уже не нужно, и я знаю это, что альпинизм, как и многое другое не может существовать… все то, что не приносит пользу.

– Я с вами не согласен…

Мои слова вызвали в этом человеке не малое удивление и не скрытое разочарование, что чувствовалось по интонации его голоса:

– Кто ты?

– Я?

– Прагматичность…, – значительно произнес он. – Основа нашего общества и это правильно. Скажи, что толку в бесполезном лазании по горам?! Кому это надо?

– Мне! Научите меня. Это здание, я хочу покорить его высоты, – ответил я, с немалым пафосом, суетливо и возбужденно.

– Брось, – пренебрежительно сказал он.

– Хочу, чтобы люди поняли, что жизнь может лететь по ветру, а не существовать в трущобе.

Этот мужчина посмотрел на меня, сначала недопонимая, а спустя мгновение со знанием дела произнес с сожалением и сочувствием в голосе:

– Что девушка бросила?! Ничего бывает, – и добавил серьезно и значительно: – Остынь и если хочешь подзаработать, лучше помоги погрузить эти бочки в машину. Я как раз должен доставить к дверям именно этого небоскреба.

– Что это за здание?

– Почем мне знать, просто делаю свое дело, гружу, что скажут и разгружаю, что велят.

Я опустил голову, и тяжело вздохнув, сказал:

– Спасибо, мистер, но я, пожалуй, пойду.

– Бывай…, сказал он и продолжил свою работу.

Эта встреча стала для меня с одной стороны и особенной, впечатляющей и яркой, но с другой полной печали и сознания безысходности. Принятия того, что было сложно осознавать и понимать в жизни – роли и возможности человека в ней.

17

«Меня считают глупым и тупым, может так оно и есть, но думаю эти качества можно считать моим достоинством, так как именно благодаря ним меня и взяли на работу. Какая никакая, а все же работа, по уборке помещений, зато такого участка, в который не у каждого есть доступ. Но все-таки я не настолько глуп, как им кажется, чтобы не понимать всего того, что происходит в этом отделе. Я уже давно заметил, что здесь творится что-то незаконное, конечно мне не понять, что именно, но то, что что-то не так, я в этом уверен абсолютно точно. В лаборатории, в которой навожу порядок, мне строго настрого наказали ничего не трогать кроме пола, который я долен каждый вечер отмывать от всякой гадости и мерзости. Конечно, я больше ничего и не трогаю, но когда привозят сосуды с этикетками дистиллированная вода, а внутри оказывается жидкость болотного цвета и запаха, это даже меня наводит на разные мысли. Не подумайте, я все делаю, так как нужно, не сую нос туда, куда не следует, считаю, что это не правильно. Я должен выполнять свою работу хорошо и только. Но сегодня, когда мне никак не поддавалась огромная лужа чего-то мерзкого прилипшего к полу, то я случайно задел сосуд. Он чуть было не упал, но с него соскочила крышка, которая была, видимо, плохо закрыта, и тогда-то я заметил, что в нем. Это больше всего навело меня на всякие мысли и подозрения, и надпись на нем была какая-то странная „ВЗВ№6“, вроде. Но кроме этого, я еще убираюсь рядом и в другой странной комнате. Убирать в ней мне позволяют не более пяти минут, только в определенное время, ночью и в определенный час, в 00. 40. Но когда я вхожу, служащий, который там находиться постоянно, даже ночью, выключает все мониторы или может, они как-то называются иначе, я все равно ни в чем не смог бы разобраться. Но это еще не так важно. Был случай, когда я как всегда в назначенный час подошел к двери и терпеливо ждал, когда смогу убрать эту комнату, не входил, потому что мне этого не разрешалось, я не мог войти, пока меня не пригласят. Там находился еще один человек кроме дежурного. Они говорили очень странные вещи, но вы не подумайте, что я подслушивал. Знаю, что это не хорошо и не правильно, просто дверь была немного приоткрыта, а я просто находился там, где мне было и положено в это время находиться. Поэтому не мог не услышать их разговора и, кроме того, у меня была причина, чтобы не отойти в сторону. Один из них очень нервничал и постоянно кричал, почему он вышел из себя, я так ничего и не понял, но одну фразу уж поверьте, запомнил очень хорошо. Мужчина, который постоянно нервничал, сказал, что что-то незаконно, и если кто узнает об этом, то будут они гнить в тюрьме. Так и сказал. Конечно, это не мое дело, я просто должен хорошо выполнять свою работу, но когда дело касается закона, то это касается и меня. Поэтому я здесь и поэтому говорю с вами, надеюсь, вы примите какие-нибудь меры. Это будет правильно…»

*

Его звали Боб. Еще с рождения он был не очень смышленый, не очень красивый, не очень здоровый, не очень добрый, и это не очень можно было бы продолжать до бесконечности. И его это вполне устраивало, к чему ему были жизненные проблемы и суета людей. Но так отнюдь не считала его мать, которая видела в своем сыне не иначе, как гения и незаурядную личность. Она нанимала всевозможных педагогов и, давала перспективу своему любимому чаду проявить себя. Но когда после стольких невероятных стараний хоть немного приподнять своего бездарного сына на более интеллектуальный уровень, он поинтересовался: «Я не понимаю, почему мой учитель математики все время задает какие-то глупые вопросы… например, недавно он спросил, со сколькими детьми останется миссис Стоук, если двое из четверых уедут из города? Но я же прекрасно знаю, что у нашей соседке Стоук нет детей, во всяком случае, я не одного пока еще не видел», то она поняла, что скорее у семидесятилетней Рози Стоук появятся на свет дети, чем Бобби станет высокоразвитым интеллектуалом. Но это все же не остановило ее от непреодолимого желания сделать из свого сына личность. «Конечно, ведь не обязательно же занимать высокое положение в обществе благодаря своим умственным способностям, многие люди добиваются результатов, не блеща особо своими интеллектуальными данными, они зарабатывают деньги благодаря своим сильным рукам или быстрым ногам», – так думала она и решила отдать своего сына на легкую атлетику. И ее не интересовало то, что в классе он самый слабый и немощный. Но разве это могло остановить перед своей целью, которая уже стала смыслом ее жизни. И это ее и не остановило и тогда, когда во время изнуряющей тренировки, Бобби упал, вывихнув коленный сустав, и после этого не мог передвигаться в течение месяца, травма, полученная во время занятий, оказалась слишком серьезной. Не остановило и тогда когда дежурный врач, обследовавший ее сына, вынес свой вердикт, и запретил какие-либо физические нагрузки, подписав бумаги о запрете в любого рода спортивной деятельности, ссылаясь на медицинское законодательство. И тогда, когда она смогла обойти закон, запрещающий ее сыну заниматься спортом, и когда Бобби умолял ее не заставлять больше ходить на тренировки и бегать, пока результат не будет лучше предыдущего. Но ничто уже не могло ее остановить и даже то, что ее сын почти всегда волочился в конце бегущих и, возвращаясь, домой после тяжких физических нагрузок, падал без сил на кровать, и не мог подняться в течение нескольких часов. Ни ее муж – отец Бобби, который, не смотря ни на что, любил своего сына, но был слишком слаб и мягкотел, чтобы противиться воли своей законной супруги. Бобби запомнил этот тяжелый и не справедливый отрывок своего детства, он помнил из него только это, в детстве чаще лучше запоминается плохое, чем хорошее. И в то время он презирал и ненавидел свою жизнь, но разве Бобби мог противиться матери, которую, не взирая ни на что, любил всей душой. Но одно Бобби смог уяснить точно и навсегда, это то, что никто ни вправе обходить закон, установленные правила должны соблюдаться всеми безоговорочно. Если бы его мать была верна законам, то он бы не испытал столь адовы муки, которые выпали на его долю. Если бы она не подменила справку, избавляющую его от физических занятий, и послушалась врачей, он был уверен, все было бы по-другому и ему не пришлось бы бегать, и изводить себя неизвестно зачем и почему.

Бобби хотел просто жить, не стремясь ни к чему, не выделяясь, не думал он не о славе, не о деньгах, не о своем будущем. Он хотел бегать с друзьями, но не стремиться их обогнать. Ему просто нужно было детство, которое было у многих его сверстников, и которое не было обмерено ничем. А когда он вырос, жизнеутверждающие проблемы никогда не стояли перед ним, он мог довольствоваться тем, что имел, выполнять любую работу, которую ему поручали, будь то прочистка канализационных труб, либо уборка животных испражнений в хлеве. И этот толстый человек среднего роста, сутулый с вечно каменным выражением лица и пустотой ничего не выражающих глаз, всегда выполнял свою работу безукоризненно, какая бы она не была, и всегда относился к ней так, будто от нее зависит все человечество. Все его работодатели, были очень довольны, ведь он выполнял любые их поручения безоговорочно с подлинным усердием и ответственностью. Он всегда жил по правилам, всегда чтил закон и подчинялся ему, а всех тех, кто пытался ускользнуть, перехитрить общепризнанные ценности, ненавидел и призирал. Знал, что если бы все жили по правилам и законам, которые требует жизнь, то мира лучше в спокойствии и гармонии не возможно было бы и придумать.

*

Бобби стоял за углом здания, крепко сжимая мобилнет рукой и прижимая к уху, ждал ответа. На другом конце виртуальной связи, человек, не понимающий как так долго смог выдержать столь бредовую болтовню, сказал:

– Я очень признателен вам за вашу информацию, но боюсь ничем не смогу помочь, за неимением веских на то причин.

Бобби был обескуражен и изумлен:

– Но какие еще причины вам нужны, я ведь рассказал все как есть?!

Человек раздраженно ответил:

– Доказательства! Вот какие веские причины мне нужны, доказательства, неужели это не понятно? – договорив, диспетчер федеральной службы, понимая о бесполезности столь утомительной беседы, бросил трубку и спокойно вздохнул.

– Но как я смогу добыть какие-то доказательства, это мне никак не по силам, не могу же я притащить эту бочку…., – пробурчал Бобби гудкам, доносившимся из трубки.

Он был жутко зол и не доволен чиновниками, которые так халатно относятся к информации, получаемой от людей вроде него. И не доволен собой за то, что доказательства ему не добыть никогда, это противоречит его как умственным, так и любым другим способностям. Разве он когда-нибудь мог подумать о том, что будет жалеть о своей неполноценности. Более гнетущих и терзающих чувств Бобби еще не испытывал и не знал, этот день был похож на конец света. В первый раз в жизни он не представлял, как быть. Поступиться своими принципами он не мог и также не мог найти выход, как проучить тех, кто не хочет знать, что значит закон и порядок в цивилизованном обществе. Придя в свою пустую квартиру, Бобби сразу лег спать, он долго ворочался на своей дубовой кровати, перешедшей к нему по наследству от матери, и пытался заставить пошевелиться в голове хоть одной жалкой извилине, способствующей появлению хоть какому-либо решения и выхода из сложившейся невероятно трудной для него ситуации. Бобби не спал всю ночь, он так и не смог ничего придумать, но зато приобрел решительность в том, что он должен предпринять хоть что-то. И это смогло бы дать ему право считать, что он сделал все от него зависящее.

Утро было не такое как обычно, оно предвещало собой расплату. Для Бобби весь день тянулся, как резина, он никак не давал расслабиться, предвкушая ночные непонятные пока для него, действия. Но все же долгожданный и одновременно пугающий Бобби час, настал. И он как всегда спокойно и уверенно, направился в комнату, к тому месту, которое должно было вернуть его в обычное равновесие жизни. Но все еще, не имея никакого плана, знал, что на все у него будет лишь пять минут не больше, да еще к тому же нужно сделать свою обязательную работу. Дежурный покинул свой пост, и дверь распахнулась перед ним, завлекая в свой плен ощущения долга перед обществом и в первую очередь перед самим собой. Зайдя, он огляделся по сторонам, никаких даже крохотных мыслей, не рождалось в его несчастной голове, и он принялся за свою обычную работу. Бобби нервно и раздраженно поглядывал на часы, время уже было на исходе, минута за минутой как рок, извещала об истечении отпущенного срока. Панический страх овладел Бобби за неимением выхода из сложившейся ситуации. В отчаянии и злости он схватил два первых попавшихся провода, лежавших на полу и, разорвав их, отшвырнул в угол. Но это было все, на что он был способен. Его время вышло, в раздражении и недовольстве собой, он даже не заметил, как переходя в смежную комнату, задел, и в этот раз, все же опрокинул открытый сосуд с непонятной для него жидкостью. Сосуд упал и закатился под стол, содержимое разлилось, образовав безформенную лужу на полу. Бобби не знал, изменит ли его поступок хоть что-то. Думал, вряд ли, в лучшем случае отключится пара мониторов, и их скоро приведут в порядок. Вот и вся его миссия, проведенная в погоне за отстаиванием своих жизненных ценностей. К тому же еще и угрызения совести, ведь он знал, хоть и ради святой идеи, поступил не правильно и все равно этим, как он считал, ничего ровным счетом не добился. «Но я все же попытался, старался заставить себя найти решение», – думая так, он немного успокоился и пришел в себя.

18

Я был так поглощен поисками Энни, что совершенно забыл обо всем, чем жил раньше. Почти не появлялся в офисе, но опасения, что рано или поздно меня уволят за такое поведение, совершенно не волновали меня. Пропустил два приема у своего психиатра, а что у меня творилось в квартире об этом лучше и не говорить. Все было перевернуто вверх дном, в грязи и пыли. Когда же я, поникши и раздосадовавшись, после очередных поисков, все-таки вернулся домой, Морган, решил выяснить причину моего игнорирования сеансов психотерапии и позвонил. Сразу в моей памяти всплыли слова Энни и невероятность того, что она не могла знать, но знала обо мне. Как же я мог забыть об этом? Забыть такие важные предположения, что к осведомленности Энни о моих происшествиях может иметь отношение именно Морган. И вероятность того, что может он, знает ее и сможет подсказать, где лучше искать, вселяла надежду. Когда я услышал голос Моргана, эти мысли переполняли и воодушевляли меня всецело и полностью, но он спросил:

– Мелвин, я тебе уже звонил пару дней назад, но ты не ответил. У тебя все нормально? Почему ты не пришел в назначенное время?

– Все хорошо. Я просто был очень занят, волноваться не о чем.

– Как я могу не волноваться, в последний раз, когда мы виделись с тобой в больнице, ты был отнюдь не в лучшей форме. И сейчас твой обеспокоенный голос меня настораживает.

– Все нормально…

– Мелвин, может все же приехать к тебе?

– Нет, не надо. Если вы действительно хотите мне помочь, скажите только, что вы рассказали Энни обо мне?

– Что? Какой Энни? Может, Элла? Я говорил тебе, не слишком погружайся в виртуальный мир…

– Да, нет же, Энни?

Морган вздохнул:

– Нет, я никого не знаю с таким именем, и, кроме того, я о тебе никому не рассказывал. Ты же знаешь, я не вправе никому разглашать информацию о своих пациентах, и моя хорошая репутация дает этому прекрасное подтверждение.

– Да, простите меня, Морган. Но кто же тогда ей рассказал обо мне, если не вы? Об этом никто больше не знал, если конечно не считать нескольких человек из персонала в больнице.

– Успокойся, Мелвин, просто для начала расскажи мне кто такая Энни.

– Девушка, с которой я недавно познакомился…, и которая пропала…

– Может мне все-таки приехать, ты расскажешь мне более подробно о том, что с тобой случилось, и мы вместе попытаемся разобраться во всем.

– Нет, не надо приезжать, если вы все равно не хотите рассказать мне правду.

– Мелвин, прошу тебя, ты раздражен. Тебе нужно с кем-то поговорить.

– Нет, не надо. Да, и мне уже пора уходить. Простите Морган, но я очень спешу.

Я отключил мобилнет, не желая больше исповедоваться ему и раскрывать свою душу. Все эти бесполезные разговоры, направленные на усмирение моих чувств и впечатлений, начали меня уже раздражать, и выводить из себя. И я решил, что уже больше никто и никогда, даже я сам, не заставит меня обратиться к психиатру, что бы там не произошло в моей жизни. Но главное заключалось в том, что Морган так ничего и не рассказал мне об Энни, а выяснить правду он говорил или нет, было просто не возможно и поэтому, я преступил к следующей части своего плана по ее поиску. Воспользовался усовершенствованной технологией в теленете, но на свое удивление, так никакой информации и не получил. Только, когда уже собирался выключить его, вдруг появилась Элла, видимо, в моих мыслях промелькнула мысль о ней. Она была, как всегда неотразимо прекрасна. Направилась ко мне, мило и загадочно улыбаясь, как обычно.

– Ты даже мрачнее, и печальнее… давно не звал меня… я скучала… Мелвину больше не нужна Элла?

– Нужна, – машинально ответил я, отстранившись.

– Я покорна тебе всегда, и всегда рядом, всегда, когда ты меня позовешь…

– Не сегодня, – произнес я, сопротивляясь желаниям и зависимым инстинктам. Но Элла окутала своим свечением, пропитала теплом голограммных лучей. Ее тело было так близко, так призрачно, и так реально. А я был невероятно поддавлен очередным исчезновением Энни, что бессилие и отрешенность опустошили мое сердце, и я как Элла в мнимой оболочке, поддался соблазну и искушению. Слившись с ней воедино, я был подобием вымысла, набором электронных кодов и формул, реальным и совершенно иллюзорным подобием человека.

Опомнившись, оставшись в потемках, тело ныло от услады и наслаждения, но и от отчаянья и пустоты. Мне необходимо было найти Энни, понять ее и во всем разобраться. Решив большее не прибегать к виртуальным возможностям и поискам через теленет, скупил все журналы и газеты за несколько прошедших дней, начиная с даты ее исчезновения, прочитал их от корки до корки, пытаясь найти хоть малейший след, хоть какую-то мельчайшую зацепку. Но все без толку, почти все они были заполнены сенсационными новостями о взрыве какой-то корпорации, занимающейся секретными исследованиями и технологиями. Там было сказано, что взрыв способствовал возможному выявлению каких-то незаконных опытов. Приводились факты, какие-то документы, подтверждающие это. Так же говорилось, что на этаже, где располагалась эта организация, почти все погибли, лишь только несколько человек было госпитализировано, некоторые из сотрудников пропало без вести. И даже то, что это было здание, на одном из этажей, где произошел взрыв, которым я любовался днем раньше и мечтал об его незримых пределах, почти не затронуло и нисколько не заинтересовало меня. Я был полностью поглощен своими личными проблемами и поисками, в которых так и не смог продвинутся ни на дюйм. Видимо ангел, посланный мне в подарок с небес, так легко и незаметно опустившийся в мои объятья, так же непринужденно и без следа испарился и растаял в незыблемом свете недосягаемых глубин совершенства. Но что это? На последней странице газеты небольшая заметка и фотография. На фотографии была девушка. Я узнал ее – да, это была Энни.

19

Раннее утро. Суета постепенно заполняла собой все вокруг. Убивая, предшествующую ночную тишину и покой, все переходило в состояние хаоса и неразберихи. Жизнь просыпалась от блаженного и безмятежного сна, перевоплощаясь и заполняясь всепоглощающими звуками, навалившимися со всех сторон и проникавшими в любые ее уголки и расщелины. Люди, как копошащиеся жуки овладевали и заполоняли все ее всеобъемлющее пространство своей активной деятельностью и существованием.

Но пока еще на улицах было довольно-таки спокойно и пустынно, даже птицы щебетали не так звонко и не так всеобъемлюще. И воздух приятного весеннего утра был окутан своей свежестью и пока еще кристальной чистотой, а асфальт на тротуарах, был покрыт пеленой раннего, пропитанного весной дождя, по которому, как обычно в одно и то же время, шел человек в грузных ботинках, сохранивших еще с прошлого вечера разводы грязи и пыли. Они уже испытали минувшим днем на себе все процессы «существования и активной жизнедеятельности и бесцеремонно проникли в этот новый, пока еще ни чем не запятнанный, мир». На них смотрел, опустив голову, тяжело и с трудом вышагивая, и ничего не стараясь увидеть, и не замечая вокруг, их владелец, мужчина, которого все еще мучили мысли о своей неудачной попытке, преследовавшей вершить закон и правосудие. Бобби шел на работу с полной уверенностью, что так и не смог ничего добиться своими вчерашними действиями. Он, как и вчера медленно и не спеша направлялся к высотному зданию, не смотря вперед и не оглядываясь по сторонам, его взгляд был прикован лишь к старым потрепанным ботинкам, которые не вызывали у него никаких чувств, лишь только сковывали и сосредотачивали на себе его внимание. Он знал наизусть все, что должно было попадаться у него на пути. Тротуар, бордюр, белые линии, он шел по ним, когда видел, как несколько чужих ботинок следуют по такому же направлению. Так же он знал все трещины на дороге и неровности, и инородные предметы, обычно попадавшие ему по пути, как и всегда, отсутствовали ранним утром. И поэтому, когда он уже подходил к зданию, где ждала привычная для него работа, он остановился, увидев перед ногами огромный непонятный предмет, похожий на железную выбоину неровной и искривленной формы, кроме того, он дымился и был покрыт пеплом и копотью. Бобби в первый раз за три года работы в этом месте, натолкнулся на столь странную и непонятную ему вещь, да еще и ранним утром. И это заставило его выпрямиться, поднять голову и посмотреть вокруг, но то, что увидел Бобби, было ужасающе и просто невообразимо для восприятия. Вся улица была покрыта осколками и горящими блоками, а также различными предметами интерьера и аппаратуры. А когда он посмотрел наверх и увидел полыхающее пламя, его охватил страх и невероятный ужас. Пожар был в высотном здании, где он работал. Вокруг стояло много людей, а неподалеку от него суетилось несколько пожарных и служащих в черной форме. Бобби подбежал к одному из них и спросил с испугом на лице:

– Что случилось?

– Произошел взрыв, около получаса назад на сорок первом этаже, – ответил тот.

– На сорок первом? Но как, почему? – ошеломленно воскликнул Бобби.

– Пока еще точно неизвестно, возможно из-за взрывчатых веществ, или проводки, но вам лучше уйти отсюда, здесь еще не безопасно.

– Но я работаю там, на сорок первом.

– Прости приятель, но его уже нет, повезло, что вы пока еще не добрались до своего рабочего места.

– А остальные, кто-нибудь пострадал?

– Думаю многие…

– Почему, еще же нет и восьми?!

– Что ты, приятель, уже почти девять…

– Нет, у меня же часы… -он замялся посмотрев на часы и обнаружил, что стрелки на них замерли, отожествляя собой застывшую вечность. Его глаза округлились, и в их доселе пустом выражении теперь отобразились все пагубные чувства, которыми только было богато его подсознание. Лицо всегда каменное и невозмутимое, исказилось в немыслимом терзании, и он прокричал, повернувшись к жуткому зрелищу, подняв руки и обращаясь в никуда:

– Это не я! Я не мог! Этого не может быть! Он бросился вперед, с неистовым и безумным желанием, помочь людям, спасти их, сделать хоть, что-нибудь. Его остановили и оттащили назад.

– Нет! Нет!

Он кричал, оправдываясь перед самим собой и не желая верить в происходящее. Бобби вне себя помчался обратно по мостовой, он бежал и не мог смериться с тем, что он совершил. Все эти люди, с которыми он работал и думал проучить, были мертвы. Он просто хотел, чтобы они поняли, что такое закон, хотел, чтобы чтили его правила, чтобы они смогли это осознать, но не посредствам смерти и убийства.

Бобби добежал, смотря теперь только вперед, а не под ноги, до своего дома, задыхаясь и дрожа, добрался до своей квартиры и заперся изнутри на несколько замков от произошедшего накануне. Он никак не мог прийти в себя от полученного шока, не мог смириться с тем, что это именно его вина. Думал, как же ему удалось сделать такое, даже не ведая об этом. Никак у него не укладывалось в голове, что мог это совершить, убить столько, не очень правильных, но, по сути, ни в чем не повинных людей. А некоторые из них даже не были в курсе того, что на самом деле творилось в этом закрытом отделе. Бобби вспоминал людей, которые работали там, многие из них были очень добры к нему и внимательны. Он вспомнил молодую женщину, которая отвечала за сохранность ключей, как она подолгу могла выслушивать рассказы о его жизни, и как она один раз показала ему фотографию своих детей – двух мальчиков, веселых и жизнерадостных, которые теперь уже вряд ли останутся такими после смерти их матери. Он также думал и о престарелом мужчине, который, как и он занимался уборкой, только других комнат на этом этаже, как он рассказывал о своей жене, которая была уже очень стара и нуждалась в его постоянном внимании и уходе. И этого ни к чему не причастного и не в чем невиновного старика он тоже лишил жизни, равносильно, как и его жену. «Нет, это не возможно», – думал он, – «как же я мог, я же просто хотел как лучше, хотел, чтобы все жили в мире и согласии. И что получилось?! Я стал убийцей, палачом!» Бобби в панике и в отчаянье схватился за голову и выбежал на балкон, он так и стоял и кричал во все горло, бессвязные и неразборчивые слова, он вопил и стонал как безумец. Но вдруг в одно мгновенье перестал, успокоился, посмотрел высоко в небо и произнес: «Ты примешь в свои пределы такого раскаявшегося тупого глупца и придурка, как я?» – и легко переваливши свое грузное тело через решетку, бросился вниз. И тогда, когда несколько людей в форме бежали наверх, поднимаясь по ступенькам на восьмой этаж, Бобби летел, вниз опережая их невероятной тяжестью своего тучного и необъятного тела. Когда же оно непомерным грузом ударилось о землю и распласталось на ранее безупречном и богатом своей свежестью асфальте, покрывая его и пропитывая красной кровью, раннее утро уже перестало иметь свое совершенство и чистоту.

20

Ее божественное лицо. Фотография, помещенная в газету, была сделана в каком-то низкопробном заведении, вокруг было полно пьяных людей и девиц легкого поведения. Энни сидела за столиком одна и держала в руке стакан, я ни капельки не сомневался в том, что это была она, те же черты лица, та же грациозная и кроткая осанка, но только экстравагантная и чересчур открытая одежда вызывала смущение. В колонке под фотографией была рекламная информация и адрес бара, изображенного на ней.

Я, не теряя ни минуты, оделся и выбежал из дома в надежде найти этот бар и Энни. Но оказавшись на улице, как будто холодный ветер, нахлынувший из ниоткуда, окутал со всех сторон и проник в самое сердце, в самые его глубины – взгляд пристальный и хладнокровный, я чувствовал его, не мог не ощутить его непомерную тяжесть и всевластие. Так, как никогда раньше я знал о его величии и силе, о том, что он может нести в себе и как легко может управлять и наблюдать за моим жалким и безвольным существованием. Посмотреть, оглянутся – я хотел сделать это, но не мог. Увидеть свое отражение, свою жизнь в жестоком, непредсказуемом своем подобии? Решиться, сделать это? Нет, я не мог поднять взгляд, не мог найти в себе силы, чтобы осмелиться и заглянуть в потусторонние пределы своей жизни. Но когда, опустив голову и съежившись, рассеянно шагая по тротуару и направляясь к автобусной остановке, развернулся, тень, промелькнувшая перед моими глазами, заставила меня вздрогнуть и замереть. Это была она – тень моей жизни, тень, которая манила, завлекала меня к себе и которая не давала возможности любоваться красотой ясного неба и дышать полной грудью. Я ощущал ее, как никогда раньше, чувствовал манящую и безупречную черноту и темень. Она звала меня к себе, пыталась одурманить соблазном таинства и совершенства. Войти в ее пределы, узнать то, что скрывает в себе ее мощь, ее величие, или спрятаться, уйти в тот мир, который так щедро дарит покой и однообразие? В тот момент я не знал, что предпочесть, какой сделать выбор, мимолетные чувства были так непрошено и несвоевременно неожиданны, а их смятение так тлетворно, что я просто сделал то, что должен был и что было необходимо. Вернулся в возможную реальность, забыв обо всем, что является моим вымыслом или чрезмерным воображением. Только воля моя оказалась не столь сильной, а желание не столь самоотверженным, что не прошло и нескольких мгновений, как я вновь ощутил дрожь в руках, дыхание стало прерывистым, а тело покрыла холодная испарина. Я чувствовал и знал это, кто-то за мной наблюдал, как будто прожигал своим пристальным взглядом, но у меня не хватало смелости обернуться и посмотреть… Зачем мне было нужно находить этому подтверждение? И опустив голову, я не уверенно и съежившись, направился к автобусной остановке, не оглядывался и не искал тень глазами, но, добравшись до нее и развернувшись, передо мной возник силуэт странного человека. Своим черным костюмом и широкополой шляпой низко натянутой на глаза, он отличался от окружающих вокруг людей. Мужчина смотрел в упор и не сводил с меня глаз. Мое тело содрогнулось, руки и лоб покрылись потом, губы задрожали, и я нервно и судорожно начал рыскать по карманам, ища в их содержимом свое спасение. Проглотив два маленьких шарика, я вздохнул и посмотрел перед собой, но как не странно, этого человека уже не было. Оглядевшись по сторонам, ища его взглядом, так и не нашел пугающий черный силуэт. Все больное воображение, фантазии и вымысел. Нужный мне автобус подъехал и, поднявшись по его ступеням, я сел в самом крайнем углу. Его двигатель заработал и заревел. Мельком посмотрев в окно, я обратил внимание на зеленую молодую листву уже заполонившую этот маленький серый городок, но за кустом у дорожной развилки виднелся черный силуэт, неподвижный и бездыханный, как окаменелый призрак моей жизни. Я заерзал, руки задрожали и автоматически потянулись в верхний карман рубашки за пачкой сигарет. Больное воображение или реальность? Как я смогу разобраться в этом? Как смогу понять? Я достал одну сигарету и, взяв ее в рот, замер и застыл в ожидании. Когда же автобус остановился на нужной мне остановке, я вышел и закурил с наслаждением и успокоительным блаженством. Сделав несколько спасительных затяжек, огляделся вокруг и понял, в какую дыру попал, серость разила гнилью и плесенью со всех сторон. Темное было место, мрачное и пугающее, но лучик солнца озарял его надеждой на долгожданную встречу с Энни. И я зашагал по улице, ища необходимый мне бар, вокруг не было ни души, было тихо и лишь звуки от моих подошв, разрушали мертвецкую тишину, уже было темно, и только иногда от проезжающих мимо автомобилей мелькали ослепительные лучи фар. Их тени задорно и хаотично играли на дорогах, вырисовывая силуэт знакомого мне таинственного человека. Но я даже не думал об опасности, старался не замечать, а просто спокойно идти, надеяться и верить, что найду свою Энни. В конце улице я увидел огни, и ничуть не сомневался, что мне необходимо попасть именно туда. Добравшись до увеселительного заведения, которое как, оказалось, находилось в подвальном помещении, я спустился по скользким покатым каменным ступеням и, оказавшись внизу, закашлялся от плотной завесы клубящегося сигаретного дыма. Было много людей, шумно, отовсюду доносились крики, ругань и хохот. Оглядевшись, я понял, что среди этой толпы вряд ли смогу разыскать Энни и направился прямиком к стойке у бара. За ним работал пожилой бармен в засаленном некогда белом модном сюртуке и холщевых брюках. Он недоверчиво посмотрел мне в глаза и спросил:

– Чего изволите?

А я, не ответив, достал вырезку из газеты и произнес, показывая ему фотографию:

– Посмотрите, мистер, вы знаете эту девушку? Он посмотрел на меня с еще большим недоверием и грубо произнес:

– Ты чего сюда приперся нажраться или бабу подцепить?

– Я ищу эту девушку.

Посмотрев на фотографию, он причмокнул и, расплывшись в улыбке, оголившей его редкие зубы, ехидно произнес:

– А другая тебе не подойдет?

– Вы знаете эту девушку?

– Упрямый?

– Прошу вас, мистер.

– Видел я пару раз этот цветочек, – сказал он, широко улыбнувшись.

– Она здесь? Где она?

– Сегодня ты можешь подцепить себе другую крошку, видимо у нее выходной.

– Выходной?! – оторопев и не зная, что и думать, переспросил я и снова закурил.

– Не переживай парень, мы тебе подберем красотку что надо, – сказал он, подмигнув правым заплывшим глазом.

– Нет, спасибо не стоит, скажите, как ее можно найти?

– Эту крошку?

– Энни.

– Энни? Ну, может и так…, – усмехнувшись, сказал он и продолжил, – настойчивый молодой человек.

– Помогите мне, прошу вас.

– Если ты хочешь именно эту крош… Энни, то боюсь, тебе придется прийти в другой раз, а пока давай выпей, – произнес он, и поставил передо мной стакан, до краев наполнив его каким-то поилом.

– Спасибо, лучше потом… – сказал я и ошеломленный направился к выходу. Но, сделав несколько шагов, заметил среди толпы, над всеми людьми черную широкополую шляпу. И это ускорило мой уход. Выскочив на улицу, оглянулся назад, никто меня не преследовал, и я направился обратно. Шел домой пешком, автобусы уже не ходили и думал обо всем том, что мне сказал пожилой бармен, размышлял, но не знал, как разобраться в этом. За это время я выкурил пачку сигарет и проглотил еще пару своих таблеток. Но когда я приблизился к своему дому, увидел у подъезда знакомый силуэт. Энни, это была она!

Появилась Энни, как будто божественный ангел вновь опустился в мои объятья. И я понял счастье приходит тогда, когда его меньше всего ждешь. Она вновь была рядом, вновь была так же нежна и прекрасна. Я был слишком удивлен и невероятно счастлив, чтобы задавать вопросы, для меня в те мгновения было уже не важно, почему и где она пропадала столько времени. В тот момент важно было лишь то, что она сейчас здесь и со мной, что она вернулась, чтобы дарить мне свою любовь и ласку. И я долго не замечал, что что-то было не так, что-то изменилось в ней за время ее отсутствия. Она стала раскованней, искренней в своих чувствах и в поведении. Энни занималась со мной любовью, так как будто в первый раз и это нравилось мне, она вела себя так раскованно и не сдержанно, что я был приятно поражен. Она отдала мне себя полностью, и тело, казалось, и душу, с такой ненасытной страстью и с такой любовью, что я с трудом верил в реальность происходящего. Проснувшись на следующее утро, я открыл глаза, терзаясь сомнениями о реальности минувших событий. Но они не были прекрасным сном, Энни лежала рядом со мной неотразимая и нежная. Фигура и ее белоснежная гладкая кожа были настолько безупречны и превосходны, что какие-либо сравнения могли быть просто немыслимы. Тогда мне казалось, что все уже позади и ничто уже не сможет разлучить и создать преграду между нами. Она, посмотрела на меня, и, видя, как я наслаждаюсь ее красотой, сказала, что безумно скучала и надеялась на скорую встречу. Я спросил ее, как она могла так исчезнуть на две недели, ничего не сказав и не предупредив, и почему ни каким способом не давала о себе знать. На это Энни мне ответила, что были веские причины, и попросила, чтобы я мог дать ей возможность рассказать обо всем немного позднее. Попытался возразить, настоять на ответе, но она обнадежила меня своим обещанием, что больше никогда не расстанется со мной и всегда будет рядом. Поэтому смирился с ее просьбой, слишком уж меня прельстило то, что я всегда смогу наслаждаться ее присутствием, ее телом и любовью. А что еще мог хотеть и желать тогда?

– Я думал, что никогда больше не увижу тебя.

– Как же я рада, что смогла вернуться…

21

Она была рада чередой событий. Произошедшее прошлым утром, смогло вернуть ей возможность снова увидеть парня, к которому она успела привязаться, и который стал ей дорог, в независимости от запрета проявления к нему хоть каких-нибудь личных чувств. Она уже смогла перечеркнуть все то, на что пошла. Ради чего? Ради денег, они были просто необходимы, они давали ей право получать от жизни все, что ей было нужно. Но только не теперь, сейчас она хотела, чтобы это не было правдой, хотела полностью забыть все, на что решилась пойти ради материальной выгоды. И она уже не думала об этом, уже избавилась от мыслей чернящих и оскверняющих ее в своих же собственных глазах. Но, находясь в смиренном спокойствии и радуясь течением обстоятельств, она посмотрела в окно, но взгляд ее, невольно опустившийся вниз, притянула газета, лежавшая на книжном столике, и статья, в которой гласилось о взрыве, причиной которого стало возгорание взрывчатого вещества. Тогда абсолютно все опять вернулось и приобрело ясность, как божий день.

Она видит, как находится в комнате, пронизанной чувствами обмана, предательства и превосходства. Эта комната впитала в себя всю ту грязь и гадость деяний, которые происходили там. Девушка чувствует это, но желание получить то зачем она пришла превыше этих человеческих пороков и слабостей. Ведь она тоже также слаба, как и все грешные в этом прекрасном и жестоком мире. Она, терпеливо и с чувством смирения стоит и ждет свой очередной жребий, который может предоставить ей ее жизнь.

В комнату входит мужчина пожилой, высокий и властный, смотрит на нее оценивающим взглядом и говорит:

– Что ж, очень рад познакомиться, Сара, и рад, что вы будете работать вместе с нами. Признаюсь, я даже не ожидал увидеть то, что мне действительно нужно.

– Благодарю вас, мистер.

– Сара, вы, наверное, знаете, кто я?

– Да, знаю.

– И то, что я руковожу проектом особой важности и секретности, вы уже тоже видимо в курсе?

– Да, мне говорили, что информация касающегося вашего объекта является засекреченной.

– Очень хорошо, но надеюсь, вы так же хорошо понимаете, что все, что вам будет поручено, и чем вы будете заниматься, не должно предаваться никакой огласке. Надеюсь, я изъясняюсь достаточно доходчиво? – он посмотрел на нее пронизывающим и надменным взглядом.

– Да, мистер, все понимаю, я согласна на любые условия, на все, что бы вы мне не поручили, учитывая обещанную сумму вознаграждения.

Он ухмыльнулся наглой усмешкой и сказал:

– Значит все?! Что ж это прекрасно. Вы действительно как раз то, что нам нужно. Преступите завтра, я буду каждый день выдавать вам свои распоряжения, а вы должны будете следовать им точно, безукоризненно и без лишних вопросов. А если сделаете хоть один лишний шаг или скажите лишнее слово, то пеняйте на себя. Нет, я не хочу вас запугать, но вы должны учесть то, что в нашем деле главное осторожность и осмотрительность. Если Сара, вы все еще согласны с нами сотрудничать, то я изложу вам суть вашей работы.

– Да, я согласна, я же сказала, что согласна на все ради денег.

– Замечательно. Итак, вы должны соблазнить одного молодого человека, стать его любовницей и выпытать у него нужную нам информацию. Этот человек немного странный, он живет в своем мире и почти изолирован от людей, иногда подвергается эмоциональным стрессам, склонен к меланхолии и чувству подавленности. После я расскажу вам более подробно о нем. А главное, что вы должны учитывать то, что его квартира находится под постоянным нашим наблюдением, так что под контролем будете находиться и вы. Но это даже и к лучшему, мы сможем достойно оценить и проконтролировать вашу работу.

– Как? Вы, что следите за ним постоянно?

– Да именно это я и имел ввиду.

– Но…, вы хотите, чтобы мы стали любовниками и собираетесь следить за нами все время? И даже тогда, когда мне нужно будет заниматься…, ну вы понимаете…

– Сара, вы же были готовы на все, не так ли, леди? Или я что-то перепутал?

Она задумалась, девушке показалось это очень странным, извращенным, но она решила не занимать свою голову лишними предположениями, и смиренно произнесла:

– Да, простите, теперь уже поздно брать свои слова обратно.

Увидев смущение девушки, и рассмеявшись во все горло, он сквозь смех произнес:

– Но не столь извращенно, как вы могли, возможно, себе предположить… Не думаете же вы, что я руковожу подпольной организацией по порно производству?! – подмигнув добавил он.

– Это не важно… Простите, я согласна на все… – еще больше смутившись, уверенно сказала она.

– Вот и прекрасно. Ты у меня в руках, помни об этом, – сказал мужчина с довольной ухмылкой на лице, прижав ее к себе, цепко схватив за округлые бедра длинными крепкими пальцами.

Сара выполняла все, что от нее требовалось, все то, что им было нужно, только никак не могла понять, что же они хотят выяснить и узнать об этом парне, но вопросы задавать все-таки не решалась.

Через несколько дней, когда девушка, как всегда появилась в организации своих работодателей, этот невероятно властный и всегда преследовавший лишь свои интересы человек, был сильно раздражен и совершенно бесцеремонен.

– Глупая девчонка, – завопил он, – чем ты занимаешься несколько дней подряд, ты должна предоставить мне информацию. Забыла? Или ты предпочитаешь лишь трахаться за деньги, только учти это стоит намного меньше, чем тебе платят, милочка.

Простите, мистер, но я делаю все, что могу, у него нет никакой информации, он ничего не скрывает, уж вы поверьте мне.

– Поверить? Да я все прекрасно вижу, чем ты занята, и как стараешься получить нужные сведения.

– Но, что скажите, я должна узнать?

– Я же предоставил тебе всю необходимую информацию, которой нужно руководствоваться, преследуя нашу цель. Говорил тебе уже не раз, что меня интересует. Пусть расскажет о себе все, все, чем теперь заняты его мысли, что его беспокоит, что он боится и главное, что собирается делать дальше. Да все, я должен знать абсолютно все, что касается его чувств и желаний. Вот, дьявол, глупая девчонка, ты выводишь меня из себя!

– Но как я смогу узнать абсолютно все, что твориться у него в голове.

– Ты же женщина, ты просто обязана уметь и знать, как выведывать тайны у мужчин.

– Хорошо, я постараюсь.

– Да, уж постарайся, и чтобы сегодня же были ответы на мои вопросы! И точка на этом!

Сара чувствовала себя слишком виновато и подло по отношению к парню, который так трогательно и искренне относился к ней. Никто еще и никогда не вел себя с ней так, как он, никто и никогда не боготворил и не превозносил ее до небес. Все люди с кем она раньше имела дело, вытирали ноги об нее, как об половую тряпку, для всех она являлась лишь вещью, игрушкой в красивой и яркой оправе, никто не церемонился с ней, все были грубы и жестоки. Хотя может, если бы и он узнал все правду о том, кем она является, дешевкой способной на все ради личной выгоды, ради жалкой стопки денежных купюр, тогда может и он, не любил бы ее так, а может, и вообще не посмотрел бы в ее сторону. Но она была слишком подавлена, чтобы сейчас думать об этом и совершенно не понимала, как же могла испытать чувства именно тогда, когда это было совершенно не возможно. Она же занималась с ним сексом ради денег, как же в ней могли зародиться такие чувства именно сейчас, ранее не испытываемые никогда. И ей казалось очень странным то, что корпорация наняла ее, чтобы выведать какую-то информацию у этого человека. Ей никак не давал покоя вопрос, почему? Кто же он был на самом деле? Она считала его не обычным и не похожим на остальных своими положительными качествами и оригинальностью характера. Может быть, он был немного более чувствительным и иногда выходил из себя, но больше она ни чем не могла отличить его от других. Так же не замечала она, что он вел какую-то тайную жизнь или что-то скрывал. Конечно, паранойя, которая заставляла его страдать, вызывала у нее огромную жалость, так как, видя его мучения, она знала о подлинном ее происхождении. Тем неимение ей приходилось мириться со своими чувствами и продолжать свою игру. Страх перед столь ужасными людьми, не давал ей никакой возможности изменить ход событий, как-нибудь предупредить его и обезопасить.

И когда Сара все-таки смогла, предоставить всю необходимую им информацию, хотя сама никак не могла понять ее реальной значимости, этот самодовольный и бездушный человек, который всегда укорял и унижал ее, расплатился с ней за работу, и сказал:

– Все Сара, вы свободны, ваша миссия окончена, вот обещанные деньги, но помните о нашем уговоре, ни одного лишнего слова и вы сможете расслабиться и наслаждаться жизнью.

Деньги, которые Сара получила прямо в свои хрупкие и изящные руки, хотела разорвать в клочья, стереть в порошок, и развеять по прибрежному шальному ветру. Но все-таки этого не сделала, думая, а разве это могло бы дать ей право опять увидеться с этим парнем, и разве позволило бы перечеркнуть все то, на что она пошла и что натворила?! Сара ненавидела их, презирала шелест и хруст этих новеньких гладких, аккуратно и правильно сложенных в толстые и ровные стопки, купюр, имеющих такую непостижимую власть и притягательность, но по сути простых листков обычной бумаги. Всё же девушка аккуратно и бережно сложила деньги в свою фланелевую сумочку и спросила в надежде получить хоть какой-то ответ на то, что могло послужить завершению ее самого необычного и непонятного из всех за всю ее деятельность такого рода, задания:

– Мистер, вы уверенны, что получили все ответы на свои вопросы? Может вас интересует что-то еще?

Он посмотрел на Сару надменным, изощренным взглядом и сказал с сарказмом в голосе и подлой ухмылкой на лице:

– Да Сара интересует. А как он в постели?

Сара была вне себя от злости и от унижения, но, не показав виду, и проигнорировав его слова, спросила:

– Я знаю, что не должна задавать лишних вопросов, но в чем же он провинился, почему вы постоянно держите его в своей власти?

– Это уж действительно лишний вопрос, крошка.

– Но он же обычный человек, просто живет своей жизнью вот и все, он никак не может быть ни шпионом, ни тайным агентом.

– Тайный агент?! Начиталась детективных романов?

– Что же он сделал?

Лицо этого человека искривилось в изумлении, в мерзкой ехидной усмешке, и он с издевкой заключил:

– Да, значит он действительно, хорош в пастели!

Сара пронзила насквозь его своим оскорбленным взглядом и пошла к двери, но остановилась и, не оборачиваясь, произнесла:

– Отпустите его, зачем он вам?!

– Смотрите-ка у шлюхи может быть сердце!

Глаза Сары залились кровью, но с болью в груди она подбежала к этому лишенному каких-либо чувств человеку и взмолилась:

– Разрешите хотя бы вернуться и просто сказать, что я ухожу, не заставляете его терзаться в неведении. Прошу вас, неужели вам совсем не жаль его.

Мужчина изменился в лице, казалось, на нем отразилась еле заметная тоска и мучительная мука, но он грозным и властным голосом, произнес:

– Нет! Отправляйся на все четыре стороны, и чтоб близко рядом с ним я тебя больше не видел, а в противном случае пиняй на себя. И если хочешь знать, то это и есть угроза, и ты так и поступишь, если тебе действительно дорога своя жизнь.

Взгляд ее переполнился отчаяньем и испугом, она уже и не знала, что сказать и как ей быть теперь. И мужчина, видя ее смятение и слабость духа, добавил:

– Запомни мои слова, лучше меня не злить, так что все, проваливай! Я все сказал, и покончим на этом!

Воспоминания, нахлынувшие на девушку, отпечатывались на ее лице страданием и болью, глаза покрыла пелена слез и печали. И если бы можно было все изменить, все повернуть вспять, она бы так и поступила, но это было уже не возможно. И как бы ужасно и не казалось, теперь ей оставалось только испытывать большую радость, о можно подумать печальном для некоторых известии, но только абсолютно точно, не для нее.

22

Теперь все в моей жизни приобрело большое значение и глубокий смысл. После появления Энни существование преобразилось, оно стало совсем другим, я уже не искал новизны, не терзался грустными мыслями и непонятными желаниями. Не знаю, вероятно, мне просто нужно было поверить в себя, почувствовать то, что меня могут любить и таким, какой я есть. Удостоверившись в этом, я стал намного сильнее, оптимистичнее и увереннее в завтрашнем дне. Конечно, любовь Энни – это было не все, что мне так не хватало в жизни, пока меня устраивал и этот подарок судьбы, но я знал, что в ближайшем будущем мне нужно будет что-то еще, нужна, будет жизнь и в других своих проявлениях и особенностях. Но это не значило, что я хотел прочувствовать абсолютно все ее радости и печали или, чтобы она пребывала постоянно в вечной агонии и эйфории. Нет, я знал, что, затаившись в глубине моего сознания, живет желание испытать нечто такое, что согрело бы мое сердце и восприятие, обогатило разум, такое, что я не смог бы не потерять и не обрести заново, нечто, что стало бы со мной одним целым – индивидуальностью обретаемой особым проявлением души. Я хотел, чтобы она вышла наружу и стала драгоценным признаком, отличающим меня от других людей. И я бы смог тогда выделиться из толпы и почувствовать свою реальную значимость в этом сером мире повседневности и однообразия. Но нет, не перед остальными, а только ради себя, чтобы понять, что я не просто растение, проживающее свой отпущенный срок и завядшее по истечении его, а гордая птица, познавшая вкус и свежесть свободы полета над острыми отвесными скалами, пронзающими необъятное синее пространство. И тогда я смог бы вырваться из плена рамок обычной жизни, испытал бы все, то незримое и незыблемое, что может дарить жизнь и вечность, сбросил бы тяжесть и бремя общепризнанных устоев и принципов бытия. Я хотел освободиться от всего этого, сорвать с себя кандалы правил, которые навязывает и диктует жизнь. Хотел ощутить – благодать небесных высот, их неосязаемость совершенства и покровительства, испытать на себе прикосновение теплого света, дотянуться и овладеть непостижимостью ярких лучей, почувствовать и насладиться жгучей и испепеляющей аурой жаркого солнца. Но смогу ли я сделать это, смогу ли получить все то, что хочу, и что гнетет меня и пожирает изнутри, все, то время моего существования, когда я боролся и усмирял свои скрытые порывы и цели? Теперь же мне это не по силам. Мне уже тяжело справляться с проснувшимся зверем, все более развивающимся и черпающим силы в глубине моего сознания. Уже не знаю, как сопротивляться своему тайному стремлению, оно как рубин, богатый изысканностью и совершенством, чарующий и всецело владевший твоим вниманием. И ты уже не можешь оторвать свой пристальный взгляд от него, не можешь подчинить его себе и приказать отвергнуть красоту и притягательность этого камня. Как восхитительная девушка, которую не возможно не полюбить, не желать, и не наслаждаться ее неотразимой и неотъемлемой прелестью божественных форм и очертаний, как одурманивающий наркотик, вселяющий тебя в полную растлевающую зависимость и власть над телом и волей. И я нахожусь в всецелом покровительстве своих манящих и искушающих желаний, точно так же как и в полном подчинении порядка существования, ритма обычной жизни и привычке жить по ее правилам игры. Позволит ли мне жизнь получить все то, что я от нее хочу, одарит ли меня своим благословением и покровительством? Смирится ли с моими стремлениями и с пока еще не воплощаемыми завораживающими и окрыляющими надеждами? Я пока еще не мог узнать и проверить это, пока это были лишь мои размышления и нарастающие с все большей и большей силой порывы души. Я знал, что скоро время придет, когда они уже не смогут находить тихое и безмятежное пристанище и вырвутся наружу с невероятной силой и мощью, но не сейчас. Энни пока занимала все мысли и абсолютно подчиняла их своей красоте и чувствам, пока мне было достаточно ее любви и внимания. Она вернулась ко мне, и в этот момент меня ничего уже не могло волновать и тревожить. Я был уверен, что все будет так, как я захочу, и начал верить в счастливое безмятежное будущее. И тогда, когда Энни сказала, что должна уехать на два дня по своим делам, я даже не захотел поинтересоваться, куда она уезжает, хотя можно было бы подумать, что наученный горьким опытом, я мог быть и более дальновиден. Но мне тогда это было не нужно. Я был уверен, надеялся, что она вернется и через два дня опять будет со мной, и теперь уже всегда будет рядом. Да, я не ошибся, но только не учел, что и другие обстоятельства могут как-то повлиять на наши с ней отношения.

23

– Я скоро вернусь, не волнуйся, – сказала она. И я верил, желал верить, не мог и не хотел усомниться в этом.

Энни уехала рано утром, все, также оставив меня в полном неведенье о том, куда она отправляется, но, пообещав, что после возращения, расскажет абсолютно все о своей прошлой жизни. А я же, как обычно направился по своей привычной прямой, ведущей все еще к старому рабочему месту и лишь только мысли последнее время вечно преследующие меня, опять полностью захватили и заполонили сознание. Они, как изголодавшиеся пираньи требовали подавления и насыщения их аппетита воплощением и реализацией всего, что рождалось в их разуме. Но, когда я вышел на улицу, вдруг совершенно внезапно опять появилось, давно уже забытое мною, чувство паранойи. Я огляделся по сторонам с опаской и с осмотрительностью, но как никогда и раньше, правда, кроме случая накануне, не замечал своих преследователей, и сейчас не смог обнаружить никого, кто бы вызывал подозрение и страх. Все вокруг вроде бы было, как обычно: несколько машин, стоявших у тротуара, мужчина, торгующий табаком, доносящийся смех детей, играющих неподалеку. И только мелькающий поток мимо машин внушал, как и обычно свою смертельную угрозу. Загоревшийся зеленый свет дал мне возможность перейти дорогу и последовать по своему привычному маршруту. Но непонятно, откуда появился какой-то мужчина преклонного возраста, с тревогой и озабоченностью на лице. Он неуклюже подбежал ко мне, придерживая одной рукой забинтованное предплечье и как-то странно неестественно переваливаясь с ноги на ногу, при этом одну из них волоча по асфальту, как излишний трофей. Я подумал, видимо это какой-то старческий недуг так бесчеловечно обошелся с этим несчастным пожилым человеком. А он тем временем подошел вплотную и спросил, изучая меня своими испуганными и уставшими глазами:

– Вас зовут, Мелвин?

– Да, это так, чем могу быть полезен? – ответил я, вопрошая в полном недоумении.

– А вашу мать звали, Инна… – и тут же исправил себя, – Инес, не так ли?

– Да, вы правы, мистер. А вы знали мою мать? – я немного занервничал.

– Знал, но только это не ее имя.

Я начал сомневаться в его трезвом уме и вменяемости:

– Если вы интересуетесь о человеке с другим именем, тогда, причем же моя мать?

Этот человек после моего вопроса, перешел в состояние отрешенности, его взгляд покрылся печалью и перенесся в необозримую даль и пустоту, но, вернувшись обратно в его нынешнюю реальность, он ответил:

– Знал и очень хорошо, даже лучше, чем вы можете себе это представить…

– Я очень рад встречи с вами, мистер… – и специально акцентировал интонацией на последнем слове, чтобы дать ему, возможность понять о том, что он так еще и не представился. Но проигнорировав это, он все же не назвал себя, приблизился ко мне еще ближе, так, что я смог увидеть ранее совершенно незаметные несколько шрамов на его лице. Он посмотрел прямо в мои глаза, впился своим пытливым, выворачивающим на изнанку взглядом и сказал:

– Мелвин, неужели вы ничего не знаете о себе, неужели вы, достигнув тридцатилетнего возраста, так и не усомнились ни в чем?!

– О чем это вы? Я не могу понять, о чем вы говорите? Что же я не знаю о себе, что известно вам?

– Это потрясающе! Я прибыл, сюда рискуя жизнью, чтобы посмотреть на того, кто разбил все мои планы и мечты, кто полностью разрушил и уничтожил мою жизнь, а он так ни о чем и не знает и даже не догадывается об этом. И это просто замечательно, это именно то, что мне и надо.

Неизвестный, вторгнувшийся в мою жизнь, вывел меня из себя своими беспочвенными обвинениями и укорами, и я сказал ему жестко и требовательно:

– Мистер, вы должны сказать мне, кто вы такой. Я не буду больше слушать этот вздор, пока вы не представитесь.

– Глупец, я тот человек, который откроет тебе глаза и тем самым отомстит за свою разбитую и загубленную жизнь. Вот возьми, ты должен знать правду о себе. И не надо, не благодари, это мой долг перед самим собой и мое долгожданное утешение.

Он протянул какой-то незапечатанный нестандартный конверт, и улыбнулся ехидной улыбкой, в полном удовлетворении от содеянного, и, предвкушения расплаты. И только теперь я смог заметить, что на правой его руке была надета черная кожаная перчатка. Оцепенев от ее вида, сам того не ведая почему, я застыл в замешательстве и все нарастающей тревоге. Он же тем временем настойчиво и с нетерпением всунул мне в руку этот конверт. Я сжал пальцы, не зная как поступить, стоя в полном смятении, и то украдкой смотрел на этого странного человека, то на предмет вызывающий у меня страх перед грядущим. Но любопытство все же смогло взять вверх над опасением пугающей правды, и я открыл его, достал содержимое и не поверил своим собственным глазам. Там были фотографии, немного подтлевшие и покрытые пеплом, но это не имело никакого значения, главное было их содержание и суть, они запечатлели разные годы моей жизни и в совершенно разных ситуациях и проявлениях. Они раскрывали и делали доступной мои любые не только этапы, но и моменты сугубо личной и собственной жизни. И перебирая их неимоверное количество, дрожащими руками и нервно разглядывая полное отражение всего моего существования, начиная с самого рождения и до нынешних дней, я не мог понять, как такое могло быть и являлось возможным. С трудом оторвав от них взгляд, в изумлении и недоумении, я посмотрел в лицо этому человеку. Оно излучало такое блаженство и торжество, что становилось не по себе. И он со словами: « ничего, ты все поймешь…», – направился к переходу. Горел зеленый свет, но как только он оказался на проезжей части, из-за угла выскочила машина. Она пулей пронесшаяся мимо, занеслась вправо и, задев меня бампером, сбила незнакомца, проехав через него всей своей мощью и тяжестью, через человека, который минуту назад был как никогда счастлив, испытавши чувство свершения и мести. Не знаю, был ли он все еще жив или нет, но меня отбросило сильным ударом на противоположный край тротуара. И сильно ударившись головой о бордюр, казалось, будто горячие иглы вонзились в меня своими тонкими и острыми наконечниками, я не мог пошевелить правой рукой, пламя боли охватило, пульсируя и прожигая ее изнутри. Стремительность последних событий, показалось таким невероятно молниеносным, что теперь время застыло на месте и ее течение можно было назвать не столько медлительным, сколько немного приторможенным, а мое окружающее восприятие чуть пригашенным и притупленным. Для меня все и всё вокруг стало, как в дымке, как в пелене тумана, я старался разглядеть происходящее, но это давалось мне с большим трудом и огромной потерей сил. Я видел очертания человека, выходящего из злополучной машины и направляющегося ко мне, не оглядывающегося по сторонам, тут же садящегося обратно и исчезающего в моем полумраке. Наблюдая за людьми, которые видимо, напугали его, своим появлением, со всех сторон, подбежавших к месту событий, я увидел их испуганные и озадаченные лица. Они что-то разглядывали вокруг, и когда я смог заметить, что же привлекло их пристальное внимание, меня поверг шок и ужас. Ими оказались мои фотографии, разлетевшиеся по ветру в разные стороны, они лежали на холодном асфальте и выявляли собой всю мою жизнь на показ и на всеобщее обозрение. Как же я желал собрать их и спрятать в своем сознании, чтобы никто не смог добраться до моей жизни, и пусть пустой и унылой, и не отличающейся богатством и разнообразием своего содержания, но все же моей. Но я только смотрел на них, не имея никакой возможности пошевелиться, мечтал о проявлении силы духа, что смогла бы соединить воедино и придать их праху, уничтожить правду, которую я так и не осознал до конца, но которая предвещала мне нечто ужасное и непоправимое. И я только тихо простонал людям, окружившим меня: «отдайте мне мои фотографии, эта жизнь принадлежит только мне и никто не вправе претендовать на нее, это моя жизнь, прошу вас, верните ее!» А они лишь смотрели на меня и не хотели прислушиваться к моим словам. Люди были поглощены жутким происшествием, пусть пугающим их, но дающим право утолить любопытство и интерес. А тем временем все больше и больше окружающий меня мир погружался в белый туман, образы людей, склонившихся надо мной, теряли свои очертания, все становилось пустым и ничтожным. И с последней искоркой бытия я впал в бессознательную ауру состояния полной отрешенности от жизни, без чувств и ощущений, погружающее в бездонную и безграничную бездну. Может, я погружался в свою пагубную реальность, может, она насильственно и бесцеремонно завлекала и заманивала меня в свой плен страстей, но и апатии ощущений.

24

Пятью минутами раньше спокойно работавший над очередным расчетом человек теперь лежал на полу, не в силах понять произошедшее. Ударной волной его отшвырнуло в дальний угол комнаты и раскаленная каменная поверхность, казалось, теперь поджаривала его на медленном и беспощадном огне. Разноцветное зарево, вспыхнувшее в долю секунды, распространялось с неимоверной силой и быстротой, обволакивая и пожирая все вокруг, превращала в пепел и прах. Было тяжело дышать, дым и едкий запах не давали возможность опомниться и придти в себя. Но когда Грем Уолтер, так звали этого человека, уже познавшего предпосылки и причуды старости, все-таки смог собрать все свои силы и мысли воедино, должным образом оценил ситуацию. Он увидел, как прямо над его головой яркие огненные языки пламени окутывали и обрамляли огромную пробоину в потолке, откуда сыпался цементный песок, падали куски бетона, всевозможные предметы и аксессуары офисных принадлежностей. Он пытался понять и определить, что же могло произойти на сорок первом этаже этого высотного здания, но не это волновало и беспокоило его больше всего, а судьба людей, постигнувших такое непостижимое несчастье. И пожилой человек, выглядевший старше своего пятидесяти пяти летнего возраста, был рад, что его напарник взял на сегодня отгул и оказался в безопасности в это злополучное и непредсказуемое утро. Но он так же понимал, что взрыв произошел, не где-нибудь, а именно в запретной зоне корпорации, прямо над ним, этажом выше, в котором всегда было полно служащих и ученых. Грему оставалось лишь надеялся, на то, что им удалось избежать печальной и горькой участи этого жуткого и немыслимого происшествия. Размышления об этом, которые так беспокоили его, не давали возможность подумать о себе, о своей глубокой кровоточащей ране на левом плече и о том, что теперь ему делать в охваченной пламенем комнате, как уберечь и спасти свою еще возможно имеющую в запасе несколько лет, жизнь. Он считал, что уже не было смысла думать о себе. Но тревога о судьбе людей этого здания, тем не менее, не рождала стремление встать и попытаться хоть как-то помочь раненным и пострадавшим, чьи приглушенные стоны и крики раздавались со всех сторон, которые он не слышал или не хотел услышать и уяснить беспомощность и безысходность ситуации. Грем спокойно лежал и ждал своей смерти или своего спасения, полностью вверяя себя божьей воли и судьбе, изрядно уже потрепавшей и ожесточенной к его персоне. И лишь только тлеющие хлопья пепла из последних сил кружили и летали в предсмертном танце, отвлекая его мысли о всемогущих превратностях и прихотях жестокой жизни. Но вдруг, он увидел средь этого нескончаемого вихря горящих песчинок, порхающий, как птица, вольный как голубь и чистый как росса, белый лист, вальсирующий и парящий будто лебедь, медленно и спокойно опускающийся на мнимую многоцветную речную гладь. Но на самом деле, попадающий в плен пылающих и огненных потоков предательства и обмана. Почему он заставил Грея приподняться и спасти этот хрупкий листок от жгучего пламени смерти? Как нуждающееся в помощи беззащитное и беспомощное дитя, он подхватил его своей правой уже давно безжизненной и потерявшей какую-либо чувствительность рукой, прижав к своей тяжело вздымающейся груди. Какие внутренние порывы побудили его сделать это? Как он смог почувствовать и понять, что именно этот клочок бумаги и все, что он свято хранил в надежной тайне, откроет ему правду и подарит долгожданное утешение и покой?

*

Легкая летняя заря предвещала жаркий и знойный день. Заполоняясь свежестью и прерывистым дыханием утреннего ветерка, она обвивала пьянящим и благоухающим ароматом, заключая в плен всецелой зависимости и покровительства. Но когда, отвлекшись от предвкушения и ожидания невероятного дня, молодой парень лет двадцати пяти обернулся на звуки услышанных слов, понял, что уже никто и ничто не сможет омрачить задуманное в этот, казалось, благоприятный и обнадеживающий день:

– Замечательный сегодня выдался денек для прогулки, не правда ли?!

И уже находясь в лодке и отплывая оп пристани, он увидел человека, махающего рукой, который предоставил ему возможность переправиться на другой берег озера, где его ждал огромный особняк со всеми удобствами и роскошным бассейном в центре сада:

– Да, вы правы, день сегодня просто замечательный.

– Хорошо тебе отдохнуть и повеселиться парень!

– Спасибо, мистер.

Поблагодарив, молодой человек, загребая веслами прозрачную и холодную воду, предвосхищая и предопределяя свою судьбу, стремительно приближался к намеченной цели исполнения своих личных и многообещающих желаний. В прекрасном расположении духа и в отличном настроении, этот парень, излучавший уверенность и благополучие, ждал своего счастливого и долгожданного часа. Но внезапно теплое и призрачное утро стало меняться, перерождаясь в летний солнечно-испепеляющий и беспощадный своим обилием ярких лучей, день, рассекая доселе прозрачный воздух жаркими и горячими слоями, наполняя его тяжестью и духотой. И желая быстрее доплыть до противоположного берега, молодой человек старался изо всех сил, энергично, с рвением и с энтузиазмом, напирая на весла всей располагаемой мощью своего тела, гребя и отбрасывая упругую и плотную воду, несся на встречу удаче и судьбе. Но от пробившегося уже сквозь облака нещадного солнца и от напряженных и непрерывных движений, его ладони вспотели, лоб покрылся испариной, а от струившихся капель пота тело зудело и ныло, и поэтому невероятное желание притормозить и вытереть взмокшее лицо, заставило прерваться, и остановило его. Ища свой платок, не понимая, куда он его засунул, когда впопыхах собирался в дорогу, он смог обнаружить этот небольшой кусок ткани в верхнем кармане своей рубашки, которую носил и днем раньше, и которая теперь промокла насквозь и прилипала к телу. Довольствуясь тем, что искал, и что стало так необходимо ему теперь, он со спасительным и блаженным чувством, поднес его ко лбу, но вдруг что-то внезапно выпало из его кармана, и оказалось на дне лодки. Это был небольшой неровный клочок бумаги сложенный в несколько раз. Он взял его в руки развернул, и желание избавиться от капель пота на его лице забылось, и превратилось в ничтожную и совершенно незначительную потребность.

*

Днем раньше.

– Дай мне свой платок, – попросила девушка приятной наружности, лицо которой светилось искренностью и добротой, привлекая к себе внимание своими широко распахнутыми, вечно печальными и обеспокоенными глазами. И находясь на пустынно-темной и заброшенной улице, легкий ветерок трепал и разметал в стороны редкие, но невероятно насыщенные своей естественной и природной яркостью, каштановые волосы, ниспадавшие на ее смуглые чуть приоткрытые плечи.

Парень, к которому она обратилась, был неописуемо красив и высок, широкие мужественные плечи, стройный и крепкий стан, а его длинные светлые вьющиеся локоны, которым могла позавидовать любая женщина, были собраны сзади резинкой в тугой и густой пучок, но несколько прядей вырвавшихся наружу растрепанно ниспадали с разных сторон. Черты его лица были настолько правильны и совершенны, что в реальное их существования верилось с трудом. Ярко зеленые продолговатые миндалевидные глаза блестели и искрились невероятно неудержимой жаждой жизни. Вел же он себя несдержанно вольно, и старался выглядеть, как легкомысленный сорванец и шалопай. Он приблизился к девушке, завлекая ее в объятья, и поинтересовался, чуть улыбаясь, обволакивая своим страстным и похотливым взглядом:

– А зачем тебе он?

– Прекрати, Грем. Неужели ты не можешь просто сделать то, что тебя просят? – раздраженно спросила девушка, отстраняясь от натиска его несдержанных желаний.

– Хорошо, возьми, раз ты такая злюка, но только не пользуйся им не по назначению, – произнес он, протянув ей в руку то, что она просила, с удрученностью на лице и одновременно расплываясь в задиристой и задорной улыбке.

– Какой же ты дурак, – произнесла она и игриво шлепнула его по плечу. А он, воспользовавшись ситуацией, схватил девушку за руку и впился, как изголодавшийся вампир, жаждущий утоления необходимых потребностей, в ее влажные и горячие губы. Девушка, с трудом высвободившись, вырвалась из его объятий, и сказала:

– Не надо Грем, не сейчас.

– Что с тобой, тебе же раньше нравились наши игры? – он вопросительно посмотрел на нее, удерживая ее мягкие и нежные пальцы в своих упрямых и грубых руках, не желая отпускать и расставаться с ними.

– Я просто очень устала и только.

И парень с неотразимо похотливой улыбкой на лице, обнажающей его белоснежные зубы, сказал:

– Ладно, на сегодня я тебя прощаю, учитывая то, что завтра тебе никак не удастся отвертеться и отстраниться от меня.

– Да завтра будет прекрасный день, мы так долго ждали его, – сказала она, поникнув, и ее вечно печальные и задумчивые глаза стали еще грустней.

– Что с тобой Инна? Что-то не так, неужели у тебя изменились планы, и мы не сможем поехать на озеро?

– Нет, все нормально, все будет так, как и было задумано, – произнесла она, отведя взгляд в сторону.

– Но почему у тебя такой встревоженный и печальный вид?

– Все хорошо, – сказала девушка и погладила его по щеке, но все с тем же обеспокоенным выражением лица.

– Ну, раз так, то все будет, как мы и договорились? Я отправлюсь туда с утра пораньше, чтобы подготовить уединенное местечко, которое на пару дней станет для нас пристанищем любви и наслажденья?

– Да все так. А я подъеду немного попозже, мне еще нужно будет уладить кое-какие дела, – она тяжело вздохнула и добавила, – Мистер Уолтер был очень мил, что предоставил нам свой загородный особняк, – договорив, она посмотрела на него своими невероятно влюбленными, полными огня и страсти, пленяющими и ослепительными глазами.

– Не могу сдерживать себя, когда ты на меня так смотришь, иди же ко мне, зачем нам ждать до завтра? – Он обхватил ее страстной неудержимой хваткой, и девушка, уже не сопротивляясь, ответила на его невероятно чувственный и волнующий поцелуй. Но когда их губы разомкнулись, он заметил, как на ее большие глаза наворачивались тяжелые и щемящие сердце слезы. Она, плача и всхлипывая, вытерла их потрепанным смятым платком и положила его ему обратно в карман. Девушка посмотрела на него завораживающе глубоким взглядом, желающим охватить и не пропустить не одной малейшей черты любимого лица. Они были ей так дороги и так необходимы, что она хотела навсегда сохранить и оставить их в своей памяти. Но вдруг, решительно отпрянув, выскользнула из его объятий и стремительно побежала по мостовой.

– Подожди, Инна, – прокричал парень, желая удержать ее, и разобраться в чем причина такого подавленного настроения, но опешив от ее странного поведения, заметил, что она уже была очень далеко, и он смог лишь только разобрать слова, которые разнеслись по ветру с ее присущей нежностью и добротой.

– Я хочу, чтобы ты знал, я люблю тебя Грей, и всегда буду любить!

*

Вот как попала эта записка в мой карман! – подумал изнемогающий от уже полностью заполонившей воздух знойной жары, человек. Он очень любил эту девушку, нуждался в ее ласке и теплоте. Инна была старше его и мудрей на семь лет, и когда его приняли на работу, и определили стажером в ее лабораторию, она была к нему очень добра, всегда бескорыстно старалась помочь и подсказать нужное и правильное решение. Недавняя кончина отца и то, что ее спустя два месяца перевели в другой отдел, ничуть не повлияли на их сложившиеся теплые отношения и встречи. А разница в возрасте ни сколько не мешала ему любить и наслаждаться ее теплотой, а наоборот подстегивала своей таинственностью и искушенностью, а с другой стороны невинностью и простодушием. И вот уже несколько месяцев они были невероятно счастливы вместе, судьба была благосклонна к ним, одаривая своим позитивным покровительством и оберегая от проблем. Но теперь, когда он держал письмо в своих руках и читал его, задыхаясь от боли и отчаянья, понимал, что теперь судьба оставила и повернулась к нему спиной. И строчка за строчкой, как камень за камнем разбивали и рушили его надежды и планы.

«Милый мой Грем, я очень виновата перед тобой, что не смогла, рассказать обо всем при встрече. Прости меня, если сможешь, мне было очень тяжело ранить тебя, когда ты так радовался и наслаждался жизнью. Надеюсь, найдешь мое письмо еще до того, как отправишься за город и сможешь достойно принять горькую действительность. Мне так трудно писать тебе, что я не могу должным образом собраться с мыслями и не представляю себе, как лучше изложить все, что тебе необходимо знать.

Я обязана уехать из этого города, обязана оставить тебя и мы больше никогда уже не сможем быть вместе. Боже, как горько звучат эти слова, и как сложно осознавать и писать об этом, я не думала, что это будет так невыносимо и так тяжело. И самое печальное то, что я не вправе раскрыть тебе причину такого вынужденного и необходимого поступка, знай лишь только, что не моя в этом вина, и если бы я имела такую возможность, то подарила бы тебе всю свою жизнь без остатка. Но судьба распорядилась иначе, и мы должны смериться с ее волей и прихотью. Я не хотела обманывать тебя и выдумывать что-либо, объясняя повод своего отъезда. Например, если бы сказала, что ты стал мне безразличен, и я ухожу от тебя по своему собственному и личному желанию, то быть может в этом случае, ты смог бы возненавидеть и презирать меня. Так для всех было бы легче и проще, но я не хочу, чтобы ты потерял веру в людей и всегда оставался таким, как и прежде, отзывчивым и открытым душой. И прошу тебя не вини никого в такой вынужденной разлуке и расставании, здесь виною сама жизнь. А какой с нее спрос? Я бы очень хотела, чтобы ты смог постараться забыть нашу любовь и продолжать, как и прежде, наслаждаться счастьем и полнотой ощущений, прошу тебя, сделай это ради меня. И знай, я смогу справиться со своими проблемами и преодолеть трудности, выпавшие на мою долю. Но самое главное ни в коем случае не пытайся меня разыскать, это тебе все равно не удастся и только может повлечь за собой плачевные и непоправимые последствия. Смирись с судьбой и всегда помни: «Я люблю тебя и буду любить всегда!»

Это судьбоносное письмо заставило Грема забыть обо всем на свете, впасть в уныние и в бессознательно отрешенное состояние. Он только смотрел вдаль и никак не мог смериться с его содержанием, не мог понять, почему все закончилось так внезапно и так непредсказуемо. Вспоминал большие и печальные глаза своей возлюбленной и ее слезы, которые впитал и сохранил ставший теперь бесценной реликвией, его простой платок. И он отчетливо и ясно слышал слова, которые звучали в его памяти, как рок горькой участи и свершения: «Я обязана уехать, обязана оставить тебя… не вправе раскрыть тебе причину…. знай, не моя в том вина… не пытайся разыскать …. смирись с судьбой ….я всегда буду любить тебя». Нет, он не мог смириться, не мог оставить все как есть, он должен был узнать, что произошло и докопаться до правды. И некогда растерянный и отрешенный парень смог вновь взять себя в руки и вернуть свою былую уверенность и волю, решительно и с нетерпением желая, развернутся назад, он заметил катер, мчащийся со всей своей скоростью в его сторону. И в одну долю секунды оглушительный сильнейший удар обрушился на него, сбив и выбив из лодки, расколовшейся на мелкие куски. Ледяная вода накрыла молодого парня, и потянула на свое леденящее холодом полное трясины и слизи безграничное дно. И это было все, что явилось следствием его порыва и решимости. После этого случая Грем стал совершенно другим, он потерял все, что имел раньше, все его жизнерадостные и жизнелюбивые качества были утеряны всецело и безвозвратно. Катер, врезавшийся в лодку и сбивший его в тот день отсек их и обездушил вместе с рукой и ногой, которые легко были удалены умелыми и опытными пальцами хирурга, окончательно поставившими точку в его уже ненужной жизни. И теперь, когда все изменилось, и протезы, которые дали ему возможность хоть как-то восполнить физическую неполноценность, никак не могли заполнить его нынешнюю внутреннюю пропасть и душевную пустоту. Произошедшее оставило в его сознании глубокую и неизлечимую рану, его инвалидность и нежелание бороться со своим унынием, не позволяли перейти грань своей ущербности и немощности. И Грем уже не думал о том, чтобы искать Инну, он продолжал также любить ее, как и прежде, но теперь стал так жалок и так беспомощен, что это уже не представляло и не имело для него никакого смысла и значения. «А разве кто-либо сможет относиться к нему так, как и раньше? Разве люди смогут спокойно закрывать глаза на его уродливый недостаток?» – думал он. И считал, что если кто-либо и будет к нему добр и внимателен, то лишь только из чувства сострадания и жалости за его неполноценную и бестолковую жизнь. И когда на прежней работе его не только не уволили, а даже повысили и прибавили оклад, то он окончательно убедился в справедливости своих суждений. Он решил выбрать одиночество, чтобы не давать людям повода жалеть, подсмеиваться и издеваться над его уродством. Поэтому Грем жил спокойно и уравновешенно, никогда уже не улыбаясь и не плача, не встревая не во что и не вмешиваясь, но с огромным внутренним унынием и болью. Да, он изменился, потерял себя и забыл того веселого и легкомысленного парня, которым сам являлся и был когда-то, превратился в обычного недовольного своей судьбой сноба и брюзгу. В его жизни все застыло и погасло, все было потеряно и умерло в его душе, он просто жил по инерции и по привычке. Его застывшее отрешенное лицо было уже не так изысканно и совершенно, но не потому, что на нем навечно отпечатались неприглядные шрамы трагедии, а из-за потери былой лучезарно-ослепительной энергетики жажды жизни, его потускневшая и выцветшая красота стала теперь ординарна и неприметна. Но он помнил лишь то, что действительно повлияло на его безрадостное нынешнее восприятие мира, погубило и уничтожило прежнюю жизнь, которая могла бы еще подарить немало драгоценных и незабываемых моментов. И когда, дети, заметившие его неполноценность, вовремя того, как он упал и растянулся на асфальте, резвились, показывая на него пальцами, и смеялись над его физическим недостатком, он не злился и не корил их за это, так как считал, что не они были виноваты в его беде и несчастии. Но Грем часто задавался вопросом, что могло явиться причиной произошедшего, и не винил человека, который возможно, потерял управление катером и врезался в его лодку, и не себя замешкавшегося отвлекшись своими проблемами и не заметившего опасность, и не Инну, написавшую письмо и лишившую его внимания. Нет, но он знал, что виновный есть, и им являлся тот, из-за кого Инна оставила и бросила его на произвол судьбы, тот, кто стал их жестоким пророком и разлучником. А то, что такой человек был, он был уверен и знал это наверняка, но Грем не хотел причинять никому боль и несчастье. Он старался не думать о мести и о расплате, не стремился найти причину и покарать этого человека, не пытался найти его и разобраться во всем, оставаясь добрым и не желающим никому зла. Но все последующие годы он в глубине своей израненной души, не желая и не ведая того, мечтал и жаждал наказать за свое вынужденно ничтожное существование.

*

И вот теперь спустя тридцать лет судьба предоставляет ему шанс отыграться за свою жизнь, почувствовать сладость мести и отмщения, она посылает эту возможность прямо в его искалеченные руки. И находясь средь горящих и обуглившихся обломков стен, сжимая своими бесчувственными и безжизненными пальцами протеза, вчитываясь в содержание белоснежного листа бумаги, вырванного им из огнедышащей пасти действительности, он в первый раз за столькие годы был невероятно счастлив и доволен. Он даже забыл о минувшей трагедии, постигшей его близких людей и коллег, даже не придал значение найденному свидетельству о смерти его единственной девушки, которую он так любил, и лишь только чувство мщенья и справедливости затуманивало его глаза и разум. И как суетливый скунс, он ползал на корточках и искал вокруг все то, что могло бы помочь в его необходимой задаче, не обращая внимания ни на кровь, струящуюся из его раненого плеча, ни на огонь то и дело кусающим своим ядовитым жалом. Его полностью поглощала безумная душевная боль и печаль за утраченные и потерянные годы. Собрав все, что смог, и что еще можно было спасти, для того, чтобы использовать в его конечной цели, он тщательно рассмотрел найденные фотографии, и прочитал наполовину сгоревшие и обуглившиеся документы. Тогда все стало понятно и ясно теперь, найденные доказательства давали ему полное и всецелое объяснение. Но фотографии, на которых веселый ребенок вызывал у его, и только его Инны, столько радости и счастья, были пронизаны такой теплотой и любовью, что сердце сжималось и ныло. И теперь для него стало совершенно очевидно, что именно он, этот ребенок и является причиной всех его бед и несчастий. Теперь-то он знал, как поступить и что делать и невероятно блаженная улыбка озарило его потрепанное временем лицо, он вновь почувствовал радость жизни, желаний и стремлений, пусть пагубных, но дающих спасение и отдушину.

Грему Уортеру удалось исполнить волю своей души, месть вырвалась из ее пределов, как черный голубь на свободу, и когда судьба, приковала его намертво и на всю оставшуюся жизнь к постели, сломав позвоночник и выбив из него шейный сустав, он ни капельки не жалел о содеянном. Через несколько дней после происшествия на дороге ему разрешили читать газеты, и когда он осознал и оценил результат его расплаты и мести, то ничто несравнимо было с его ликованием и торжеством. А медсестре спросившей, он ли на самом деле, волчью видел этого человека, ставшего сенсацией. Парализованный старец ответил, восклицая и гордясь собой: «Видел? Да я его разоблачил!» И лежа на больничной койке и испытывая неимоверную боль, он был невероятно счастлив и удовлетворен выпавшим ему шансом, сполна предоставившим возможность расквитаться за его растоптанную жизнь. Он смог получить долгожданный покой и утешение, искорка жизни вновь зародилась в ясных и светящихся глазах, а улыбка так и ниспадала с его до неузнаваемости обезображенного и изуродованного лица.

25

Несколько раз в мои глаза пробиралась искорка слабо различаемого света, когда сознание вновь пыталось вернуться в пленяющую реальность. И я, чуть приоткрывая глаза, большее пока для меня было не доступно, различал силуэты каких-то людей, склоняющихся надо мной. А может все, что мне виделось, было лишь мое воображение или полу реальный сон? Это уже было не важно и не имело никакого значения, потому что сознание все-таки смогло справиться с моим телом и все же заставило разомкнуть и распахнуть веки, которые казалось, были залиты тяжелым свинцом. Яркий утренний свет явился и наслаждением и терзанием одновременно, жуткая боль пронзила мои виски, а слепящая вспышка жгучих лучей солнца прожгла глаза до основания, думаю уже несколько дней, не испытывавших на себе это ощущение полного созерцания яркого дневного света.

Я пришел в себя, и смутно припоминая, что же произошло, пытался воспроизвести картины и происшествия в памяти, но это пока было не возможно и не увенчивалось успехом. Я лежал не чувствуя своего тела, в голове пульсировала сильная и гнетущая боль, она насквозь прожигала и испепеляла своим безжалостным и беспощадным пламенем. Я хотел приподнять свою правую руку, чтобы немного прикрыть ладонью слепящий свет из окна, но она не хотела подчиняться моему желанию и воли. Тогда я с большим трудом медленно повернул и опустил голову вправо, и увидел, что она оказалась, забинтована, и была в гипсе, от кисти до середины предплечья. Тогда же я решил проверить на трудоспособность свою левую руку, она легко поддалась мне на мою неописуемую радость и везенье, и когда я поднес ее к своей голове, то вокруг нее обнаружил широкую и плотную повязку, почти полностью заслоняющую и скрывавшую брови. Я задавался вопросом, что же могло произойти. Но ответа я пока не находил и довольствовался тем, что на мое счастье больше никаких увечий на своем теле обнаружить мне не удалось, и я вздохнул глубоко и с облегчением. Боль в голове немного утихла и притупилась, я решил осмотреться по сторонам. Опять белая, но теперь уже другая палата, хоть и такая же бесцветная и чистая, даже без единого серого пятнышка и пылинки, которые могла бы нарушить ее безукоризненную и безупречную белизну. Но она была значительно больше, пространство, входившее в ее пределы, было практически пустынно и ничем не заполнено. И содержало в себе лишь небольшой белый столик, совершенно пустой и гладкий, и на удивление, не похожую на больничную койку, широкую кровать. В больничной палате, которая все-таки оставалась для меня ею, так как белизна ее и безукоризненность не давала повода для каких-либо сомнений, я был совершенно один, и никто не спешил наведаться и проверить мое состояние. Но, осматривая комнату, я обратил внимание на большое трехстворчатое окно, и увиденное за ним потрясло и до невероятности удивило меня. Я заметил человека, но не внутри комнаты, а снаружи, он крепко держался одной рукой за подоконник с обратной стороны окна, но больше всего меня поразил предмет, который находился в его свободной руке. Это была фотопластина, и она была направлена прямо на меня. Я не знал, что делать и как поступить, от увиденного зрелища, меня вдруг охватил панический ужас и страх. Что происходило, для меня было не понятно, но интуиция подсказывала, надо бежать, убираться из этого странного и непонятного места. Нет, она не подсказывала, она взывала, она кричала изо всех сил. Я, медленно приподнявшись и мирясь с болью все еще владеющей мною и с оцепенением, сковывающим все тело, встал с постели, придерживаясь одной здоровой рукой за спинку кровати. В этот момент человек будто бы соскользнул вниз и исчез из моего поля зрения. Я осторожно подошел к окну, еле волоча дрожащие и ослабленные ноги, и выглянул из него. Внизу скопилась огромная толпа людей, и все их взгляды были направлены в мою сторону. «Что происходит?» – подумал я. Что привлекло их взгляды? У многих из них в руках были мобилнеты и фотопластины. А может это журналисты? Но почему? Наверняка, ими движет какая-то цель, может, им нужна была какая-то информация? Но впрочем, как и им, она была необходима и мне самому. Я пока еще не полностью пришел в себя, даже пока не слишком отчетливо помнил, что со мной приключилось на этот раз. Но внутренний голос опять призывал к моему дремавшему разуму, и я начал искать возможность выбраться отсюда. Подойдя к двери и пытаясь открыть ее, обнаружил, что она заперта. «Что делать, как бежать?» Повернув ручку в ванную комнату, она легко поддалась мне, я вошел в нее, с трудом передвигая ноги, но уже более уверенно в себе. Оглядевшись, увидел маленькое окошко вверху под самым потолком, подойдя поближе, смог разглядеть, что оно было открыто. Пролезть через него оказалось настоящим испытанием, мое тело еще не совсем слушалось меня, но я все же смог преодолеть это препятствие к свободе. Оказавшись на выступе с внешней стороны здания, я был безумно счастлив, что мне улыбнулась удача, и внизу было совершенно пустынно и тихо. Мне повезло, что моя палата находилась на третьем этаже, и спуститься вниз, не должно было составить особого труда. Но, учитывая мое состояние, это оказалось не так то и просто, спускаясь по водосточной трубе, я все же не смог удержаться одной рукой и упал, но на мое возможно сопутствующее везение, внизу была мягкая трава, и падение оказалось почти безболезненным. С трудом, поднявшись на ноги, я припал к дереву, и вдруг воспоминания начали возвращаться ко мне и всецело заполонять разум. Первое, что восстановилось в памяти – были фотографии, раскрывавшие мою жизнь во всех своих подробностях и проявлениях. Где же они сейчас, и где моя жизнь теперь? «Надо бежать…», – подумал я. Я должен бежать вдогонку за своей жизнью, оставляя позади новые потоки времени, завладевшие мной. И я, всей своей силой воли, взяв себя в руки, побежал. Оглядываясь вокруг и определяя необходимую дорогу, теперь почти даже не замечал все вокруг, все сливалось воедино, в однородную массу тусклых и ярких красок. Каким для меня был мой этот «новый мир» теперь? Мир в аквариуме, под непрестанным контролем жизни?! Было ощущение, как будто все ускользало, стиралось, необходимо было сохранить насыщенность красок и новые грани. Но только фотографии возникали вспышками и обличали сознание. Одна за другой мелькали перед глазами, одна за другой все больше превращая абсолютно все в прах, в безвестность, что было только моим, личным и недоступным. Мелькали и восстанавливались в теперь уже не желаемой для меня в возвращении памяти, своим безграничным количеством и содержанием. Как же такое было возможно? Как же могли фотографии такого личного характера попасть в руки этому человеку, и как они вообще могли быть возможны, если на них запечатлена вся моя жизнь? Правда пугала меня и в голове не укладывалось, что кто-то мог следить за мной в любое время суток, и в любом месте. И тут я понял. Следить! Боже, так значит, я не болен, значит за мной действительно, кто-то наблюдал. Но почему? Почему именно за мной? Как я мог вытащить этот счастливый билет? И тут в моей памяти промелькнула мысль, а может, я и сейчас нахожусь под наблюдением? Лихорадочно огляделся вокруг, нет, кроме удивленных редких прохожих, озадаченных моим видом, я никого не замечал. Думаю, за мной никто не следил, ведь чувство паранойи вот уже несколько дней, как покинуло и не так уже тревожило, как раньше. И в тот момент согрело сознание того, что я вовсе не страдаю этой болезнью, смог освободиться и избавиться от нее. Но не знаю, что бы я выбрал теперь свое нынешнее положение или же прошлое в полном неведении. Свою прежнюю жизнь, никому не доступную и которую я мог считать, и считал лишь личным достоянием и только, но с терзающим и гнетущим недугом. Этого я пока не знал, но был уверен лишь только в том, что сейчас самое главное было для меня бежать, бежать прочь от ужасных мыслей и предчувствий, которые мучили и угнетали. Бежать. Но куда я бежал? Домой к Энни, в свой мирок, но нет, он уже не был моим. Но я все равно решил добраться в свою квартиру, судя по фотографиям, я был под наблюдением почти везде, а она, особенно теперь, все же была, и оставалась местом теплее и роднее всего остального холодного мира. Я не хотел привлекать к себе особого внимания и бежал по узким улочкам и закоулкам, не желая воспользоваться общественным транспортом, полагаясь лишь на свои слабые и обессиленные ноги. Я понимал, что передвигался, не очень быстро, хоть и из-за всех сил, но медленно отдаляющиеся по мере моего движения предметы не давали мне поверить в свои желаемые возможности. Голова кружилась, и временами все темнело перед глазами, я спотыкался и падал, но продолжал свой путь, надеясь, все же догнать и вернуть все то, что являлось только моим – свою жизнь, которая казалась для меня, уже такой недоступной и такой недосягаемой.

26

Пожилой человек по старому и безлюдному району возвращался в свое нынешнее пристанище и вынужденное укрытие, представляющее из себя заброшенный и затхлый подвал. Всегда четко и уверенно вышагивая важной поступью и с высоко поднятой головой, теперь сгорбившись и пряча глаза, но, не смотря на свое уже бесперспективное положение вещей, он был горд, уверен в себе и высокомерен, как обычно. Его вкрадчивый взгляд был сосредоточен и внимателен, из-под полу прикрытых век замечал и фиксировал абсолютно все и всех вокруг. Он добрался, без каких либо эксцессов до прогнивших лестниц, спускающихся вниз и ведущих в место его конспирации. Она давала удачную возможность для сохранения своих профессиональных тайн и незримой деятельности. Теперь этому мужчине преклонного возраста оставалось довольствоваться и держать под контролем лишь ту ничтожно малую часть информации и результатов его многолетней работы, которую удалось спасти после взрыва, разнесшего в клочья почти все, что он добился и создал за свою жизнь, полную значимости и величия. Но ему удалось спрятать и сохранить от федеральной службы почти всю электронную документацию и некоторую архивную часть его незаконных исследований и достижений. Он уцелевший и почти не получивший никаких серьезных повреждений и увечий, не считая мелких ожогов и царапин, был единственным, которому удалось так просто и легко отделаться от этой трагедии, унесшей несколько жизней его подчиненных и коллег. Его правая рука Браун Хантер находился в больнице с серьезной травмой головы, Лора Боил личный секретарь была травмирована ниже пояса, и не могла уже передвигаться без чьей-либо помощи, Бразер Велли руководитель его самого ответственного отдела тоже был тяжело ранен. Его грудь рассекла огромная железная свая и вот уже два дня, как он находился в бессознательном состоянии, а из персонала биохимической лаборатории не осталось ни одного живого человека. Но его ни капельки не волновало количество смертей и судьбы пострадавших, сумевших выжить после произошедшего, с некоторыми из которых он уже проработал более тридцати лет. Нет, его заботило только то, что весь его труд и достижения за эти многие годы разнеслись, рассыпались осколками и пеплом в неизвестность и недосягаемость. И этот человек когда-то, держащий под своим контролем более двухсот человек, теперь довольствовался созданной в подвале организацией, которая представляла собой жалкое подобие его самой крупной в городе корпорации научных исследований и технологий. Она включала в себя шесть человек, двое из которых работали и раньше под его руководством в закрытом для многих и засекреченном отделе, и в его это смертоносное утро по невероятно счастливой случайности, не оказавшихся на своем рабочем месте. Двоих верзил ему пришлось нанять для безопасности и перестраховки, еще одного он взял для слежки и выполнения грязной и черной работы, а шестым был он сам – человек без чести и совести, без правил и принципов, высокомерный и бездушный, подлый и заносчивый. Он появился в своем обители новых ухищрений, планов и козней, которые являлись источником для достижения невероятных пределов своего непревзойденного тщеславия и величия, широко распахнув дверь, которая открывалась легко, но с неимоверно пронизывающим скрипом и треском. Зайдя в эту жалкую лачужку, представляющую из себя подвал полный грязи и вони, заставленный электронной аппаратурой и нескончаемым количеством бумаг, дисков, а также колб с различными веществами и химикатами, несколько кроватей поставленных в ряд. Огромный стол с экраннымтеленетом и зеркало, на удивление кристально чистое и прозрачное, весящее над умывальником. Он подошел к молодому мужчине, который являлся одним из спасшихся во время взрыва и хотел, было что-то спросить, но парень, выглядевший всклочено и встревожено, начал сам:

– Сэр,…

Но пожилой мужчина, не привыкший к поведению такого рода, с возмущением и злобой перебил его:

– Девид, постой! У меня слишком мало времени. Уже ночь на носу, а мы все еще топчемся на месте. Выкладывай, нашли ли Сару, и стало ли что-либо известно об этом калеке Греме, – он сжал руки в кулаки, раздраженно и нервно добавил, сотрясая воздух, – разрази его гром! Прямо перед моим носом стянуть такие важные и компрометирующие документы?! Вот негодяй! Дот исполнил мой приказ? Где он? Надеюсь, Грем больше уже не сможет портить людям жизнь свом ущербным и жалким существованием…

Дэвид помрачнел, его лицо окаменело и приобрело неестественно бурый цвет, он произнес, прерывисто и заикаясь:

– По..оздно! Что те..еперь будет? Вы не чи..итали вечерних газет?

Глаза этого несгибаемого человека стали похожи на два раскаленных угля, брови сдвинулись, свелись у переносицы и он, повысив голос, воскликнул:

– Дэвид! Что опять стряслось?

– Смотрите сами! – сказал он, вручая старцу газету, нервно покусывая свою нижнюю уже порядком истерзанную губу.

Пожилой мужчина взял ее в руки и не поверил своим глазам, а прочитав статью на первой ее полосе, его охватила страшная паника, но он, стараясь скрыть свое раздражение и страх, которые нахлынули в груди с неимоверной силой, смог сдержать лишь малую часть его подлинного отчаянья. Взревел, как зверь, сминая своими длинными и крепкими пальцами простой лист бумаги, который был бы не так значителен и важен, если бы не содержал в себе столь разоблачающую и неопровержимую информацию:

– Вот дьявол! Как это могло произойти? Каким образом? Где же был Дот?

Остальные три человека находившееся в комнате стояли молча, и слушали их разговор, но в это время к ним подошел крепкий, в меру спокойный и собранный мужчина и, вклинившись в их раздраженную беседу, сказал:

– Как раз он то и виноват в произошедшем! Именно Дот! Я звонил в управление и мне сообщили, что за рулем машины, сбившей двоих людей, находился человек в точности соответствующий описанию Дота.

– Вот кретин!

– Видимо, заметив Грема, он решил исполнить ваш приказ, и скорее всего, случайно задел, стоявшего неподалеку Мелвина.

– Случайно? Как такое можно было сделать случайно?

– Не знаю сэр.

– И где теперь этот придурок?

– Его нигде нет, думаю, он бежал.

– Найдите мне эту мразь, я хочу видеть его, – и гневно и разъяренно добавил, – видеть мертвым.

– Будет сделано, сэр! – без промедления отчеканил Керк, без единой тени сомнения на своем беспристрастном и хладнокровном лице.

Пожилой мужчина совершенно не придал значение сказанным словам, главное было в том, что все теперь раскрыто, все, чем он жил стало безвозвратно потеряно и недосягаемо. И полностью выйдя из себя, он произнес, дрожа от неприменения и взывая к своему разуму и воли.

– Как я мог допустить такое?! Как? Все вышло из-под моего контроля! Теперь все пропало, все! Нужно было разделаться раньше с этим калекой Гремом. А Боб, этот помешанный на порядке человек, как я мог не предвидеть опасность от его глупости, она всегда исходит от самых на первый взгляд безобидных людей. Как же я мог так оплошать? Сколько недочетов! Сколько!

Он не мог уже больше сдерживать свой пыл и бурю негодования, в его сердце и груди бушевало, невероятные силы ярости и злобы, он хотел выместить их, хотел дать им выход и волю. И, создавая впечатление одержимого и невменяемого человека, он выглядел чертовски взбешенным и неуправляемым.

– Дьявол! – прокричал он и со всего размаха и со всей силой ударил своей крепкой рукой по зеркалу, весящему прямо перед ним. Тонкая паутинка трещин расползлась по разбитым осколкам, и красные капли крови потекли по ровной и гладкой поверхности стекла, отражаясь на нем и оставляя свою дьявольски кровавую полоску следа.