Читать книгу Спаси себя сам - Лин Роуз - Страница 8

Одиннадцать часов утра.

Я успел встретить трех попрошаек и четырех алкоголиков, один из которых сломал дверь автобуса, пока пытался затащить в него свою жирную вонючую задницу.

Пришлось выйти и идти дальше пешком, потому что дожидаться следующего автобуса на остановке – последнее, чем мне хотелось бы заняться.

И все из-за какого-то пьяного мужика.

Маленькие города тем и плохи, что люди здесь не лучше куска говна, но образ вокруг себя создают непомерно величественный, словно владеют всей человеческой землей.

Теперь я иду вдоль старой дороги в самой глуши на окраине города. За спиной остаются обветшалые хижины, в которых не то, чтобы людей, а даже животных жалко оставлять.

Если ты хочешь увидеть лицо города – прошу в самый его центр.

Если ты хочешь увидеть лицемерие властей – прошу сравнить этот центр с окраинами.

Just as it was, baby

Before the otherness came

And I knew its name

The love, the dark, the light, the shame…

Слегка накрапывает. Рядом тянутся тонкие ряды незатейливых сосен. Даже вместе они выглядят так одиноко, что становится не по себе. Стволы у них такие темные, словно их обмазали дегтем.

Последний раз я видел такие в лесу недалеко от кладбища, в котором захоронили дедушку. Пока его опускали под землю, а мама навзрыд рыдала на плече отца, я думал о том, что люди высосут смолу, добудут все сосновые почки, экстракты и эфирное масло для лекарств, а затем отправят их на древесину, и так по кругу.

Пока мы хоронили дедушку, я думал о производственном цикле сосны.

Просто потому, что мне было все равно, умер он или нет. В свои шестнадцать лет я знал его ровно две недели.

Нелюдимый угрюмый человек, который сторонился добра и человечности как ливня. Как бы я не старался подточить эти острые углы и отыскать его душу, у меня не выходило. Так он и остался в памяти как бесчувственный демагог.

Жестокие люди меняются только ради кого-то или чего-то. Но даже родные дети не заставили его пойти на такой «безрассудный» шаг как добродетельность.

Короче, эта драма привела к тому, что я принял его смерть без слез и сожалений.

Мог ли я плакать?

Должен ли был?

Конечно, нет.

К черту все эти мнимые правила этикета. Полный отстой.

Наша человечность к человеку зависит только от степени привязанности. Человечество может гурьбой вымирать где-нибудь в странах третьего мира

или в поселениях, лежащих недалеко от горячих точек,

голодать,

разбиваться на самолете,

взрываться от очередного теракта и прочей бесчеловечной ерунды.

Кто-нибудь из твоих близких заикнется об этом? Может, упомянет невзначай после просмотра новостей, вздохнет и бросит жалкое, горькое «бедные люди».

Стоит ли говорить о том, как долго и нудно твоя мать будет страдать над могилой своего дяди, скажем, или отца? Сколько ведер придется купить, чтобы собрать каждую каплю слез, падающую с горящих пухлых щек?

Все зависит от степени привязанности.

Это доказано опытом.

Люди соберутся.

Люди поплачут.

Люди разойдутся.

Вот и все. Вот и все похороны.

Остается только пожелать трупу терпения, пока его будут пожирать черви и всякая подземная живность.

Вдох

Я, на самом деле, полный кретин.

Выдох

Заставляю себя думать, что мертвые люди – всего лишь вещи, всего лишь гниющие трупы, в то время как некоторые из этих трупов превратили мою жизнь в настоящий ад.

Алан, мне кажется, ты чокнулся, – смеется она, – может стоит записаться к психологу или стразу к психиатру?

Может быть и стоит.

К нему-то я и иду не самым ровным и не самым уверенным шагом.

Такое волнительное и нервное состояние, что встреться мне на пути лось, я и глазом не моргну.

Продолжу, как и сейчас, глубоко вдыхать прохладный воздух и тонуть в собственных нескладных мыслях.

Боже, Алан, ты просто псих, как я тебя люблю!

Заткнись, заткнись, пожалуйста.

Если тебя упекут в больницу, придется выделить местечко и для меня. Буду как жены декабристов, милый. И мы войдем в историю

Она смеется так, словно надеется, что это обязательно произойдет, и мы действительно войдем в историю

Но разве мы и так не вошли в историю? Только потому, что сумели родиться?

Недостаточно. Нас должны запомнить

Я тебя помню. Я тебя запомнил. Этого недостаточно?

Гребаный мыслительный потоп разворачивается в моей пустой отмороженной голове. Я тону, тону, тону.

Все строго по рецепту. Два раза в день после приема пищи. К размышлениям можно добавить курс сожалений, страданий и запить все слабым раствором депрессивных настроений. Правда, есть противопоказания, необходимо проконсультироваться с врачом.

К черту все.

За густыми кронами деревьев уже виднеется золотистый купол церковной постройки, а за ним и крыша самой больницы.

Она, правда, больше напоминает частный загородный дом, нежели медицинское учреждение.

Раньше я этого не замечал.

Раньше я вообще многое не замечал…

Например, эти прекрасные темно-зеленые шторы, выглядывающие из окон первого этажа.

Или разные оттенки облицовочного кирпича.

Две прямоугольные колонны у крыльца.

Фонарик над дверью.

Покрасневшие глаза, которые она прятала от меня.

Молчаливость.

Бессилие.

Просто вид на больницу загораживали кованые распашные ворота.

Просто с ее лица никогда не сходила улыбка.

Странное это место. Здесь я всегда чувствую себя как на шатких брусьях. С одной стороны, тебя укрывает ужасающая тишина, с другой – беспокойные сгустки мыслей. Одно движение – и твоя задница застревает в том, из чего тебе не выбраться, как бы долго ты не продолжал сюда приходить.

And the sights were as stark as my baby

And the cold cut as sharp as my baby

And the nights were as dark as my baby

Half as beautiful too

Пока я вторю словам песни, автобус так бесшумно и незаметно проезжает за спиной, что в следующую секунду я с сожалением тушу выпавшую из рук сигарету. Изнутри выглядывает только макушка водителя. Еще бы. Мало кто доезжает до этой остановки.

Возможно, никто, кроме меня.

Он поспешно разворачивается перед лавочкой, называемой остановкой, и вновь уезжает в город, словно его и вовсе здесь не было.

И я снова остаюсь с самим собой.