Читать книгу Тала - Лиана Мусатова, Лина Мусатова - Страница 5

После завтрака ждали машину, которая должна была их увезти на картофельное поле.

– Я не отстану от тебя, пока ты не расскажешь мне, что было у тебя в глазах и на языке в умывалке.

– Бывает ли у тебя такое, что тебе снится сон или наяву происходит событие, в результате которого ты получаешь для тебя раннее неизвестную информацию? Причём, эта информация меняет твоё прежнее представление о вещах, которые были такими знакомыми. Эта информация влияет на ход твоих мыслей, меняет твоё отношение к окружающему миру, меняет мировоззрение?

– Бывает, и не только у меня, но и у всех в большей или меньшей мере. Так познаётся мир.

– Вот и у меня такое было сегодня. Я вдруг подумала, что не случайно я в тебе в первое мгновение нашего знакомства увидела викинга. Ты действительно, когда-то был викингом.

– А такое разве возможно?

– Наверное, возможно. Мне сегодня приснился викинг, и это был ты – твои глаза, твоя улыбка, твоя фигура. И, когда в умывальнике ты посмотрел на меня глазами того викинга и точно так же улыбнулся, я растерялась.

Володя не стал рассказывать, что она ему тоже снилась, чтобы не перебить ход её мысли.

– А у тебя первый раз такое совпадение?

– Такое – первый раз. А вообще, с детства сталкивалась с подобными явлениями. Сначала удивлялась, а потом привыкла. Но такое – впервые.

– А какое было?

– Например, мне часто снились тетради учителя. У меня перед глазами разворот и я вижу правую страницу, на ней план урока. Написано красивым почерком, правда мне никогда не приходило в голову сравнить почерк учителя с тем, что я видела во сне. Так вот: отчётливо вижу свою фамилию и вопрос, который мне будет задаваться. Поэтому я не регулярно учила уроки. Во всяком случае, почти всегда знала, когда меня вызовут и что спросят. Когда ловили врасплох, получала двойки.

– Хорошо тебе было. У меня таких подсказок не было. Явно, тебе кто-то помогает.

– Потом мне часто снились всякие события по жизни, которые потом происходили. Я сначала удивлялась этому, а потом привыкла. Только я не понимаю, зачем я заранее о них должна была знать, какие я выводы должна была из них сделать. Знаю, что такое бывает, а зачем и почему, не понимаю. Ну, тетради – понятно, чтобы хорошую оценку получить, чтобы не попасть впросак. А например, мне снится учительница музыки, с которой я договариваясь об уроках. Проходит какое-то время. Я после уроков иду к своей соученице. Зачем, уже не помню. Мы решаем свою проблему, потом я её прошу поиграть на пианино. А я начинала учиться музыке ещё в шесть лет. А когда родители развелись, мама не смогла оплачивать моё обучение. Мне так понравилась её игра, что я захотела и сама учиться дальше. На следующий её урок мы идём вместе к её учительнице, и я договариваюсь об обучении. И много такого.

– И ты стала учиться?

– Ну, да.

– А мама деньги нашла?

– Нашла. Только не знаю где. Может быть, с отцом договорилась. Но я недолго занималась. Где-то половину года. А летом поступила в музыкальную школу. В ней меньше стоило обучение.

– И сколько училась?

– Поступила в третий класс и закончила семилетку.

– Если у тебя было музыкальное образование, почему же ты пошла в технический институт?

– Потому что я никогда не собиралась заниматься музыкой. Это обучение было для общего развития. И потом, у меня нет слуха. Вот отец у меня… да! Он моментально любую мелодию подбирает на слух без нот. У мамы хороший голос… поёт. А я – ни слуха, ни голоса.

– Зато у тебя есть что-то другое, чего, наверное, нет у твоих родителей.

Подошла машина. С двух сторон по колесу поднимались в кузов. Так получалось долго, поэтому ребята открыли задний борт и начали впрыгивать.

– Володя, влезь в кузов и подай мне руки, – попросила Ната.

Взявшись за них, она упёрлась правой ногой в ребро пола кузова. Ей, делающей шпагат, это было несложно.

– Сейчас, когда я оттолкнусь, подними руки и сделай шаг назад, чтобы я тебя не сшибла с ног.

И, оттолкнувшись левой ногой, взлетела в кузов, почти растянувшись в шпагате. Кто это видел, раскрыл рот: цирковой номер.

– Каким видом спорта ты занимаешься? – спросил поражённый её взлётом, Володя.

– Занималась. Художественной гимнастикой.

– Какой разряд?

– По мастерам уже работала.

– Почему работала?

– Потому что в Новочеркасске такой секции не было.

– Но ты до сих пор в форме.

– Я сама тренировалась в секции спортивной гимнастики, чтобы поддерживать форму.

– Ты каждую минуту чем-нибудь удивляешь.

– А что тут удивительного? Обычный элемент для спортсмена.

– Ну, я занимаюсь регби, но такого не сделаю.

– Это элементы акробатики. У тебя другие достоинства, – вдохновила его Ната, с лукавинкой в глазах.

Она вспоминала, с чего начинался её спорт. Они уже жили у бабушки на Нестеровке. В городском саду цирк разбросил свой парусиновый шатёр. А под его куполом высоко вверху, выписывали свои немыслимые фигуры воздушные гимнасты и акробаты. Ната, затаив дыхание, следила за их движениями. Она была там, под самым куполом и растягивалась в «шпагате», сгибалась в «мостике», касалась ногами головы вместе с ними. Она была мысленно одной из них. Её душа порхала, восторгаясь. Как обворожительно красивы эти движения! Придя, домой попробовала повторить всё то, что проделывала мысленно в цирке. Но не тут-то было! Это оказалось не так просто: спина не гнулась, ноги не растягивались в «шпагат», и не доставали до головы. Что-то, конечно, получалось, но ей ещё так далеко было до цирковых гимнастов, и она начала тренироваться. Каждый день она приходила в родительскую спальню, так как в неё почти никто не заходил и не мог ей помешать, и гнулась, и растягивалась по нескольку часов. У неё кружилась голова от недоедания, ведь это был голодный 1946-ой год, но, преодолевая головокружения, она упорно тренировалась. Перед её взором мелькали красивые гибкие, светящиеся в лучах прожекторов фигурки цирковых артистов. Она так хотела быть похожей на них, научиться выполнять то, что проделывали они. И это желание было сильнее недомогания, сильнее детской лени. Конечно, в цирк она ещё не могла попасть, потому что сначала надо было окончить школу, но уже в первом классе, на первом же утреннике вызвалась исполнить «Акробатический вальс» со всеми элементами, которыми овладела к тому времени в совершенстве. Сейчас, вспоминая те дни, удивлялась, своему упорству и силе духа той маленькой тщедушной девочки.

Ната выделялась в среде сверстников и по внешнему виду, и по внутреннему содержанию. До четвёртого класса она была самой красивой девочкой в классе и самой гибкой. Светлые волосики, открывая высокий лоб, были всегда аккуратно собраны красивым бантом «восьмёркой», то есть с двойным узлом. Крепдешиновый или креп-жоржетовый бант, светлых тонов в праздники и потемнее – в будни, красиво лежал на её головке. Тонкие чёрные брови, ровными стрелами уходили вверх, к вискам. Ясный, чистый и открытый взгляд располагал к себе. Короткий маленький носик придавал лицу миловидность. Ладная, округлая фигурка, притягивала к себе взгляды и детей, и взрослых. Она умела выполнять «шпагат», «мостик», «лягушку», «цветочек» и многие другие акробатические элементы, как называли их между собой девочки. На всех школьных праздниках обязательно выступала со своим неизменным «Акробатическим вальсом». Она не боялась публики, и сцена её не пугала. Но вскоре её перестали называть самой красивой девочкой, но первенство она всё же оставила за собой. Физиологический переход от девочки к женщине у неё сопровождался изменением внешности. Выросла грудь и была самая большая в классе. Теперь в этом было её первенство. Нос стал непомерно большим и толстым, покрылся угрями и стал краснеть при перемене температуры и от смущения. Он испортил лицо, нарушив пропорции, и несколько лет оставался самой большой её мукой. Угри бабушка заставляла протирать солью, и они с годами уменьшились и стали незаметнее. Краснеть нос тоже перестал, исчезла припухлость, присущая переходному возрасту, но в своё прежнее состояние он так и не вернулся. Лицо её навсегда потеряло миловидность. Но эта диспропорция делала его непохожим на другие лица. Его нельзя было отнести ни к одному существующему типажу.

И всё же, лицо её бывало красивым, когда сквозь кажущуюся внешнюю некрасивость проступала её внутренняя красота, красота души, не предназначенная для поверхностного сиюминутного взгляда. Эта красота проявлялась для тех немногих, кто был достоин быть ею покорённым. Красивым оно становилось и когда его озаряло вдохновение, увлечённость. И, если в такие минуты его можно было назвать красивым, то только благодаря необыкновенной красоте глаз, когда вдохновением и любовью дышала каждая клеточка, каждая чёрточка её лица. Свет, проступающий изнутри, наполнял глаза, разливался по лицу, смягчая его жёсткость. Но это не была та мягкость, за которой следует уязвимость. Меньше всего она была похожа на ту, которая могла быть кем-нибудь или чем-нибудь уязвима. Это ей не грозило не при каких обстоятельствах. И это читалось на её лице, даже когда черты были смягчены чувством и восхитительно красивы. Весь её облик говорил о том, что везде и всегда она останется выше всяких обстоятельств. Не каждый отважится полюбить такую девушку и наслаждаться красотой такого независимого лица, приблизившись к нему, и покрывая поцелуями. Только сильную натуру и только сильная страсть может толкнуть на это. Такой она была, и только такое отношение предопределяла к себе.

В школе всем дают клички. Кстати, Ната обладала даром припечатывать очень точные и образные клички, соответствующие самой сущности объекта. А саму её обозвали «Нефертити», благодаря смуглой коже, раскосым глазам, прямому восточного типа носу и манере повелевать. Ей льстила эта кличка – всё-таки, сравнивали с легендарной царицей, хотя зачастую её произносили с совсем не лестной интонацией, выражающей гордячку и задаваку. Она действительно никого и ничего не боялась, знала больше сверстников, многое умела, и чувствовала своё превосходство над остальными. Естественно, это проявлялось в её мимике, жестах, поступках. Она даже дралась с мальчишками, но не ради удовольствия, а защищая обиженных. Драться она научилась у тех же мальчишек. На их улице от угла до угла, среди сверстников, в каждом доме подрастали одни мальчишки и только две девчонки – Ната, и её подружка Лиля, которую мальчишки прозвали Кудя. Этим странным прозвищем она обязана постоянному вопросу: «кудя посёл?», который она задавала старшему брату, когда ещё не умела выговаривать чётко слова. У мальчишек Ната научилась и в футбол играть. Сначала мальчишки девчонок ставили на ворота, но Ната не могла спокойно стоять в воротах и смотреть, как они бестолково бегают за мячом. Она выскакивала из ворот на поле, в самый водоворот событий, и наравне с мальчишками владела мячом, а может, иногда даже и лучше. Только самые сильные и ловкие могли посоревноваться с нею. Своим вмешательством она ломала им всю игру: какая же игра без вратаря, а то ещё и забивала гол в противоположные ворота. И тогда начинался долгий спор: засчитать этот гол или нет. Понимая, что неплохо играет на поле, неохотно соглашалась становиться в ворота. Позже предложила бросать жребий. Ещё в детстве она заметила, что ни разу ей так и не выпало по жребию быть вратарём. И на протяжении последующих лет она поняла, что имеет какую-то власть над жребием, потому что вытаскивала всегда то, что ей нужно было. Теперь мальчишки могли только попросить её стать в ворота. Соглашаясь, она знала, что за это одолжение сможет для себя выторговать уступку, когда это будет необходимо. Например, зимой лишний раз прокатить с горы на «козлах». Гордая, независимая, смелая ходила она по улицам своего любимого посёлка металлургов, своей вселенной.

* * *

Адик был старше всех в группе и жил с мамой. У него уже был неудачный брак. Он имел опыт общения с женщиной, и ребята часто к нему обращались за советом. Наблюдая за этой интересной парой, был уверен, что у них взаимная любовь и счастливое будущее.

– Ты долго искал пару и, видно, не зря выбирал, – обратился он к Володе. – Вы идеально подходите друг другу.

– Подходим, но не подойдём, наверное.

– Что так?

– Она выходит замуж за другого.

– Да ты что?

– А такое впечатление, что любит тебя.

– Это только впечатление.

– А ты переспи с ней, и она выйдет за тебя.

– Мне и в голову такое не приходило. Как можно?

– Ты ей в любви объяснялся?

– Нет. Как я могу объясняться, если она любит другого? Ей не нужны мои объяснения.

– Я бы не сказал. Попробуй, может, получится, и она будет твоя.

– Она даже не позволила обнять себя, и я знаю, что не позволит и всё остальное.

– Женщины любят ласковые и нежные слова, наговори ей таких, они её проймут.

– Если они её и «проймут», то она и виду не покажет, и никогда не пойдёт на предательство.

– Это ужасно. Ты попал в такую переделку, Клёсов… вот, и дождался.

– Да, я долго ждал любовь, и я её дождался. Не всегда любить значит лобызаться. Настоящая любовь – выше этого.

– Ну, если ты это так считаешь, тогда ты счастливый человек. Преклоняю перед тобой голову. Но безответная любовь – это нестерпимая мука. Вынесешь ли ты её?

– Об этом рано ещё говорить. Мы знакомы всего несколько дней. Пока я наслаждаюсь знакомством с ней. Она незаурядная девчонка, и мне с ней хорошо. И я знаю, что она будет моей, пусть это будет не скоро, но это будет.

* * *

Никто, кроме неё не может говорить одно, а подразумевать другое. На это способна только она, и ведь он понимает её! Значит, в нём заложена эта способность, способность читать её истинные мысли! А такое могло произойти только на небесах, только на небесах, когда его готовили к земной жизни. Почему же не сделали так, чтобы они встретились раньше, когда Ната была ещё свободной? Почему? Почему он должен пройти через такие муки? Который раз его будоражили такие мысли. Как же хорошо сейчас вот так сидеть напротив, и смотреть, как она зашивает рубашку. Он зацепился за гвоздь и разорвал её возле петельки. Пуговица всё время выскакивала, расстёгивалась рубашка.

– Ты что такой расхристанный ходишь? Пойдём, я зашью.

Ему было удивительно, что эта девочка, обитающая на небесах, может выполнять такую обычную земную работу Она шила, а он сидел и представлял, как они поженятся, будут жить вместе, и она вот так будет зашивать вещи. Как-то странно. Ему до этих пор казалось, что она необыкновенная, что эти зелёные глаза под смоляными бровями, улетающими в космос, не могут принадлежать обыкновенной девочке. И вдруг, как обыкновенная, зашивает рубашку.

– Ната, у тебя такие чёрные брови, словно ты их смолой подводишь.

– Угу, сажей, что в печке.

– Смеёшься? А вот ни у кого нет таких блестяще-чёрных.

– Вторая бабушка.

– Чья?

– Моя.

– Причём тут бабушка?

– Она ещё, когда я училась в школе, у меня спросила: «Чем ты брови красишь?» и очень меня удивила своим вопросом.

– И что ты ей ответила?

– А когда мне их красить?

– В смысле?

– В смысле того, что я училась в общеобразовательной школе, в музыкальной, а это инструмент два раза в неделю, сольфеджио, хор и музлитература – по одному разу, в спортивной школе – тоже два раза в неделю, один раз в неделю литературные среды и после занятий в школе кружки: драм, хор, танцевальный и литературный. Ещё по школам ходила и собирала материал для заметок в газету о школьной жизни.

– Зачем?

– Я была внештатным корреспондентом газеты «Комсомолец Донбасса». Как ты думаешь, было у меня время брови красить?

– Точно не было. Но как ты успевала? Если всё посчитать так часов в сутках не хватит на всё это.

– Хватало же. Я привыкла к такой нагрузке настолько, что, когда в институт поступила, изнывала от безделья.

Ната протянула ему рубашку:

– Вот. Цела твоя петеличка.

Как ей хотелось сейчас приложить ладонь к его груди, ощутить тепло, погладить курчавые волосики, но разве девочке можно это делать до замужества? Она смотрела на него и молчала, а он читал в её глазах: «Мои руки прикасались к твоей рубашке, и через неё будут они прикасаться и к твоей груди, будут гладить её и ласкать, согревать теплом моей любви».

Он взял рубашку, приложил к груди и посмотрел на Нату с такой нежностью, которую она ещё не наблюдала не только в его взгляде, а вообще ни в одном взгляде. Это смутило её.

– Пе-е-те-е-ли-и-чка, – произнёс медленно, по слогам, губами, сложенными для поцелуя, растягивая гласные, как бы упиваясь поцелуем, источая необыкновенную нежность. С тех пор эта сакральная «пе-е-те-е-ли-и-чка» обозначала поцелуй и даже что-то большее.

«Пе-е-те-е-ли-и-чка», – произносил он заманчиво обволакивающим голосом, устремляя на неё затуманенный, хмельной взгляд.

«Пе-е-те-е-ли-и-чка» – отвечала она, задыхаясь от прилива чувств.

Теперь он носил всё время эту рубашку на голое тело и никогда не снимал (только за редким исключением). Он действительно ощущал ласкающее тепло и лёгкое прикосновение её пальцев. Они опускались всё ниже и ниже, до тех пор, пока не восставал его «ёжик». Он называл его «ёжиком». Почему? На то были свои причины. Считал, что он окружил себя иголками, защищаясь от девчоночьих взглядов. И ему это удавалось. Ни один взгляд не проник сквозь частоту иголок. Он оставался неуязвим и спокоен, величественно спокоен, и это иногда даже пугало Володю. Он начал думать, что «ёжик» вообще не реагирует на женщин. Но он не реагировал и на мужчин. И только Нате с первой встречи удалось расшевелить его и… опали иголки. Это было неожиданно и удивительно. Неужели он сбросил свою броню? И это смогла сделать эта девчонка, вернее её взгляд, который таки пробился сквозь выставленный частокол. Ему хотелось проверить это ещё и ещё, убедиться, что это не случайное явление. И тогда, в тот первый день он пошёл за ней следом и стал на соседний ряд. Они собирали кукурузу. Он быстро собирал на своём ряду, а потом возвращался по её ряду и шел ей навстречу. Никто не мог его ни в чём заподозрить: сильный пол помогает слабому. Но он-то знал, что, приблизившись, получит от неё взгляд благодарности. Это ему и надо было. Достаточно было взгляда, и «ёжик» шевелился, и с каждым разом становился всё смелее и смелее, а потом стал наглеть. Как же долго он ждал этого! Ему двадцать лет, а «ёжик» до сих пор был холостяком. Наконец-то он выбрал себе подругу. И как с этим теперь быть? Надо как-то дать ей понять, может быть, и она испытывает что-то подобное, ведь в её взгляде есть то, чего он не замечал ни у одной девчонки. Надо действовать. А как? Он не встречался ещё ни с одной девчонкой и не знал, как и когда подойти, что сказать. В тот вечер он только об этом и думал, и ничего не мог придумать, а просто пригласил на прогулку.

* * *

Они вместе читали «Триумфальную арку» Ремарка, лёжа на траве рядышком, опираясь на локти.

… «На белом столе лежало то, что несколько часов назад было надеждой, дыханием, болью и трепещущей жизнью. Теперь это был всего лишь труп…» Нату охватил леденящий душу ужас: её могла постичь та же участь, но Бог миловал. Как-то раньше она не задумывалась над этим, а если бы она «подхватила»… ей даже сейчас стало жутко. Через что бы ей пришлось пройти?! Она откинулась на спину.

– Заболели локти? – спросил Володя.

– Да.

– Отдохни. Подожду тебя.

И Володя не стал читать дальше и тоже лёг на спину.

На небе застыли облака, словно их приклеили. Красивые, с завитушками, они белели на ещё голубом небе «бабьего лета». А ведь она могла ничего этого уже не видеть. Легальные аборты были запрещены законом, а от нелегальных часто умирали. На соседней улице от кровотечения умерла совсем молоденькая девочка. Ей было семнадцать лет. Жених отказался жениться на ней. Она не смогла вынести позора и решила избавиться от ребёнка. Но пошло что-то не так. Врачи не имели права её спасать до тех пор, пока она не скажет, кто ей делал нелегальный аборт. Она не сказала, потому что поклялась не выдавать акушерку. Её хоронили в белом свадебном платье. Весь посёлок был в трауре. Это был такой ужас и урок для всех девушек и девчонок в округе. Ей такое не грозит, да и Глеб сказал ещё тогда, что они поженятся, и позора никакого не будет, вернее, о нём никто не узнает. А ведь могло всё быть и по-другому. Только от одной этой мысли ей стало не по себе. И ведь она в этом не виновата. Наверное, только поэтому Боженька её простил, её милосердный Боженька, и не позволил дойти ситуации до такого кошмара. Но пока они не распишутся, позор будет висеть над ней. Почему под руки попалась именно эта книга? Зачем она здесь? Чтобы напомнить ей о её позоре, чтобы она содрогалась от ужаса, узнав, что с нею могло бы такое произойти? Чтобы всё испортить, чтобы отнять у неё эти редкие часы счастья? А может быть, это предупреждение, подсказка, чтобы не допускала к себе Глеба, пока не распишутся? Она снова склонилась над книгой, и они продолжали читать.

– … «Что может дать один человек другому, кроме капли тепла? И что может быть больше этого?» – прочёл вслух Володя. – Ещё несколько дней назад для меня бы эти слова были абстрактными, я бы их не понял. Теперь я знаю, что такое тепло, которое передаётся от человека к человеку, особенно от любимого.

– Я подтверждаю твои слова. Такое тепло особое. Оно греет, возвышает, возносит в небеса.

– И от кого же ты испытывала такое тепло? – с некоторой обидой спросил Володя.

– От тебя.

– А от мальчика?

– У него, наверное, его мало и самому не хватает. Может же такое быть? С избытком дано тому, кому суждено его дарить, а кому-то с недостатком.

– А у меня? – волнуясь, спросил Володя. Ожидая ответа, посмотрел Нате в глаза, чтобы удостовериться в искренности, чтобы быть уверенным, что так и есть, что она не утешает его.

– У тебя его с избытком.

– И ты ощущаешь?

– Очень ощущаю.

– Я счастлив, счастлив потому, что даю тебе тепло, и счастлив потому, что получаю твоё тепло. Я не знаю, какое моё, а твоё – такое нежное, такое доброе и волнующее, пробирающееся в самые мои закутки. Тепло любимой девочки… оно самое дорогое на свете. Правильно написал Ремарк, а сказал Равик: «Только мечта помогает нам мириться с действительностью». Я начинаю любить этого Равика, как старшего и мудрого брата. Он мне много чего подсказывает. Эти слова относятся и ко мне: только мечта, что мы с тобой будем вместе, позволяет мне наслаждаться твоим присутствием. И я верю в неё. Рано или поздно ты придёшь ко мне. Будь честной, скажи, мечтаешь ли и ты об этом или это только моя мечта.

– Если быть честной, мечтаю. Я не думала о мечте, просто верила, а ты правильно сказал, что мечта позволяет наслаждаться. Мне хорошо с тобой. В эти краткие минуты, когда мы можем посидеть вместе, поговорить, не отравлены отчаянием и безысходностью, они согреты верой, верой в наше счастливое будущее.

– Если ты говоришь, что выходишь замуж за любимого мальчика, то почему твои дни «отравлены отчаянием и безысходностью»?

– Потому, что всё не так просто, потому что я встретила тебя… ладно… не допрашивай…

* * *

Холодный и пасмурный вечер заставил девчонок затопить печь. К ним в комнату набились ребята погреться. Зашёл и Володя. Рассказывали анекдоты. После Любы была очередь Наты.

– В одной компании собрались немка, американка, француженка и русская Маша. Произносили тосты. Француженка говорит: «Я предлагаю выпить за тех мужчин, которые делают нас красивыми!» «А-а, за парикмахеров!» – сообразила Маша. – Все дружно засмеялись над простодушной и наивной Машей. Когда Ната произносила «за тех мужчин, которые делают нас красивыми», посмотрела на Володю. Её взгляд говорил: «Ты тот мужчина, который делает меня красивой, потому что только любовь может сделать женщину красивой». Он едва не задохнулся от такого признания, а «ёжик» чуть не выскочил из брюк. Благо в комнате не горел свет. Она освещалась только бликами огня, вырывающимися из щелей между кладкой печи и дверцей, и никто не мог заметить поведение его «ёжика». Его же это и обрадовало, и испугало. А если он поведёт себя так при дневном свете и при всём народе? Он, который ждал его пробуждения, теперь стал бояться, что он опозорит его. Если заметят ребята, замучают своими шуточками. И так по поводу его интереса к Нате «прохаживаются». Он столкнулся с трудностями, о которых даже не предполагал. Никогда не думал, что часть его тела не будет ему повиноваться, не будет ему подвластна, а даже наоборот – будет иметь над ним власть. Он мог восстать, когда ему заблагорассудится, не предупреждая об этом. И Володя, желая видеть Нату, наслаждаться её обществом, должен был сторониться и осторожничать по этой причине.

На следующий день он стал через несколько рядов от неё и ушёл в дальний конец поля. Он видел, как оглядывалась Ната и, не найдя его на соседних рядах, с тревогой осматривала дальние. Его радовала её тревога, но он опасался. Заметив Володю вдалеке, Ната пошла к нему. Он остановился и сел «отдохнуть», давая таким образом ребятам немного удалиться от него. А «ёжик» рвался в небеса, в непознанные дали, в непреодолимые пространства. Его манила их грандиозность и неизведанность. При одной только мысли, что Ната приближается, он ликовал. Так вот, как это бывает! До сих пор Володя жил безмятежной жизнью. Ему хотелось влюбиться, но любовь не приходила. Он был равнодушным ко всем девочкам, которым нравился. Даже не всем мог предложить дружбу – душа строго отбирала. Казалось, и красавица, и умница, а вот не по душе.

– Вот где ты спрятался от меня! Я чем-то тебя обидела или ты просто решил изменить наши отношения?

– Да нет – всё в порядке. Отношения те же.

Она села рядом с ним. Для Наты сидеть без опоры всегда было сложно – очень быстро начинала болеть спина, а тем более после бесконечных наклонов – они собирали картошку. За день устал позвоночник и требовал отдыха. Поэтому, немного посидев, чтобы снять нагрузку, легла на спину рядом с сидящим Володей. Володя смутился: что это? Предложение? В голову ударил хмель и уйма вопросов: как поступить? Принять или отклонить? Если принять, что делать? Но, очнувшись, вспомнил, что они на поле, у всех на виду. Но руку всё-таки просунул под голову, чтобы ей удобнее было лежать, и таким образом и сам развернулся к ней в пол оборота, как бы нависая над ней. Их взгляды встретились. Они долго смотрели друг на друга, понимая, что они оба хотят того, чего никогда между ними не произойдёт. У Володи вырвался стон, а Ната крепче сомкнула губы.

– Мне так хочется тебя обнять, прижать к себе… какая же это мука.

– Не начинай! Мы ничего не можем изменить. Я – закольцована.

– Сорви это проклятое кольцо! Я же чувствую, что тебе многое, если не всё во мне нравится. Хотя бы скажи, что тебе нравится во мне, если не можешь позволить действия, то хотя бы скажи. Скажи, прошу тебя!

– Ты мне нравишься, может быть, я даже люблю тебя. Ты вызываешь во мне незнакомые чувства, меня волнуют твои взгляды.

– А его взгляды тебя тоже волнуют?

– Нет… не так.

– «Не так», а как? Как? – чуть не кричал он.

– Я захлёбываюсь ими, а скорее наполняюсь, как воздушный шарик, и лечу в небеса. Ты всё делаешь не так, как он. У тебя совсем другая манера поведения, и жесты другие, и взгляды, тон разговора, тембр голоса. И всё это трогает меня, волнует. Я наслаждаюсь тобой. Ты делаешь всё по-особому. С тобой ко мне пришли чувства и ощущения, которые я не испытывала раньше. Они мне вообще были незнакомы. Что между нами что-то было, есть и будет, я поняла в первое же мгновение, когда заглянула в твои глаза, там, возле машины. Я поняла, что ты не случайный прохожий, который просто встретился на моём пути. Твой взгляд, твой образ викинга сулил мне романтическое будущее, захватывающее и неповторимое. Пока ещё такое смутное приятно-волнительное рисовалось в будущем. Но я уже в те минуты знала, что мы не расстанемся.

– Как же не расстанемся, если ты выходишь замуж?

– Сейчас выхожу, а я говорю о будущем.

– Ты меня обрадовала своим предвидением, потому что я очень хочу, чтобы мы были вместе.

* * *

Каждый год первого сентября все студенты Советского Союза уезжали в колхозы на уборку урожая. Это называлось официально «В помощь труженикам села», а не официально – «На картошку», потому что чаще всего убирали картошку. Но даже, если занимались уборкой других сельскохозяйственных культур, всё равно говорили: «На картошку». Помощи от них, конечно, было не много, а вот к труду приобщались, познавали нелёгкий труд земледельцев, видели с каким трудом достаётся и хлебушек, и молоко с маслом. И надо сказать, что студентам это нравилось. Они были целыми днями всей группой вместе, а иногда и с другими группами. Здесь ярче проявлялись черты характера, и сокурсники глубже узнавали друг друга, происходили самые невероятные знакомства, которые заканчивались любовью и даже замужеством. После работы на поле студенты были свободны до самой ночи. Свободное время каждый использовал по своему вкусу: кто-то бродил по окрестностям – изучал флору и фауну местности, кто-то уходил на свидания, а кто-то организовывал дискуссии. Зачастили непогожие дни. Девчонки затапливали печь, к ним приходили ребята, и вся группа собиралась вместе. Анекдоты вроде все порассказали. Начали рассказывать, кто что читал. Ната вспомнила, как в пионерских лагерях перед сном девчонкам на память читала прочитанные зимой книги. Но рассказать целую книгу даже за целый вечер не получится, и решила рассказать что-нибудь короткое.

– Одно и то же звучание слова для разных национальностей может обозначать разные предметы. Например, мы знаем, что слово «Соль» обозначает сыпучий продукт солёного вкуса. А у итальянцев этим слово назывался бог Солнца и нота соль. А откуда происходит слово «каникулы»? Сириус – самая яркая звезда в созвездии Большого пса. С нею у египтян было связано наступление жарких дней. Греки её звали собачья звезда или «канис». Отсюда и пошли каникулы, потому что в жаркие дни отдыхали. Когда человек попадает между двумя опасностями, обычно говорят «между Сциллой и Харибдой». Это тоже из Греции. В общем, там такая была история. В одну красивую девушку влюбился морской бог Главк. У неё много было женихов, но всех она отвергала. Тогда Главк обратился за помощью к волшебнице Кирки, а та сама любила Главка, и из ревности превратила Сциллу в страшное чудовище. Она обитала в скалах над проливом между Италией и Сицилией. А напротив обитала Харибда – чудовище – водоворот, которая три раза в день поглощала воды и выпускала назад. Этот пролив был опасен для мореплавателей. Там и Эней, нам известный, пострадал.

– Ната, похоже, ты забираешь хлеб у «Философа», – заметил Карасенко.

– Нет. Хлеб у каждого свой насущный, как и борозда. Бог каждому из нас дал свою борозду, рассказывала мне бабушка, и наказал её вести ровно. А ровно её вести можно только тогда, когда не оглядываешься по сторонам и не заглядываешь на чужие борозды.

– Ты же комсомолка, а веришь в Бога, – съехидничала Скредова.

– Я верю во Всеединый Разум, которого люди Богом называют.

– А какая разница? – упорствовала Лора.

– Ну, если для тебя нет разницы, то мне говорить с тобой не о чем.

– Нет, но ты нам уже объясни тёмным, – подключился Карасенко.

– Всеединый Разум – он один. А Богов может быть много, как в Греции, в Италии, как у нас сейчас – христианский, мусульманский и так далее. Бог – сам по себе, всё создал и всё контролирует. Бог – это религия, а Всеединый разум – это учение, я так понимаю. В зависимости от того, во что ты веришь, так и называешь. Сказали же коммунисты, что «религия – это опиум для народа».

– А ты этот… разум называешь Богом.

– Так проще, потому что все так называют. Бог – для меня это всемогущее, недосягаемое и непознанное. Я не навязываю вам свои убеждения, а только делюсь ими. Вы можете их принимать, а можете и не принимать. А давайте, когда начнётся учебный год, будем семинары такие организовывать: называть тему, к ней вопросы и искать на них ответы. А потом встречаться и рассказывать кто, что нашёл. Таким образом мы расширим свой кругозор.

– А давайте, – поддержали её Клёсов и староста.

– Я не буду ничего искать, – заявил Потёмкин, – послушать, пожалуйста.

– Кому интересно над собой работать, тот будет. Заставлять насильно никто никого не собирается.

– А кто знает, что такое «гений», кроме того, что это умный человек, незаурядная личность, умеющая делать то, что непостижимо для обычного смертного?

Все молчали. Клёсов подождал, движения не было.

– Никто? Удивительно, а ведь это всего-навсего – дух. И было их два, и олицетворяли они внутренние силы и способности мужчины – добрый гений и злой гений.

– А до этого у римлян Гением называли основателя рода, – добавила Ната.

– Это ж как повезло нашей группе, – воскликнула Скредова. – У других ни одного, а у нас аж два «философа»!

Кроме своего ехидства, она ничего не могла предложить, а другие ребята рассказывали интересные вещи, и длинный дождливый вечер прошёл незаметно быстро.

* * *

В клубе устроили танцы. Нату пригласил Вадим Сныков. Он совершенно не чувствовал веса её тела. Девочка словно парила в воздухе, плавно перебирая ногами, и прогибаясь в спине, слегка отбрасывая назад плечи и голову в такт музыки. И он с нею заодно едва касался земли, но скорее от счастья, чем от техники исполнения. Да что там едва… он был на взлете, он вместе с нею поднимался в желанные небеса, очарованный музыкой и танцем, и той девчонкой, которую держал в руках. Вадим не слышал, что музыка окончилась, и не заметил, что танцующие возвращаются на свои места. Только когда Стёпка Карасенко прокричал ему на ухо: «Всё! Музыки нет!», он очнулся. Что это было? Какое-то священнодейство! Если она в танце может заставить чувствовать такое, то… что же будет, если она поцелует, а если… И это «если» прочно застряло в его голове. Пока он соображал, заиграл оркестр, и её пригласил уже другой мальчик, а после танца увел к противоположной стене. Вадиму больше не удалось потанцевать с ней ни в тот вечер, ни потом, потому что танцев у них больше не было. Клуб был почему-то закрыт. Говорили: «Директор в отпуск ушла». Но этот танец потряс его до такой степени, что он ходил как заговоренный и только мечтал о том, чтобы с нею станцевать хотя бы один раз. С завистью смотрел на Клёсова, который увивался и неотступно следовал за Натой, не оставляя ему надежды приблизиться к ней.

* * *

По вечерам любители «пофилософствовать» собирались под южной стеной «столовой», усаживаясь, на что придётся. С первого курса у них была эта традиция, и завёл её Клёсов, поэтому и прозвали «философом».

– А что мы знаем о происхождении человека? – спросил Клёсов.

– Да ничего толком… – ответил Валера Бойко.

– Дарвин говорит, что от обезьяны, – продолжил разговор Володя.

Разговор подхватили другие:

– А почему следующие поколения обезьян в человеков не обращаются?

– Вот тебе и дарвиновская эволюция!

– Да и об эволюции нам ничего не известно. Меня интересовали эти вопросы, и я искал книги. А книги пишут, что нет фактов и доказательств умственной или физической эволюции человека, появившегося после потопа.

В группе признанным «корифеем» считался отличник Валера Бойко, наверное потому, что был из профессорской институтской семьи. Клёсов тоже был отличник, но он был просто «философ». В группе более начитанных, чем эти двое не было, и поэтому все замирали, когда они начинали рассуждать. «Корифей» поддержал «философа»:

– Возьмём допотопное человечество, доисторическое…

– С допотопным я согласна, но почему доисторическое? Это ведь тоже история, – включилась в беседу Ната. Ещё в школе учили, что история – это наука, которая изучает законы и закономерности развития человеческого общества.

Все с удивлением повернулись в её сторону: обычно у этих двух третьего оппонента не было. И что эта курица может сказать их столпам?

– А человеческое общество, то есть человек, даже если тогда не было государств, а были общины – это тоже общество. И потом, пока никто не знает, сколько было потопов и что вообще считать потопом. Я читала, что было несколько обледенений, а когда льды таяли, тоже были потопы. А когда, вообще, человек появился на Земле? Вообще, я считаю, что у нас не всё ещё с этим ясно: что считать доисторическим, что считать допотопным. Вот Платон пишет об Атлантиде. Цивилизация атлантов была намного развитее нас. Когда она была?

– Да это всё выдумки! Не было никакой Атлантиды, никто её не нашёл, никто её не видел.

– Твоё сознание тоже никто не видел, но ведь оно есть, – парировала Ната. – Не будет такой солидный учёный писать о том, в чём не уверен. И, кроме того, я у Гурджиева читала, что Вальзевул прилетал на Землю именно в Атлантиду. Это только то, что я читала, что мне попалось в руки, а наверное, ещё много существует таких записей. Так что Атлантида была точно.

– А кто такой Вальзевул и откуда он прилетал?

– Бабушка говорила, что так называют того, кого мы принимаем за чёрта, – падший ангел Люцифер. А прилетал он с Марса. И писал, что Земля наша находится на окраине Вселенной. В центре Вселенной – более развитые миры.

– А твоя бабушка историком была?

– Нет. Старшей горничной в семье французского инженера, работающего на Юзовском заводе. Там от гувернанток и дочерей инженера она и слышала много чего интересного. А вот Льва Толстого она видела своими глазами и тоже много интересного рассказывала.

– Расскажи!

– Это длинный разговор, Валера что-то хотел сказать.

– Хорошо, согласимся на «допотопном», на том «потопном», которое мы сейчас считаем, – продолжил Валера. Так у них мы находим следы цивилизаций более развитых, чем наша – то, о чём ты говорила. Они нам оставили в наследство такие монументы, памятники, сооружения, которые мы ни понять не можем, для чего они служили, ни как они возводились. Возьмём хотя бы египетские пирамиды. В то время, к которому учёные относят их строительство, не было техники, способной их возвести. Мой дед говорит, что это дело рук не теперешнего человечества. Он был в Египте и видел их, и был внутри. Рассказывает, что там всё – сплошная загадка.

– Если твой дед, профессор, не понимает, то, что говорить нам?

– Говорят, что их строили как гробницы.

– Ну, подумай, для чего такая огромная гробница?

– В других местах тоже есть пирамиды. Там даже и не предполагают, что они гробницы.

– Говорят, что их инопланетяне строили – осторожно вставил Вадим Сныков.

– Какие инопланетяне? Фантастики начитался! «Человек – это звучит гордо!», сказал Горький. Мы одни во Вселенной.

– Не можем мы быть одними. Я читала рассказ о птичках…

– Кстати, о птичках, – ехидно перебил рыжий. Она так и не знала, как его зовут, потому что все называли его только рыжий. Препротивный тип.

– Да, о птичках. Но в нём было сказано о том, что любая система может существовать только в равновесии. Если есть Земля, то должна быть и Антиземля, если есть человеки, то должны быть и античеловеки. Вот эти античеловеки или инопланетяне к нам и прилетают в гости. Мы же ходим друг к другу в гости, почему им не ходить?

– Много непонятного в этом мире.

– Мы не понимаем, потому что ещё находимся в неразумной стадии развития. Иисус Христос в своей «Нагорной проповеди» сказал, что человеческий разум ещё неразумный, – попыталась объяснить Ната.

Народ зашумел, возмущённый дерзостью новенькой:

– Что за чушь?

– Как это «неразумный»?

– Я что неразумный?

– Есть разные ступени разума. Например, ты положил в чай пять ложек сахара, он у тебя очень сладкий. А если ты положил три ложки, менее сладкий. Так и разум может быть всяким в большей или меньшей степени.

– Она права, сказал Володя. – Зря Иисус говорить не станет. Так оно и есть. И пройдёт много лет пока человечество станет более разумным. Все обиженно поджали губы: «Ясно, заступается за свою пассию, а ведь она чушь говорит». Мнения разделились. Кто-то не верил этому, кто-то сомневался.

– А почему так? Почему сразу разум надлежащий не дали?

– Получается, что человек не завершён в своём развитии?

– На сегодняшний день – да.

– Но есть же законы наследственности и отбора, по которым происходит эволюция. Об этом же в учебниках пишут, – возразил Карасенко.

– Такая эволюция называется механической, – пояснил Клёсов. – есть ещё и сознательная или эволюция сознания. Видимо, определённые черты характера, его особенности могут быть только развиты при участии самого живого человека. Природа создаёт до определённого уровня, как полуфабрикат, а дальше сам своими собственными усилиями и средствами. И от тебя самого зависит, останешься ты до смерти полуфабрикатом или станешь готовым продуктом.

– Ну, Клёсов, спасибо! Чего ж нам теперь и людьми не считаться?

– Так, что я полуфабрикат?

– Кто работает над собой, к полуфабрикатам не относится. И мы не полуфабрикаты. Мы будущие инженеры!

– Господи, и где родятся такие умные, – вздохнула Скредова.

– Учись, девочка, пока ты с нами, – посоветовал ей староста.

– Как это?

– Природа нас создала такими неразумными для того, чтобы мы дальше сами развивались. Этого даже в книжках не надо искать, это само собой разумеется. А примером высшего развития разума нам служат допотопные цивилизации, которые оставили нам свои памятники, – закончил свою мысль Клёсов.

– А чего же тогда они погибли, если такие умные и развитые были, если у них были такие технологии, о которых мы только мечтаем? – не унималась Скредова.

– Потому что во Вселенной существуют законы, которые они нарушили. Эти законы ещё закрыты от нас, потому что мы не доросли. Расти и узнаешь.

– Так, на часах двадцать три, – сказал староста. – Всем спать. Завтра едем на прополку бурака, а там ряды… километрами исчисляются.

* * *

Каждое слово, каждое движение этой девочки носило в себе особую прелесть. Он больше не о чём не думал, только о ней, и считал себя счастливым обладателем. С тех пор, как он увидел её, всё вокруг стало таким прекрасным – ярким и сияющим. В лёгком налёте азиатской крови было нечто завораживающее. Невозможно было оставаться равнодушным, встречаясь с её взглядом – он манил, он уводил из реальной жизни в миры непознанные и загадочные. Он заставлял волноваться, и частое биение сердца оповещало об упоении предвкушения встречи с невероятным. Стоило ему только коснуться её руки, как его тут же охватывала дрожь. Ему хотелось обнимать её, целовать, но он робел. Ната внушала ему то глубокое и чистое чувство, ту истинную любовь, которая возвышала душу и торжествовала над плотским вожделением. Она сама, того не ведая, готовила его душу к жертве, очищая и зажигая в ней пламя той высокой страсти, которая приводит к самоотречению.

Девочек увезли с поля раньше – у них был «банный день». Вернувшись с полевых работ, Володя узнал, что Ната пошла к реке. У них было там «заветное» место, где он соорудил земляную скамеечку, вертикально обрубив лопатой пологий склон и разровняв площадку для ног. Но Наты на скамейке не было.

Воспользовавшись отсутствием мужской части их полевой бригады, Ната ушла к реке: душа просила свидания с Небом, так называла она то, что происходило с ней с детства. Сентябрьское солнце, растратив за лето свой жар, краснея, скатывалось к горизонту в прикрытый синеватой дымкой край полей, раскинувшихся на много километров за речкой. Обычно это желание появлялась, когда она бывала на природе. Ей хотелось лечь на землю спиной и, положив руки вдоль туловища, прижать ладони к земле. Просто ей так хотелось, а ладони аж чесались, просили прикосновения с землей. Откуда она знала, что надо так делать – ложиться на спину, протягивать руки вдоль туловища, ладонями вниз? Стоило ей это сделать, как сразу же ключи, исходящие из земли, толкались ей в ладони и разливались по всему телу. Было и удивительно, и приятно. Это не зависело от времени суток и времени года. Такое происходило с ней и ночью под звёздным небом, и днём – под небом, залитым сияющими лучами солнца. Она не понимала, что с нею происходит, и не могла этого объяснить, как не могла объяснить и другого: несколько раз в году она спала по трое суток кряду, просыпаясь только покушать и для естественных нужд. Она просто следовала своему желанию.

Ната закрыла глаза, и умиротворение овладело ею. Что-то происходило внутри неё, от чего становилось легко и спокойно. Ей не просто нравились такие минуты и ощущения в них, она ещё знала, что они необходимы ей, только не знала зачем. Ей достаточно было ощущений. В такие минуты Небо, опрокинувшись, опускалось на Землю, и сливалось с ней воедино. И Ната принадлежала сразу и Земле, и Небу. И ей казалось, что лицо, грудь, живот – вся верхняя её половина принадлежит небу, а нижняя – земле. Она ощущала неразрывную связь с ними, она растворялась в них, она была и небом, и землёй, и была причастна ко всему, что происходило на земле и на небе. Чувствовала, как тёплые потоки благодати, вливаясь в неё, увлекают и её саму в себя. Она познавала себя, как бы изнутри. И то, что было внутри, было намного важнее того, что было вне её. Всё, что вне – казалось таким мелочным и пустым, а всё, что внутри – значимым, наполненным тайным смыслом, который обязательно надо разгадать и сделать это тайное явным. И она пыталась это сделать. Она следовала по запутанным лабиринтам познания, и всё наносное, вся шелуха отделялась от неё, и оставалось только огромное, светлое, блаженное. И так ей становилось легко и хорошо. Ею овладевало ощущение свободы и умиротворения и не хотелось возвращаться в своё обычное состояние.

Она отдавалась Небу и Земле безраздельно, а они что-то творили с ней. Внутри пульсировали тёплые потоки, омывая внутренности и, как бы обновляя их. Она становилась другой, но какой другой, не понимала и словами выразить не могла, довольствовалась только чувствами. Да, ей и не надо было слов, потому что знала, что об этом нельзя никому рассказывать. Ната никогда не замечала, сколько времени так лежала, потому что не могла даже пошелохнуться, даже попробовать Небо на ощупь, ведь оно лежало на ней. Невидимая, но присутствующая сила ей запрещала это делать: ладони должны были быть прижаты к Земле. Она только чувствовала нежность неба, лежащего на ней, вливающего в её солнечное сплетение нечто необыкновенно радостное, Неба, впустившего её в себя. Верхняя её половина принадлежала небу, нижняя – Земле, но она не ощущала раздвоения, всё это было единым целым.

Что¬-то кипело, бурлило, пронизывало её, вызывая ощущение радости и торжества. Если разделить лежащего человека горизонтальной плоскостью по оси симметрии, то получатся две равные части: нижняя и верхняя. Нижняя её часть погружается в мягкую и податливую, как перина, землю. Лёжа на Земле, она чувствует её дыхание. Не слышит, как обычно его слышат ушами, а чувствует через энергетический поток, который в неё вливается, чеканя ритм. Он вливается столбом света, концентрируясь в солнечном сплетении, поднимаясь в небо. Она старается и своё дыхание отрегулировать в унисон с дыханием Земли, а в это время Небо опускается всё ниже, вбирая в себя её верхнюю половину, соединяясь с землёй. Так она принадлежит одновременно и Земле, и Небу. Несмотря на то, что небо лежит на ней, эти светящиеся столбы уходят далеко ввысь, и она знает, что они поддерживают Небо, то основное небо, которое осталось там вверху. И, вот уже дыхание Земли, её дыхание и дыхание Неба, соединившись в едином ритме, вливаются в гармонический поток Вселенной. Но она не улетает ввысь, а плотно прижимается к земле, погружаясь в неё, ощущая её податливую мягкость, обволакивающую покоем и любовью. В то время как энергия заполняет каждую клеточку тела, струится по косточкам, обновляя их и настраивая на нужный космический лад, она блаженствует. Блаженствует оттого, что всё её существо наливается необыкновенной силой, заполняется живительными соками, восстанавливая ощущение его целостности и новизны, утверждая торжество жизни. Она становится другой, лучше, чем была, в этом она уверенна. Лучше потому, что нельзя быть плохой и не достойной тех даров, которые преподносит ей Земля. Земля, которой много-¬много миллиардов лет, выбрала её, ей помогает, её наливает своими соками. Она ощущает, как под ней кипит огромный шар, наполненный энергией, как гудит от той мощи, которая наполняет его. И частичка этой силы, этой мощи вливается в неё, смешиваясь с энергией Неба, с дарами планет, связанных с ней по жизни. Она чувствует, как энергия Неба, идущая к Земле, пронизывает и её, как окружает её безграничное мироздание, уходящее своей чернотой в необъятное пространство, заполненное звёздами, туманностями, планетами и энергией. Энергией, которая пульсирует, как пульсирует её сердце, слившееся с вселенской мощью. Со всех сторон к ней тянутся волнообразные токи, и она благодарная принимает их. Углубляясь в себя, осознавая себя другой и понимая, насколько она, как и все люди планеты, зависит от Земли, Неба, планет и всего окружающего, пребывает в блаженстве и умиротворении и… в благодарности. Она принимает заботу и любовь всего окружающего и посылает свою любовь им, ощущая свою значимость в этом мире и взаимную любовь.

Через какое-то время толчки становятся слабее, потоки замедляют свой бег, и совсем прекращаются. Небо поднимается вверх, и Ната знает, что теперь она может открыть глаза и пошевелиться. Действительно, разноцветное закатное небо пылало вверху яркими красками, упираясь скатом в горизонт. Пространство вернулось в свои земные рамки. У берега плескалась вода, и поодаль шелестел камыш. А ведь минуту назад она не слышала этих звуков, как будто и не здесь была. А где тогда? Такое она обнаружила впервые, и теперь эта загадка будет мучить её.

Ната осмотрелась. На их «скамеечке» сидел Володя. Она подошла и села рядом.

– Давно сидишь?

– Минут десять. Я сначала подумал, что ты спишь, но когда подошёл ближе, усомнился в этом.

– Почему?

– У тебя было такое лицо… как бы тебе это объяснить… не твоё.

– Как это не моё?

– Ну, не совсем похожее на тебя… ты была другая, необычная, хотя ты всегда необычная, но эта необычность другая.

– Ты совсем запутался в этой другой необычности, а обычными словами ты это можешь выразить?

– Попробую: на твоём лице было написано блаженство самой высокой степени, неземной, я думаю.

– Почему?

– Потому что на земле такого ни у кого не видел, а может, просто не предполагал. Не знаю почему, но я решил, что это небесное блаженство. Если это был сон, то что же такое тебе снилось?

И Ната не смогла ему соврать, что-то придумать. Доселе никому не рассказывала, да у неё никто и не спрашивал, даже те, кто был свидетелем её отлучения из земного мира, так она считала эти свидания. Он правильно всё понял и заслуживает правды.

– Это был не сон.

– Тогда что? Ты побывала в другом мире?

– Может быть, я этого точно тебе сказать не могу, но со мной что-то происходило такое, что не происходит каждый день. Из земли толчками пробивалось тепло, словно роднички, и расплывалось по всему телу. Потоки входили в меня и выходили, переделывая меня.

– Как «переделывая»?

– Как, не знаю, знаю, что к лучшему.

– А что ты при этом ощущала?

– Токи курсировали внутри меня, и я становилась сильной и смелой, уверенной в себе… другой, и по качеству, а по силе, вернее по показателям, если можно так выразиться.

– Ты была в небе?

– Нет. Небо лежало на мне.

– ?

Глядя на его выражение лица, подумала, что, если бы Володя лежал на ней, то было бы тоже такое ощущение. Может быть, они даже оба в эту минуту подумали об этом. Ничего подобного она не ощущала с Глебом. Да Глебу, она никогда и не рассказывала об этом, а Володе доверилась… чувствовала, что он такой же чистый и нежный, как небо, такой же понимающий и любящий, как только что её любило небо.

После некоторого молчания Володя сказал:

– В первые минуты нашей встречи я почувствовал, как через тебя из Земли ко мне пошло тепло и встретилось с моим теплом. Я ещё тогда подумал, что это Земля меня благословила на наш союз, и мысленно сказал: «Ещё бы и Небо».

– У нас с тобой связь с Землёй и Небом, поэтому мы понимаем друг друга и у нас много общего.

– А мальчик твой знает об этом?

– Нет. Он меня никогда не видел в такие минуты. А почему ты спрашиваешь?

– Хочу понять, что тебе в нём нравится.

– Зачем?

– Чтобы быть лучше его.

– Ты и так лучше его.

Глаза его блеснули радостью. Он наклонился и стал целовать маленькие нежные её ладони, такие маленькие, что казалось, они принадлежали ещё подростку. Закат уже успел окрасить небо в пастельные тона, навивая приятные мысли и ощущения, которые испытывали они, после этого разговора. Опьянённые своим счастьем, пусть и недолгим, молчали. Они понимали друг друга, и слова здесь вовсе были неуместны. Ната думала о том, что сейчас, пожелай он её, она бы отдалась ему, если бы… если бы до этого не было Глеба. И она уверена, что с Володей это было бы так, как свидание с Небом…

– Молодожёны, на ужин, – позвала Люба.