Читать книгу После меня - Линда Грин - Страница 15

Четверг, 14 января 2016 года

Когда люди говорят «надеть на себя маску», я понимаю, что это всего лишь фраза, которую они используют. Однако это вообще-то самое лучшее описание того, что я делаю каждое утро, причем уже много-много лет. Я смотрю в зеркало и вижу настоящую себя: морщины, испещрившие мое лицо, грусть в глазах, сухая, желтоватая кожа. Я не могу выйти из дому в таком виде: не хочу, чтобы люди знали такую версию меня. Это для меня все равно что выйти на улицу голой. Увидев меня такой, люди поймут слишком много и зададут слишком много вопросов. Ох уж мне эти вопросы!.. Вопросы от людей, которые думают, что они уже знают ответы.

Поэтому я «надеваю на себя маску». Это долгий, трудоемкий процесс, и сейчас в большей степени, чем раньше. Но он абсолютно необходим. Убирая густую челку назад, прочь от лица, я надеваю на лоб повязку. Это обнажает тот факт, что корни моих волос уже нуждаются в особом уходе, но пока я пытаюсь это игнорировать. Увлажняющий крем затекает в мои поры, но моей коже всегда хочется его побольше. Однажды женщина за прилавком косметики в магазине фармацевтической компании «Бутс» сказала мне, что цвет моей кожи – блеклый, поэтому я выбрала более темный тон, чтобы не выглядеть так, как, наверное, выглядел бы оживший мертвец. С тех пор я его не меняла. Я жду, пока крем впитается, а затем пудрю себе лицо, пользуясь маленькой пудреницей с зеркальцем. Такие пудреницы с компактной пудрой, я думаю, уже считаются старомодными. Мне доводится видеть, как молодые женщины наносят большими кисточками на свое лицо рассыпчатую пудру так, будто сегодняшний день – последний. Но для меня это не подходит. Мне в этом деле необходима высокая точность. Мне нравится осознавать, что я без какой-либо суеты и дрожи в руках сумела охватить все, ничего не пропустив, но и не перестаравшись. Затем я наношу кисточкой румяна. Я наношу их маленькой кисточкой, совсем немножко. Больше всего времени у меня уходит на глаза. Я медленно и аккуратно работаю над ними черным контурным карандашом. Без подведенных глаз я чувствую себя голой. Я не открыла бы дверь даже почтальону. Сначала я наношу на веки светлые тени (совсем немного), а затем – слой черной туши на ресницы. У меня тонкие брови, их тоже можно было бы слегка подкрасить, но они почти полностью скрыты челкой. Наконец, я подкрашиваю губы перламутровой помадой. Я использую один и тот же цвет вот уже тридцать лет. Даже не знаю, что буду делать, если такую помаду вдруг перестанут выпускать.

Я снимаю со лба повязку и расчесываю волосы так, чтобы кончики прядей нежно касались лица, подчеркивая линию подбородка. Ну вот, теперь у меня на лице «маска». Мне приходится надевать ее каждый день, но я не хочу, чтобы люди знали об этом. Я надеюсь, что мне удастся их обмануть, что они будут думать, что это и есть настоящая я, и не станут допытываться, что скрывается под всем этим. Не станут пытаться содрать с меня эту маску. А я буду продолжать ее носить. Буду улыбаться и, когда меня будут спрашивать, как у меня дела, буду отвечать, что все замечательно. Потому что это единственный известный мне способ справиться со своими проблемами – проблемами стареющей женщины.

Я смотрю на свои наручные часы. Еще только половина восьмого. Я всегда вставала рано – даже тогда, когда в этом не было никакой необходимости.

Я не работаю по четвергам. Это одна из тех особенностей, которая мне нравится в работе в супермаркете: там очень гибкий подход к тем, кто работает неполный рабочий день. Ли приезжает навестить меня в четверг после работы. Он стал бы смеяться, если бы я сказала ему, почему не работаю по четвергам. Сказал бы мне не быть такой глупой. Но мне хочется, чтобы к его приходу все было так, как следует: чистота, порядок и уют в доме, ужин в духовке, и я вся ухоженная и разнаряженная. Я могла бы всего этого не делать, но я это делаю. Всегда.

Я спускаюсь на первый этаж. На кухне звучат программы радиостанции «Радио-2». Они развлекают меня с утра до вечера, хотя иногда, во время программы, которую ведет Джереми Вайн[15], я ставлю компакт-диск с музыкой, потому что предпочитаю музыку болтовне о том о сем. Особенно болтовне про политику. Ею я вообще не интересуюсь.

Я надеваю резиновые перчатки и начинаю наведение порядка с мойки. Моя мама научила меня, как наводить порядок на кухне надлежащим образом. На ее водопроводных кранах вы смогли бы увидеть свое отражение. «Я это просто быстренько протру» – такой подход был не для нее. Я вдыхаю запах чистящего средства. Вроде бы оно должно пахнуть сосной, хотя в таких средствах мне нравятся другие, более острые запахи. Думаю, запахи химических веществ. А впрочем, пусть пахнет чем угодно, лишь бы это был запах чистоты. Мне нравится чувствовать уверенность, что при уборке ничего не было упущено.

Когда я заканчиваю уборку, кухня безупречна. Ее можно даже использовать в какой-нибудь телевизионной рекламе. Это хороший способ начать день – превратить нечто обычное в нечто особенное.

Я смотрю на свои наручные часы. Ли придет через десять минут. Ему все еще нравится быть пунктуальным – точь-в-точь как и мне. От старых привычек избавиться трудно. Приехать вовремя – это, конечно, не так-то просто при загруженности улиц, но Ли всегда как-то умудряется уходить с работы без задержек. Когда он устроился на свою нынешнюю работу, я переживала, что он станет одним из тех трудоголиков, которые ставят карьеру превыше всего, и лишь лет в пятьдесят, проснувшись в один прекрасный день, вдруг осознают, что забыли обзавестись семьей. Однако тот факт, что у него все еще находится время для мамы, позволяет мне надеяться, что он находит время и на кое-что другое. Он не из той категории парней, которые интересуются только своей работой и поэтому становятся очень нудными. Впрочем, пока нет никаких признаков, что он встречается с какой-то девушкой. С тех самых пор, как он расстался с Эммой. Но о ней мы с ним, разумеется, не говорим.

Я проверяю лазанью, готовящуюся в духовке, и поворачиваю ее, чтобы она пропеклась равномерно. Я знаю, что Ли ест много изысканных блюд, когда ходит по ресторанам и кафе, но ему все еще очень нравятся лазанья и воскресное жаркое его мамы. Я готовлю для него большие порции. Они побольше порций в тех шикарных ресторанах, в которых он бывает. И я изо всех сил стараюсь идти в ногу со временем. На прошлой неделе я приготовила макароны с тунцом и красным стручковым перцем. Это одно из тех слегка необычных блюд, рекламируемых в супермаркете «Сейнсбери».

Строго в назначенное время я слышу, как Ли вставляет ключ в дверной замок. Он стал жить отдельно почти десять лет назад, но когда он открывает входную дверь своим ключом, мне приятно думать, что этот дом все еще и его дом тоже. Есть что-то особенное в том, когда ты, уже став взрослым, приходишь в дом, в котором вырос. По крайней мере, так кажется лично мне.

– Привет, милый, – говорю я, встречая его в коридоре.

Он улыбается и наклоняется, чтобы меня поцеловать. Щеки у него холодные, но его глаза сегодня вечером блестят как-то по-особенному. У него такие же глаза, как у его отца. Хотя мы и не упоминаем об этом.

– Привет, мама. Тут что-то очень приятно пахнет.

– Лазанья, – говорю я. – Она будет готова через минутку-другую. Зайди на кухню и согрейся. – Я беру его куртку и вешаю на вешалку, а затем иду вслед за ним на кухню. – Как у тебя дела на работе?

– Хорошо. Как обычно, дел по горло, а тут еще Карл заболел – что было совсем некстати. Но мы справимся.

Он снова улыбается. Я никогда не расспрашиваю его слишком много про его работу. Я понимаю в целом, чем он занимается, но подробности меня не очень-то интересуют, и он это знает. Что для меня важно – так это то, что у него хорошая работа. Я всегда мечтала, чтобы у него была именно такая работа. Каждый родитель хочет для своего ребенка лучшей жизни, чем у его родителей, и чтобы у него было больше перспектив. И я знаю, что платят ему на его работе хорошо, потому что немногие мужчины его возраста могут позволить себе хорошую квартиру в центре города.

– Я уверена, что ты сумеешь со всем справиться. Ты всегда справляешься. Ну да ладно, садись, а я накрою на стол.

– Можно я тебе помогу?

– Нет, спасибо, милый. Тебе нужно отдохнуть.

Он всегда предлагает свою помощь, а я всегда говорю «нет». Тем не менее мне приятно, что он все время рвется мне помочь.

– Пожалуйста, – говорю я, ставя перед ним его тарелку.

Я пытаюсь налить ему бокал вина. Точнее, полбокала – он, когда за рулем, больше половины бокала не пьет.

– Нет, не надо, спасибо, – говорит он, накрыв бокал ладонью.

– Ты воздерживаешься по какой-то важной причине, да? – спрашиваю я, садясь напротив него. – Что-то вроде январского месячника воздержания?

– Нет. Просто я выпил несколько бокалов вчера вечером.

– С коллегами по работе?

– Нет. Я ходил в ресторан с одной своей знакомой.

Я начинаю разрезать лазанью.

– Я ее знаю?

– Нет. Я познакомился с ней на этой неделе.

Он опускает ресницы, но я успеваю заметить выражение его глаз.

– Ну и кто она?

– Я не могу ничего от тебя утаить, да? – говорит он, поднимая взгляд.

Правда, при этом он улыбается. И улыбается с таким видом, что становится ясно: он не возражает против того, чтобы я его расспрашивала. Я сглатываю, чувствуя, как внутри меня словно зажегся какой-то огонек.

– Похоже, кем бы она ни была, ты весьма рад тому, что с ней познакомился?

– Ее зовут Джесс. Вчера вечером было всего лишь первое свидание, но она мне нравится. Она мне очень нравится.

– Она работает вместе с тобой? – спрашиваю я, надеясь, что ответ будет отрицательным, потому что, насколько я могу судить, те женщины, которые работают вместе с Ли, уж очень сконцентрированы на своей карьере.

– Нет, не со мной, но неподалеку. Я вообще-то встретил ее на вокзале. Между нами совершенно случайно завязался разговор.

– Чем она занимается?

– Она работает в кинотеатре, который находится в торговом центре. Встречает зрителей, здоровается с ними, проводит их к их местам – и все такое прочее.

Я киваю. Это не тот род занятий, который можно считать более важным, чем семья.

– Она хорошенькая?

– Мама…

– А что, в нынешние времена про такое уже не спрашивают?

– Она вообще-то потрясающая. Не в обычном, гламурном смысле, нет. Она производит ошеломляющее впечатление. Но при этом очень земная.

– Ну, и когда ты меня с ней познакомишь?

– Дай мне время, это ведь было всего лишь первое свидание.

– Хорошо, но постарайся поскорее привести ее сюда на воскресный обед.

– Ты имеешь в виду – чтобы ты могла ее осмотреть, как ветеринар осматривает какую-нибудь лошадку, да? – снова улыбается он.

– Нет. Чтобы я могла поприветствовать ее в нашей семье.

Ли поднимает бровь:

– Как я уже сказал, дай мне время. Давай будем продвигаться вперед шаг за шагом. Я не хочу пороть горячку.

– Тебе тридцать два года, Ли. Я не думаю, что кто-то смог бы обвинить тебя в том, что ты порешь горячку.

Он перестает жевать и смотрит на меня. Впервые за этот вечер в воздухе чувствуется холодок.

– Если понуждать какого-то человека остепениться и обзавестись семьей, то он, возможно, совершит при этом ошибку. И, возможно, будет жалеть об этом до конца своей жизни. И, возможно, это скажется на тех, кто его окружает.

Холодок становится настоящим морозом. Я долго жую то, что у меня во рту, уже сомневаясь, смогу ли я физически это проглотить. Рвотные позывы еще очень слабые, но слишком хорошо мне знакомые. Ли может такое сделать. Может вызвать у меня подобную реакцию колким комментарием, изменением в тоне голоса или просто взглядом. В этом он очень похож на своего отца.

– Никто никого не понуждает, – наконец говорю я. – Но если ты и в самом деле решишь привести ее сюда, я ее встречу с большой радостью.

Мы снова начинаем есть. После нескольких минут молчания я, меняя тему разговора, заговариваю о футбольном клубе «Лидс Юнайтед». О нем всегда можно много говорить.

И разговор этот будет гораздо более безопасным.

Позднее, когда Ли уже ушел, а я загрузила и включила посудомоечную машину, я захожу в свободную комнату. Там немного прохладно: я не включаю в ней батарею отопления, потому что считаю расточительством обогревать комнату, которая не используется.

Я опускаюсь на колени и выдвигаю ящик из двуспальной кровати. Вещи там разложены в соответствии с их размером: самые маленькие (для новорожденного) – внизу, а дальше – чем выше, тем больше. Все в целлофановых пакетах с этикетками. Я покупаю только новые вещи. Мне нравится идея начать все с нового. Они в основном в нейтральных тонах (белый и лимонный), но есть и милый зеленый тон, от которого я удержаться не смогла. Его в нынешнее время найти не так-то легко – слишком много всего в голубых и розовых тонах. Но я все еще могу быть довольно привередливой при выборе вещей. Для моего первого внука необходимо только самое лучшее. Я не могла заставить себя открыть этот ящик с тех пор, как Ли разорвал отношения с Эммой. Но сейчас замерцала надежда, и я снова могу заглянуть в этот ящик. А может, и снова начать покупать подобные вещи.

Я засовываю руки в его глубину, нащупывая нежную ткань, и вытаскиваю ее, как только нахожу. Мои пальцы немного дрожат, когда я разворачиваю бумагу, чтобы вытащить из нее крестильную одежду. Это единственное, что я оставила из одежды Ли и берегу для своего внука. Я все еще храню в памяти картину, как Ли был облачен в нее и смотрел на меня своими огромными глазами. Он хватался ладошками за кружева и что есть силы тянул их. Не думаю, что можно заметить след от малюсенького пятнышка крови, если только не искать его. Оно сильно потускнело от времени. Да и я могла бы запросто выдать его за след от чего-нибудь другого, если бы его кто-то и заметил. Никто не знает и не узнает, что это след крови. Кроме него, конечно. Но он сюда не придет. Ли уже не поддерживает отношений со своим отцом. Это я знаю точно.

Чего я не говорила сыну – так это то, что я вижу его отца каждый раз, когда смотрю на него, Ли, слышу его отца каждый раз, когда он, Ли, что-то говорит, и чувствую запах его отца, когда он, Ли, находится рядом со мной. Сын ведь часто очень похож на своего отца. Но меня от этого озноб пробирает аж до костей.