Читать книгу Темное озеро - Линда Кейр - Страница 10

Личный дневник Энди Блум, школа Гленлейк

29 сентября 1996 года, воскресенье

– Я никогда не перестану желать тебя, – признался как-то вечером в прошлом году Йен. Его слова очень тронули меня, пока он не продолжил: – Мой отец говорит, что придется, но я не перестану. Никогда.

Я убеждала себя, что он преувеличивает, поскольку мы тогда немного выпили и были под кайфом, однако невольно вспоминала его признание всякий раз, когда Коупленды приезжали в школу, что бывало регулярно, поскольку мистер Коупленд возглавлял совет попечителей.

Я им не нравлюсь, но они неизменно предельно вежливы.

Мистер Коупленд, попросту Коуп, приветствуя меня сегодня за ланчем, как обычно, излишне крепко пожал мою руку. Миссис Коупленд, или Биз, послала мне воздушный поцелуй. Она всегда достаточно дружелюбна, но за три года приглашала меня в Сент-Луис только раз – в прошлом ноябре, когда узнала, что у меня уже назначена встреча с папой и его выводком в Нью-Йорке на День благодарения, который я могла бы с тем же успехом пропустить. Йен говорит, что меня пригласят этим летом в их мичиганскую хижину, но я не горю желанием.

– Они странно относятся к твоему пребыванию в хижине, опасаясь последствий нашей излишней близости, – говорил он когда-то после нашего первого интимного общения.

Не важно, что у половины здешних ребят есть домики на этом же самом озере, а дом Йена стал эпицентром тусовок не только для здешних знакомых.

– Они предельно традиционны, когда дело доходит до наших взаимоотношений.

Мы оба знаем, что тайна их традиционности объясняется моим еврейским происхождением.

Мы оба знаем, что они боятся, как бы он не женился на мне, одном из славных символов широты взглядов Гленлейка. Хорошо еще, что Йен не втюрился в Кристал Томас, ведь у нее (подумать только!) афроамериканские корни. То есть вряд ли меня признают в загородном клубе, куда я формально не имею права вступить, из-за темных кудряшек, заметной красноречивой кривизны носа и других очевидных признаков, неприемлемых в епископальной традиции!

Когда его родители упоминали этот клуб (а они умудряются поминать его постоянно: «Ах, этот салат с макаронами по вкусу точно такой же, какой недавно появился в меню нашего клуба»), меня так и подмывало подбавить буржуазности в застолье, заявив, что отец мог бы купить этот клуб со всеми прилегающими полями для гольфа. Но вместо этого я мило улыбалась, кивая с фальшивым интересом, и следила за правильным использованием ножа и вилки. В общем, вела себя так, словно меня пригласили на изысканный котильон на первом же балу в Беверли-Хиллз. Не важно, что я даже не слышала о котильоне, пока не приехала на Средний Запад.

– Как дела с поступлением в колледж? – поинтересовался мистер Коупленд.

– Спасибо, хорошо.

– Полагаю, вы подаете заявление в одно из заведений Калифорнии? – с излишней надеждой спросила миссис Коупленд.

– В том числе, – подтвердила я.

– Отлично, – хором откликнулась чета Коуплендов.

– Но я рассматриваю и другие варианты.

– Вы уже выбрали, что вас привлекает больше всего? – поинтересовался мистер Коупленд.

– Нет, пока жду ответов на поданные заявления.

– Разумно, – опять в унисон одобрили они.

– Надеюсь, она поступит в колледж Смит, – вставил Йен.

– Совсем недалеко от Амхерста, – заметила Биз и изящно отправила в рот листик салата, который почему-то потребовал необычайно большого числа жевательных движений, и наконец, проглотив прожеванное, добавила: – Было бы славно.

– Не могу дождаться, сынок, когда ты облачишься в фиолетово-белую мантию, – сказал мистер Коупленд, похлопав своего отпрыска по спине.

– Я уверена, что у Энди будет большой выбор колледжей, – заключила миссис Коупленд.

30 сентября 1996 года, понедельник

Сегодня нам заменили занятие по курсу поэзии. Даллас то ли заболел, то ли уехал на деловую встречу, то ли корпел над незаконченной поэмой.

Я соврала бы, сказав, что ничуть не расстроилась. Я очень старалась написать заданное стихотворение о природе, и мне не терпелось услышать его мнение.

Джорджина, видимо, расстроилась еще больше меня, ибо явно запала на Далласа. Естественно, она отрицает это, но постоянно говорит только о нем. Хотя, по ее утверждению, это объясняется всего лишь тем, что обе мы в одном классе, а он исключительно требовательный учитель. Может, и так, но обычно Джорджина твердит не о требовательности, а о том, как он «клево выглядит для такого старикана», нахваливает его клетчатую рубашку, рассуждает о том, обзавелся ли он уже миссис Даллас Уокер, или о том, каким «очаровашкой» он, вероятно, был в юности, или взахлеб рассказывает о том, как она видела его в крутой винтажной тачке.

Я не посмела признаться, что каталась в этой самой тачке, или о том, что та самая клетчатая рубашка была на нем, когда мы вместе гуляли в лесу. И, уж конечно, я не рассказала, что он обнимал меня за плечи.

Когда подменявшая Далласа миссис Кейтс спросила, что вдохновило меня на такие восхитительные ассоциации со «Съедобными желудями», я ответила, не вдаваясь в подробности: «Прогулка вокруг озера».

8 октября 1996 года, октябрь

Самое замечательное в нашем с Йеном общении то, что мы никогда не раздражаем друг друга.

Почти никогда.

За исключением сегодняшнего вечера.

Во-первых, он постоянно чавкал своей жвачкой, пока мы составляли и проверяли наши заявления в колледж. Во-вторых, упорно пытался поцеловать или облапать меня, когда ему казалось, что никто в аудитории на нас не смотрит.

Да, иногда он просто нахально распускает ручонки.

Я, может, и не возражала бы, но его постоянная потребность в моих советах практически по каждому написанному предложению сводит с ума. Я понимаю, что из нас двоих мне отведена признанная роль «писательницы», однако же пока это были только черновики, которые мы будем завтра корректировать в подготовительном классе и переписывать еще множество раз, прежде чем они будут готовы к отправке.

И в любом случае я никак не могла выбрать, над чем же мне хочется работать: «Напишите хокку, лимерик или короткое стихотворение, которое будет лучше всего представлять ваши способности».

Да, Йен и Энди

Будут вместе навеки,

Но не сейчас, да?

10 октября 1996 года, четверг

– Должно быть, комитет по принятию заявлений вдоволь посмеется, – заметил Даллас, прочитав рекомендации по составлению заявлений. – Я имею в виду, черт побери, вступительный лимерик. Что в нем можно сочинить?..

Жил парнишка по имени Даллас

И мечтал о дворце на скалах.

В жажде денег и знаний,

Сдал он в колледж экзамен,

Но узнал там, как смел его фаллос.

– Однако! – усмехнулась я, чувствуя, как мои щеки наливаются пунцовым цветом.

– Я рад, что повеселил вас, – продолжил Даллас, заложив руки за голову и откинувшись на спинку стула. – Давайте теперь послушаем, что получится у вас.

Еще месяц назад мне и в голову не приходило, что заявление в колледж придется писать в стихах и уж тем более экспромтом сочинять лимерик.

Одна ученица из школы Озерной…

Эта строчка вертелась у меня на языке еще до того, как я попыталась подыскать рифму к Озерной.

Притворной? Просторной? Узорной?

…К Парнасу[20] рвалась душою задорной.

Я не знала толком, как лучше продолжить, но все же закончила лимерик:

Решила спросить совета

Стильного учителя-поэта,

Но узнала о рифме смелой и вздорной.

– Браво, несомненно, – Даллас улыбнулся и покачал головой, – но, как стильный поэт-учитель, я считаю своим долгом предупредить, что подача к рассмотрению любого лимерика будет, скажем так, рискованным гамбитом. Чем он будет лучше, тем больше членов приемной комиссии, вероятно, сочтут себя оскорбленными.

– А что вы думаете по поводу хокку?

– Оставьте хокку для японских мастеров семнадцатого века и эстетствующих позеров века двадцатого.

– Именно поэтому я пыталась написать нечто своеобразное.

И вручила ему стихотворение, с трудом начатое во время библиотечного занятия с Йеном, а позже доработанное в соответствии с рекомендациями университетского консультанта.

– А кстати, в какие университеты вы вообще собираетесь посылать заявления? – спросил Даллас.

– Подходящие мне колледжи есть в Стэнфорде, Колумбии и Брауне.

– Ну конечно.

– Я также пошлю заявления в университеты Нью-Йорка, Беркли, Эванстона, в колледж Боудена в Брансуике и…

– И, дайте угадаю, в Университет Тафтса в Медфорде, в качестве запасного варианта?

– Я больше подумывала об Университете Айовы, там интересная программа литературного творчества.

– Я сберег бы его для магистратуры, – заметил он, – разумеется, если вы полагаете, что дорастете до этого в этой маленькой теплице из оплодотворенных стихов и прозы.

– Не слишком ли грубо? – спросила я.

– Мне понравилась первая строчка вашего стихотворения, – сообщил он, меняя тему. – В сущности, в какой университет вы хотите послать его?

– В колледж Смит в Нортхэмптоне[21].

– Великолепная школа для писателей.

– Так вы одобряете?

– Безусловно. Хотя я не стал бы настаивать на вашей учебе именно там.

– Йен собирается в колледж Амхёрста, если возьмут, – его имя, слегка застряв на языке, соскользнуло с моих губ, – поэтому мы подумали…

– Мы подумали? – уточнил Даллас. – Или он подумал?

Я не смогла ответить на этот вопрос и предпочла промолчать.

– Пообещайте, что не будете безоговорочно соглашаться с тем, что вам будут советовать, особенно если советы будут касаться неоправданно дорогого, переоцененного и бредового залета в Лигу плюща, – попросил Даллас, пристально глядя мне в глаза. – Если, конечно, вы сами не мечтаете к ней приобщиться.

Его слова обескуражили, но одновременно принесли странное облегчение. С момента поступления в Гленлейк я постоянно мучилась, осознавая необходимость выбора будущего колледжа. Хотя просьба не вызвала у меня особого удивления. В конце концов, разве Даллас не появился в нашей школе в ореоле легендарных средних баллов, которые он выставлял самым лучшим и способным, по общему мнению, ученикам?

– Так вы советуете мне не выбирать то, что советуют другие, а выбрать то, что считаете нужным вы?

– То, что будет лучше лично для вас, – усмехнувшись, уточнил Даллас. – Кстати говоря, ваше новое стихотворение определенно представляет ваши способности.

– Однако?..

– Однако в нем не представлены вы сами.

– То есть надо начинать сначала? – огорченно вздохнула я.

– Едва ли, – сказал Даллас и начал по памяти цитировать «Съедобные желуди».

Мое стихотворение.

Что такое орех, как не семя,

Зародыш, способный расти?

Образ дуба, сокрытый в гладкой коричневой капсуле,

Капсуле времени для земного путешествия.

Кто такая девушка, как не деревце,

Тянущееся к небесам?

В поисках воздуха, солнца и влаги,

Она созревает в лесном уединении.

Семя, корень, всход, деревце…

Под моими зубами ломается скорлупа;

Желудевая плоть

Исполнена неведомой сладости.

– Вот это, – заключил он, – ваше видение.

12 октября 1996 года, суббота

Сегодня вечером состоится мой четвертый и последний Осенний бал. Джорджина советует надеть ярко-розовое платье, в котором я танцевала на первом балу, и попросить диджея поставить «Хижину любви» группы «Би-Фифти-Ту-з»[22]. Именно под эту песню мы впервые танцевали с Йеном. Сильви, главная поклонница и подпевала Джорджины, естественно, поддержала идею.

Если я думала, что мы будем меньше видеть Сильви после ее переселения в другое общежитие, то ошибалась.

Я лично собиралась надеть серебристое платье от «Келвина Кляйна», купленное дома на каникулах. Видимо, от меня ожидают, что я выступлю в стиле «красотки из Калифорнии», особенно по случаю события такого рода. Но ведь нас еще ожидает Зимний бал. Мне кажется, тогда будет более уместно появиться в облегающем наряде с глубоким декольте. Кроме того, серебристое платье будет лучше сочетаться с нарядом Йена, а он вечно ходит на праздники в черном костюме с белой рубашкой. Хотя меня это устраивает. Он выглядит в нем клево и шикарно… впрочем, так он выглядит всегда. Держу пари, что и в ковбойских кожаных штанах Йен выглядел бы как в шмотках от «Брукс бразерс»[23].

Несмотря ни на что, я с нетерпением жду медленного танца с Йеном, а он наверняка выступит с парочкой фигур из котильона[24]. Пусть даже это невероятно устарело и в духе Среднего Запада.

3 октября 1996 года, воскресенье

Десять главных причин того, почему все прошло хуже некуда. Худший вечер. Полный отстой.

1. Йен застрял с парнями на «поднятии настроения перед балом», сообщив, что мы встретимся прямо в зале.

2. Они появились все вместе, на полчаса позже, называя друг друга «братанами».

3. Он выдал мне контрабандный стаканчик «Джелло»[25] из кармана пиджака с таким видом, словно сделал подарок на годовщину.

4. «Джелло» оказался похож на апельсиновый сироп от кашля.

5. В этом платье, слишком детском и блестящем, я выглядела и чувствовала себя какой-то девятиклашкой.

6. Йен в любом случае даже не запомнил, как я была одета.

7. Когда диджей поставил «Хижину любви», Йен пропадал в туалете.

8. Пока мы медленно танцевали под какую-то мажорную балладу, Патрик Моррис решил, что будет весело и, несомненно, супер по-взрослому, схватить Йена сзади за брюки и подтянуть их вверх так, чтобы они врезались между ягодиц.

9. Одним из следивших за порядком преподавателей был Даллас.

10. Когда он не посматривал тоскливо и обескураженно на Йена и идиотов, известных как членов клуба «Меткий кий», то напропалую флиртовал в углу с Мирандой Дэрроу, эффектной и молодой директорской женой с длинными волосами и пышным бюстом. Почему-то больше всего меня расстроило именно то, что Даллас флиртовал с миссис Дэрроу.

14 октября 1996 года, понедельник

Вдобавок ко всем прочим неприятностям Даа-ллесс (как протяжно, по-техасски, произносила сегодня Джорджина, словно всю жизнь прожила в Техасе, хотя всего лишь провела там выходные) был дежурным преподавателем на сегодняшнем ужине. Я могла бы порадоваться, что он предпочел сесть за один из длинных «общих» столов, отведенных для выпускников, если б она постоянно не флиртовала и заигрывала с ним, усиленно добиваясь внимания.

«Даа-ллеесс, – игриво поправив прическу, – пожалуйста, передайте масло…»

«Даа-ллеесс, – дурацкое хихиканье, – раз уж вы взяли соус, то не могли бы полить немного и на мой салат?»

«Даа-ллеесс, а у нас будут занятия, посвященные творчеству Пабло Неруды[26]?»

И как будто мало ей показалось явного флирта, так она еще осмелилась спросить, есть ли у него «жена или подруга, или кто-то еще, с кем у вас, скажем так, серьезные отношения?»

Даллас ответил, что свободен, а Джорджина восприняла это с воодушевлением и надеждой, хотя она в данном случае менее всего могла на что-то надеяться. Сильви и Патрик, откровенно целовавшиеся во время танцев, когда он не проделывал свои дурацкие шуточки с брюками, теперь игнорировали друг друга, переглядываясь лишь украдкой, чем вызывали у остальных ощущение неловкости. Несмотря на… или, наоборот, из-за очевидной сексуальной напряженности, Майкл и Джейкоб провели ужин, пытаясь ехидничать, называя друг друга «геями» и используя еще более отвратительный сленг.

– Не лучше вам двоим разобраться с этим наедине? – спросил Даллас в конце их гомосексуальной перепалки, отчего Майкл покраснел как рак, а Джейкоб фыркнул так, что у него из носа брызнуло выпитое молоко.

Последовало неловкое молчание, и Йен попытался восстановить приличное общение за ужином. Теперь за столом слышалось только: «Да, сэр, нет, сэр, или, пожалуйста, сэр, передайте картошку». Учитывая, что Даллас был учителем, а мы – учениками, мне следовало бы гордиться усилиями моего друга. Не говоря уже о его безупречных манерах. Обычно я и гордилась.

– Далласу нравится, когда его называют Далласом, – прошептала я на ухо Йену.

– Сударь Даллас.

Мне захотелось оглохнуть. Особенно когда Даллас вдруг произнес: «Виселица – вот настоящее слово, сударь. Если вы приготовились к этому, то вы вполне готовы»[27].

Все за столом, включая Йена, уставились на него так, словно он вещал на неведомом языке в состоянии религиозного экстаза.

– Шекспир, – изрекла я, почти не сомневаясь, что угадала верно.

Даллас улыбнулся, и все тут же с умным видом принялись кивать головами, словно тоже вспомнили эту цитату, а я считала минуты, когда будет удобно ускользнуть с этого идиотского ужина.

Как только нас отпустили, я пробормотала, что мне нужно еще сделать домашнее задание, хотя на самом деле уже все сделала, и постаралась затеряться в толпе, направляясь к двойным дверям.

Даллас, должно быть, вышел через преподавательский выход, пока я застряла в медленно движущейся группе десятиклассников, потому что, когда я прорвалась во двор, он уже стоял там, прислонившись к кирпичной колонне.

– Энди, – окликнул Даллас, и мое имя, казалось, далеко раскатилось эхом, несмотря на гомон окружавших нас голосов.

Я подошла, удивляясь, зачем он поджидал меня, и впервые заметив, как явно неловко он чувствует себя в этой не подходящей ему рубашке цвета хаки и слишком туго завязанном галстуке, как того требовал дресс-код воскресного ужина. Без своих обычных джинсов и выцветшей хэбэшной голубой или клетчатой рубашки Даллас выглядел непохожим сам на себя.

– Я вызывался дежурить за вашим столом в надежде насладиться блестящим разговором с вами за ужином, а вы едва слово сказали.

– Все из-за того, что… – Я пожала плечами, теряясь с ответом.

– Так из-за чего же?

Двор уже начал пустеть, но все же оставался неудобным для такого разговора. Я первой выскочила из-за стола, поэтому в любой момент могли появиться Йен, Джорджина и вся наша компания.

Оглянувшись через плечо, я убедилась, что они до сих пор не вышли.

– Меня слишком смущало поведение моих друзей.

– Но вы же не можете винить себя за их поведение, – заметил Даллас, заправив мне за ухо выбившуюся прядь волос.

А потом он прочитал стихотворение. Мне нравилось, как Даллас читает или цитирует стихи… он не декламирует их тем возвышенным «поэтическим голосом», каким обычно пользуются авторы, стараясь подчеркнуть величие своих творений. Он произносит слова просто, лишь слегка подчеркивая их сущность.

Город дремлет в своем одеяле.

Мэр спит в маске,

Шеф полиции – в берушах,

Дыхание их жен глубоко и бесстрастно.

Никто даже не бормочет во сне.

Бодрствуем лишь мы с тобой!

– И кто же автор?

– Я. Оно называется «Блум»[28].

15 октября 1996 года, вторник

«Блум»… интересно, имеется в виду какой-то расцвет, очарование или просто моя фамилия?

Должно быть, случайное совпадение.

Или, может, подсознательная закономерность…

Но он же известный поэт, черт побери. Все его поступки и желания преднамеренны. Подсознательное определяет его сознание.

Он заявил, что вызвался быть дежурным преподавателем за столом, чтобы за ужином насладиться разговором со мной.

И он заправил мне прядку за ухо…

Но это могло быть чисто отеческое побуждение. Или учительское. Ведь мы определенно связаны друг с другом как учитель и ученица.

И это совершенно логично, учитывая, что я – Энди Блум, Чудесная Юная Сочинительница Гленлейка.

Допустим, «Цветок», как замечено в названии стихотворения.

18 октября 1996 года, пятница

Йен продолжает спрашивать, всё ли в порядке.

Я продолжаю отговариваться тем, что просто нервничаю из-за подачи заявлений в колледжи и необходимости закончить школу как можно лучше, и всей прочей фигни.

И это правда.

Не могу же я сказать ему, что все чертовски не в порядке, но только потому, вероятно, что я слишком много думаю. И мысли мои о том, что я не осмеливаюсь доверить даже дневнику.

Сегодня вечером на его привычный вопрос я ответила:

– У меня просто очень сильно болит живот.

Причем ответила совершенно честно, пусть даже он болел не настолько сильно, чтобы пропустить просмотр «Выходного дня Ферриса Бьюллера»[29]… но я этот фильм уже видела.

– По-моему, мне надо отлежаться.

– Если хочешь, я тоже останусь с тобой.

– Сходи лучше посмотри фильм, – возразила я, почувствовав себя еще более виноватой. – Все будет хорошо, не волнуйся.

– Ты уверена? – спросил он, поглядывая, как другие ребята проходят мимо нас и исчезают в просмотровом зале.

– Абсолютно.

В данном случае моя уверенность была полной, даже если она не распространялась на все наши с ним отношения.

21 октября 1996 года, понедельник

Даллас появился в классе с опозданием. Его всклокоченная шевелюра и более, чем обычно, безумный взгляд наводили на мысль о том, что он провел бессонную ночь. В соответствии с программой курса мы начали изучать творчество Лэнгстона Хьюза[30].

– «О теле электрическом я пою»[31], – начал Даллас.

По такому началу я предположила, что вместо Хьюза мы будем изучать поэму Уолта Уитмена.

Повернувшись к доске, он начал что-то писать. Мы сидели, молча читая появляющиеся на доске стихотворные строки.

Плесни бренди в бокал,

Не смоли сигаретой.

Возьми с тарелки смятую салфетку

И расстели ее на коленях.

Прибереги красивые слова

И смех твой для меня.

Подчисти тарелку ножом и вилкой

И оставь ее в прошлом.

Выезжай на большую дорогу

И следуй новым путем.

Пропусти привычный поворот

И сверни на мою подъездную аллею.

Оглянись и найди меня взглядом.

Я жду тебя на крыльце.

– О чем я пытаюсь сказать в этих строках? – взглянув если не прямо на меня, то в мою сторону, спросил он.

Все ответы я воспринимала в каком-то искаженном, замедленном звучании.

– О том, что у того бренди ужасный вкус? – предположил Томми Харкинс.

– Его просто нужно распробовать, – с усмешкой заметил Даллас. – Поговорим с вами об этом лет через двадцать.

– О том, что лучше забыть об ужине, – сказала Лола Макджордж.

– Метафорически, – добавила Кристал Томас. – По-моему, вы предлагаете кому-то круто изменить ход его жизни.

– Точно, – Даллас кивнул. – Есть еще какие-то варианты?

Пока я набиралась храбрости дать ответ, то выпала, казалось, из окружающей меня реальности класса со всеми его учениками.

– Вы предлагаете кому-то найти вас… – срывающимся голосом ответила я.

22 октября 1996 года, вторник

Я искренне думала, что Йен воплощает в себе все мои самые заветные желания.

Мне нравится, как пряди волос падают ему на лицо и как он резко откидывает их назад. Нравится смотреть, как он играет в футбол и баскетбол. Мы оба любим медовые батончики с миндалем, хотя большинство ребят считают наш вкус странным. Мне нравится, что он добрый, внимательный и надежный и что он любит меня. И я люблю его. Искренне люблю. Однако не помню, чтобы он пробуждал во мне ощущение того трепета, который я испытываю сейчас. Постоянно, двадцать четыре часа в сутки, уже целую неделю. Если б я вставила «трепет» в стихотворение, то оценивающая ручка Далласа, наверное, возмущенно проткнула бы это слово.

Я больше не уверена, что люблю Йена.

Может, я просто переросла его? Повзрослела…

Мне не хочется потерять его, но нечестно заставлять его мучиться, удивляясь тому, почему я так изменилась, почему перестала вести себя так, как раньше. Почему пребываю в странном замешательстве.

Я почти не сплю и с трудом заставляю себя хоть что-то съесть.

Нечестно избегать встреч с Йеном, пытаясь успокоить его тем, что всё в порядке, раз я боюсь признаться ему в том, о чем думаю на самом деле.

У меня нет другого выбора.

Именно так надо поступить. Правильно.

Но что, если я ошибаюсь?

Что, если у меня просто разыгралось воображение?

23 октября 1996 года, среда

В вечерних сумерках я могла бы не узнать Далласа, опиравшегося на скамейку возле здания Коупленда, если б не огонек сигареты и струйка табачного дыма с вишнево-апельсиновым ароматом.

– «Не смоли сигаретой»? – спросила я, остановившись перед ним.

Вместо ответа он вынул сигарету изо рта, вздохнул и вставил ее в мои губы.

Пропусти привычный поворот

И сверни на мою подъездную аллею.

25 октября 1996 года, пятница

Не знаю, смогу ли когда-нибудь забыть взгляд острейшей боли и затуманенные ею глаза Йена, когда я сообщила, что, по-моему, нам надо отдохнуть друг от друга.

Мне пришлось смириться с этим фактом. Как бы сильно я ни страдала, Йен страдал не меньше.

И все же у меня возникло реально жуткое ощущение, будто я реально сошла с ума.

– Почему? – только и сказал он. – Почему…

Я не могла сказать ему правду. В любом случае.

В ней я не признавалась даже себе.

Однако могла думать только об этом. Целыми днями.

– Ты тут ни при чем, – в итоге ответила я, – дело во мне. Мне нужно какое-то время побыть в одиночестве.

Существует ли более мерзкое клише?

Йен развернулся и ушел, не сказав больше ни слова.

Я заслуживаю всего, что бы он сейчас ни думал обо мне. Какие бы чувства ни испытывал.

И все-таки меня переполняет какое-то безумное ощущение.

И я могу думать только о Далласе.