Читать книгу Просчёт Финикийцев - Lizage - Страница 4

В тот полдень Джей так и не появился. Через два часа написал сообщение, что я могу подруливать ближе к вечеру, предки опять уехали на выходные. В половине восьмого я удалил из телефона пятнадцать сообщений от маман, где она требовала, чтобы я был дома к шести, потому что у нас гости, а отец опять задерживается на работе. Знаю я этих ее гостей, хотя лучше бы не знал. И ни слова о школе. О ней, очевидно, маменька собралась поговорить позже, лицом к лицу.

Джей жил по другую сторону реки, на одной из улиц, которые заливало во время наводнений. Его предки часто уезжали, словно стремились отдохнуть от самих себя. Они оба работали архитекторами, и как часто бывает, их собственный дом напоминал убогое временное жилище студентов. По углам стояли коробки, из которых торчали свернутые в пыльные рулоны распечатки чертежей. К стенам были прислонены картоны с презентациями, сохранившиеся с незапамятных времен. Дом десятилетиями не знал ремонта, из него ничто никогда не выбрасывалось, лишь покупались новые вещи. И я точно не хочу знать, как выглядел их подвал.

При этом, здесь царил неочевидный необъяснимый порядок, а в холодильнике всегда находилась бутылка будвейзера. По сравнению с лицемерной дизайнерской безвкусицей моей маменьки, жилище Джея казалось оплотом уюта и здравого смысла.

Я добрался туда в сумерках, предварительно накрутив кругов по городу, чтобы убить время. Мы сыграли в стритбол на заднем дворе. Это было вроде традиции. Даже результат был предсказуем: пусть я был выше его на четыре дюйма, Джей всегда первым набирал одиннадцать баллов, и не важно, кто стартовал. Играл он не особо деликатно, норовил в наглую оттереть меня от кольца. Однако мне казалось мелочным из-за этого с ним препираться.

Джей был старше меня на два года. В колледж он не поступил, вместо этого подрабатывал в техподдержке у одного из мобильных провайдеров и ненавидел свою работу чуть более чем люто. Он был рыжим в самом дурном смысле слова: говорил всегда громче, чем требуется, считал свое мнение единственно верным, и в целом напоминал углекислый газ своей склонностью заполнять всё доступное физическое и информационное пространство.

Идея заработать денег на милых людях, жаждущих уничтожить информацию, которую сами по глупости слили в сеть, пришла к нему не так давно. Он не знал, как именно я делаю это, возможно, считал меня гением взлома, но в технические детали не лез. Людям вроде Джея необязательно становиться специалистами. Им достаточно по-своему, по-рыжему убедить собеседника в собственном крутейшем профессионализме. Чтобы такие, как я тихо выполняли работу. Впрочем, я не возражал. Мне нравилось с тусоваться с Джеем, кроме тех дней когда его заносило на поворотах. Но кого на этом свете ни разу никуда не занесло?

После предсказуемой спортивной победы Джей становился добродушным. Мы засели в гостиной, врубив на экране жесткий фильм про маньяка с кучей эротики и кровищи, открыли по банке пива и стали ждать заказанную пиццу.

– Ты кислый какой-то, Розита, – сказал он, – проблемы?

Я мысленно сосчитал до десяти. Пообещал себе когда-нибудь накачать мышцы, как у Халка, и дать Джею в нос за эту многократную издевательскую «Розиту».

– Из школы выгнали, – сказал я.

– Так тебе и надо. За что?

– Помнишь Нейта Уайта? Он взломал школьную сеть и скачал экзаменационные анкеты. А они подумали на меня.

Джей покивал головой.

– С предками Уайта никто связываться не будет, это да. Хреново, чувак, быть козлом отпущения.

Он не спросил, откуда я знаю, что это именно Уайт.

Мы сидели некоторое время молча, наблюдая, как главный маньяк, которого уже полтора часа ловит полиция и федералы, распиливает очередную жертву бензопилой.

– Трахнуться тебе надо, Розита, – сказал Джей задумчиво, – найти девку по резвее и вогнать ей по самые помидоры. Сразу снимет всю эту, как ее… Ну, меланхолию.

– А больше мне ничего не надо? Частный самолет, миллион долларов, уехать, наконец, из постылого Джерси?

– Это тоже можно, – сказал он, – но трахнуться проще.

О работе мы в тот вечер не говорили. Слопали огромную пиццу на двоих и раскурили косячок, устроившись в давно не стриженной траве на заднем дворе его дома. Косить лужайку было обязанностью Джея, на которую он забивал ровно до третьего предупреждения городских властей. Мне же искренне нравились его приватные джунгли, обнесенные аккуратным белым забором. Джею позвонила его девушка, и он долго болтал с ней, прикрыв трубку ладонью. Из дома вышла кошка по кличке Ведьма, тихая и нелюдимая. Обнюхала мой ботинок, потерлась о колено теплым тощим бочком. Я почесал ее за ушком, и она лизнула мои пальцы.

Я смотрел на звезды, и в голову лезли не поддающиеся сортировке мысли. В чем главная трагедия человеческого бытия? Ведь это не лицемерие социума, не навязчивые эротические сны. И даже не тот факт, что тебя никто не любит. Ты ведь тоже не любишь никого, значит, у вас с окружающим миром стабильный враждебный нейтралитет. Истинная беда – это скука. Каждый вечер, особенно в начале лета, кажется, что она уже здесь, настоящая яркая жизнь, притаилась за диваном в темной гостиной и ждет, когда ты откроешь дверь, чтобы выпрыгнуть на встречу с бутылкой шампанского и тортом. Но ты зажигаешь свет и видишь, что в доме пусто, а тебя снова обманули.

По пути домой я напрочь забыл про маменькиных гостей. Пока я лениво крутил педали, размышляя над проблемами пиццы и бессмысленности бытия, молнии, мелькавшие на горизонте, заурчали раскатами грома, вскоре перешедшими в бойкую весеннюю грозу. Наш сосед по фамилии Исфахани, профессор колледжа, специализирующийся на какой-то древней хрени из третьего мира, именно сейчас счёл необходимым пронестись по улице на своем Лексусе. Попав колесом в глубокую лужу, он щедро окатил меня ледяной водой. А потом остановился и открыл окно, чтобы извиниться. Будь я понаглей, показал бы профессору третий палец. Но в реальном мире проблемы решаются иначе. Враньем, компромиссами, невысказанными пожеланиями скорой мучительной смерти. Это непросто и нетривиально, если вдуматься, но говорят, годам к восемнадцати грошовой дипломатией неизбежно овладевают все.

Так вот, про родственников я забыл, и заподозрил неладное лишь когда едва не впилился в запаркованную поперек нашей подъездной дорожки прокатную машину.

Они восхищались дизайном гостиной, когда я появился дома, злой, мокрый, и абсолютно не подверженный всякой социализации. Двоюродная тетя Эстер из Израиля, ее то ли второй, то ли третий муж, их дочь Шарон, видная блондинка, на пару лет меня старше, и ее подруга, имя которой я не запомнил.

Жили они все припеваючи на Земле Обетованной, но зачем-то именно сейчас им приспичило притащиться на другой конец планеты. Конечно же, маменька не могла их не пригласить. По моим наблюдениям, у этих странных людей, называемых гостями, прием которых в нашем доме был возведен в подобие культа, не было иных целей в жизни, кроме как одеться пострахолюдней, отведать жареной курицы и сообщить маман, что за последние пятнадцать лет ее сын невообразимо изменился.

Разумеется, тетя помнила меня в два года. Уже тогда я застенчивым, и при этом не гнушался очаровательно портить воздух. А сейчас стал выше на полголовы ее второго мужа, и первого тоже, и всех ее гипотетических мужей, и ах да, я ужасно худой, меня надо срочно откормить питательной домашней пищей.

Слиться по-тихому в комнату мне не дали. Пришлось сидеть за столом в насквозь мокрых кроссовках, стараясь не встречаться взглядом с лучшей подругой моей троюродной сестры Шарон. Подруга эта была изящной брюнеткой с родинкой над верхней губой и чуть испуганным взглядом карих глаз.

Мишель спрашивает, почему я подробно описываю девицу, о которой не вспомню больше никогда? Хороший вопрос. Пожалуй, ее внешность отвечала на некие неосознанные потребности моей пришибленной души в тот невыносимо тоскливый вечер.

Говорили они о политике. О том, что пора отменять Палестинскую автономию, пока не поздно, и что во всем виноваты либералы. Мне лично плевать и на то, и на другое, лишь бы меня самого ни о чем не спрашивали и не пытались расцеловать в обе щеки.

– Почему ты ничего не ешь? – вспомнила тетя.

«Потому что я сожрал пол пиццы, выпил банку пива, выкурил косяк и мечтаю, чтобы вы все дематериализовались.»

Только сейчас я заметил, что отца нет. При любых условиях, он всегда присутствовал на ритуальных приемах гостей, старательно поддерживая создаваемую маменькой иллюзию крепкой благополучной семьи. Его отсутствие означало, что дела хуже некуда.

И тогда на меня что-то нашло.

Я открыл рот и сказал им, что грядет зомби-апокалипсис, в котором уцелеют единицы. Что сосед Фарук Исфахани роет по ночам бункер, опасно забирая в сторону нашего заднего двора. Неспроста я слышу, как истошно воет его собака, и под утро идет из-под земли едва различимый тревожный гул. А потом восстанут мертвые из могил, сбудутся пророчества безумцев, которым никто никогда не верил, миром будут править идол Ханаанский, да идол Финикийский, жаждущие все больших человеческих жертв. И станет всем не до, мать ее, Палестинской автономии.

Я наблюдал исподтишка за маман, представляя примерно, что она подумала. Что надо было оставить меня в обычной школе, где не парят детям неокрепшие мозги книгой Иеремии, Молохом и Ваал-Аммоном. А еще она мечтала в тот вечер, чтобы у нее был такой универсальный пульт управления, позволяющий заткнуть меня нажатием кнопки.

– Энди! – попыталась маменька установить контакт.

– Где отец?

– Сядь, поешь что-нибудь, я знаю, тебе сейчас непросто. А возможно, следует меньше…

– Он ведь у своей бабы, так? А тебе нравится делать вид, что у нас всё, как у людей?

Она побледнела, отвернулась, тетя Эстер поднялась ей навстречу и обняла.

Подруга троюродной сестры наконец встретилась со мной взглядом. В нем было нечто вроде отвращения. Я поднялся в комнату и даже не хлопнул дверью.

В тот вечер я тупо бродил по интернету, перескакивая от одной бессмыслицы к другой. Под размеренный стук дождя по черепичной крыше, читал какой-то бред про то, что с развитием письменности появилась иллюзия, будто мы знаем о своем прошлом. На самом же деле, никакого прошлого не существует, как и будущего. И то и другое не поддается просчету из-за огромного количества вариантов. А всему виной древние финикийцы, которые изобрели фонетический алфавит, сделав сохранение информации на внешних носителях доступным всем и каждому, но не факт, что суть существования всех и каждого стала от этого проще и объяснимей.

За окном отчаянно выла собака Исфахани. Хотелось выйти и то ли пнуть ее ногой, то ли пустить к нам на ночлег. Я не сделал ни того, ни другого.

Не помню, когда этот сон приснился мне впервые. Я не мог дышать. Пытался открыть глаза, но их щипало от соли. Хотел всплыть на поверхность, но руки и ноги сводило судорогой и не хватало сил преодолеть тяжелую, как вечность, массу ледяной воды, сомкнувшуюся над моей головой. Я сам становился этой водой, умирал от страха и бессилия, наблюдал свое неизбежное погружение в пучину, которой не было дна. Это был конец всему: вою соседской собаки, осенним дождям и летней влажной духоте, ссорам родителей, опозданиям в школу, упоительным субботним вечерам, которые обещали многое и никогда ничего не выполняли. Тотальный конец желаниям, опасениям и надеждам еще одного странного парня, который по правде говоря никому в этом мире не был особо интересен.