Читать книгу Проклятие Шалиона - Лоис Буджолд, Лоис Макмастер Буджолд - Страница 3

Стук копыт Кэсерил услышал раньше, чем увидел верховых. Он быстро обернулся. Избитая лошадиными подковами и истерзанная колесами повозок дорога уползала вбок и вверх, на пологий склон холма, а потом вновь вязла в обычной для этого времени года слякоти. Небольшой ручеек, слишком узкий и тщедушный для того, чтобы над ним кто-то взялся строить мост или убрал его в трубу, мягко журчал перед ним, стекая с ощипанных скотом пастбищ. По громкому стуку копыт, скрипу сбруи, звону оружия и бодрым голосам всадников можно было понять, что из-за поворота сейчас появятся отнюдь не мирные фермеры на повозках и не коробейники, понукающие своих мулов.

Наконец кавалькада явилась взору Кэсерила: около дюжины вооруженных людей, в колонну по двое, в сверкающих доспехах. Слава Богам, не разбойники! Кэсерил перевел дух и сглотнул, почувствовав, как встревоженное сердце вновь забилось ровно и спокойно. Хотя, встреться он с разбойниками, взять у него им было бы нечего. Кэсерил сошел с дороги и повернулся, чтобы пропустить верховых.

В жиденьком утреннем свете кольчуги на всадниках матово сияли серебром, и ясно было, что надеты они не для боя, а для парада. Голубые накидки сочетались с белыми цветами символа Госпожи Весны, а серые плащи, закрепленные на плечах отполированными пряжками, развевались за спинами всадников в прохладном утреннем воздухе. Не воины, а придворные шуты – вряд ли они захотят испачкать свои шикарные наряды упрямой кровью Кэсерила.

К его удивлению, подъехав, капитан отряда резко вскинул руку. Если бы рядом с Кэсерилом был старый конюший его отца, ох уж он и задал бы перцу этим юнцам, неспособным аккуратно остановить коней и не дать им, чавкая копытами и рискуя упасть, нелепо сгрудиться на узкой дороге. Впрочем, какое ему до них дело?

– Послушай, старина! – обратился к Кэсерилу капитан.

Кэсерил, который стоял на обочине один, инстинктивно дернулся, чтобы посмотреть, к кому обращается этот картинно сидящий рядом со знаменосцем офицер, и понял: они приняли его за какого-нибудь мужлана-фермера, ковыляющего на рынок, или за посыльного. И, в общем-то, он сам дал им для этого повод: на изрядно поношенных башмаках – по пуду грязи, тело прикрывает не по его росту и размеру сшитая одежда, которой он нацепил несколько слоев, заботясь не о фасоне, а исключительно о том, чтобы спастись от пронизывающего до костей юго-восточного ветра. Что делать? Так уж получилось, что он вынужден был благодарить всех зимних Богов за любой доставшийся ему клочок ткани. А тут еще эта двухнедельная щетина на подбородке! Неужели все-таки старина? Капитан мог бы выразиться и более презрительно. Но почему же все-таки старина?

Капитан показал стеком вперед – туда, где дорога, по которой они скакали, пересекалась с другой дорогой.

– Это, направо, дорога на Валенду? – спросил он.

Да, когда-то… Кэсерил задумался, и цифра, всплывшая в памяти, ошарашила его. Семнадцать лет назад он последний раз скакал по дороге на Валенду, но не на придворный праздник, а на войну, и состоял он тогда в свите провинкара Баоcии. Конечно, под ним был не роскошный боевой конь, как под этими красавчиками, а всего-навсего сивый мерин, но сам-то он был молод, отчаян и кичлив – ничем не хуже этих юных животных, что смотрят на него сейчас со своих лошадей. Сегодня я рад был бы и ослу, хотя, конечно, пришлось бы, сидя на нем, подгибать колени, чтобы носки башмаков не зачерпывали дорожную грязь. Кэсэрил улыбнулся, зная наверняка, что за этими роскошными фасадами прячутся пустые кошельки, стонущие от голода и широко раскрывающие рты в жажде проглотить хотя бы пару монет.

Солдаты как будто внюхивались в него, пытаясь определить, что он за птица. Конечно, они не собирались производить на него особого впечатления – он же не был высокородным господином (или тем более госпожой), способным одарить их своей щедростью. Напротив, они были бы не прочь продемонстрировать этому деревенщине свои аристократические манеры, совершенно ошибочно увидев в его любопытствующем взгляде восхищение, разбавленное, как им казалось, изрядной долей тупости.

Кэсерил подавил в себе желание направить их по ложному пути, на какие-нибудь затоптанные и загаженные овцами пастбища или куда-нибудь и похуже, куда привела бы их дорога, уходящая от перекрестка вправо. Но лучше не играть в такие игрушки с личной гвардией Дочери, тем более накануне празднования Ее Дня. И, конечно же, он прекрасно знал, что люди, отдавшие себя делу священной военной службы, начисто лишены чувства юмора, а это опасно! Тем более что, поскольку он направлялся в тот же город, что и они, был риск там с ними пересечься.

Кэсерил прочистил горло (он не говорил ни с одной душой со вчерашнего дня) и сказал:

– Нет, капитан! Дорога, ведущая в Валенду, отмечена дорожным камнем (по крайней мере, раньше было именно так). Отсюда до нее около трех миль. Не пропустите.

Выпростав руку из-под висящих на нем лохмотьев, он махнул ею вдоль дороги. Пока ему не удавалось разогнуть стянутые судорогой пальцы, и вместо ладони перед солдатами предстала какая-то клешня. Холод острым ножом резанул по распухшим суставам, и он поспешил спрятать руку в складки одежды.

Кивнув широкоплечему знаменосцу, который держал древко на сгибе локтя, капитан гвардейцев запустил руку за спину, вытащил кошелек и, раскрыв его, стал искать там монетку. Наверняка минимального номинала, подумал Кэсерил. Наконец на свет появилась пара монет, и капитан принялся вертеть их пальцами, внимательно разглядывая. Одна из них оказалась полновесным золотым, вторая – медным грошом. Капитан уже хотел было протянуть грош стоящему перед ним бедолаге, но в этот момент лошадь дернулась, и, выскользнув из пальцев, в грязь к копытам коня упал золотой. Капитан в ужасе потянулся за ним, но вовремя опомнился – не станет он на глазах подчиненных копаться в дорожной грязи! Да и этот крестьянин, стоящий перед ним, не будет свидетелем его позора. Выпрямившись, он с самым гордым видом оглядел Кэсерила и презрительно усмехнулся, ожидая, что тот бросится под ноги коню и примется раскапывать грязь в поисках нежданно свалившегося на него сокровища.

Вместо этого Кэсерил поклонился и произнес:

– Да оделит вас своим благословением Госпожа Весны, юный господин, – как вы щедро наградили недостойного бродягу, ни в малой мере не заслужившего вашей милости!

Будь у молодого воина больше ума, он распознал бы в речах Кэсерила насмешку, и последний схлопотал бы плетью по физиономии. Но бычье выражение на лице капитана отразило лишь отчаяние, он мотнул головой и жестом двинул кавалькаду вперед.

Если капитан был чересчур горд и высокомерен, чтобы снизойти до поисков золотого, то Кэсерил слишком устал, а потому, отойдя на шаг в сторону, он стал дожидаться, пока мимо него протащится обоз отряда, состоящий из слуг и повозок, запряженных мулами. Только после этого, болезненно морщась, он наклонился и выудил из лужи, натекшей в отпечаток конского копыта маленькую золотую искру монеты. Боль в спайках на спине резанула жестоко. О, Господи, какой же я старый! Кэсерил восстановил дыхание и выпрямился, чувствуя себя столетним стариком, куском придорожной грязи на подошве покидающего этот мир Отца Зимы.

Кэсерил отер монету от грязи, что было нетрудно, ибо грязь к благородному металлу пристает неохотно, после чего вынул кошелек и, отправив золотой в его кожаную пасть, проводил его печальным взглядом. Увы! Теперь ему вновь есть чего бояться. Опять он становится самым желанным встречным для любого бандита. Выйдя на дорогу и отправившись вслед за уже скрывшимся за поворотом отрядом, Кэсерил принялся размышлять о своем приобретении. Такой пустяк, а так много значит. А стоит ли он того? Соблазн для слабого, излишнее беспокойство для мудреца. Чем, кстати, был этот золотой для юного солдата с бычьими глазами, который был так смущен и раздосадован своей неожиданной щедростью?

Кэсерил окинул взором голый пейзаж. В неясном угольно-сером свете глазу не за что было зацепиться: голые ветви редких деревьев да кусты ежевики, разбросанные тут и там вплоть до горизонта, где поблескивает гладь неширокой реки. Единственное видимое укрытие – брошенная ветряная мельница, стоящая на вершине холма; крыша ее провалилась, а лопасти свалились перед фасадом и гниют. И тем не менее если что…

Кэсерил свернул с дороги и принялся забираться на холм, точнее – холмик, если сравнить его с горными вершинами, которые он преодолевал еще неделю назад. И тем не менее подъем показался слишком изнурительным, и он готов был уже повернуть назад, но, преодолевая силу порывов ветра, который, терзая пряди стелющейся по земле серебристой травы, казался здесь много сильнее, чем внизу, все-таки вполз в темное чрево мельницы, и, взобравшись к полуразрушенному окну по шаткой лестнице, выглянул наружу.

Внизу, на оставленной им дороге, он увидел всадника. Не воин, скорее – один из слуг, с поводьями в одной руке и массивной палицей в другой. Его послал капитан в надежде выбить из бродяги случайно утраченную монету? Слуга, не спускаясь с лошади, невнимательно оглядел оставленные лошадьми следы, после чего с отвращением глянул на склоны холмов по обеим сторонам дороги и, ударив лошадь шпорами, поспешил догнать своих спутников.

Кэсерил вдруг услышал свой собственный смех. Странное, незнакомое чувство овладело им. Это не был страх, сводящий судорогой внутренности и заставляющий человека дрожать мелкой дрожью. Не чувство, а скорее отсутствие всяких чувств… Зависть, желания – все ушло, растворилось в небытии. Он не хотел вновь стать одним из этих солдат, не хотел никуда их вести. Он смотрел на их блестящий строй как на представление тупых кукол на ярмарочной площади в базарный день. Господи! Как же я устал! Да, а еще и хотел есть! Но до Валенды еще четверть дня пути, и только там он сможет отыскать менялу, который поменяет его золотой на более удобные медяки. А ночью, если Госпожа Весны будет к нему благосклонна, он найдет ночлег в таверне, а не в коровьем хлеву. Сможет купить себе горячей еды, сбрить двухнедельную щетину, принять ванну…

Глаза его привыкли к полумраку, царившему внутри. Он принялся оглядываться и вдруг увидел лежащее на замусоренном полу тело.

Он в ужасе замер, но, отметив, что ни один живой человек не станет лежать в столь неудобной позе, выдохнул и присмотрелся.

Кэсерил мертвецов не боялся. Из-за чего бы человек ни умер, теперь он…

Несмотря на то что лежащий не двигался, Кэсерил, прежде чем подойти к нему, поднял с пола увесистый булыжник. Мертвец при жизни был полным, средних лет, если судить по седеющей аккуратной бородке, с опухшим багровым лицом человеком. Задушен? На шее следов никаких. Одежда неброская, но дорогая, хотя и плохо сидящая – видно, была маловата размером. Коричневый шерстяной плащ и черная туника, шитая серебристой ниткой, могли принадлежать и богатому купцу, и лорду средней руки, а может, и амбициозному профессору. Но уж ни в коем случае не ремесленнику, не крестьянину, не солдату. На руках, покрытых желто-пурпурными пятнами, не было ни мозолей (Кэсерил посмотрел на свою левую руку, где отсутствовали два кончика пальцев, утраченные им в неравной борьбе с якорным канатом), ни видимых повреждений. Отсутствовали и украшения – ни колец, ни цепей, ни браслетов, которые ценностью соответствовали бы одежде незнакомца. Неужели до Кэсерила здесь уже побывал какой-нибудь мародер?

Стиснув зубы, Кэсерил наклонился поближе, и сейчас же его любопытство было наказано резкой болью в спине. Лежащее перед ним тело распухло – так же, как распухли лицо и руки; но любой, достигший такой степени разложения труп был просто обязан наполнить свое последнее укрытие удушающим смрадом, который моментально обездвижил бы любого вошедшего, едва тот появился на пороге мельницы. Но ничего подобного не ощущалось – лишь легкий мускусный аромат, запах дыма да глинисто-холодного пота.

Внимательно осмотрев утоптанный земляной пол, на котором лежало тело, Кэсерил понял, что был неправ, решив, что этого человека убили и ограбили на дороге, а уж потом, чтобы скрыть следы, перетащили сюда. Рядом с телом были видны сгоревшие до конца и превратившиеся в лужицы воска разноцветные свечи – синяя, красная, зеленая, черная и белая. Здесь же валялись кучки трав и пепла, а у стены, в тени – дохлая ворона со свернутой шеей. Присмотревшись, Кэсерил увидел и мертвую крысу с перерезанным горлом. Крыса и ворона, существа, священные для культа Бастарда, Бога всех несчастий и катастроф: смерчей, землетрясений, засухи, наводнения, выкидышей и убийств… Ты хотел о чем-то попросить Бога? Если судить по всему, что увидел Кэсерил, этот пухлый идиот занимался магией смерти и заплатил за это обычную цену. Был ли он один или же у него были единомышленники?

Ни к чему не прикасаясь, Кэсерил осмотрел мельницу изнутри и снаружи. Ничего – ни сумок, ни одежды, ни иного имущества, сваленного в угол или повешенного на стенной крюк. К коновязи, если судить по состоянию лежащего там навоза, совсем недавно были привязаны лошади – одна или несколько. Но теперь их не было.

Кэсерил вздохнул. Конечно, ему нет до этого мертвеца никакого дела, но оставлять человека просто так гнить, не совершив над ним обряда захоронения, – это безбожно! Кто знает, сколько времени пройдет, пока его кто-нибудь найдет! Хотя, поскольку это человек не бедный, искать его, вероятно, будут. Такие не пропадают бесследно, как пропадают бездомные, никому не нужные бродяги. И хотя Кэсерилу совсем не хотелось связываться с мертвецом, он поборол соблазн рвануть в сторону дороги и навеки забыть про эту разрушенную мельницу.

Вместо этого он пошел в противоположную сторону: тропинка, протянувшаяся вдоль склона холма, должна была привести его либо в деревню, либо на ферму. Одним словом, к людям. И не прошло и нескольких минут, как Кэсерил увидел человека, ведшего в поводу осла, нагруженного валежником. Человек остановился и с подозрением оглядел Кэсерила.

– Да одарит вас Госпожа Весны добрым утром, сэр! – вежливо произнес Кэсерил. Что за беда, если простого фермера он и назовет сэр? Сейчас, на свободе, вдали от галер, он готов был целовать заскорузлые ноги любого бедняка.

Фермер, оценив внешность Кэсерила, невнятно поприветствовал его и пробормотал:

– Будь благословенна Госпожа…

– Вы поблизости живете?

– Ну, да…

Это был средних лет человек, достаточно крепкий, в плаще с капюшоном, простым, но прочным и надежным, гораздо менее изношенным, чем плащ Кэсерила. На ногах человек стоял твердо и уверенно – словно простиравшиеся вокруг земли принадлежали ему, хотя, наверное, это было не так.

– Понятно, – кивнул Кэсерил и показал на дорожку, по которой пришел от мельницы.

– Я шел по дороге, – объяснил он, – и зашел на мельницу, чтобы укрыться…

Он не стал входить в детали относительно того, от чего он укрывался.

– …и нашел там мертвеца.

– Вот как?

Кэсерил колебался, жалея о том, что где-то выбросил свой булыжник.

– Вы что-нибудь о нем знаете? – спросил он наконец.

– Видел утром его лошадь, привязанную.

– Понятно.

Нет, все-таки стоило уйти прочь и не задерживаться. Какое ему до всего этого дело? И тем не менее он продолжил:

– А кто это мог быть?

Фермер пожал плечами и сплюнул.

– Все, что я знаю, так это то, что он не отсюда. Когда я понял, что за темные дела здесь делались прошлой ночью, я обратился к настоятельнице нашего Храма. Она пришла и забрала его вещи. На хранение, пока кто-нибудь не придет и не заберет их. Лошадь его я поставил в свой сарай. Возьму себе в уплату за хлопоты. А Хранительница сказала, нельзя его так оставлять до ночи.

Он показал на высокую гору валежника, навьюченную на спину осла и, дернув за веревку, заставил того двинуться к мельнице.

Кэсерил пошел рядом с ним, стараясь попасть в шаг.

– А вы знаете, что этот человек там делал?

– И без слов ясно, что он там делал, – фыркнул фермер. – За что и получил.

– Но… чего ради он делал это?

– Понятия не имею. Пусть Храм разбирается. Вопрос только – зачем он это делал на моей земле? Теперь жди несчастий! Я сожгу его, а заодно и мельницу – она стоит слишком близко от дороги. Приносит…

Он посмотрел на Кэсерила.

– …приносит беды.

Несколько минут Кэсерил шел молча, после чего спросил:

– Вы его сожжете прямо в одежде?

Фермер осмотрел Кэсерила, оценив убогий вид его наряда, и сказал:

– Ничего из его вещей я не трону. Я и лошадь бы не взял, но ведь – сдохнет с голода!

Кэсерил спросил, все еще колеблясь:

– А вы не станете возражать, если я возьму его одежду?

– Не меня нужно спрашивать. Делайте, что хотите, мне все равно. Если рискнете, останавливать не стану.

– А я помогу вам его сжечь.

Фермер сморгнул.

– А вот за это – спасибо! – сказал он.

Понятно, фермер был более чем рад тому, что мертвецом займется Кэсерил, в то время как сам он принялся устраивать погребальный костер. Сжечь мертвеца было решено внутри мельницы, и Кэсерил дал фермеру несколько советов относительно того, как все устроить, чтобы обеспечить максимальную тягу и чтобы мельница наверняка была сожжена дотла. Помог он и внести внутрь хворост и ветки.

Потом фермер с безопасного расстояния принялся наблюдать, как Кэсерил будет стаскивать одежду с окаменевшего тела и конечностей. Труп оказался гораздо более раздутым, чем показалось на первый взгляд, и, когда Кэсерил стягивал с него расшитое исподнее, распухшее брюхо мертвеца освободилось от скопившихся газов, что было страшновато. Хотя вряд ли из тела изошла какая-нибудь зараза, а вонь… что ж, вонь можно и потерпеть. Вот если до темноты труп не сжечь, он может лопнуть, и тогда Бог знает, что из него выйдет или, напротив, в него войдет! Кэсерил быстро свернул в узел снятую одежду, не трогая башмаков, которые оказались чересчур маленькими. После этого они вместе с фермером водрузили труп на костер.

Когда все было готово, Кэсерил упал на колени, прикрыл глаза и принялся молиться. Не зная, который из Богов забрал душу усопшего (хотя, хорошенько подумав, он мог бы и догадаться), он, стараясь говорить ясно и четко, обратился по очереди к каждому из пяти членов Святого Семейства. Обращаясь к Богам, ты обязан предлагать им лучшее из того, чем располагаешь, хотя это лучшее подчас – всего лишь слова.

– Молю о милости от тебя, Отец, и от тебя, Мать; от тебя Брат, и от тебя, Сестра! И от тебя милости прошу, Бастард. Пятикратной милости, о Высшие Сущности, просим мы от вас!

Какие бы грехи ни совершил усопший, он заплатил за них. Милости просим, Высшие Сущности! Не справедливости! Нет, только не справедливости! Мы были бы последними идиотами, если бы взывали к справедливости!

Закончив с молитвой, Кэсерил не без труда поднялся на ноги и осмотрелся. Потом, что было вполне благоразумно, поднял трупики вороны и крысы и положил возле покойника, в ногах и возле головы.

Похоже, Боги сегодня были к нему благосклонны. Что-то еще ждет его впереди?

Столб маслянистого дыма поднялся над бывшей мельницей, когда Кэсерил вышел на дорогу, ведущую в сторону Валенды. За спиной у него болтался сверток с одеждами мертвеца. Хотя они были много чище и опрятнее того, во что он был одет, Кэсерил решил не надевать их, пока с ними не поработает прачка. Правда, придется расстаться с парой медных монет (он быстро сосчитал в уме непредвиденные расходы), но услуги прачки того стоят.

Прошлую ночь он спал в сарае, на соломе. Продрог до костей. Ужином ему была половина буханки черствого хлеба; вторая половина пошла на завтрак. От порта Загосур, что на побережье Ибры, до столицы Баосии, центральной провинции Шалиона, было около трехсот миль. Да, Кэсерил рассчитал время, но одно дело рассчитать, другое – идти! Приют храма Материнского Милосердия в Загосуре оказывал помощь всем несчастным, кого жизнь выбросила за борт, а еще и тем, кто был выброшен на берег морем. Кошелек с вспомоществованием, врученный ему служкой храма, отощал еще до того, как он добрался до цели своего путешествия. Впрочем, идти оставалось недолго. Один день, а может, и меньше. И если у Кэсерила достанет сил переступать ногами, уже скоро он доберется до своего убежища и заползет в него.

Когда Кэсерил выходил из Загосура, голову его распирали планы: как он попросит места у вдовствующей провинкары – во имя прошлых заслуг; как устроится на какую-нибудь неприметную должность в ее доме, возле ее стола. Что-нибудь не особо обременительное! Его амбиции, однако, стали уменьшаться по мере того, как, пройдя через Восточный перевал, он стал подниматься на холодные высоты Центрального плато. Он думал уже не о высокородной госпоже. Может, начальник стражи ее замка или же конюший найдут ему местечко либо на кухне, либо при лошадях, и тогда ему не придется беспокоить их хозяйку? А если выпадет должность помощника повара, то не придется и имя свое открывать! Хотя вряд ли кто в замке помнит его по тем замечательным дням, когда он служил пажом в свите баосийского провинкара!

Мечтая о спокойном, незаметном местечке где-нибудь неподалеку от кухонного очага, о жизни без имени, о том, что никто страшнее повара не станет, размахивая руками, кричать на него, о несложной работе (что сложного в том, чтобы принести дров или нацедить воды?), он вышел под последние удары зимних ветров. Отдохнуть, забыться во сне – эта мечта стала почти наваждением, и поддерживало его силы только сознание того, что с каждым шагом он все дальше и дальше уходил от кошмаров морской жизни. Часами, меряя милю за милей по пустынной дороге, он развлекал себя поисками нового имени, с которым предстанет перед двором. А теперь все складывалось еще лучше – для первого визита в замок у него есть наряд покойника, и никто не будет шокирован его обносками. Ведь не зря же Кэсерил выпросил у фермера одежду мертвеца, и он искренне благодарен обоим. Искренне! Нижайше! Благодарен!

Мягко светясь под лучами солнца, город Валенда растекался по склонам холма, подобно красно-золотистому лоскутному покрывалу: красными были черепичные крыши, золотистыми – сложенные из местного камня стены домов, а также мостовые. До боли знакомые краски родины! Кэсерил, не выдержав, прикрыл усталые глаза. В Ибре дома выбелены; осиянные жарким северным солнцем, они слепили. Местный же охряного цвета песчаник казался идеальным строительным материалом для дома, для города, для страны – своим цветом он ласкал взор глядящего. На вершине холма, подобный золотой короне, вздымался к небу замок провинкара. Его стены колебались в поднимающихся от земли испарениях. Смущенный, Кэсерил на мгновение замер, глядя на город, а затем двинулся вперед, все ускоряя шаг, несмотря на слабость, дрожь и болезненную усталость, зудящую в ногах.

Торговые часы на рынках уже закончились, улицы были спокойны и пусты, и Кэсерил прошел к центральной площади. У ворот Храма он подошел к пожилой женщине, которая, если судить по ее виду, вряд ли захочет его ограбить, и спросил, как ему найти менялу. Тот, в обмен на золотой, наполнил ладонь Кэсерила увесистой пригоршней медных монет да еще дал адрес прачки и общественных бань. Кэсерил направился по указанным адресам, по пути купив у уличного торговца большой кусок масляного пирога и торопливо заглотив его.

Высыпав свои медяки на стойку, где прачка принимала заказы, он переоделся во взятые напрокат льняные штаны, балахон и соломенные сандалии, в которых собирался пойти в бани. Красными от постоянной стирки руками прачка забрала его одежду и башмаки, а также одежду найденного на мельнице покойника. В предбаннике он уселся в кресло (вот оно, счастье!), а брадобрей подкорнал его прическу и бороду, в то время как мальчик-слуга принес чаю. И вот он уже стоит на выложенном плиткой полу в натопленной бане, натирает себя пахучим мылом и ждет, когда мальчик-слуга окатит его целым ушатом теплой воды. В радостном предвкушении он смотрит на отделанный снизу медью огромный чан, предназначенный обычно для шести человек, но теперь, поскольку в бане никого больше нет, – только для него одного. Банщик поддерживает в чане соответствующую температуру. Как же ему будет хорошо отмокать в этой горячей, чистой воде! Хоть весь остаток дня, пока прачка кипятит его одежды.

Мальчик забрался на высокий табурет и принялся лить воду на голову Кэсерила, а тот, жмурясь от удовольствия, подставлял под теплый поток плечи и шею. Когда же он открыл глаза, то встретился с взглядом мальчика, полным ужаса.

– Ты… ты дезертир? – выдавил из себя слуга.

О Господи! На его спине громоздились один на другой шрамы от ударов кнута – наследие тех дней, когда он был у рокнарийцев галерным рабом и надсмотрщики не скупились, раздавая подарки обессиленным гребцам. Здесь же, в Шалионе, такого рода жестокому наказанию подвергались только самые опасные преступники, среди которых были армейские дезертиры.

– Нет, – твердо ответил Кэсерил. – Я не дезертир.

Изгнанник – да! Жертва предательства – конечно! Но он никогда не оставлял поста, даже самого опасного, даже такого, что мог принести гибель.

Мальчик закрыл рот, со стуком уронил ушат и выбежал из бани. Кэсерил вздохнул и направился к чану с горячей водой.

Но не успел он погрузиться по подбородок в божественно горячую воду, как в помещение ворвался хозяин.

– Вон! – заорал он. – Вон отсюда, ты…

Кэсерил от неожиданности даже зажмурился, а хозяин схватил его за волосы и принялся вытаскивать из чана.

– В чем дело?

Но хозяин, не отвечая, сунул ему в руки его штаны, балахон и сандалии и потащил дальше, к выходу из бань.

– Что ты делаешь? – возмутился Кэсерил. – Не могу же я голым идти по улице!

Хозяин развернул его лицом к дверям, ненадолго отпустил и прошипел:

– Одевайся и катись отсюда! Здесь у меня приличное место, не для таких, как ты. А тебе дорога в публичный дом. Или, что еще лучше, пойди и утопись в реке.

Ошеломленный, мокрый, Кэсерил принялся натягивать балахон через голову, одновременно поддерживая готовые упасть штаны и судорожно пытаясь вставить ноги в сандалии, в то время как хозяин толкал его к выходу. И тут до него дошло! Среди преступлений, за которые в Шалионе наказывали, забивая кнутом почти до смерти, значилось насилие, учиненное над девственницей или мальчиком. Лицо Кэсерила вспыхнуло.

– Это не то, что ты думаешь! – воскликнул он. – Я ничего такого не делал. Меня продали рокнарским корсарам!

Он дрожал. Можно постучать в захлопнутую перед его носом дверь, объяснить тем, кто остался внутри, кто он такой и что с ним случилось. О, мое бедное достоинство! Хозяин бани был отцом мальчика-слуги, догадался Кэсерил.

Он смеялся. Он плакал… Его бил озноб страха… перед чем-то, что было больше и значительнее, чем ярость хозяина общественных бань. Воздух со свистом входил в его легкие. У него не было сил спорить, да и, если они захотят его выслушать, – поверят ли ему эти люди? Отерев глаза мягкой льняной тканью рукава, он ощутил приятный запах, который способен оставить на одежде только хорошо разогретый утюг. Запах заставил его вспомнить: жить можно не только в грязном бараке для рабов, но и в чистых, просторных домах. Как давно он там жил? Может быть, тысячу лет назад?

Он потерпел поражение, а потому единственный ему путь – к свежевыкрашенной зеленой краской двери прачечной. Он позвонил. Дверь отворилась.

– Не найдется ли у вас уголка, где я мог бы переждать? – спросил он у прачки, вышедшей на звонок. – Я закончил раньше, чем…

И голос его угас, подавленный чувством стыда.

Прачка пожала крепкими плечами.

– Ну что ж, – сказала она. – Идемте со мной.

Нырнув под стойку, она появилась с этой стороны, держа в руках маленькую книжицу размером не больше ладони, в простом кожаном переплете.

– Вот ваша книжка, – проговорила она. – Вам повезло, что я проверила карманы, а то бы она превратилась уже в бумажный комок. Вы уж мне поверьте, я дело знаю.

Стараясь не показать того, как он удивлен, Кэсерил взял книгу. Наверняка она лежала в кармане верхней одежды мертвеца, и он не почувствовал ее веса, когда на мельнице второпях сворачивал ее в узел. Эта книга должна была отправиться, вместе с прочими вещами покойного, в Храм. Нет уж! Сегодня я туда не пойду, это определенно. Может быть, он и вернет книгу, когда сможет.

Пока же он произнес:

– Спасибо!

И последовал за прачкой в центральный дворик прачечной, где, как и в банях, был устроен глубокий колодец. Рядом с ним на огне стоял большой чан с водой, и четыре молодые женщины что-то намыливали и терли в корытах. Прачка подвела Кэсерила к стоящей у стены скамейке, подальше от брызг, летящих из корыт, и он уселся, наслаждаясь мирной сценой, развернувшейся перед его взором. Бывали времена, когда в сторону румянолицых крестьянских девиц он даже не смотрел, приберегая свои взгляды для высокородных дам. Отчего он не замечал, сколь прекрасны прачки? Сильные, веселые, двигающиеся словно в танце, необычайно добрые… такие добрые!

Наконец он вспомнил про книгу, которую по-прежнему держал в руках, и любопытство заставило его заглянуть под обложку. Наверняка там было имя владельца – ключ к тайне произошедшего. Открыв книгу, Кэсерил увидел на ее страницах плотную вязь рукописного текста, изредка перемежающегося рисунками и схемами. Все было скрыто за печатью непонятного шифра.

Моргнув, Кэсерил наклонился, и его глаза начали, помимо его воли, разбираться с шифром. Это было так называемое зеркальное письмо, когда текст пишется не слева направо, а наоборот. Также здесь применялся метод подстановки букв – способ шифровки, который разгадать, в общем-то, нетрудно, но для этого приходится убить уйму времени. Но, по счастью, столкнувшись трижды на одной странице с коротким словом, Кэсерил получил ключ к шифру. Купец выбрал самый детский из шифров, просто сдвигая каждую букву на одну позицию и не утруждая себя сдвигом всей последовательности слов. Правда текст был написан не на языке Ибры и не на каком-либо из его диалектов, что были в ходу в королевствах Ибра, Шалион и Браджар. Текст был написан на дартакийском, на котором говорили в южных провинциях Ибры и в Великой Дартаке, чья территория отделялась от Ибры горным кряжем. К тому же рука у писавшего явно подрагивала, правописание хромало, а с дартакийской грамматикой он был почти незнаком. Да, разобраться с текстом было гораздо сложнее, чем представлял себе Кэсерил. Если он захочет разобраться с этой зашифрованной тарабарщиной, ему понадобятся ручка и бумага, тихое место, время и хорошее освещение. Впрочем, все не так и плохо. Ведь, в конечном итоге, текст мог быть написан и на рокнарийском!

В чем Кэсерил был уверен, так это в том, что перед ним, в книжке, были записи, посвященные магическому опыту. Кстати, достаточные основания для того, чтобы осудить и повесить владельца книжки – если бы, конечно, он уже не был мертв. Наказание за занятия магией смерти… Да что там занятия! Только за попытку! Так вот, наказание было быстрым и жестоким. Кстати, наказания за успешное проведение магического опыта уже не требовалось – Кэсерил не помнил ни одного случая, когда убийца, воспользовавшись магией смерти как инструментом магического убийства, сам бы остался в живых. Каким бы ни был способ, с помощью которого человек, практикующий магический ритуал, заставлял Бастарда отправить одного из своих демонов в мир, тот всегда возвращался в потусторонний мир либо с двумя душами, либо с пустыми руками.

И если так, то где-то в Баосии просто обязан быть еще один труп… Кстати, магия смерти была не слишком популярна. Здесь нельзя было использовать подставных лиц, нельзя было отправлять на убийство кого-нибудь кроме себя. И если убиваешь кого-то, то знай – убитым будешь и ты сам. Если же убийца хотел выжить после нападения, то обычные средства убийства – нож, меч, яд, палица – были предпочтительнее. Но если кем-то владела крайняя степень отчаяния и если жизнь ему была не мила, тот вполне мог прибегнуть и к магии смерти. Нет, эту книжку нужно обязательно вернуть в Храм, где хранится остальная собственность умершего – пусть Храм сам решает, кто в королевстве станет разбираться в нюансах его дела. Нахмурив лоб, Кэсерил сел, закрыв опасную книжицу.

Теплый пар, ритмичные движения прачек и их голоса, усталость, которую испытывал Кэсерил – все это заставило его прилечь на скамью, положив под голову книгу. Прикрою-ка я на минутку глаза…

Он резко проснулся, почувствовав боль в шее, и ощутил поверх своего тела незнакомую тяжесть. Пальцы нащупали шерсть… Оказалось, одна из прачек набросила поверх его тела одеяло. Кэсерил даже застонал от удовольствия – как же приятно, когда о тебе заботятся даже незнакомые люди!

Наконец он сел на лавку и, прищурившись, огляделся. Дворик почти полностью погрузился в тень. Должно быть, он проспал весь день, а звуком, который его разбудил, был стук башмаков, вычищенных и, насколько это было возможно, отполированных, которые прачка бросила у его скамейки. А рядом с ним, на соседнюю скамейку, она положила его чистую одежду – как новую, богатую, так и старую.

Вспомнив, как среагировал на его голую спину мальчишка в банях, Кэсерил негромко спросил:

– А нет ли у вас комнаты, где я мог бы переодеться?

И чтобы никого из посторонних не было.

Прачка дружелюбно кивнула и провела его в небольшую спальню в задней части дома, где и оставила одного. Через маленькое окно в спальню проникал свет. Кэсерил аккуратно разложил постиранные и выглаженные вещи, с немалой долей отвращения оценив те лохмотья, что болтались на нем все последнее время. Глядя в овальное зеркало, единственное украшение комнаты, стоявшее в углу, Кэсерил принялся одеваться.

Бормоча про себя благодарственные слова в адрес усопшего, нечаянным наследником которого он стал, он натянул хлопковое исподнее, тонкотканую расшитую рубашку, коричневый шерстяной камзол, еще теплый после утюжки (хотя и несколько влажный по швам) и, наконец, черный, с серебристой нитью, плащ, который роскошными складками стекал к его ногам. Одежда покойника длиной соответствовала росту Кэсерила, хотя ему, с его нынешней худобой, было в ней излишне просторно. Присев на кровать, он натянул свои старые башмаки со стоптанными каблуками и подошвой, истончившейся до толщины пергамента. Он годами не видел себя в зеркале – разве что в отполированной поверхности стального клинка! А здесь было зеркало, да еще и такое, в котором, наклоняя стекло, он мог осмотреть себя с ног до головы.

В зеркало на него смотрел незнакомец. О Боги! Когда моя борода успела стать седой? Дрожащей рукой Кэсерил тронул коротко остриженный волос на подбородке. Слава Богам, хоть волосы на голове еще не стали выпадать. На кого он похож в этом наряде? Купец? Высокородный дворянин? А может, ученый? Скорее – последнее: слегка фанатик, чуть-чуть безумец, с впалыми от постоянных ученых дум глазами. Такие одежды требовали и роскошных аксессуаров: золотых или серебряных цепей, печаток, дорогого ремня с пряжкой из золота, украшенного камнями, толстых колец. Так его статус сразу поднялся бы еще на один-два уровня. И тем не менее все было и в таком виде в высшей степени достойно. Кэсерил выпрямился.

В любом случае, придорожный бродяга исчез, растворился без остатка. И теперь… теперь вряд ли он удовлетворится местом помощника повара.

На последние медные монеты он решил переночевать в трактире, а утром представиться провинкаре. А интересно, успела ли распространиться по городу новость о пойманном в банях дезертире? И если так, не откажут ли ему в ночлеге в городских трактирах и на постоялых дворах?

Нет. Не следует откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Он сейчас же отправится в замок и узнает, сможет ли найти там укрытие. Еще одной ночи мне не выдержать. Он пойдет туда, пока на землю не упала ночь. Пока не упало мое сердце.

Сунув книгу во внутренний карман плаща, где она, по всей видимости, всегда и находилась, Кэсерил встал и вышел из комнаты, оставив на кровати кучку своей старой одежды.