Читать книгу Тень служанки - Лорд Дансейни - Страница 4

Рамон-Алонсо ужинал, а чародей ждал, не проронив более ни слова: его высокая фигура, словно бы одетая чарами, недвижно застыла напротив, так что юноша ел со всей поспешностью и вскоре покончил с трапезой. Он поднялся от стола; чародей подал ему знак рукой и вышел из комнаты. Рамон-Алонсо последовал за хозяином. Вскоре подошли они к тому месту, где на стене висел фонарь; Магистр Магии снял его с крюка и, отвернувшись от зеленой двери, повел своего гостя дальше, в глубину дома. И почудилось Рамону-Алонсо (ибо юность на диво проницательна), пока шагал он за черной фигурой Магистра Магии, возвышавшейся над непоседливыми тенями, которые разбегались от фонаря во все стороны, что это не иначе как сам повелитель сонма теней уводит их домой в родную тьму. Так дошли они до древней каменной лестницы, подсвеченной звездами сквозь узкие окна, хотя нынче вечером маг в честь дорогого гостя взял с собою фонарь. И даже Рамону-Алонсо ясно стало при виде того, как всполошились летучие мыши (пусть и не умел он прочесть удивление в глазах пауков), что нечасто вспыхивает здесь свет фонаря. Хозяин и гость подошли к двери, кою никакое заклинание не оградило от времени; маг толкнул ее и шагнул в сторону, пропуская Рамона-Алонсо внутрь. Сперва юноша заметил только громадный остов кровати, но, когда фонарь был внесен в комнату и поднят повыше, гость разглядел обветшавшие панели вдоль стен, а потом свет упал на постельное белье, и стало видно, что одеяла и простыни всей кучей истлели и прогнили и затянуты паутиной. На полу лежали тростниковые циновки, но тростник был весь изъеден, чем – неведомо. Сквозняк шевелил лохмотья штор над окном, но моль, по-видимому, гнездилась в этих шторах испокон веков. И промолвил маг, объясняя гостю положение дел и словно бы оправдываясь:

– Старость вездесуща. – И хозяин ушел.

Оставшись один на один со звездным светом, к которому моль открыла широкий доступ, Рамон-Алонсо задумался о хозяине. Комната выглядела зловеще, дом казался заколдованным, и, чего доброго, противу здешней волшбы шпага юноши была бессильна, и однако ж, ежели хозяин настроен благожелательно, то, надо полагать, его чары пришлецу не повредят, разве что в ночи разбуянится какой-либо мятежный дух, восставший против заклятий чародея. Рамон-Алонсо великодушно удовлетворился объяснением мага касательно состояния комнаты, мудро рассудив, что тот настолько поглощен своим вечным и нетленным искусством, что не обращает внимания на житейские мелочи; и вот, положившись на дружественные заверения своего хозяина и на его благодарность деду – охотнику на кабанов, юноша прилег на кровать, не страшась ни заклятий, ни злых духов, но раздеваться не стал, ибо чувствовал, что от сырости ничто его не оградит.

Юноша либо спал, либо пребывал в тех пограничных пределах, где Земля меркнет в мареве, наползающем из страны сна, и сновидения еще роняют тени на земные берега, прежде чем ускользнуть прочь, – когда послышались шаркающие шаги: кто-то поднимался по каменной лестнице. В дверь постучали, гость крикнул: «Входите!» – и на пороге появилась старуха с тем же самым фонарем, с каким еще недавно расхаживал чародей. Года обошлись с ней неласково, не оставив места жалости; ибо какую бы жалость ни вызывали недуги и увечья, юность не сострадает старости, ибо никогда ее не знала, а старики не сочувствуют своим товарищам по несчастью, поскольку жалость иссохла в них вместе со многими другими чувствами, подобно последнему из тех цветов, что увядают все разом, когда к саду подступает зима. Она стояла там, на пороге, – дряхлая, изможденная, ветхая старуха.

Не успел юноша заговорить, как старуха воззвала к нему дрожащим голосом – с жаркой настойчивостью, которую не притушили даже ее почтенные годы, – и простерла к нему костлявую правую руку, левой держа фонарь:

– Молодой господин, ничего ему не отдавай! Ничего ему не отдавай, о чем бы он ни попросил! Цены его слишком высоки, молодой господин, слишком, слишком высоки!

– Денег у меня немного, – отозвался Рамон-Алонсо.

– Деньги! – охнула старуха: от волнения дыхание у нее перехватило. – Деньги! Это пустяк! Жалкая игрушка! Мышеловка! Деньги, скажешь тоже! Но цены его слишком высоки; он просит больше, чем деньги!

– Больше, чем деньги? – удивился Рамон-Алонсо. – Тогда что же?

– Смотри! – горестно воскликнула старуха и, взмахнув рукой, очертила фонарем круг вокруг себя.

Сперва юноша рассмотрел лицо гостьи – искаженное болью, как у смертельно раненного, – а затем, в круге света, он вдруг заметил, что старуха не отбрасывает тени.

– Как? Где же твоя тень? – выпалил он, резко садясь на скомканных простынях вперемешку с паутиной.

– Нету у меня больше тени, – посетовала она, – была, да нету. Когда-то тень моя скользила по лугу и зеленой траве придавала такой чудесный бархатисто-мягкий оттенок. Она никогда не затемняла лютиков. Никому и ничему худа не делала. Может, бабочки ее и побаивались, а однажды она вспугнула стрекозу, да только никому из них она зла не причинила. Помнится, она даже защищала анемоны от полуденного зноя – не то они увяли бы куда раньше. Рано поутру она тянулась за пределы нашего сада к лугам: моя бедная, ни в чем не повинная тень так любила сизую росу! А вечерами она росла, смелела и крепла и добегала до самых склонов холмов, где я бродила, распевая песни, и достигала порою кустистых лесных опушек; еще немного – и голова ее исчезла бы из виду: тогда, помнится, феи, танцуя, выходили из своих тенистых беседок в глубине зарослей шиповника и терновника и играли с ее кудрями. И притом что тень моя и минуты не усидела бы на месте, и носилась туда-сюда, и пряталась, и любила тайны, она меня не покидала, о нет: по собственной воле – никогда. Это я ее отринула, бедную тень, бедную мою тенюшку, которая всегда поспешала домой следом за мною. Ведь я выходила за порог вместе с ней, когда в вечерних сумерках ощущалось что-то нездешнее и во всех долинах пробуждались призраки; и тень моя, верно, водила с ними дружбу, ведь народец этот был ей куда более сродни, нежели мое грубое тело, и куда ближе, нежели мои пятки, и, конечно же, делился с ней новостями напрямик из царства теней и сплетнями с темной стороны луны, и нашептывал такое, чему я никогда не смогла бы ее научить; и однако ж мы с моей тенью всегда возвращались домой вместе. А ночами, при свете свечи, в нашем домишке в Арагоне, она всегда танцевала для меня, когда я ложилась спать, – танцевала по всем стенам и потолкам, бедная моя безвинная тень. А ежели я оставляла на столе огарок, так и не загасив его, тень без устали танцевала для меня до тех пор, пока я наконец не лягу; зачастую тени удавалось продержаться дольше свечи, ибо чем слабее мерцала свеча, тем веселее отплясывала тень. А потом тень укладывалась на отдых в уголке вместе с обыкновенными тенями от привычных, будничных предметов, но стоило мне развести огонь, поднявшись до восхода, или хотя бы затеплить свечку в полночь, тень сей же миг, встрепенувшись, появлялась на стене, готовая последовать за мною куда угодно и сопровождать меня в толпе мужчин и женщин. Да только пока моя верная спутница была со мною, увы, мало я ее ценила, а без нее, как я теперь знаю и как я слишком поздно поняла, не дождаться от людей ни доброго приема, ни снисхождения, ни жалости.