Читать книгу Похитители бриллиантов - Луи Буссенар - Страница 7

Четыре разбойника. – Подвиги Альбера де Вильрожа запечатлены неизгладимыми письменами на лицах «Похитителей бриллиантов». – В заброшенном шалаше. – Полугиппопотамы-полубизоны. – Его преподобие. – Закат разбойничьего промысла. – Любовь и ненависть африканского бандита. – Воры, пьяницы и картежники. – Еще о сокровищах кафрских королей. – План Клааса. – Письмо и газетная заметка. – Сплетение интриг. – Человек, которому нужен труп!

– Пусть меня возьмут черти и пусть они свернут шеи вам троим, если я хотя бы теперь не избавлюсь от этого проклятого француза!

– Брат мой Клаас, мне кажется, вы опять тешите себя несбыточной мечтой.

– Чума на вашу голову, Корнелис! Вы мне всегда и во всем противоречите! У вас какая-то мания…

– Ладно! Только что вы пожелали видеть когти Вельзевула на моей шее, теперь вы призываете на мою голову чуму. Брат мой Клаас, вы заговариваетесь.

– У брата Клааса потемнело в глазах.

– Вы хотите сказать, Питер, «покраснело»: он видел кровь.

– Оставьте меня в покое, Корнелис! И вы тоже, Питер! Что я вам, бабенка какая-нибудь? Подумаешь, видел кровь!.. Да для меня что человека зарезать, что цыпленка – одно и то же.

– Я понимаю, зарезать кафра или готтентота… Но человека нашей расы – это все-таки, знаете, другое дело.

– Это был всего лишь еврей. Я так же спокойно всадил нож ему в горло, как зарезал его собаку. Больше того: у собаки все-таки были клыки, она могла защищаться. А тот еврей сопротивлялся как барашек.

– Тогда я не понимаю, почему вы волнуетесь. Я вас никогда не видел в таком состоянии. Вы меня удивляете и даже тревожите.

– Меня взволновала встреча с французом, пропади он пропадом!

– Надо было в таком случае обойтись с ним так, как вы обошлись с тем нехристем.

– Да ведь вы знаете, что он какой-то демон. Он так же силен, как любой из нас, и при этом куда ловчей и изворотливей.

– Ну уж это положим! Я вас не понимаю! Этот сумасброд вызвал вас на дуэль, а вы были достаточно глупы, чтобы пойти стреляться с ним и промахнуться. Вдобавок вы едва не ухлопали отца той молодой особы, руки́ которой добивались! А теперь вы сплетаете вашему сопернику венок из мирта и лавра и считаете, что он стоит выше таких храбрецов, как мы? Клаас, брат мой, я только что сказал, что вы видели кровь. А сейчас я утверждаю: да вы просто слепец!

– Ладно! Будет вам! Раскаркались, как вороны! Его-то тут нет. Он, однако, не очень-то испугался всех нас, вместе взятых, и у вас еще остались достаточно убедительные доказательства на лицах. Взять хотя бы тебя, Корнелис. Ты, конечно, задавака, а все-таки если бы он всадил тебе револьверную пулю не в глаз, выбив половину орбиты, а в самый центр лица.

– Выстрел был меткий, не спорю. Но что из того? Я с ним еще расплачусь при первом же удобном случае.

– А вы, Питер? Почему бы вам не пойти попросить его, чтобы он еще раз сломал свою саблю о ваш череп?

– Дурак! Я потому и сержусь на вас, что у вас была полная возможность свести с ним счеты, а вы…

– Вы, по-видимому, забыли, – возразил тот, кого называли Клаасом, не обратив внимания на то, что ему не дали договорить, – как великолепно он вел отступление, а ведь мы держали его на прицеле. Три недели подряд он разгадывал все наши хитрости, обходил все наши ловушки и сумел не попасться нам на глаза. Он как будто знает местность лучше нас. И когда он наконец соизволил попасться, дело кончилось тем, что двое из нас остались лежать там, на поле битвы. А с ним еще была женщина, которую ему надо было оберегать. Я вас уверяю, это не человек, а демон!

– А нельзя ли узнать, как вам удалось избавиться от него?

– Конечно! Я затем и пригласил вас в эту конуру, чтобы рассказать вам все, что я сделал, и каковы мои дальнейшие планы.

– Говорите, мы вас слушаем.

– Хорошо. Только вы, ваше преподобие, сходите осмотрите местность, нет ли какой-нибудь опасности. Благо у вас глаз как у сервала и слух как у спрингбока. А я тем временем прополощу себе глотку и соберусь с мыслями.

Четвертый субъект, до сих пор хранивший молчание, встал и удалился неслышными шагами хищника, выходящего на охоту.

Еще стояла глухая ночь. До рассвета было не меньше двух часов. Помещение, в котором происходило описываемое нами тайное совещание, вполне заслуживало нелестного названия конуры, данного ему Клаасом. Несколько плохо сколоченных досок, щели между которыми были кое-как заткнуты смесью глины с просяной соломой, и полусгнившие листья вместо крыши – вот и все. Мебель соответствующая. Постелью служила груда листьев, набросанных в углу; вместо стульев – бычьи черепа с рогами, заменявшими подлокотники; вместо стола – не очищенный от коры пень, на котором слезилась сальная свечка. Три огромных длинноствольных ружья с тяжелыми прикладами прислонены к стене. Нетрудно узнать в них те почтенные голландские ружья, которые не изменили своего вида за полтораста лет. В Трансваале и в Оранжевой республике колонисты передают их из рода в род и пользуются ими еще и поныне, несмотря на все достижения современного оружейного дела.

Единственное изменение, которое привнесли эти отчаянные рутинеры, заключается в курковой системе. Да и на это потребовался упорный труд двух поколений. Конечно, этот старый железный лом не может выдержать никакого сравнения с современным карабином, однако в руках таких прекрасных стрелков, как буры, он все еще представляет весьма грозную опасность. На столе стояли большие, наполненные кап-бренди бычьи рога с ремнями из кожи гиппопотама, на полу валялись сумки, в каждой из которых можно было бы поместить трехмесячного теленка, как зайца в ягдташе босеронского охотника.

Эти громадные ружья, безразмерные сумки и рога, вмещающие достаточно водки, чтобы напоить целый взвод, вполне соответствовали росту и телосложению хозяев. В хижине находились три гиганта в возрасте от тридцати до тридцати пяти лет. Помесь бизона с гиппопотамом. Шесть футов роста. Длинные, круглые, толстые, тяжелые, неотесанные туловища, к которым прикреплены до безобразия могучие конечности, делали их похожими на людей другой породы и другого века. Лица, обожженные горячим африканским солнцем, не имели той бледности, которая свойственна креолам Гвианы и Больших Малайских островов. Это – широкие простоватые лица с правильными чертами, и все же есть в них грубость и жестокость, свойственные крупным толстокожим.

Все трое носят одинаковые куртки и штаны из желтоватой кожи. Это платье исцарапано колючками и покрыто пятнами жира и крови – крови людей и животных. Все три гиганта поразительно похожи друг на друга. Однако благодаря некоторым неизгладимым особым приметам, которые имеют двое из них, спутать их невозможно. Эти особые приметы – последствия страшной борьбы, на которую намекал субъект, называемый Клаасом.

Корнелис – кривой. Вместо левого глаза у него страшный, лилового цвета шрам, по-видимому полученный от выстрела в упор из мушкета.

У Питера на голове, от бровей до темени, тоже великолепный рубец, проложенный, как пробор, посередине головы и делящий шевелюру на две абсолютно симметричные части. Вид этого рубца наводит на мысль о добром клинке и твердой руке, но также и о черепной коробке, не боящейся испытаний.

Несколько слов, оброненных Клаасом в минуту дурного настроения, заставляют предположить, что к этим двум шедеврам пластической хирургии причастен Альбер де Вильрож. Все трое сидят молча: они ждут возвращения своего разведчика. Внезапно и одновременно, с точностью в движениях, которая восхитила бы прусского капрала, они хватают рога, откупоривают их, высоко поднимают и льют себе прямо в глотку, глухо урча, как урчат звери, утоляющие жажду.

Их товарищ появился в эту минуту как из-под земли. Его появление казалось чудом. Несмотря на обостренность чувств этих детей природы, ни один из белых дикарей не слышал его приближения.

– Эге, ваше преподобие! – громко смеясь, воскликнул кривой Корнелис. – Откуда вы, дьявол вас побери, взялись? Правда, у меня всего один глаз, но он видит хорошо, а уж слух у меня лучше, чем у любого кафра…

Гримаса, которая могла бы сойти за улыбку, прорезала на секунду лицо вошедшего, затем оно снова превратилось в непроницаемую и мрачную маску. Этот человек представлял поразительный контраст со своими тремя товарищами. Если в них можно было с первого же взгляда узнать буров – а точнее, Boors (мужланов), как англичане называют буров, живущих вне общества, – то у этого все черты выдавали уроженца метрополии.

Он был так худ и тощ, что в холодную погоду у него, должно быть, мерзли кости. Костлявый и гибкий, он походил на глисту и вряд ли весил больше ста фунтов. Помятый сюртук и штаны орехового цвета лишь подчеркивали его страшную и смешную худобу.

Но если такое облачение могло вызвать насмешку в здешних местах, тем паче что его дополнял высокий цилиндр, то уж зато всякая охота шутить пропадала при виде его стальных серых глаз, мрачно смотрящих из двух дырочек, его безбородого лица, изрезанного морщинами, его застывшего оскала. Закрытый рот, как будто лишенный губ, изобличал холодную и неумолимую жестокость, а большие волосатые уши придавали этой унылой физиономии выражение одновременно и зловещее и комичное.

Ничего не ответив Корнелису, он щелкнул пальцами. Звук был похож на треск кастаньет.

– Ничего, – сказал он тихо, как бы приглушенным голосом, – можно говорить. На прииске Нельсонс-Фонтейн все спокойно. У нас еще два часа впереди до рассвета. Больше, чем нам нужно.

– Нас никто не слышит?

– Ну вот еще! – беспечно ответил тот. – Какой же это черт продерется сюда через три ряда колючих кустов алоэ и молочая, которые охраняют нашу хижину? Кто найдет проход, усеянный колючками, по которому вы сами с трудом пробрались? И наконец, кому придет в голову, что бедный священник водит делишки с тремя самыми опасными бандитами? Не будем тратить время попусту. Говорите, Клаас. Продолжайте, друг. Опишите нам всю вашу экспедицию, не пропустите ничего. Я хочу все знать. Наша безопасность и охрана нашего будущего богатства требуют полного доверия.

– Золотые слова, ваше преподобие! Перехожу к делу. Не стоит, я думаю, повторять вам, что мы не имеем средств. Вы знаете не хуже меня, что дела идут из рук вон плохо и что нашему маленькому предприятию грозит безработица, и на довольно неопределенный срок. Не то чтобы алмазов стали добывать меньше – напротив. Но, несмотря на то что прииск недавно открыт, искатели стали осторожны. Маклеры вооружены до зубов и в одиночку не ходят, а полицейские удвоили бдительность. Все боятся, товар вывозится под необычайно бдительной охраной. О том, чтобы захватить эти волшебные камешки силой, и думать нечего. Точно так же нечего думать и о том, чтобы как-нибудь хитростью пробраться на склад: тебя схватят тотчас же и предадут суду Линча без промедления.

– Клаас, брат мой, вы говорите, как с амвона!

– Тише! – резко оборвал оратор. – Не сбивайте меня, иначе я потеряю нить. Дело в том, что мы сами виноваты. Мы забыли меру. Не так ли, ваше преподобие? Если бы не вы, мы бы уже давно болтались на хорошо намыленных пеньковых веревках. Но вы, старый мошенник, вы – наше провидение в черном одеянии. Только благодаря вам знали мы день за днем, час за часом, что делается на прииске. Это вы указывали нам, какие дела можно провернуть и когда именно. Вам помогало ваше звание священнослужителя, которое вы себе так смело присвоили. К тому же вы выполняли ваши духовные функции с такой ловкостью, что ни один черт не узнал бы в этом слуге Божьем одного из самых отъявленных мерзавцев в поселке.

– Потом! – перебил его преподобие, внутренне польщенный этим признанием его заслуг.

– Просто я хотел отдать дань почтения тому, кто руководил нами до сих пор и чьи удачно выполненные замыслы принесли нам благосостояние…

– Увы, оно непрочно, это благосостояние! Не будь вы самые горькие пьяницы и самые отчаянные картежники во всей колонии, вы бы теперь были богаты, как лорды…

– А вы? Если бы вы не соединяли в вашей священной особе все пороки, какие вы приписываете нам, и еще много других, вы бы теперь были не бедней самого губернатора.

– Что ж делать, – возразил его преподобие, – человек – создание несовершенное. Потому-то мы и остались без гроша и без видов на будущее.

– А у меня есть план! Вы уже знаете, что я прибыл из Кейптауна, где договорился относительно результатов нашей последней операции. Гроши. Но случай привел меня в гостиницу, где остановился мистер Смитсон с дочерью и зятем. Не могу описать, какое впечатление произвела на меня эта женщина! Она является мне во сне. Сильное впечатление произвел на меня и еще один человек – этот француз де Вильрож. Я ненавижу его больше, чем кого бы то ни было на свете. Ах, с каким удовольствием пошарил бы я кинжалом у него в груди!

– Клаас, брат мой, вы мельчаете.

– Скоро вы увидите, мельчаю ли я и настолько ли меня ослепили две страсти – любовь и ненависть, – чтобы я забыл интересы «Похитителей бриллиантов». Ни мистер Смитсон, ни его родные даже не подозревали, что я нахожусь рядом с ними. А я сумел следить за каждым их шагом, я жил их жизнью, я проник в их тайны. Я, грубиян, белый дикарь, который как будто только на то и годится, чтобы выследить гиппопотама, – я чувствовал себя в большом городе так же привольно, как в здешних пустынях.

– Наконец-то! Узнаём нашего брата Клааса.

– Так вот, они тоже остались без средств. И ни на что они сейчас не рассчитывают, кроме одной сумасшедшей, абсурдной идеи, в которую никто на свете не поверит, а я, возможно, единственный верю.

– Говорите, Клаас! – перебили заинтересованные слушатели.

– Вы слыхали легенду о неисчислимых сокровищах кафрских королей, об этой невероятной груде алмазов, припрятанных где-то на Замбези, недалеко от порогов?

– Бедняга тронулся умом, – перебил его преподобие, – а мы теряем время на то, чтобы выслушивать глупую болтовню.

Клаас пожал плечами, пропустил себе в глотку изрядную струю пойла и весьма холодно продолжал говорить:

– Тайну о сокровищах им выдал кафр Лакми. Вы знавали этого чудака. Я держал его над жаровней и пропекал ему пятки, но ничего не мог из него вытянуть. А у них есть карта местности, – это я знаю наверняка. И они твердо уверены, что найдут этот клад. До такой степени, что сам этот проклятый Вильрож лично отправился на поиски. Я не выпускал его из виду и незаметно проводил до Нельсонс-Фонтейна, где он был вчера вечером. Я слышал, как он там говорил с одним французом-землекопом. Вильрож взял его в компаньоны. Я даже чуть было не получил пулю от этого компаньона, когда подслушивал, о чем говорили в палатке. Если бы у меня была хоть крупица сомнения, достаточно было того, что я услышал, чтобы оно рассеялось. Самый факт существования клада абсолютно неоспорим, и я уверен, что они его найдут.

– Ну что ж, дело ясное. Надо следовать за ними, а потом, когда они найдут клад, надо будет освободить их от этого бремени. Самые простые идеи всегда самые верные.

Клаас скроил презрительную улыбку и с видом некоего превосходства, обычно не свойственного ему, оглядел своих слушателей:

– Плестись по их следам мало – надо их сопровождать. Надо что-то придумать такое, чтобы быть принятыми в их общество. Но это невозможно – они слишком хорошо нас знают.

– А мне это вполне доступно, – заметил его преподобие, на которого подействовала самоуверенность бандита.

– На вас я и рассчитывал.

– И совершенно правильно, друг мой. А я, со своей стороны, охотно повидаю наших бывших помощников, западных бечуанов. Мне нетрудно будет набрать среди них хоть целую команду и бросить по следам французов. Таким образом французы получат почетную охрану, которая будет состоять из самых отчаянных головорезов Южной Африки.

– Хорошо! Недаром я на вас надеялся. Повод для встречи с французами и присоединения к ним по-детски прост. Скоро будет война между кафрами и англичанами. Я сужу об этом по безошибочным признакам. А вы якобы сопровождаете несчастных беженцев, которые переселяются на север, чтобы спастись от войны и основать там колонию.

– Ну, Клаас, вы молодец! Пока что ваш план совершено безупречен.

– А все потому, – мрачно ответил бандит, – что меня днем и ночью гложут две безжалостные страсти. Во имя любви и ненависти я способен на все, даже на добрый поступок.

– Вы могли бы присоединить к этим двум страстям еще и жадность.

– Не знаю. Я люблю, и я ненавижу. Вот и все. Конечно, я хочу участвовать в дележе, если, как я надеюсь, нам удастся забрать у проклятого француза его клад. Но я бы отказался от своей доли, если бы мне позволили вырвать у него сердце из груди и если бы я мог держать в своей власти ту, воспоминание о которой стало для меня сладостным и мучительным кошмаром.

– Вот и отлично! – сказал его преподобие. – Я пускаюсь в путь сегодня же, собираю всех наших молодцов из племени бакалахари, догоняю французов, стараюсь во что бы то ни стало завоевать их доверие, произношу проповеди направо и налево и в конце концов становлюсь их неразлучным спутником. А вы что думаете делать в это время?

– Корнелис и Питер останутся здесь и будут дожидаться меня. А я возвращаюсь в Кейптаун.

– Ничего не понимаю!

– В двух словах. Я буду краток, потому что время-то не ждет. Надо, чтобы жена Вильрожа уехала из города: там она находится в безопасности. Пусть выедет сюда. Напасть на нее в пути и похитить – пара пустяков.

– Это несомненно. Но как вы ее заставите пуститься в путь?

– А уж об этом, преподобный отче, тоже вы должны позаботиться. Я-то сам ни читать, ни писать не умею, а вы сейчас же нацарапаете мне письмецо и заметку в газету. У вас есть бумага и чем писать?

– Найдется.

– Хорошо! Сочините-ка мне письмо, которое Вильрож, якобы будучи тяжело ранен, продиктовал некоему человеку – все равно кому. Пишите, что состояние его внушает самые серьезные опасения и что он нуждается в тщательном уходе. А уж доставку письма я возьму на себя. Она его получит и сразу тронется в путь.

– Так. А газетная заметка о чем?

– Об убийстве еврея-купца. И вину надо взвалить на французского авантюриста.

– Никто никогда не поверит.

– Заметка появится в печати на другой день после отъезда этой дамы. Так что ее внезапный и поспешный отъезд будет похож на бегство и только внушит подозрение.

– Постойте, но вы привлечете целые орды полицейских!..

– Подумаешь! Вы их знаете так же хорошо, как я. Они безобидные твари.

– Но ваши намерения?

– Закрыть Вильрожу, по крайней мере на время, доступ в колонию. А так как его жена будет в наших руках, у него не хватит времени оставаться в Кейптауне и доказывать свою невиновность. Он все пустит в ход, чтобы освободить жену, но ему придется обходиться собственными силами и нельзя будет обратиться за содействием ни к англичанам, ни к бурам Оранжевой реки из-за возможности потерять драгоценное время, потому что его тотчас арестуют по обвинению в убийстве.

– Ничего нельзя прибавить к тому, что вы сказали, друг Клаас. Вот вам обе бумажки. Заметка для газеты сложена в длину, а письмо – квадратиком. Смотрите не перепутайте.

– Будьте спокойны. А теперь отдохнем. Скоро будет обнаружено убийство еврея и ограбление повозки. Я тоже там буду и постараюсь толкнуть полицию на ложный след.

– Только опасайтесь мастера Виля. Кстати, вы нашли в фургоне нечестивца что-нибудь стоящее?

– Пустяки. Но не в этом дело. Мне был нужен труп, покойник. И я его нашел.