Читать книгу Дочь партизана - Луи де Берньер - Страница 10

8. Яблок

Оглавление

Все мечтают одинаково.


В тот день, когда ИРА убила Эйри Нива[12], я застал Розу в расстроенных чувствах. Она переживала, что нахамила Верхнему Бобу Дилану, и утешалась бутылкой охлажденного белого вина. На предложение угоститься я ответил:

– Охотно, только не давай мне пить больше полутора стаканов.

– Почему? Вино полезно. Без него не культурно.

– Мне вредно. Начинаю чудить. Я почти завязал, теперь моя норма – полтора стакана.

В глазах ее вспыхнул огонек восхищенного любопытства:

– Да? И как ты чудишь?

– Знаешь про Джекила и Хайда?

– Про кого?

– Джекил и Хайд. Хотя с какой стати тебе знать? Это история о враче, который, выпив снадобье, превращался в убийцу. Вот и со мной то же самое, только всякий раз чуть не убивают меня. От спиртного я вдруг зверею и почти всегда затеваю драку. Потом сам не понимаю, как оно все случилось. Последний раз в Уотфорде сцепился со здоровенным подмастерьем-ирландцем. Вот уж идиотская затея, ей-богу. Без выпивки скучно, однако выбора нет. Приходится себя сторожить. Слава богу, уже лет десять не выставляю себя дураком.

– Ты дерешься? Невероятно! Ты всегда такой милый.

– Я милый, пока не переберу. Полстакана мне вполне хватит, и тогда никто не пострадает. Из-за чего ты поцапалась с Бобом Диланом?

Оказалось, ВБД принес котенка, за которым кому-то обещал приглядеть, но Роза взбеленилась и потребовала его вышвырнуть. Видимо, парень был круче меня, потому что Розу послал, а котенка унес к себе. Наверное, еще не знал о разделочном ноже в Розиной сумке.

Роза призналась, что не выносит кошек, хотя, конечно, зря наорала на Боба Дилана, потому что он очень славный и слушает ее стихи.

– Какие стихи? – спросил я. – Ты ничего не говорила.

– Не говорила, потому что ты не поэтического склада.

Намек на мое мещанство меня задел, но вообще-то Роза была права. До нашего знакомства поэзия была мне до лампочки. Я не понимал, какой в ней толк, на моем горизонте она не возникала. Однажды я спросил Боба Дилана, о чем Розины стихи.

– Точно не скажу, она пишет на сербскохорватском, – ответил ВБД. – Но в английском переводе смахивает на китайскую поэзию.

Это ничегошеньки не прояснило, и ВБД продолжал:

– Нить вроде как бессвязных размышлений, которые объединяет последняя строка, своего рода мораль.

Конфузно получать сведения от парня, который вдвое моложе тебя, но разговор этот открыл мне, что я до черта всего не знаю. В том-то и штука, что неуч не подозревает о своем невежестве. Можно всю жизнь прожить безграмотным тупицей, ни капли не сомневаясь в собственной якобы гениальности. Свои просчеты глупость всегда сваливает на неудачу. Тем не менее Розино стихотворчество еще больше возвысило ее в моих глазах, пусть сам я и был равнодушен к поэзии, которую полагалось любить. Мне нравились, скажем, вестерны Луи Ламура – вроде неплохое чтиво. Роза, совсем иная натура, сильно повлияла на мои воззрения, и теперь я охотно почитываю стишки, хотя, пожалуй, возраст уже не позволит мне выработать безукоризненный литературный вкус. Правда, дочь не оставляет попыток его привить и требует, чтоб я прочел толстенный «Миддлмарч»[13], но у меня не хватает духу. Книжищу дочь прислала на Рождество аж из Новой Зеландии.

Вот уж не ожидал, что проститутка окажется поэтессой. Как-то в голову не приходит, что шлюхи – обычные люди. Невозможно представить, что они ходят по магазинам или купаются в речке. Было удивительно, что Роза – просто живой человек, и не менее удивительно, что я так к ней прикипел. Конечно, глупо думать, что проститутки не ходят в кино или не гуляют в парке. Все мы обманываем себя упрощениями и оттого не можем вообразить шлюху в супермаркете, военного, коллекционирующего бабочек, или монарха на горшке.

Детство ее, говорила Роза, было счастливым, о нем нет плохих воспоминаний, кроме двух случаев – когда в сенном сарае она увидела мертвеца и когда отец ударил мать.

Мне было хорошо одной в раздолье пшеничных полей, искрещенных канавами. Одной, потому что брат Фридрих родился в 1946 году. Его назвали в честь Энгельса. Я дожидалась 1960 года. Мать говорила, что я стала нечаянной радостью, но, по-моему, все просто: отец взял ее силой, а она не успела вовремя от меня избавиться.

Фридрих приводил домой дружков и потешался над сестрой: «Что такое “сиськи”, Роза? Сколько сисек у девочки?» «Три или четыре», – угадывала Роза, чем приводила мальчишек в неописуемый восторг, и они, хохоча, тузили друг друга. Потом Фридрих просил прощения, однако издевок не прекращал. Позже он стал офицером федеральной армии и Роза его почти не видела.

Ее назвали в честь Розы Люксембург, хоть та была очень некрасива и скверно кончила. Вроде бы та Роза числилась среди героических коммунистов, но я не помню, чем она знаменита. На детских фотографиях моя Роза вовсе не уродлива. Такая славная миленькая крепышка. Когда я разглядывал снимки, кольнуло сожаление о том, в кого эта девчушка превратилась, однако похоть моя не угасла.

Меня манили ее цыганские глаза, иссиня-черные блестящие волосы с прямым пробором и мягкие полные губы. Наверное, до чрезмерного увлечения спиртным и сигаретами цвет лица тоже был великолепный. Девочкой она крутилась перед зеркалом и мечтала стать красавицей, которую увезет принц.

– Вроде бы не очень коммунистическое желание, – сказал я.

Роза пожала плечами:

– Все мечтают одинаково.

Я подметил, что Роза все пересчитывает; оказалось, в детстве это был ее пунктик. Все ее пальцы были целы, но все равно она их пересчитывала, каждый загибая, чтобы не посчитать дважды. На наших прогулках она считала штакетники и встречных в шляпах. Ее огорчали снежинки – они не поддавались счету. Числа имели свое значение. Один – столько глаз у папы; два – столько глаз у Розы, а у папы золотых зубов. Три – столько раз надо крутануть заводную ручку, чтобы папина машина завелась; четыре – столько колес у машины. Пять – столько пальцев на одной руке, шесть – во столько лет Роза получила первые карманные деньги. Ну и так далее. Роза не любила число «семь» – под него ничто не подходило. Как-то раз я неуклюже попытался ее подколоть:

– А что означает «пятьсот»?

Роза глянула на меня презрительно и стряхнула пепел с сигареты.

– Я уже говорила: деньги, за которые я трахалась, – отвернувшись, сказала она.

– А теперь почем? – как бы в шутку поинтересовался я.

– Почему ты спрашиваешь?

Я аж взопрел и тотчас заткнулся, поняв, что совершил ужасную ошибку, но тут вошел Верхний Боб Дилан и свежим дурацким анекдотом разрядил ситуацию.

Роза не заводила себе воображаемого друга. Я, впрочем, тоже. Она часто вспоминала персонажи народных сказок, про которые ей рассказывала плешивая бабушка, скрывавшая лысину под шалью. Старуха носила черную вдовью одежду и растоптанные башмаки, подходившие на любую ногу. В жизни таких не видел; может, Роза сочиняла? Правую щеку бабки, вспоминала Роза, украшала огромная волосатая бородавка, и целовать ее было все равно что лобызаться с мужиком. Старуха рассказывала о дедовом брате, ходившем на медведя, и бабкиной сестре, которая бежала от мужа-тирана и в шайке разбойников перебралась через Динарские Альпы. Потом на рыбачьей лодке уплыла на остров Кефалония, где стала жить с человеком по имени Герасим. Через много лет с двумя сыновьями-верзилами она приехала на родину и потребовала развода. Видимо, хотела узаконить детей, чтобы Герасим сошел в могилу честным человеком.

Мне нравились эти байки, но теперь я уж и не знаю, было ли в них хоть сколько исторической правды. Помнится, там фигурировал некто «Черный Георгий», а еще кто-то по имени Матия Губец[14]. Слегка наигрывая благочестивый ужас, Роза смаковала жутко кровавые истории о турках. Одна была про властителя, который всех пленных ослепил, но в каждой сотне одного оставил зрячим, чтоб отвел товарищей домой. Король, с которым турок воевал, от потрясения умер, увидев, что сталось с его войском. Потом была история о трагической любви принца Михаила и еще о том, как в загребском соборе Губеца короновали «крестьянским королем»: толпа ревела и размахивала шляпами, а ему на голову надели добела раскаленный обруч. Рассказы эти, нередко запальчивые, объясняли Розину ненависть к туркам, хорватам, албанцам и прочим балканским соседям. Как-то я слышал анекдот об ирландском варианте болезни Альцгеймера: забываешь все, кроме ненависти. Наверное, Розины истории – балканская разновидность этого недуга. Я пересказывал ей знаменитые английские легенды – скажем, о короле Альфреде и сгоревших пирогах или о Роберте Брюсе и пауке, – но они, конечно, не могли состязаться с историями о тех, кого короновали добела раскаленным обручем. Много позже дочь рассказала мне, как погиб король Эдуард Второй: ему в задницу вогнали добела раскаленную кочергу. Наверняка Роза оценила бы этот сюжет, и я пожалел, что уже не с кем поделиться.

Роза ладила со всякой дикой живностью. Пряталась в подсолнуховых зарослях, где ее видели одни лишь птицы, и зверье потихоньку к ней привыкало. Подсмеиваясь над собой, рассказывала, что мыши были ее гонцами, кролики – лордами и вельможными дамами, пчелы, если не ошибаюсь, русскими шпионами или убийцами-турками, а лисы – принцами и принцессами. Себя она тоже мнила принцессой и вообще была слишком озабочена царственностью – как-то странно для коммунистки. Мы встретились еще до появления принцессы Дианы, но я уверен, что позже Роза восторгалась ее историей. Помню, в наших беседах о принцессе Маргарет и капитане Питере Таунсенде, о герцоге Виндзорском и миссис Симпсон[15] выяснилось, что Роза знает о них гораздо больше моего.

Она рассказывала, что под летним солнцем превращалась в мулатку, а черные волосы ее выгорали до каштановых. Я это видел на наших летних прогулках. Роза любила гулять. «Если когда-нибудь уеду, – говорила она, – буду скучать по здешним паркам, где лондонские старушки кормят уток с утятами». Однажды я спросил:

– Если кролики – лорды и леди, то кто утки?

– Дураки, что талдычат королю о его величии.

– Ага, стало быть, свита.

Зимой маленькую Розу укутывали и гнали на улицу, чтоб нагуляла румянец. В снежные зимы наметало сугробы футов в шесть, а то и выше, – прыгнешь в пушистую белую кучу и утонешь с головой. Потом Роза оттаивала перед очагом и, паря ноги в тазу с горячей водой, наслаждалась одновременным жаром и холодом. Мне нравились эти рассказы, в них многое напоминало мое гостевание у деда с бабкой в Шропшире, где в Рождество было так студено, что к утру оконные стекла индевели, а мы спали в свитерах, носках и шерстяных шапочках. В сугробах мы, ребятня, рыли ходы и берлоги. Однажды в такой берлоге меня завалило, я еле выбрался. Но в те дни взрослые не особо тряслись над детьми. Бывало, мать скажет: «Ступай гулять и до темноты не возвращайся». Целыми днями мы гоняли по лесу, где лазали по деревьям, рыли норы и запружали ручьи. Однажды с братом и сестрами затеяли строить иглу, мама нам помогала. Говорят, эскимосам в их жилище тепло, но мы вусмерть закоченели. Снег, не желавший нарезаться кирпичами, рассыпался, и мы строили нашу хижину, прихлопывая снежные стенки лопатками. Я никогда не видел мать такой молодой и счастливой. Румяная, облачка пара изо рта. Когда стройка закончилась, мать напоила нас чаем. Дрожа от холода, мы сидели в иглу и пили обжигающий чай. Правда, долго не вытерпели. Я никогда не пил чай горячее и слаще. Надеюсь, дочь вспомнит меня тепло, как я – свою мать. В войну, рассказала Роза, партизаны строили ледяные домики, вход закрывали брезентом, в стенках делали ниши, к потолку подвешивали керосиновую лампу. Скажу по чести: слава богу, что меня миновала чаша сия. Наверное, я заурядный коммивояжер, кого природа обделила безрассудной отвагой и авантюризмом, но если подумать, на черта он сдался, подобный опыт? Я б согласился стать партизаном только при условии непременных выходных и необязательности диверсий.

Ого! Я сильно отклонился от рассказа о Верхнем Бобе Дилане и Розиной кошачьей фобии. Ничего, сейчас вернусь. Роза уверяла, что она из тех истинных любителей всякой живности, кто угощает яблоками лошадей и швыряет палки чужим игривым собакам. Свидетельствую, что так оно и было, ибо на прогулках в парке сам все это наблюдал.

Однажды Розин отец принес домой грязный холщовый мешок.

«Посмотри, что я нашел», – сказал он, пристроив ношу на столе.

В мешке оказался квелый котенок, у которого только-только открылись глазки. Отец шел берегом реки и услышал мяуканье. Кто-то бросил завязанный мешок в воду, и тот поплыл, но зацепился за корягу. Отец палкой его выудил.

«Не выживет, – сказала мать. – Надо было его прикончить».

«Как он тебе, принцесса?» – спросил отец.

Роза пальчиком потрогала котенка:

«Нравится».

«Не хочешь, чтобы он умер?»

«Нет».

«Тогда хорошенько за ним приглядывай».

Поначалу котенок рос вместе с крольчатами. Как известно, кролики не умеют считать, и крольчиху не смущает, если вдруг один из ее отпрысков слегка отличается от других. Между прочим, я слышал невероятную историю о крольчатах, выращенных кошкой, чьих родных котят утопили.


Конец ознакомительного фрагмента. Купить книгу

12

Эйри Нив (1916–1979) – британский военный, адвокат и политик, член парламента; погиб 30 марта 1979 г. при взрыве автомобиля, заминированного перед Палатой общин. Хотя автор говорит об Ирландской республиканской армии (ИРА), ответственность за теракт взяла на себя Ирландская национально-освободительная армия.

13

«Миддлмарч» (Middlemarch: A Study of Provincial Life, 1871–1872) – знаменитый роман английской писательницы Джордж Элиот (Мэри Энн Эванс, 1819–1880).

14

Георгий Петрович Карагеоргий (ок. 1762–1817) – руководитель первого сербского восстания против Османской империи, основатель династии Карагеоргиевичей. При рождении получил имя Георгий, прозвище Карагеоргий («кара» – по-турецки «черный») возникло из-за его смуглости и вспыльчивости. Матия Губец (Амброз Губец, 1538–1573) – предводитель крестьянского восстания в Хорватии и Словении в 1573 г.

15

В 1953 г. капитан Питер Таунсенд (1914–1995), конюший короля Георга VI, сделал предложение принцессе Маргарет (1930–2002), младшей сестре королевы Елизаветы II; принцесса Маргарет согласилась, но, поскольку Таунсенд был разведен, британское общество брак не одобрило, Маргарет не захотела отказаться от своего права на наследование престола и в 1955 г. публично объявила о разрыве с Питером «ввиду обязанностей перед страной». Уоллис Симпсон (Бесси Уоллис Уорфилд, 1896–1986) – с 1937 г. супруга герцога Виндзорского, короля Великобритании Эдуарда VIII (1894–1972), который, пожелав жениться на дважды разведенной американке, в декабре 1936 г. отрекся от престола.

Дочь партизана

Подняться наверх