Читать книгу Грабители морей - Луи Жаколио - Страница 8

Для молодых людей – двадцатитрехлетнего Олафа и двадцатипятилетнего Эдмунда – потянулась праздная скучная жизнь. В конце концов они пристрастились к охоте, которая осталась для них единственным развлечением. Они воспитаны были в таком страхе и повиновении отцу, что им и в голову не приходило роптать на распоряжение Черного герцога.

Последний, впрочем, предоставил сыновьям полную свободу при единственном условии – ни под каким видом не переступать за черту Розольфского поместья; но так как обширный ског, принадлежащий поместью, тянулся кругом миль на шестьдесят или восемьдесят, то молодым людям было где развернуть свою удаль.

В сопровождении своего младшего брата Эрика и двух служителей-дядек, которые не покидали их с самого детства, Гуттора и Грундвига, они нередко целые недели проводили в степи, гоняясь за медведями и волками и всякий раз возвращаясь в замок с обильными трофеями, что вызывало на бледных губах старого Гаральда улыбку гордости.

– Хорошо, сынки мои, очень хорошо, – говаривал он. – Сейчас видно, что в ваших жилах течет кровь норманских вождей. Недаром вы королевского происхождения.

Сумрачный владелец замка обменивался при этом всякий раз многозначительным взглядом с Гуттором и Грундвигом, но молодые люди обыкновенно не замечали этого, а если б заметили, то, конечно, догадались бы о существовании какой-то тайны между герцогом и обоими дядьками его сыновей.

Гаральд не лгал и не ошибался, приписывая себе королевское происхождение.

По избранию сейма, два Биорна последовательно занимали шведский трон в 802 и в 935 годах и очень возможно, что этот сан, в те времена довольно-таки шаткий, гораздо чаще доставался бы роду герцогов Норрландских, если б они не предпочитали ему карьеру викингов, довольствуясь лишь тем, что держали себя с королями на равной ноге.

Покуда шведский трон занимали потомки древних скандинавских вождей – Ивардов, Сигурдов, Стенкиллей, Свеккеров, Фолькунгов, Ваза, Биорны заботились лишь о сохранении своей традиционной независимости. Но когда на престол был приглашен голштинский принц Адольф-Фридрих, Биорны заявили громкий протест и объявили, что в свое время они еще поговорят об этом и предъявят свои права на престол. Сделавшись главою фамилии, Черный герцог возобновил этот протест, на который, впрочем, все взглянули как на простое с его стороны желание дать себе историческое удовлетворение. Не желая, чтобы сыновья служили при дворе «узурпатора», он отправил их на службу в Россию и во Францию, но, как мы уже видели, скоро вызвал их обратно.

У Гаральда был брат Магнус, моложе его лет на двадцать, никогда не вмешивавшийся ни в какие семейные дела, а занимавшийся со страстью мореплаванием и географией. С шестнадцати лет он совершал почти беспрерывные путешествия вокруг света на превосходном бриге в восемьсот тонн, нарочно для него поставленном по приказанию его отца. Уехав в первое плавание, Магнус с тех пор очень редко и лишь на короткие сроки возвращался в родовой замок. Ему не сиделось дома: море, любимая его стихия, постоянно тянуло его к себе.

Всякий раз Магнус возвращался домой с новыми коллекциями оружия и всяких редкостей, составляя себе постепенно настоящий богатый музей.

Четыре башни замка были построены таким образом, что соответствовали четырем странам света. Южную башню Магнус выбрал для своего музея и разместил в ней свои драгоценные коллекции. Они составлялись не только из того, что он сам во время своих путешествий собрал ценою труда и золота, но и из того, что в течение многих веков было награблено его пиратами-предками.

Несколько лет тому назад Магнус уехал в какую-то далекую, никому не ведомую экспедицию, и с тех пор о нем не было ни слуху, ни духу. В Розольфсе пришли к тому убеждению, что он погиб со всем экипажем от какой-нибудь бури, застигшей его у берегов Азии, так как последнее письмо от него получено было из Батавии.

Магнус был не единственным членом рода Биорнов, пропавшим без вести. У Гаральда Биорна еще пропал пятилетний сын Фредерик, старший брат Олафа и Эдмунда, и пропал вот при каких обстоятельствах.

При рождении каждого ребенка мужского пола в семействе Биорнов был обычай приставлять к новорожденному кого-нибудь из сыновей герцогских крепостных, так что этот мальчик становился товарищем детских игр молодого Биорна, его пестуном и дядькой. Крепостной мальчик, к тому времени, как молодой его барчонок был еще ребенком, становился обыкновенно уже юношей и оставался на всю жизнь его любимым слугой.

Когда родился Фредерик, в замке был в числе прислуги двенадцатилетний паренек, сын герцогского камердинера, по имени Надод, или попросту Над. Герцог выбрал этого мальчика в дядьки своему сыну. Над был мальчик умный, но с самыми дурными наклонностями: жестокий, завистливый, хитрый, с юных лет приучившийся скрывать свои пороки. Отец воспитывал его строго, и потому Над превосходно выучился притворяться, наружно ведя себя самым примерным образом, так что его, бывало, постоянно ставили в пример прочей крепостной прислуге.

В том возрасте, когда люди обыкновенно думают лишь об играх да удовольствиях, Над уже составлял себе планы о том, как он воспользуется доверием к нему молодого барина, подговорит его украсть из кладовой замка большую сумму денег и убежит с ней куда-нибудь далеко, потом пустит эти деньги в оборот и разбогатеет.

Над не был красив, но лицо его было замечательно своим энергичным и умным выражением; у пятнадцатилетнего мальчика голова была характерно развита, как у большого; большие, глубокие, зеленоватые глаза, широкий, хотя довольно низкий лоб, крупный нос с широкими ноздрями, крупные губы, сильные челюсти, густые рыжие волосы, ниспадавшие по плечам, словно грива, придавали внешности Нада что-то даже приятное, некую добродушную силы, которая кротка и податлива, когда спокойна, но ужасна и свирепа, когда ее разбудят и раздразнят.

Ко всему этому Надод обладал атлетической силой.

Маленького Фредерика он возненавидел с первого же дня, не будучи в силах свыкнуться с мыслью, что ему, Надоду, весь свой век придется прожить в рабстве.

Ребенку пошел пятый год, когда Надод однажды отправился с своим барчонком на берег и сел с ним в лодку, чтобы покатать его по фиорду. Биорны с детства приучались к морю, как и их предки викинги. У выхода из фиорда Надоду встретился чей-то иностранный корабль. Юношу спросили, кто он и откуда. Надодом овладел ложный стыд за свое подневольное положение, и он, сам не зная как, начал врать небылицы, выдумал целый роман о том, как они с братом остались сиротами и с трудом находят себе пропитание, потому что рыбы мало, да и для той почти нет сбыта в здешних местах… Одним словом, он насказал таких турусов, и так чувствительно, трогательно, что капитан разжалобился и предложил Надоду взять его брата на свое попечение.

В припадке безумия, порожденного затаенною ненавистью, Надод согласился и отдал ребенка…

Когда он опомнился, было уже поздно: неизвестный корабль вышел в море, увозя юную отрасль Биорновского рода. Три дня после того Над плавал по фиорду, не смея вернуться в замок. Наконец его отыскали и привели в замок, где он с плачем и всеми знаками глубокого горя рассказал, как мальчик наклонился из лодки, упал в море и утонул.

Гаральд души не чаял в сыне, и месть его была ужасна. Надода приговорили к сотне палочных ударов, а выполнение приговора было поручено Гуттору и Грундвигу.

Такое наказание для мальчика равнялось смертной казни. Доверенные слуги Гаральда привязали голого Надода к скамье и принялись мерно бить его толстыми дубинками, остановившись лишь на сотом ударе.

Перед ними на скамье лежала бесформенная, окровавленная масса, которую и отдали Надодовой матери…

Мальчишка еще был жив, еще дышал. Чудеса материнской заботливости и любви отвоевали его у смерти; после ужасных страданий в течение полугода несчастный стал поправляться и подавать надежду на полное выздоровление, перенеся, однако, тяжкое воспаление мозга.

А гораздо лучше было бы для него умереть. Служители били его как попало, не глядя, куда бьют, – били по голове, по лицу, испортили ему нос, расшибли челюсть, выбили из орбиты левый глаз, который в таком положении остался навсегда. Одним словом, Надод превратился в урода, безобразие которого отталкивало всякого, на всякого наводило ужас.

Когда Надод в первый раз после болезни взглянул на себя в зеркало, он вскрикнул от ужаса и злобы, понимая, что на всю жизнь останется отвратительным страшилищем.

Да, он уже никогда не мог избавиться от этого огромного, выкатившегося, окровавленного глаза!.. В припадке необузданного гнева он схватил нож и хотел перерезать нервы, еще удерживавшие этот глаз, но мать остановила его и упросила не делать этого.

– Ты совершенно права, – согласился он, успокоясь немного. – Пусть этот глаз останется у меня до тех пор, пока я не истреблю последнего из Биорнов. Даю в этом клятву – и исполню ее!

Как только Надод выздоровел, он сейчас же покинул родину и после не давал о себе вестей никому, даже матери. О нем не было ни слуху, ни духу, и все в замке думали, что Фредерик действительно утонул. Так как море не выбрасывало его трупа, было решено, что его съели рыбы.

Был один признак, по которому Фредерика можно было всегда найти, хотя это едва ли могло случиться ввиду всеобщей веры в факт его смерти.

С незапямятных времен в семействе Биорнов существовал старый обычай, легко объяснимый тем авантюристским образом жизни, который был свойствен всем Биорнам. При рождении каждого мальчика отец раскаленною печатью делал ему на груди клеймо в виде норрландского герба. На свете не было ни одного Биорна без этого знака, отсутствие которого равнялось бы непризнанию ребенка законным.

Куда неизвестный корабль увез ребенка, отданного Надодом? В какую общественную среду попал мальчик? Родных его, очевидно, никто не заботился отыскивать, зная из слов Надода, что они простые рыбаки. Что касается старшего брата мальчика, то Фредерик, придя в возраст, очень понятно, не интересовался им ввиду бессердечия, с которым тот отдал братишку чужим людям.

С того времени до начала нашего рассказа прошло двадцать два года, и хотя все возможно в нашем подлунном мире, однако до сих пор не случалось ничего такого, что могло бы дать путеводную нить человеку, который принялся бы за расследование действительной участи старшего сына Гаральда Биорна.

Негодяй, сбывший мальчика, сам успел заметить тогда лишь одно то, что корабль, очевидно, принадлежал какому-нибудь богачу, разъезжавшему для собственного удовольствия, так как он весь был построен из тикового и палисандрового дерева. Вдоль обшивки над бортом была резьба, а на корме стояла прекрасная бронзовая статуя женщины, державшей в руках лебедя. Над головой у женщины – это тоже заметил с удивлением молодой слуга – видны были четыре буквы, означавшие, очевидно, имя корабля. Однако, не умея читать, Надод не разобрал, какие это буквы.

Принимая в соображение господствовавшую в то время моду на все мифологическое, затем статую с лебедем и четыре буквы, мы полагаем, что не будет ошибки предположить, что статуя изображала «Леду», и что таково же было имя корабля. Впрочем, это открытие имело бы большую цену, будь оно сделано вскоре после того, как корабль посетил розольфские воды, но через двадцать два года оно, конечно, уже не может иметь никакой цены.

Каково бы ни было общественное положение, в котором оказался впоследствии Фредерик, важно то, что ему не суждено было ни в каком случае вернуться в недра родной своей семьи, о которой он, за тогдашним своим малолетством, не мог сохранить никакого воспоминания.

В часовне замка ему поставили надгробный памятник рядом с монументами предков. Старый Гаральд, не чаявший в своем первенце души, никогда не мог утешиться в его смерти и часто приходил плакать над маленьким мавзолеем.

У Гаральда Биорна была еще дочь Елена, выданная замуж за графа Горна, командовавшего дворянским гвардейским полком в Стокгольме и бывшего таким образом одним из первых персон в шведском королевстве.

Таковы были последние представители старинного рода герцогов Норрландских, дружинников Роллона и Сигурда, давших Швеции двух королей.

Этот род был единственною уцелевшей герцогской фамилией, выводившей свой род от Одина и Сканда, вождей индо-скандинавской эмиграции. Биорны сохранили свою независимость до конца XVIII века, то есть до тех пор, пока не погиб последний представитель их рода, что случилось при обстоятельствах в высшей степени драматических и таинственных.

В самом деле, весьма любопытна судьба этих молодых людей, которые, едва не добившись установления в Швеции древней династии Биорнов, погибли в льдах Северного полюса, как будто последним представителям этой могучей расы было мало обыкновенного савана, а понадобился огромный саван вечного снега.

Эти события и составляют предмет нашего рассказа. Они очень похожи на легенду, а между тем состоят из исторических фактов, относящихся не далее как к концу прошедшего века.