Читать книгу Легионер - Луис Ривера - Страница 8

Все получилось даже проще, чем я ожидал. Та война, которую сейчас вел Рим, не приносила солдатам ни громкой славы, ни богатой добычи. Что взять с бедняков, обобранных до нитки? Поэтому и желающих встать под орлы легионов было не так много. В основном, вербовщикам приходилось вести самую настоящую охоту за рекрутами.

Стоило мне только прийти на вербовочный пункт и сказать седому одноглазому центуриону, что я хочу вступить в армию, дело было сделано. Рост у меня был подходящий, бегал я хорошо, здоровья было не занимать, читать и писать умел, так что меня без проволочек зачислили в когорту таких же новобранцев. Я и сам удивился, как гладко все прошло. Правда, офицер, наблюдающий за вербовкой, все же спросил:

– А лет-то тебе сколько?

– Пятнадцать, – стараясь говорить басом, ответил я.

Трибун посмотрел на меня подозрительно, но больше ничего не сказал и отошел. Думаю, он прекрасно понял, что я солгал. Но когда стране нужны солдаты, можно и закрыть глаза на некоторые формальности.

– Родители есть? – спросил центурион.

– Нет. Умерли.

– Кто отец был?

– Гней Валерий Крисп. Служил под началом Цезаря.

Центурион вскинул голову:

– Так ты сынок Гнея Криспа? Славно, славно… Помер, говоришь, отец? Жалко, жалко… Мы с ним в Испании воевали. Как помер-то?

– Убили его, – глухо ответил я.

– Да ну! Кто?

– Разбойники.

– Вот ведь… – Центурион запустил пятерню в совершенно белую, но густую шевелюру. – Жалко, жалко… Столько лет в строю, и на тебе… Эй, Квинт, помнишь Гнея?

Такой же седой писарь оторвался от своей писанины и посмотрел на меня слезящимися глазами.

– А то, – прошамкал он. – Малец-то на него похож… Только вот я что думаю… Пятнадцать годков назад мы с Гнеем еще из одного котелка хлебали. И никаких детей у него не было и в помине. Он солдатом правильным был, семьей не обзавелся, пока Цезарь ветеранов всех не распустил.

Центурион снова почесал затылок, что-то бормоча себе под нос. Я перепугался не на шутку. И надо же было наткнуться именно на бывших сослуживцев отца! Как будто во всем городе только один вербовщик! Сейчас как отправят восвояси… И что тогда делать? Денег нет, жилья тоже…

Я уже приготовился умолять этих убеленных сединами ветеранов, чтобы не гнали меня. Но опасения были напрасны.

Центурион откашлялся.

– Слушай, Квинт, а нам-то что с того? Командир вон слова не сказал. Парень здоровый, выдюжит. Да и деваться ему все равно, наверное, некуда… Так ведь, приятель?

Я кивнул.

– Неужто мы с тобой для сынка Гнея доброго дела не сделаем? – продолжил центурион.

– Да мне-то что, – пожал плечами писарь. – Ты старший, ты и командуй. Мое дело вон перья точить. Только уж не знаю, такое ли это добро – солдатскую лямку тянуть…

И он демонстративно принялся править перо.

– Ладно, – сурово взглянул на меня центурион. – Ступай, рекрут. Вон туда, где остальные ждут.

– А я… Только мне нужно в армию Тиберия, на войну! – выпалил я.

И тут же пожалел об этом. Палка, которую держал в руке центурион, со свистом рассекла воздух и обожгла спину.

– Ты пойдешь служить туда, куда прикажут, парень! О своих «нужно» и «хочу» можешь забыть. За тебя теперь начальство хотеть будет. И не смей первым заговаривать с командирами. Понял? Раскрыть рот можешь, только если тебя спросят. Все, пшел!

Так началась моя новая жизнь. Не скажу, что это начало мне понравилось.

А потом была дорога во временный лагерь, где сформированные когорты рекрутов осваивали азы военного дела. Длинная колонна испуганных и измотанных новобранцев, подгоняемых палками, пинками и бранью, – чем-то мы, наверное, были похожи на стадо овец. В качестве пастуха – военный трибун, в качестве пастушьих собак – центурионы, сержанты и старые опытные солдаты, которым предстояло в лагере стать нашими инструкторами. Таким я и запомнил мой первый марш – пыль столбом; окрики; пот, заливающий глаза; глухие звуки ударов, когда какой-нибудь новобранец начинает отставать; солдаты охраны, громко рассказывающие, в какое дерьмо мы влипли; и, конечно, рекруты, проклинающие свою судьбу. В общем, назвать это путешествие приятным было нельзя. Все мы по наивности с нетерпением ждали его окончания, не представляя, что нас ждет в самом лагере.

Прибыли мы туда уже на закате. Нас, еле стоящих на ногах от усталости, выстроили на плацу, и мы битый час простояли, пока всех не разбили по когортам, манипулам, центуриям и палаткам. Только когда последний рекрут был приписан к своему контуберниуму[14], пронумерован и занесен в списки новобранцев, нас наконец развели по палаткам и скомандовали отбой. Мы повалились спать, даже не перемолвившись словом с товарищами по палатке. Я не помню, как уснул. Во сне марш продолжался…

А на рассвете взревели трубы.

– Строиться! Бегом, бегом, бегом! – надрывались сержанты. – Шевелитесь, мулы!

Растерянные новобранцы выбегали на плац, где их палками загоняли в строй. Больше всех досталось тем, кто замешкался и не смог достаточно быстро найти свое подразделение. Никто из инструкторов даже не думал что-то объяснять или чем-то помогать. Единственной помощью был удар палкой по ребрам, единственным советом – брань.

Когда строй наконец замер, на трибунал поднялся консул[15] Марк Эмилий в сопровождении ликторов[16] и трибунов. В своей речи он был предельно краток:

– Рекруты, через четыре месяца вам предстоит отправиться в действующую армию. Положение на фронте непростое. Вы нужны там. Цезарь, сенат и народ Рима надеются на вас. Я тоже надеюсь. Скажу больше, я знаю, что сделаю из вас настоящих солдат. Уж можете мне поверить. Тот, кто рассчитывает на легкую жизнь, – ошибается. Легкой жизни у вас больше не будет. У вас два пути – стать хорошим солдатом и дослужиться до хонеста миссио[17] или стать плохим солдатом и подохнуть в первом же бою. Выбирайте сами, что вам больше по душе. А я и центурионы поможем вам сделать правильный выбор.

С этими словами он ушел, а его место занял префект лагеря[18]. Тот тоже не отличался многословием:

– Рекруты, не расходиться. Сейчас вам выдадут одежду и провизию на двадцать дней. Если все сожрете за неделю, остальное время будете голодать. Первое жалованье и подъемные получите через месяц. Так что не рассчитывайте на лавочников. Центурионы, со всем этим нужно справиться до полудня. После обеда познакомить новобранцев с лагерем. Завтра прибудут еще две когорты, и я не хочу, чтобы тут бродили стада баранов. Все, приступить к раздаче продовольствия!

На плац перед выстроенным легионом выехала вереница груженых повозок. По две повозки на когорту. Ведающие раздачей опционы выкликали имена, и новобранец выходил из строя, чтобы получить то, что ему причитается. Плотный серый плащ, тяжелые калиги[19], одеяло и прочая мелочь – в одном мешке; зерно, соль, вино, уксус, соленое мясо и сало – в другом. Сгибаясь под тяжестью мешков, рекруты возвращались в строй. Самые любопытные пытались развязать мешки, чтобы посмотреть, не обманули ли их, но зоркие центурионы тут же пускали в ход свои витисы. Доставалось и тем, кто пробовал обменяться впечатлениями со своим соседом. В общем, как я понял тогда: единственное, что здесь можно делать, не рискуя получить по спине палкой, – это быстро и молча выполнять распоряжения любого принципала[20], который есть в лагере.

Когда последний новобранец получил свое имущество, нас, навьюченных мешками, развели по палаткам.

– Быстро переодеться! Свои гражданские обноски сложить в кучу перед палаткой первого десятка. Да пошевеливайтесь. Последний, кто выползет из каждой палатки, – получит свой первый наряд на работу и хорошую взбучку! Р-разойдись!

Когда мы все стали одинаковыми, как братья-близнецы, нас снова построили в проходе между палатками двух центурий.

Центурион в сопровождении сержантов и трех старых солдат-инструкторов неторопливо прошелся вдоль строя, поигрывая своим жезлом из виноградной лозы. Из всех ветеранов, которых мне доводилось видеть, он был самым колоритным. Даже Марк Кривой по сравнению с ним показался бы изнеженным придворным поэтом.

Представьте себе каменную глыбу темно-коричневого цвета, которой незадачливый скульптор несколькими скупыми движениями зубила придал отдаленное сходство с человеческой фигурой, а потом надел на нее тунику, – и вы получите моего первого центуриона. Причем с лицом у скульптора возни было еще меньше. Он просто кое-как вылепил из темной глины некое подобие шара, вставил два крошечных кусочка черного мрамора, чтобы сделать глаза, провел острым резцом щель рта и прилепил три комочка глины, которые должны были стать носом и ушами. Ну и сверху еще добавил седой ежик волос. Редких, как зубы у нищего.

Так выглядел старший центурион третьей когорты учебного легиона Квинт Серторий. Квинт Бык, или просто Бык, как чаще его называли. Сам он гордился своим прозвищем и все время старался подражать повадкам этого животного, хотя это было и необязательно – он и так был похож на быка. Даже когда спал.

– Ну что, бараны, – начал свою приветственную речь Бык, остановившись перед строем и сложив покрытые рубцами руки на бочкообразной груди, – кто-нибудь из вас еще думает, что приехал на целебные воды поправить здоровье? Так, по вашим глупым ухмылкам вижу, что некоторые все-таки воображают, будто им будут платить почти по три сестерция в день на дармовщинку. Ладно, обезьяны, скоро поумнеете. А кто не поумнеет, того уволят из армии по состоянию здоровья после месяца службы. Это я вам обещаю.

Если он хотел нагнать на нас страху, то у него неплохо получилось. Глядя на это лицо, не выражавшее ничего, кроме тупой ненависти ко всему живому, я сразу поверил, что Быку ничего не стоит покалечить, а то и убить не слишком расторопного новобранца. Судя по всему, в своем убеждении я был не одинок.

– У меня три правила, – продолжал Бык. – Первое. Все за одного. Если какой-нибудь тупой баран, которыми вы все тут являетесь, сваляет дурака, отвечает вся центурия. Не каждый десятый, а все ваше стадо. Если какая-нибудь полудохлая скотина отстает на марше, все стадо бегает с полной выкладкой, пока глаза на лоб не полезут. Если какой-нибудь червяк не может бросить пилум[21] дальше чем на двадцать шагов – стадо бросает пилумы, пока грыжи не повылезут у всех. И так далее. Вся центурия отвечает за одного дохляка. Все понятно с первым правилом?

– Понятно, – прогудел строй.

Лицо Квинта Быка, и без того темное, как необожженная глина, стало вовсе черным.

– Молчать! Вам даже до баранов далеко! Блеете, как овцы! Отвечать как положено: «Так точно, старший центурион!» И так, чтобы я вас слышал. Ну-ка, еще раз. Все понятно с первым правилом?

– Так точно, старший центурион!

– Не могу поверить, что боги лишили меня слуха! Вы что-то пищали, девочки?

– Так точно, старший центурион!

– Не слышу!

– Так точно, старший центурион!!!

От наших воплей у меня звенело в ушах. Но Быку этого было мало. Он заставлял нас орать, пока из наших глоток не начал вырываться лишь хрип. Только тогда он смачно плюнул себе под ноги и сказал:

– Какая жалость. Мне попалась сотня нежных овечек. Впервые вижу таких дохляков. Неужели в Италии не осталось мужчин? Видать, я здорово прогневил богов, раз они так пошутили надо мной – вместо солдат поставить под мое начало овечек… Ладно, слушай правило второе. В моей когорте есть только один закон – мое слово. Если я приказал сдохнуть, значит, вы должны сдохнуть. Если кто-то не выполнил приказ – пусть вспоминает правило первое. Вас не касается то, что говорит легат[22], консул, Цезарь или сам Марс[23]. Вас касается только то, что говорю лично я, старший центурион Квинт Серторий. Для вас я и легат, и консул, и бог. Так что, девочки, никаких жалоб вышестоящим командирам. Если надумаете излить душу трибуну когорты или самому императору, очень советую вспомнить правило второе. Потому что в противном случае придется вспомнить правило первое. Понятно второе правило?

– Так точно, старший центурион!

– Не слышу!

– Так точно, старший центурион!!!

– И правило третье – в моей сотне все вы мулы. Вкалывают все одинаково. Если кто-то попытается сунуть мне свои вонючие денарии, чтобы увильнуть от работы, – переломаю руки. Если кто-то попробует заболеть, чтобы лишний день на койке поваляться, – пропишу свое лечение. Увижу, что какой-нибудь умник вместо себя в наряд другого мула отправляет, – вся центурия будет кровавыми слезами плакать. Понятно второе правило, обезьяны?

– Так точно, старший центурион!!!

– И еще… До присяги вы все здесь просто полудохлая скотина. И обращаться я с вами буду, как с полудохлой скотиной. Это чтобы вы сразу уяснили себе, чего ждать. Вот после присяги, возможно, кое-кто из вас и будет достоин называться легионером. А пока нечего рассчитывать на дармовщинку. Понятно?

– Так точно, старший центурион!!!

В своей первой речи Бык, как выяснилось позднее, несколько приукрасил наше ближайшее будущее. На деле все оказалось гораздо, гораздо хуже. Я, конечно, немного представлял себе, что такое армия. Хотя бы по скупым рассказам отца и хвастливой болтовне Марка. Но одно дело представлять, и совсем другое – почувствовать все на собственной шкуре.

Даже удивительно, насколько реальность обычно бывает далека от самых жутких наших фантазий. Как бы ты ни представлял себе трудности, которые тебя ждут, никогда не окажешься по-настоящему готов к ним. В этом я убедился в первые же дни службы.