Читать книгу Каждый должен быть нормальным - Лука А. Мейте - Страница 3

Не по-весеннему холодный ветер гнал по небу черные тучи, которые казались непомерно тяжелыми. Они приковывали к земле, заставляя сильнее обычного сгибать спину и делая вес собственной головы в несколько раз больше, поселяя в ней мешающую думать боль. Птицы низко метались по небу, играя роль вестников отвратительной погоды, которую любишь, находясь дома. Весь в зелени городской парк был в эти минуты ожидания грозы воплощением истинной природной тишины, которая заключается не в отсутствии звуков как таковых, а в отсутствии в ней человека – существовал только шелест листвы от особенно сильных порывов ветра, ласкающий слух. Именно поэтому, наперед зная, что снова промокну, я не спешил уходить. Редко когда удавалось вот так побыть на улице одному.

Я сидел на одной из многочисленных пустующих лавочек и читал книгу, пытаясь мыслями уйти из своей жизни и окунуться в чужую. Ветер трепал волосы, непривычно отросшие за последние месяцы, и несколько раз пытался вырвать толстую книгу из моих рук. Я же ему в ответ пытался этого не замечать, полностью посвящая себя биографии великого ученого времен до Перекроя – Клавдия Адэодэтуса. Этот человек опередил свое время во всем, что делал, и пусть многого я не мог понять из-за ограниченности своих знаний, это не мешало мне восхищаться гениальным инженером. Кто-то называет его прародителем техногенной катастрофы, в условиях которой мы все теперь живем, ведь он вложил немало усилий в изучение радиоактивных элементов и их применение, а кто-то непревзойденным умом, чьи идеи спасут всю Землю, ну или Рейрум, как планету стали называть после Перекроя. Хотя мне первое название нравится больше. Меня же интересовали не столько его машины и мифический андроид, который якобы где-то спрятан, но чертежи самых первых экзоскелетов (кажется, в 2021 году уже было такое понятие, но я не уверен, совпадало ли оно с нынешней реальностью). Не то чтобы я был полон интереса к военным возможностям этих строений. Мне просто нравилось то, как на теле выглядит живая механика.

– Странный выбор.

Я вздрогнул от звука чужого голоса. Ко мне подсел незнакомый мужчина, а я и не заметил его, мыслями пребывая в доперекройном мире.

– Что, простите? – переспросил я.

– Книга. Странный выбор.

– Мне нравится, – я пожал плечами и, мельком взглянув на нежеланного собеседника, вернулся глазами к тексту. Душа к разговору совсем не лежала. Я в вечном поиске тишины, а уж никак не лишних разговоров с людьми, которых совершенно не знаю. Новые знакомства меня не прельщали. Они совершенно не вдохновляли. Наоборот, лишь все портили.

Мое хрупкое душевное равновесие было безжалостно растоптано.

– Гроза приближается, – снова сказал собеседник, отвлекая меня. Вся сосредоточенность на книге потерпела крах.

– Я не боюсь природы, – ответил я, нервно перевернув страницу. Искренняя надежда, что он уйдет, переполняла меня. Лучше уж вымокнуть до нитки, но остаться одному.

– Книга намокнет, когда пойдет дождь, – заметил он абсолютно очевидный факт. Краем глаза я увидел, как он улыбается. Широко, чуть ли не во все зубы, что имел. И сидел он свободно, положив обе руки на спинку лавочки. Мне стало слишком неуютно. Сам я всегда скован – нога на ногу, руки ближе к телу, – занимать как можно меньше места вошло у меня в привычку, которая уже не казалась чем-то плохим.

– У меня для этого есть сумка. Простите, конечно, но я не ищу общения, – не глядя на собеседника, ответил я.

– Очень жаль, – пожал плечами незнакомец. – А вот и дождь, – даже как-то радостно сказал он, ладонью ловя первые холодные капли. Несколько таких же мокрых вестников с неба упало мне на плечи, и на бежевой ветровке они быстро превратились в большие темные пятна. – Меня, кстати, Штефан зовут.

– А меня никак не зовут, – раздражение все-таки себя выдало. Меня совершенно не интересовало, кто он, как его зовут и зачем он вообще начал этот разговор. Спрятав книгу в сумку, я встал с лавочки. – Вынужден откланяться, всего хорошего.

И поспешил к выходу из парка. Я всегда ходил слишком быстро, даже когда спешка совершенно ни к чему. Но даже это меня не спасло в столь отвратительную погоду. Когда я дошел до автобусной остановки, ветровка уже успела стать одним большим мокрым пятном, а легкие летние ботинки промокли, принося массу неприятных ощущений в совокупности с натертой недавно мозолью.

На остановке было всего несколько человек – на их лицах единой нитью было написано великое недовольство жизнью. Мимо неслись машины, норовя облить из луж на дороге стоящих людей. Остановившемуся автобусу это удалось почти со стопроцентным попаданием в каждую мишень. Кажется, стоило мне стоять на несколько сантиметров ближе, и мои серые брюки можно было бы уже посчитать черными и выжимать, подобно только что вытащенным из плохо выполняющей свои функции стиральной машины. Общественный транспорт был неприлично полон, и я чувствовал себя в таком обществе самым несчастным человеком в мире. Нелюбовь к большим скоплениям людей терзала. Всеобщий негатив пробирался под кожу, вызывая озноб. Я стоял, держась за поручень, и мечтал о своей остановке, лишь бы быстрее покинуть этот оплот людского страдания. К тому же последние крупицы настроения, которое с утра было не таким уж и плохим, портили мысли о странном незнакомце, который так легко и просто сел и начал разговор. Обдумывая его, я – совершенно себе не удивлен – корил себя. Ведь что мне стоило просто поговорить? Но извечная боязнь людей управляла языком быстрее, чем желания разумом. Как там представился этот незнакомец? Что-то очень инфернумское… Штэфан?.. Возможно. Не уверен, что услышал правильно. В своих стараниях не смотреть на чужого для меня человека я не запомнил ни единой его черты. Одежду и позу, может быть, да. Но его самого… И просто бы выкинуть из головы этот разговор, но не получалось.

Наконец, выйдя из автобуса, я медленно хромая поплелся к дому. Моя жизнь проходила в очень тихом районе на окраине города, где по большей части стояли такие же, как у моей семьи, двухэтажные дома, разные, но одинаково совершенно ничем не примечательные. Моя семья могла позволить себе сколь угодно огромный дворец за высоченным забором, но у родителей таких замашек никогда не было. Улицы вокруг были пустынны, машин здесь проезжало мало, а дождь продолжал лить стеной, целой рекой стекая по асфальтированной дороге, которая шла в гору. Изредка на небе сверкали молнии, и грохотал оглушительный гром. Достаточно романтичная погода, но приятного в насквозь промокших брюках и липнущей к телу рубашке, которая намокла даже сквозь ветровку, было мало. Еще и эта проклятая мозоль. Кажется, я буду хромать целую вечность.

С трудом достав ключи из кармана брюк, я непослушными холодными пальцами открыл белую, ничем не примечательную дверь. Дом, в котором я провел всю свою жизнь, встретил меня теплом и запахом выпечки.

– Лора, я дома! – крикнул я, кинув сумку на пол, а ветровку на вешалку. Посмотрев на себя в зеркало, я увидел промокшего до нитки человека – белая рубашка прилипла к телу как вторая кожа, впрочем, не сильно отличаясь по цвету от первой, а с русых волос по осунувшемуся худому лицу с огромными тенями под глазами стекала вода.

– Где тебя носило?! – из кухни буквально вылетело мое светлое проклятие с искаженным в недовольстве милым лицом. Она умела быть безумно красивой, когда злится, особенно когда у нее выбиваются из хвоста светлые пряди, придавая ей несколько растрепанный вид. – Ишь, моду взял под дождем гулять! А если ты заболеешь?! – она пару раз ударила меня кухонным полотенцем для усиления эффекта выражения своего беспокойства.

– Тшш, не кричи. Ничего со мной не будет, – поморщившись, я снял ботинок, а затем и промокший белый носок. Проклятый пластырь, наклеенный утром на мучающую пятку, сместился с положенного ему места и собрался, превратив за непродолжительное время без того болезненную рану в кровавую дыру на ноге. Не самое приятное ощущение. Прямо как на душе последние несколько лет.

– А ну иди быстро грейся! Через полчаса обед будет готов, – сложив руки на груди, ответила Лора, прожигая меня взглядом, полным праведного гнева. И куда только деваться от ее всепоглощающей заботы?

– Слушаюсь и повинуюсь, – бесцветно ответил я и поплелся на второй этаж.

– Герарт Беренд, ты меня слышал?! – наблюдая, как с меня на светлые ковры стекает вода, крикнула она. Я спиной чувствовал всю ее величественно-смешную позу – руки в боки, мечущие молнии глаза. Взрослый ребенок, который пытается как можно сильнее казаться весомым в своем мнении.

– Я слышу тебя, сестренка, слышу, – остановившись на середине лестницы, я повернулся и пустил ей шуточный воздушный поцелуй, попытавшись улыбнуться. Лора только закатила глаза. Я знаю, что порой просто невыносим, но что поделать, если даже перенесенное два года назад ужасное воспаление легких ничему меня не научило? К тому же я довольно долго грустил о том, что не умер.

Взяв из ванной большое махровое полотенце, я пошел в свою комнату. Меня встретил родной безукоризненный порядок – ни единой пылинки на полках с книгами, которые занимали почти все пространство, идеально заправленная с утра кровать, и даже шторы висели как-то по-особенному аккуратно. Если бы их без моего ведома кто-то тронул, я бы сразу это понял. К этому месту у меня еще тлела юношеская, почти детская любовь. Наверное, каждый человек любит комнату, в которой провел всю жизнь. В двадцать семь лет я еще жил в родительском доме и старался по этому поводу не терзаться.

По окну стекал целый водопад, оттого в комнате было темно для столь раннего часа. Желтый свет ночника, стоявшего на тумбочке у кровати, расползался по светлым стенам, точнее их жалким клокам, которые чисто физически не могли быть заставлены полками с книгами. «Ты спишь в библиотеке», – так всегда говорил отец. Не осуждал, но и не одобрял тоже. Ему никогда не нравилась та свободная литература, что я читал.

Стоило мне стянуть с себя промокшую рубашку, сразу начало неприятно знобить, потому, аккуратно стянув через кровоточащую мозоль брюки, я принялся вытираться, растирая холодную влажную кожу. На следующий день от таких усиленных трений появятся синяки – любое сильное прикосновение всегда оставляет следы. Когда неприятный озноб более-менее отступил, я переоделся в домашние серые штаны и зеленую вытянутую футболку. Заклеив пластырем надоевшую мозоль, я, смирившись, что душу просто так не заклеишь, хромая спустился вниз.

На кухне меня окутало тепло и целая гамма запахов. Сестра до фанатизма любила готовить. Жаль, что я никогда не был из тех людей, кто мог оценить ее старания по достоинству.

– Как день прошел? – спросил я, сев за стол. Аппетита совсем не было вот уже на протяжении нескольких лет кряду, и даже запахи его не умели должным образом возбуждать, но сестра от меня все равно не отставала до тех пор, пока я хоть что-нибудь не съедал хоть в каком-нибудь количестве. Каждый раз одно и то же. На мой отказ ответом был бы упрек. Или слезы. Она никогда не забудет, как я на полном серьезе пытался заморить себя голодом. Поэтому я давно оставил попытки отказов и молча сроднился с болью в желудке.

– Скучно. Хотели с девчонками пойти по магазинам погулять, но эта гроза дурацкая все обломала. Поэтому я решила испечь кексики. Смотри, какие красивые получились, – Лора с гордостью показала на тарелку, на которой расположились остывать маленькие кексы в белой глазури. Ее фирменное блюдо, не считая курицы со специями, которую очень любил отец. – А ты как погулял?

– Да как-то… никак, – я пожал плечами, уставившись в свою тарелку с горячим обедом.

– Что значит «никак»? – на ее милом личике нарисовалось недоумение. Ее и можно понять. Обычно после прогулок я приходил в более приподнятом настроении. Поэтому я не посчитал нужным отвечать, сделав вид, что полностью глухонемой и вообще очень увлечен едой. – Герарт, поговори со мной! – не выдержала она. Лора часто кричала на меня. Кажется, это началось, когда я вернулся домой из больницы четыре года назад. Все вокруг были прекрасными иллюзионистами в сфере показного беспокойства, особенно на фоне моего собственного безразличия. Я до сих пор часто отгораживаюсь от всего мира, сомневаясь в своей уместности как личности. Миру это очень сильно не по нраву. В чужих глазах я ненормальный. Посмешище и тема для разговора за чаем.

Не выдержав взгляда Лоры, я все-таки сдался, отложив вилку.

– Со мной пытался познакомиться человек на улице, – тихо ответил я, смотря в тарелку. Стыдно было признать, но этот мужчина не выходил из головы, и с каждой минутой его образ в мыслях обрастал все большим количеством упреков. Нужно было поговорить. Дурак.

– Да ладно?! – неподдельно удивилась сестра. Она даже вскочила со стула, оперевшись руками на стол. Ее взгляд пронзал меня как иголками. – Псих, что ли, какой-нибудь?

– Угу, маньяк, – я горько усмехнулся, взяв стакан с водой. Уже не хотелось даже просто ковырять в еде вилкой.

– Ну, с тобой никто нормальный знакомиться и не стал бы, – пожала плечами сестра, притянув к себе один из кексов и откусив кусочек.

– Лора! – мое возмущение не было настоящим, ведь она в действительности была просто ужасающе права. На знакомства у меня никогда не было особого везения.

– Ну что? – удивилась она. – Познакомился бы. Чего ты вечно от людей как глацем от армии? – то, что знакомство с моей легкой подачи абсолютно не задалось, сестра и так прекрасно понимала. Я всегда был очень замкнутым и нелюдимым, и с возрастом ничего не изменилось. К неполным тридцати годам я уже просто жил, смирившись со своей неправильностью.

– Люди меня достали, – ответил я, уставившись в окно. Там было темно и мокро.

Мне относительно нравилась моя профессия, и сам я считал себя не таким уж и плохим хирургом, – по крайней мере, мое личное кладбище было намного меньше, чем у коллег, – но я в своей жизни хотел совершенно другого. Да и одно дело оперировать людей, а другое – с ними разговаривать просто так, без цели. Орудовать скальпелем намного легче. Лежащие под наркозом не принимают участия в расшатывании моей нервной системы.

– Добрый день, – за разговором мы вдвоем не услышали хлопка входной двери. Жаль, я успел бы вовремя скрыться у себя и не встречаться с этим человеком еще сутки. А может, и дольше.

– Папочка, здравствуй! – моментально вспорхнула со стула Лора, обнимая отца. – Ты сегодня рано.

– Господин мэр посчитал, что хочет отдохнуть и от моего общества тоже, – ответил он, обняв свою до безумия любимую дочь, которая каждый день радовалась ему, как будто его не бывало дома целыми неделями. Верная собачонка с преувеличенным желанием показать, какая она хорошая. Аж тошно. – Мама еще не вернулась? – спросил отец, сняв пиджак и оставив его на стуле. Матери дома еще и не хватало для моего всецелого несчастья.

– Нет, она и не обещала рано вернуться, – пожала плечами Лора, принявшись накладывать еду в тарелку.

– А ты чего такой кислый? – обратился он ко мне. Я сидел, подперев рукой подбородок и смотря в окно, за которым уже закончилась гроза, но стекали с крыши струи воды, а по небу ветер так и гнал черные тучи. Жаль, что от такой увлекательной картины меня отвлекли. Явно был не мой день.

– Под дождь попал, – не глядя на отца, ответил я и поднялся со своего места. – Пойду к себе. Спасибо за обед, – сказал я сестре и вышел из кухни, стараясь как можно быстрее подняться наверх и не слышать их разговора, который неизменно пойдет обо мне. И кто-нибудь из них двоих обязательно позже придет ко мне для очередной беседы. Чего только они все пытались со мной сделать? Исправить, что ли? Вылечить? Под их серьезными и жалостливыми взглядами я всегда чувствовал себя ненужным. Что в пятнадцать лет, что в двадцать семь.

Сил абсолютно не было, в душе царила предательская пустота. Я лежал, смотря в темный потолок своей комнаты, и разрывался между желанием убежать и нежеланием даже поднять руку. Думалось только о том, как же я от всего происходящего в моей жизни устал. По сути, я сам кузнец своих проблем, но с другой стороны, от меня давно ничего не зависело. Все мои выборы в жизни всегда осуждались, и я в страхе ошибиться просто перестал их делать. Родители требовали найти девушку, они отчаянно хотели внуков, а сестра требовала перестать быть необщительным овощем, при этом не пытаясь понять, что мне хорошо и так, и свою боязнь подпускать к себе людей я не считаю ужасной. Уж лучше быть одному, чем снова преданным всеми и разбитым на части, которые самостоятельно не склеишь. Я и так еле заставил себя жить после смерти брата. Они просто не имели права требовать от меня большего. Были бы у меня еще силы им это заявить.

У меня никогда не было настоящих друзей ни в школе, ни в университете, но зато были старший брат и младшая сестра. Но четыре года назад Герберт погиб, сгорел в пожаре, и все в моей жизни без него рухнуло. Под моими ногами не осталось почвы. С тех пор я постоянно пребываю в состоянии затянувшейся депрессии. Я сам осознаю, что со мной происходит, но не стараюсь это как-то исправить. И страшные истеричные состояния наедине с собой с не менее страшными последствиями я тоже никогда не старался остановить.

Я долго ворочался в постели, пытаясь уснуть, но за редкий выходной день так и не удалось отдохнуть. Мысли сменяли друг друга, и в итоге из головы не желала уходить случайная встреча. Одна часть души считала незнакомца маньяком и полностью одобрила побег от такой личности, но другая часть мучила, напоминая о вечном холоде и одиночестве, которые, такие любимые, порой становились невыносимыми.

Устав лежать, я сел на ставшей безумно неудобной кровати, притянув колени к груди и сложив на них руки, уткнулся в них носом, закрыв глаза. Я успокаивал себя тем, что через несколько часов вновь на работу, и в суете все дурацкие мысли забудутся. Вновь недовольные жизнью лица коллег, больных, их родственников, и я сам в роли такого же зомби, как и они, почти машинально выполняющего в своей работе все, кроме самих операций. Порой мне упорно казалось, что я умел думать только рядом с операционным столом. Только тогда я жил осознанно. А потом снова на разум будто нападала пелена.

От самоуспокоения меня отвлек тихий стук в дверь. Хотелось быстро притвориться спящим, но Лора, не дожидаясь ответа, робко вошла в полумрак комнаты, закрыв за собой дверь.

– Как ты? – она присела на кровать, положив руку мне на колено, которое скрывало теплое одеяло.

– Все в порядке, – наглая ложь, которая длится уже несколько лет. Со мной никогда не было все в порядке. Зачем об этом постоянно говорить?

– Гер, я все понимаю, ты весь такой из себя депрессивный и несчастный, но приди уже в себя! Тебе двадцать семь лет. В этом возрасте люди уже не сидят в углу и не ждут, что кто-то решит их проблемы за них. Перестань жалеть себя. Жизнь вообще отвратная штука, и если все будут вести себя так, как это делаешь ты, то смысл в жизни пропадает окончательно.

– Его и так нет. Пропадать нечему, – я отвернулся от нее, посмотрев в окно. Там было уже темно, и отдаленно шумел вновь начавшийся дождь. На секунду комнату осветила яркая вспышка, а от раската грома, казалось, затряслись стены.

– Герарт, смысл есть всегда. И резать себя не выход и не поиск этого выхода! – она коснулась моей левой руки, где красовалась длинная красная царапина, которую я получил несколько дней назад, чисто случайно не вписавшись в калитку в заборе. Замечание сестры меня возмутило. Из-за того, что я занимался самоповреждением в прошлом, она в каждой царапине на мне видела вину моих собственных проблем с головой.

– Я уже давно не режу себя! – не выдержал я, отдернув руку и прижав ее к себе. Мне совершенно не были нужны нравоучения и болезненные напоминания о моих ошибках из прошлого. От этих дурацких напоминаний шрамы на ногах начинали ныть, хотя по сути их уже и чувствовать было не нормально – они зажили много лет назад, оставшись чередой белых горизонтальных полос от тазобедренных костей и почти до колен.

– Гер, послушай, ты просто сейчас сливаешь свою жизнь в унитаз. Работа, дом, самобичевание и так по кругу. Чего ты добьешься такими темпами? – и с каких это пор она выучила такие умные и сложные слова, как «самобичевание»? Как была глупой, так и останется таковой навсегда.

– Это моя жизнь, и я буду проживать ее так, как я хочу.

– Угу, шарахаясь от каждого незнакомого человека, который обратится к тебе вне больницы. Ты даже улицу и дом подсказать прохожему не умеешь.

– Лора, уйди! Я решу свои проблемы сам, – я не умею кричать, почти не умею повышать голос, но, наверное, все-таки что-то во мне бывает в такие моменты, что в ее глазах встают слезы. Жалко ли мне ее? Да, но не в те минуты, когда эмоции владеют моим разумом всецело.

– Я уже потеряла одного брата и совершенно не хочу потерять второго, – грустно ответила она и поспешно ушла. Кажется, лишь для того, чтобы я не видел ее плачущей.

От разговора с сестрой стало паршивее, хотя, казалось бы, куда еще. Уснул я только за час до будильника, а потом течение жизни снова стало нормальным. Работа отрезвляла, и существовать становилось определенно легче. И я даже почти забыл о странном незнакомце, пока тот сам не напомнил о себе.

Когда надоедливая мозоль все-таки зажила, и хирург экстренного отделения Первой городской больницы в моем лице перестал хромать так, как будто у него не все кости на своих местах, я вернулся к любимому занятию – бегу по утрам. В половину шестого редко кого можно было увидеть на стадионе, поэтому ненужных встреч с людьми зачастую не случалось. Зачастую. Но не всегда.

– Доброе утро, – вновь этот голос, который стерся за прошедшие дни из памяти. Я споткнулся на неровном асфальте и удивленно обернулся. Рядом остановился все тот же человек, часто дыша и при этом приветливо улыбаясь. Кажется, у него тоже была утренняя пробежка. Хотя раньше я его ни разу в жизни не видел, а ведь бегал на этом стадионе чуть ли не всю свою жизнь.

– Доброе, – отойдя от овладевшего мной шока, ответил я. Кажется, я слишком удивленно смотрел на него, но ничего не мог с собой поделать.

– Уже вторая встреча, не удивительно ли? – мужчина был открыт, располагал к себе, искренне улыбался. «Как дурак», – подумалось мне в первые минуты. Вся эта открытость незнакомца больше пугала меня. Ну как может быть хорошим человек, который улыбается всем подряд?

– И правда, удивительно, – нехотя согласился я. – Вы извините, но у меня мало времени. Всего вам доброго.

– Подождите! – он побежал за мной. – Ну почему вы от меня убегаете?

– Наши встречи совсем не вовремя, простите, – не останавливаясь, ответил я и счел разговор оконченным. Собеседник, видимо, тоже, вскоре оставшись где-то позади.

Весь день он не выходил у меня из головы. Снова. Все буквально сыпалось из рук, и прийти в себя удалось только когда привезли изувеченную в аварии девушку. Грань чужой жизни и смерти давала силы забыть, но вечером после двух незначительных огнестрелов, ножа под ребрами и, Равновесие прости, бутылки от шампанского в заднем проходе, от откровенного безделья ввиду всеобщего последующего здоровья, я снова впал в уныние, принявшись корить себя за то, что повел себя крайне глупо. А жизни явно нравилось издеваться надо мной, устроив уже третью встречу с этим человеком. Причем в этот же самый день.

– Вы?.. – я так и замер на пороге, увидев, что за пациент поступил с крайне притянутым за уши поводом – разбитой бровью. Было уже поздно, мой рабочий день закончился два часа назад, но я просто от нечего делать согласился поработать еще немного за моего до крайности мечтающего устроить свою личную жизнь коллегу, улетевшего на очередное свидание. Видимо, я сделал это зря.

– Нет, ну согласитесь, это судьба, – мужчина, казалось, был ошарашен не меньше. В этот раз хоть не улыбался, и то спасибо. Стоит только представить, как выглядела бы его улыбка в совокупности с залитым кровью лицом.

– Ох, – я тяжело вздохнул, но работа есть работа. – Ладно, дайте, я посмотрю.

– Да так, царапина, – улыбнулся тот и поморщился от боли, стоило мне только слегка к нему прикоснуться.

– И правда царапина, – осмотрев рану, сказал я.

– И вам даже не интересно, что со мной случилось? – мужчина казался святой невинностью, даже несмотря на то, что он в два раза шире тщедушного меня.

– Ну, у вас разбита бровь.

Для меня произошедшее с ним было очевидным, а подробности были неинтересными и совершенно ненужными. У меня таких людей с историями каждый день пачками, хоть выкидывай. Одна бутылка чего стоила.

– Но при каких обстоятельствах, не интересно, что ли? – кажется, я услышал в его голосе какую-то по-детски глупую обиду. Правда, что ли, ненормальный какой-то?

– Это не в моей компетенции, – стараясь сосредоточиться на швах, ответил я.

– Да что ж вы за человек такой? – неподдельно удивился он. – Я, может, познакомиться с вами пытаюсь.

– С какой целью? – меня этот разговор начинал пугать и раздражать одновременно, а руки как назло не слушались, и быстрее закончить с работой просто не получалось.

– Соблазнить вас, а потом утащить в подвал и изнасиловать, – закатил глаза мужчина и вновь поморщился, явно забыв, что он тут делает и почему. – Нет, ну серьезно, доктор, для чего люди обычно знакомятся? Для того, чтобы общаться, естественно.

– Мне общения за часы работы хватает с лихвой. Все, вы свободны, господин… э, простите, не знаю, – и не хочу знать, если уж быть откровенным.

– Де ля Франц, – грустно ответил тот, смотря в пол.

– Вы свободны, господин де ля Франц.

– Ну и вредный же вы, – ответил он. – Ну пожалуйста, ну давайте дружить!

– Господин де ля Франц!.. – я даже отшатнулся от него. Так страстно со мной еще никто не хотел… дружить. Он маньяк. Определенно. Другого варианта тут просто быть не могло.

– Штефан. Меня зовут Штефан, – мужчина встал, почти поравнявшись со мной. Я, как-то между прочим, отметил, что новый знакомый выше меня, а ведь я тоже на рост не жаловался. А уж про ширину его плеч мне стоит благоразумно промолчать.

– Я очень рад, что вас так зовут. До свидания, – я смотрел на него глазами размером, кажется, с огромные раритетные монеты, и мыслей не хватало даже на то, чтобы судорожно решить – бежать или не бежать подальше, пока не случилась какая-нибудь нежелательная в жизни ерунда. Святое Равновесие, ну зачем я создан именно таким? Почему я не могу бояться змей или насекомых каких-нибудь? Нет же, я боюсь людей.

– Ну пожалуйста, ну поговорите со мной. Я так одинок, мне не хватает общения!

– Успокойтесь, пожалуйста, господин де ля Франц! Сядьте!

Штефан покорно сел обратно, с какой-то нервной надеждой смотря на меня своими темно-карими глазами.

– Ладно, давайте поговорим, – сдался я, глубоко вздохнув. – Ну и при каких обстоятельствах пострадала ваша бровь? – понятно было, что просто так от такого пациента не отделаться, поэтому пришлось кое-как взять себя в руки. Если бы это был другой человек, я вел бы себя нормально. Но уже третья встреча… у меня крыша съедет, встреться мне этот человек еще раз в жизни.

– Я с любимым мужчиной расстался, – пожав плечами, ответил де ля Франц. – Столько месяцев на него угробил, а он еще и драться полез, не пущу, ты мой, бла-бла-бла. Тьфу.

– Вы, что, простите?.. – не понял я. Изначально мне показалось, что я что-то неверно услышал. Или что он надо мной издевается.

– Расстался с любимым, вроде как, мужчиной. А что? Почему вы на меня так смотрите? – искренне не понимая, спросил Штефан, хотя его откровенно веселил мой удивленный взгляд. А как тут будешь не удивленным, когда перед тобой сидит, по сути, мечта половины девушек Рейрума и откровенно признается, что эта самая половина ему совершенно не нужна?

– А? Нет, я… все в порядке вещей. Каждый день встречаюсь в своей жизни с открытыми… извращенцами. Ага, – как-то ошарашено ответил я. – Вас за такие признания в тюрьму посадить могут, вы в курсе?

– Да. Но вы же меня не сдадите?

Он так на меня посмотрел, что я, даже если бы и захотел донести на него местной полиции нравов, делать бы этого не стал.

– Нет. И я, конечно, сочувствую вашей личной утрате, но никак помочь не могу. Извините, у меня работа.

– Мы можем с вами потом поговорить еще? – надежда. Черт возьми, в голосе этого человека была надежда. На кой черт я ему сдался? Почему именно я?!

– Зачем? – не дожидаясь ответа, я поспешил покинуть его общество. Всю жизнь спасаюсь постыдным бегством. В душе нашла свое место настоящая буря. Я сам не понимал, почему делаю и говорю то, чего не хочется говорить и делать. Часы работы уже давно истекли, и мне ничего не стоило поговорить с этим мужчиной подольше и, наверное, более приветливо. Но эти случайные встречи меня пугали, потому я просто поспешил уйти домой. И я искренне надеялся, что больше не встречусь с этим человеком. Город огромный, ну какой шанс среди стольких миллионов людей вновь встретиться? Но, черт меня дери, ирония судьбы прочно вклинилась в мою жизнь. Оказалось, шанс велик до смешного.

В свой выходной я, за неимением дома непрочитанных книг, решил посетить книжный магазин, дабы найти себе что-нибудь новое на ближайшие дни. Мне безумно нравилось среди новых книг, пусть они и стоили в самом удачном случае половину моей зарплаты за штуку. Но электронные книги я никогда не воспринимал всерьез. Мне нравилось выбирать, смотреть, листать. Это было настоящим наслаждением для души. Кажется, я проходил меж полок несколько часов, прежде чем одна из книг действительно меня заинтересовала.

– Очень интересная книга, я бы советовал, – и вновь знакомый голос за спиной. Вздрогнув, я чуть не выронил свою находку из рук.

– Вы меня преследуете?!

– Я вас не преследую! Это судьба, смиритесь, – мужчина пожал плечами. Сам он тоже держал в руках какую-то книгу. Приглядевшись, я признал в ней биографию Адэодэтуса. Как он там сказал? «Странный выбор»?

– Прошу, оставьте меня в покое!

– Но вы мне интересны! Я хочу с вами пообщаться! – настаивал на своем Штефан. Зачем, зачем, зачем?! Паника заставила мое сердце биться в груди несчастной птицей.

– Если вы с кем-то поспорили, что познакомитесь со мной, то вы выиграли свой спор. Прощайте! – в порыве эмоций выпалил я и поспешно покинул магазин, так и не купив книгу.

– Да подождите вы! О чем вы говорите?!

Я шел, совершенно не смотря куда. В голове все было забито мыслями и воспоминаниями. Я раньше слишком много доверял людям, которые надо мной в свою очередь слишком много смеялись. Были уже такие, которые знакомились с нелюдимым ботаником, располагали к себе, входили в доверие и создавали для всегда грустного человека ощущение нужности кому-то. А потом эти же люди смеялись над этим несчастным доверчивым придурком громче всех. Я разучился верить в судьбу, случайные знакомства, доброту и бескорыстие людей. Мне хватило всего этого до конца жизни. В этом мире никому нельзя верить. Все люди жестоки. И пусть я в свои годы размышляю на уровне подростка, со временем понимаешь, что все те мысли всегда были верными. Наверное, именно поэтому я никак не могу от них отказаться.

Дни шли, сменяя друг друга своей обыденностью. Последний месяц весны подходил к концу. Больше я не встречался с этим загадочным Штефаном. Жизнь снова стала по-обычному скучной и грустной, поэтому единственному за две недели выходному я совершенно не радовался. Хотелось остаться на еще одно дежурство, но начальство почти в прямом смысле выкинуло трудоголика отдыхать. Ну или им просто не хотелось мне вновь переплачивать. В итоге я не знал, куда себя деть.

Я не успел вернуться домой с ночной смены, как очередной скандал с матерью заставил меня вновь убежать. Если с отцом я еще более-менее ладил посредством обоюдного максимального игнорирования, то с матерью отношения просто не складывались, наверное, с тех пор, как я научился говорить. Она хотела от меня, чтобы я все делал по ее желанию и жил по ее сценарию, а желания меня самого ее совершенно не волновали. Женитьба была для меня чем-то заоблачным, как и дети, да и в работе я старался просто быть не хуже, а уж рваться в звание лучших было не в моем характере. Но новая назначенная без моего ведома встреча с очередной потенциальной невестой привела только к новой ругани, в которой одна тема вытекала из другой, и я за час становился худшим сыном на свете. Черт возьми, даже маленькая ссора вытягивала из меня все силы, что уж говорить о такой большой…

День выдался мрачным. Солнце, стоявшее несколько дней, вновь спряталось за набежавшие тучи. Даже не знаю, к чему я вообще это запомнил. Казалось, что всю мою жизнь надо мной только и было черное небо. Я плелся по пустому берегу реки, увязая в мокром песке. Невысокие волны сливались с ветром в страстном танце, поднимаясь все выше и выше. Май пришел с грозой и с грозой решил уйти. Вдалеке уже сверкали молнии, а ветер трепал волосы, пытаясь ими закрыть мне глаза. И я не старался их убрать. Несколько раз я спотыкался о камни или коряги, дважды даже упал. И как же в этот момент было все равно… Я лежал на холодном мокром песке, смотря на распаляющуюся реку, и собрался с силами встать, только когда волны окатили меня несколько раз. Я вновь промок, а ведь дождь еще даже не начался.

Недалеко от того места, где я волей своего бессилия лежал, находилась старая пристань, о которой, кажется, все уже давно забыли. Мне нравилось это место. Оно всегда было тихим. Оживленная часть пляжа начиналась на много метров дальше.

Я прошел по пристани до самого конца, вновь получив несколько ударов от реки. Сев на мокрое скрипящее дерево, я слушал ничем не прерываемый шум волн. И чем дольше я слушал, тем сильнее ком подступал к горлу. Горькие слезы брызнули из глаз, и их поток уже было не остановить. Мне было нестерпимо больно от упреков матери, и больше всего ранили слова о том, что лучше бы тогда погиб я, а не Герберт.

От мыслей о брате стало еще хуже. Я скучал по нему. Рана потери так и не зажила, даже ни капли не затянулась за четыре года, продолжая еще сильнее кровоточить.

Я сам не заметил, как свернулся на пристани в несчастный комок нервов, пытаясь хоть как-то спастись от душевных мучений, которые силой своей были почти физической болью. Было глубоко, даже очень, тем более такие волны… но духу не хватило утопиться, я слишком хорошо умел плавать.

– Пристань – не самое лучшее место для лежания, вы не находите? – спросил знакомый голос. Я сперва подумал, что мне показалось, но сильные, горячие руки были более чем реальны.

– Его н-н-нет… – смотря на Штефана, но не видя его за пеленой слез, тихо сказал я. – Его п-п-п-п-росто н-н-нет…

– Кого нет? – спросил де ля Франц, с беспокойством смотря на меня и держа за плечи, не давая вновь всем телом улечься на холодное мокрое дерево. Сильная волна окатила нас обоих, но он даже не пошевелился, не попытался оставить.

– М-м-моего б-брата… – заикаясь, как в юности, ответил я. Дефект речи всегда возвращается. – Он п-погиб… Его нет… Мне так п-п-п-п-лохо без него… Я хочу у-у-у-у-утопиться… У меня н-нет сил дальше жи-жи-жить…

– Не думаю, что ваш брат погладил бы вас по голове за подобный поступок.

– Я не м-м-могу так б-б-больше… – истерика новой волной накатила на меня. Меня трясло, было ужасно холодно, а слова сами вырвались, рассказывая незнакомцу всю свою жизнь – о погибшем брате, о непонимающей семье, об одиночестве. Меня будто бы прорвало, и я говорил о том, о чем с родными заговаривать никогда не решался. А он слушал меня, не перебивал. И, кажется, это было не просто из вежливости. Мне так сильно хотелось в это верить.

Я не скоро успокоился, но все-таки нашел в себе силы взять себя в руки, даже осознавая, что только что произошло. Стало стыдно, но уже не так больно.

– Мне… мне, наверное, надо домой… Уже темнеет…

– Вы позволите мне проводить вас?

Я только согласно кивнул. Какой у меня был выбор?

– Простите мне мою несдержанность… – я попытался извиниться, но он прервал меня буквально на половине фразы.

– Ничего, с каждым может случиться. Не стоит просить прощения.

Наконец, пошел дождь, подобный стене воды, но он совершенно не мешал нам разговаривать. Штефан оказался приятным собеседником. Ему даже удалось немного развеселить меня. А я ведь уже и не помнил, когда в последний раз действительно искренне улыбался… Не снисходительно, не вымучено, потому что коллеги не поймут твоей кислой рожи на их шутку, а именно потому, что хочется смеяться.

Он проводил меня до самого дома, как бы я ни пытался его убедить, что я в порядке и дойду сам. До самой двери.

– Домой не приглашаю, простите…

– Мне было приятно с вами пообщаться. Может, как-нибудь еще раз поговорим?

– Возможно, это не такая уж и плохая идея, – согласился я. Штефан, наверное, и сам не заметил, какое ликование отразилось на его лице. Я невольно улыбнулся.

Его карие глаза снились мне несколько ночей подряд.