Читать книгу Мои современницы - Любовь Федоровна Достоевская - Страница 3

Приведем полную цитату: «Беда в том, что я не признаю псевдонимов и могу печатать лишь под условием подписывать свои повести полным именем, а вот это-то и страшно. Мне совсем не улыбается участь бедного Льва Львовича Толстого, над которым все смеются»[1]. Так писала в 1911 г. начинающий литератор Любовь Достоевская (1869–1926) уже состоявшемуся литератору Виктору Буренину.

Однако ее ждала схожая участь: если над Толстым-младшим «все», включая Горького и Чехова, смеялись[2], то на Достоевскую-младшую не обратили особого внимания. В течение века после выхода ее романов и повестей, филологи и историки повторяли, вероятно, даже их не читая, что они «не представляют интереса» и «не имеют художественного значения». За столетие ее романы и повести не удостоились ни одного серьезного исследования и ни разу не переиздавались[3].

Писательская карьера Достоевской началась в 1911 г. со сборника повестей «Больные девушки» и продолжалась всего лишь три года. После первой книги Любовь Федоровна издала еще два романа – «Эмигрантку» и «Адвокатку»: по одному в год – в 1912 и в 1913-м. К каждому титулу автор ставила подзаголовок «Современные типы»: в итоге получилось своеобразная гендерная трилогия о современницах.

Автор «трилогии» находилась за границей, когда в 1914 г. вспыхнула Мировая война, переросшая в Русскую революцию. На Родину Любовь, называвшая себя в Европе по-французски Эме (Aimée), уже никогда не вернулась.

Последняя ее публикация, благодаря которой она все-таки получила признание у современников и потомков, к беллетристике уже не относится. Это известный ее труд об отце. Произведение имело прихотливую издательскую судьбу: написанное в 1918–1919 гг. по-французски с титулом «Vie de Dostoïewsky par sa fille», оно впервые вышло в 1920 г. на немецком. Русский перевод (с немецкого), наполовину усеченный, появился в 1922 г., первый полный – в 1992 г., однако он был тоже сделан не с оригинального текста, а опять-таки с немецкого, и, наконец, филологически выверенный перевод с французского оригинала – в 2017 г.[4].

Воспоминаний в прямом смысле она не могла писать: ей было всего 11 лет, когда умер отец. Так на обложке первого и второго русского издания появилось не вполне внятное «в изображении дочери»[5]. Историко-биографический жанр в целом не был близок Любови, и исследователи находят в тексте разного рода неточности и натяжки, признавая, впрочем, его ценность в качестве источника. Уже в первых строках автор признавалась в некоторой принужденности своего труда: «я решилась опубликовать в Европе биографию моего отца, которую собиралась издавать в России, тем более что всё мое состояние осталось в руках большевиков, и теперь я должна зарабатывать себе на жизнь»[6].

Зачем же носительница такой фамилии вообще занялась беллетристикой (книга об отце не в счет)? Вероятно, не могла иначе. Вся ее жизнь, весь ее быт был пронизан литературой, все кругом что-то сочиняли, издавали, включая ее мать. Для воплощения своих амбиций она устроила литературный салон в своем доме на Фурштатской, где стремилась устроить самостоятельную, независимую от матери жизнь. Один друг семьи, М. Н. Стоюнина, описывает, несколько иронично, ту попытку: «Любовь Федоровна льнет к аристократическому кругу; у нее развилось страстное честолюбие, жажда жить открыто, устраивать светские приемы <…>. Перемена в условиях жизни совершилась: обстановка роскошная, появилась голубая шелковая гостиная, жардиньерки, поэтические уголки, ценные вазы, шали, саксонские лампы, фарфоровые статуэтки. <…> В салоне дочери гости стали поважнее, дочь царит остроумием, пишет легкие пьески для театра, однако скучает от шумной пустоты света»[7]. Не складывается и личная жизнь молодой женщины.

Над всем этим висел тяжким для нее грузом мировой престиж отца. Отсюда – размышления о псевдониме и честолюбивое нежелание им воспользоваться. В высшей степени символично предложение Льву Толстому-младшему, дружественному посетителю ее салона, сочинить пьесу о детях писателей, с которого мы начали наш очерк[8].

В начале 1900-х гг. Достоевская переходит к прозе[9]. Уже в дебюте, в «Больных девушках» (1911), заявлена основная ее проблематика: изломы молодой и чувствительной женской души, судьбы «старых дев», материнский пресс. Обнажена надломленная психика автора – ее нервные срывы, общая болезненность, личностная неустроенность. Название книги похоже на диагноз, а за собственные болезни автор во многом спрашивает с матери.

У Анны Григорьевны, урожденной Сниткиной, сложился в отечественной культуре почти агиографический образ. К напряженному сосуществованию с гением прибавляются последующие проблемы, которые ей доставляла «трудная» дочь. О степени этого напряжения мы находим поразительное свидетельство той же М. Н. Стоюниной: «Разлад между ними дошел до того, что Анна Григорьевна, видя однажды, как выносят из церкви девичий гроб, воскликнула: "Зачем не мою дочь это хоронят!"»[10] Но и дочь не остается в долгу, выводя в своей самой первой книге образ матери-угнетательницы, губящей дочь: рассказ так и называется, без обиняков, «Вампир».

Дабы у читателя не возникало сомнений насчет автобиографичности повествований, начинающий литератор там и сям расставляет ономастические метки. Героиню рассказа «Жалость» зовут Ляля – в то время как родные и близкие звали автора «Лилей». Рассказчицу «Вампира» вообще зовут Любовью Федоровной. Главная героиня другого рассказа – «Чары» – носит редчайшую финскую фамилию Мильтопиус, и это фамилия бабушки по материнской линии[11]. Как отмечает достоевист Б. Н. Тихомиров, она вообще «склонна была относиться к своим произведениям не столько как к художественным созданиям, сколько как к личному исповедальному дневнику»[12].

Автобиографична и любовь к Италии. Ляля из «Больных девушек» мечтает сбежать в Италию, а когда это получается, у нее вырываются такие признания: «с первых же шагов Ляля поняла, что Италия не похожа на остальную Европу, и что она близка и дорога ей, как Россия». Афористично восклицание: «Милая, милая Италия! Вот страна, где нельзя быть несчастной!» Подробно описано прекрасное озеро Гарда, где, вероятно, лечилась Любовь Достоевская в одном из санаториев. (Спустя десять лет именно в этом месте поселится Габриэле д’Аннунцио, который, как мы полагаем, поможет выходу ее книги об отце в Италии – см. Приложение). С «поэтической красотой и оригинальностью» предстает перед читателем Верона – обязательная перед озером для всех путников на Гарду остановка.

Италофилия, вероятно, была запрограммирована ее родителями – ведь Эме была зачата во Флоренции, в счастливый период обитания четы Достоевских на пьяцце Питти, напротив садов Боболи – лишь беспокойство ее отца, что при родах он не сумеет объясниться с врачами (Достоевский не знал итальянского языка, в отличие от немецкого), побудило ее будущих родителей переехать из Флоренции в Дрезден, где в итоге 26 сентября нов. ст. 1869 г. Любовь и появилась на свет.

Влечение к Италии проходит красной нитью сквозь весь текст «Больных девушек» – этому «счастливому» краю противопоставляется «чухонское болото» Петербурга, усиливающее морок у героинь. Абзац в «Больных девушках» о первых христианских мучениках на веронской Арене перерастет в целую вставную новеллу в «Эмигрантке», где Италия займет всё литературное пространство. В последнем романе «Адвокатка» автор заявляет: «Должно быть, в предсуществовании я была римлянкой», а описывая карнавал на Лазурном берегу, пишет: «Итальянская душа Ниццы проснулась под французской меркантильной оболочкой», расставляя акценты по отношению к двум цивилизациям.

…Зимний сезон 1911/1912 года Эме проводит в Риме, где пишет свою вторую книгу, «Эмигрантка», которую можно смело назвать «итальянской». Вечный город ее, пусть и не сразу, но пленяет. Русская литература полна признаний любви к итальянской столице. И Достоевская вносит свой вклад в антологию о Риме: «люди, быть может, никогда вполне не умирают, а остаются витать возле тех мест, где сильно жили и сильно страдали. Быть может, Рим полон тенями древних римлян, первых христиан, художников времен Возрождения и итальянцев прошлого столетия, что так доблестно погибали в борьбе за единство Италии. Все эти тени не могут оторваться от любимого города. Они по-прежнему владеют Римом, и мы, иностранцы, попадаем в плен к этим теням и не в силах отвести от них свои мысли».

Ее персональный ключ к Риму – Надин Гельбиг (Хельбиг), урожденная княжна Надежда Шаховская. В письме от 10 января 1912 года к Александру Свербееву она горячо его благодарит за знакомство с «Helbig, настоящей русской, несмотря на то, что всю жизнь прожила заграницей»[13]. Княжна Шаховская, супруга немецкого археолога Вольфганга Гельбига, обосновавшегося в Риме, держала популярный салон, среди посетителей которого были Григ, Вагнер, Лист, д’Аннунцио, Роллан, Рильке. Теперь в этот интересный список можно поставить Достоевскую. Вероятно, через свою щедрую соотечественницу-меценатку, укоренившуюся в Риме, Любовь – Эме познакомилась с целой галерей персонажей, которые она вывела в своем итальянском романе. Некоторых нам удалось идентифицировать.

Так, под вымышленным именем Лефрен выведен аббат Луи-Мари-Оливье Дюшен, автор фундаментального трактата «История Древней Церкви», оказавшегося в центре скандала. В январе 1912 г. его монография была внесена Ватиканом в «Индекс запрещенных книг», и роман Достоевской, в том же году, об этом сообщает – со скоростью газетной хроники. Иные видные римляне имеют в тексте настоящие фамилии – в первую очередь граф Луиджи Примоли, внучатый племянник принцессы Матильды Бонапарт, вышедшей замуж за Анатолия Демидова, «князя Сан-Донато»[14]. Позднее его брат граф Джузеппе Примоли в стенах родового палаццо основал Музей Наполеона в Риме (сейчас там хранятся пять писем Достоевской – см. Приложение). В роман попадают впечатления от посещения городских кварталов, церквей и монастырей, музеев, трактиров, аристократических салонов, кабинетов прелатов. Описаны и другие места: почти в жанре тревелогов рассказывается о поездке Ассизи и о тамошней францисканской атмосфере.

Отношения с Римом, впрочем, складывались непросто, как и всё в жизни Любови. Самые первые дни для Достоевской были отмечены упадком духа, и в одном из писем она признается: «не скажу, чтобы от него [т. е. Рима] в восторге, может, из-за петербургской погоды – холодной и серенькой. Трамонтана[15] очень плохо действует на нервы»[16]. Усиливаются ее недуги: «Зима в Риме представляет агонию человека, сознающего, что он болен смертельной болезнью и в отчаянии бросающегося от одного доктора к другому»[17].

Возрастает интерес к католичеству – не в нем ли спасение от «всеобщей неурядицы и беспорядочности нашей жизни»? В этой могучей, красивой, интеллектуальной ипостаси христианства она обнаруживает и насторожившее ее черты: идеи героини (думается, и самой Достоевской) о возобновлении патриаршества на Руси встречают самый резкий отпор у католиков, которым вовсе не нужна сильная Православная Церковь. Однако героиня с каждым шагом в Риме всё более отдаляется от России, куда ей уже не суждено вернуться…

При знакомстве с финалом можно подумать, что перед нами – тривиальный сюжет о разбитом сердце, но сам автор, как выясняется, ставил перед собой еще одну задачу: «отказавшись от родины и эмигрировав в Италию она [героиня] наполовину умерла, <…> я имела некоторое "литературное" право отправить ее в более светлый мир»[18].

Писательница осудила «эмигрантку». Достоевская убеждена, что это – не ее путь. Она останется верной родине и религии отцов (и отца!) и возвращается в Петербург. В одном письме она иронизирует над «легендами», где ее смешивают с героиней: якобы она, «увидев любимого человека, выходящего из комнаты кокотки, <…> перешла в католичество» и осталась в Италии[19].

Последний роман, «Адвокатка», можно бы назвать «французским»: повествование начинается в Ницце и, пройдя туристическим пунктиром по Провансу (древнеримскому, что важно для автора), завершается в Париже. Наряду с традиционной темой «Больных современниц», показанных тут в их маниакальной ревности и инфантильном эгоизме, Достоевская обращается к публике с манифестом феминизма. Ее главный адрес – русские женщины, с менталитетом, по ее мнению, «восточных одалисок». Автор страстно призывает их к овладению профессиями и общественному служению. Именно в этом, наряду со следованием христианским ценностям, она видит выход из пошлой обыденности женской доли на Руси. Писательница обнажает перед читателем другие мучившее ее проблемы: Россия и Запад, православие и католицизм, вера и политика. Удрученная ничтожеством политической жизни на родине, в последних строках она выражает мечту о приходе в российский парламент парии Здравого Смысла. Однако самым главным для нее остается «единственно верный, единственно неизменный, великий Христов закон милосердия».

Таковы последние слова, написанные ею как писательницей, но они не были услышаны, более того – история Европы пошла как будто наперекор этому закону…

Уже в эмиграции, в письме к Владыке Евлогию (Георгиевскому), она так описала свое беженское состояние: «пришлось испытать большую нужду, т. к. со времени революции, т. е. скоро пять лет, я ничего ровно из России не получаю. К счастью в нашей семье люди не теряют мужества: я тотчас принялась писать биографию моего отца, кот[орая] год тому назад вышла на немецком языке. <…> Что особенно меня радует, это что книга моя имеет ещё и большое нравственное влияние. Как теперь оказывается, здешние европейские социалисты, пользуясь незнанием наших русских дел, выставили перед европейской молодежью Достоевского как главу социалистов, человека неверующего, глумящегося над Богом, анархиста и мятежника. Все они страшно обозлены теперь на меня за то, что я описываю отца как христианина, верного слугу Церкви и Государства. <…> Мне кажется, что такое тревожное время, как наше, все мы должны вести борьбу за Христа и Его Великое Учение против анархии и безверия. Я с тем большим рвением готова это делать, что сама в эти страшные пять лет поняла какая огромная сила – вера, как страшно слаб без неё человек. Жду в России расцвета веры, кот[орый] наступит тотчас после окончания революции»[20].

…Пришла пора представить Достоевскую-писательницу и современному читателю. Именно с этой целью мы впервые собрали под одной обложкой ее художественные тексты, с нашими комментариями (по предложению издательства сборнику дано название «Мои современницы»). Вне сомнения, спустя столетие читатель не станет ставить на одну сравнительную плоскость отца и дочь. Быть может, напротив, он теперь, через историческую призму, оценит ее высокую культуру, борьбу за права женщин, приверженность христианству, юмор, точные описания российского быта, Петербурга, Европы, да и в целом, оценит ее пусть и скромные, но несомненные литературные дарования, а также – смелость печататься без псевдонима.

Судьба не дала ей шанс воплотить таланты в полной мере: последнюю свою книгу Любовь Федоровна написала, когда ей было 43 года. Шел предвоенный 1913-й год и разразившаяся военная катастрофа и революция прервали ее путь романиста.

Михаил Талалай,

Милан

июнь 2021 г.