Читать книгу Девочка в разных ботинках - Любовь Гвоздилина - Страница 10

Мою бабушку в коммуналке называли по имени-отчеству – Прасковья Павловна, хотя соседки мне запомнились по именам: Надежда, Клавка, Верка, Танька. Так они обращались друг к другу, так говорила бабушка (а своих родственников она еще называла по фамилиям и прозвищам: Моргуновы Александровские, Моргуны дальние, Воронцы (Воронцовы).

Бабушка, невысокого роста, плотная, с грубоватыми чертами лица и густыми пепельно-русыми волосами, которые она умудрялась прятать в тугой неказистый пучок, всегда держалась с большим достоинством. Как же, она работала с артистами, всю московскую театральную элиту знала по именам-отчествам, и они ее знали, за много лет работы в ВТО. Качалов, Бабочкин, Яншин, Жаров и многие другие называли ее Пашенькой, расспрашивали о жизни, жаловались на свои, и бабушка знала про их особые привычки и вкусы. Я слышала из ее рассказов, как какой-нибудь большой артист подзывал ее и тихонько говорил: «Пашенька, ты мне водочки холодной принеси, но так, чтобы не увидели и компанию не составили. Нельзя мне сегодня в компании пить…».

Несмотря на свое «недворянское» происхождение (ее семья была из деревни Александровка в Смоленской губернии), бабушка держалась королевой. Она считала себя коренной москвичкой, потому что ее мама, моя прабабушка, успела пожить в Москве и была здесь похоронена. Так бабушка и говорила: «Я москвичка, у меня здесь мать похоронена». Характер у нее вполне соответствовал королевскому статусу – твердый и самостоятельный.

Бабушка со мной на руках и маленькая соседка, 1954 г.

В бабушкиной жизни было загадочное «восточное замужество», так и оставшееся во многих обстоятельствах семейной тайной. В голодные 20-е годы она уехала куда-то на юг, предположительно в Баку, и там вышла замуж за иранца Аббаса Мамеда, который торговал с Россией чаем. Родила маму и вскоре сбежала с ней, крохотной, через форточку от своего богатого мужа, когда тот собирался увезти их к себе на родину (я сама и не раз слышала от бабушки о том, как она сначала просунула в форточку запеленатую маму, опустила ее на полотенце, а потом вылезла сама). Свидетельством этой истории была мамина метрика (документ о рождении) с экзотическим отчеством – Абасьевна (с одной «б»)7 и кожаная коробочка из-под чая с дорогими украшениями.

Заметки на полях

Из украшений мне запомнились клипсы с бриллиантами в форме цветочков, брошь и кольца с разноцветными камнями, золотая цепочка красивого плетения…. Эта коробочка была одной из моих детских игрушек – бабушка относилась к ней без пиетета, и сама вытаскивала ее из своего шкафа, чтобы меня занять.

Много лет спустя, когда мне нужен был костюм для исполнения восточного танца, бабушка твердой рукой обломала сложные винтовые замочки от клипсов и нашила бриллиантовые цветочки вместе с другими драгоценностями на бархатный ободок мне на голову. Получилось очень красиво, а мой тренер тревожно прижимала к себе этот бесценный головной убор до и после выступления, чтобы с ним ничего не случилось. К сожалению, коробочка с украшениями в семье не осталась – затерялась среди одежды, которую после бабушкиной смерти забрали «на память» ее дальние родственники.

Бабушка окончила 4 класса церковно-приходской школы, но быстро считала в уме (сдачу в магазине и мои примеры по арифметике, когда я пошла в школу), говорила прибаутками и знала наизусть многих русских поэтов. Свои первые стихи, отрывки из некрасовских поэм «Саша» («Плакала Саша, как лес вырубали…») и «Мороз, Красный нос» («Не ветер бушует над бором…»), я выучила с ее слов.

А еще бабушка «знала приличия». Я твердо усвоила, что с голыми ногами и руками «в город» выходить неприлично, надо «прикрываться» (надевать чулки и пыльник – легкое летнее пальто). Бабушкино веское слово, как правило, было последним в соседских спорах, хотя кухонные разборки она не жаловала – величественно уходила в свои шестиметровые покои.

Бабушка ни с кем «не выясняла отношений», не только на кухне. Уронит одну-две острые фразы и замолчит или вовсе удалится. И нежных чувств она словами особо не выражала – ни к маме, ни ко мне или позже – к моей младшей сестре. Но я точно знаю, что у бабушки была своя «формула любви» – она всегда и надежно была рядом8. В детстве я об этом, конечно, не думала, я просто жила в этой любви, как в прочном коконе, а сейчас вспоминаю события и вижу зримый образ бабушкиной «формулы».

Однажды, года в четыре, я упала с железной лестницы – летела несколько ступенек вниз и, конечно, испугалась и ушиблась, но, как оказалось, думала о другом. Потому что, когда появилась бабушка, я, всхлипывая, проговорила: «Я падаю, падаю, а тебя все нет». И непривычно притихшая бабушка, поднимая меня и окутывая полами своей кофты,9 повторяла: «Здесь я, здесь я». С этим ощущением я и жила.