Читать книгу Скифский камень. Мифы и сказания - Любовь Сушко - Страница 29

Закат был кровав в тот вечер. Об этом говорили все в Вавилоне. Страшно выли собаки. Люди прятались по домам. Сколько дурных снов приснилось, сколько пророчество было послано им. Это не могло быть случайностью. И в ужасе прятались они и пытались угадать и понять, что еще можно сделать, как им поступить дальше, но что тут придумаешь, если мир рушится. И только царь, он словно ничего не видел и не слышал. Он не хотел никого слушать.

Когда во дворце появился жрец, Валтасар усмехнулся. Он жестом приказал ему замолчать и указал на ту комнату, где их никто больше не мог увидеть и услышать.

Жрец упал перед ним, но он не собирался его поднимать. Он усмехнулся, пусть в таком положении попробует ему рассказать о том, зачем пришел.

– Ты скажешь мне по великому секрету то, что известно всем, – говорил царь, – и я должен одарить тебя за это?

– Спаси себя и свой мир, – едва слышно прошептал он.

– Ты так наивен и глуп, что полагаешь, будто Вавилон можно спасти? – подступил к нему царь.

Жрец хотел сказать о том, что ни его, ни его мира ничто уже не спасет, но промолчал, ему не хотелось умереть сейчас, ему не хотелось встретить смерть в темнице, пусть это случится завтра. Но каждый миг жизни – это великое счастье. Жаль, что он не понимал этого прежде, совсем не ценил жизни своей.

– Значит, мой мир можно спасти, – задумчиво говорил царь, расхаживая по комнате, – а если нет, то какой смысл тебе было являться сюда, глупец.

Ничего и на это не сказал несчастный. Он и сам не знал, какая сила его толкнула к обреченному царю, намного проще было бы остаться дома и ждать смертного часа. Но он все-таки пошел. Возможно, взглянув в глаза царя, хотел понять, что тому известно, как спасти этот мир, и тогда и в его душе появится надежда, пусть призрачная, но все-таки надежда.

– Встань, – рявкнул Валтасар, – если ты знаешь, что завтра мы погибнем, то есть ли смысл так унижаться? Разве в последний день свой ничтожной жизни ты не можешь оставаться свободным перед своим царем?

Как странно прозвучал этот горестный вопрос. Он и прежде знал, что их царь мог так повернуть все, что любого поставит в тупик, и получишь ты совсем не то, что ожидал, зачем пришел к нему. Ему нравилось так издеваться над людьми, особенно когда он видел их слабости.

Что было на это ответить, он просто хотел жить, в любом случае, в любом положении. Только теперь, когда персы стояли у ворот, он вдруг понял, как жизнь прекрасна, как она великолепна и как не хочется с ней расставаться.

– Они не оставляют пленных, – выдохнул он.– Мы должны покинуть город, пока еще есть возможность, о, мой царь.

– Конечно, не оставляют, уж меня и тебя не оставят точно, тогда о чем же нам с тобой так волноваться?

Ничего на это не ответил жрец, властелин показался ему безумным.

Он пытался понять, потерял ли тот окончательно страх или только рисуется перед ним, если они и на самом деле обречены.

– Они не оставляют пленных, им не нужны чужие жрецы, персы дики и это будет не жизнь, – думал в это время царь, – тогда зачем думать о завтрашнем дне и пытаться что-то сделать.

Он и не пытался.

– Иди, убирайся, покинь город, ты спасешь себя, если тебе так хочется жить.

И тут жрец в первый раз осмелел, он почувствовал, что ему больше ничего не угрожает, и он решил узнать:

– А тебе, который имеет все, тебе совсем не хочется жить?

Это казалось невероятной дерзостью, но вопрос был задан, и властелин решил ответить на него:

– Просто жить, скитаться на чужбине – нет, я был царем, царем и умру. Но ты им никогда не был и тебе не понять этого, только твари тебе подобные, хватаются за жизнь, готовы питаться падалью, и на все согласны, но я так не могу, не могу и не хочу. Я все сказал. Убирайся.

Он и сам удивился, что сказал это, и когда слова были произнесены, он уверился в том, что все так и есть, что давно и мучительно он думал о том, и только сейчас смог озвучить то, что всегда было его жизнью.

Жрец незаметно ушел. Он никогда не был царем, и он не собирался умирать, тем более теперь, когда в пылу страсти владыка освободил его от всех обязательств, ему словно нужно было освобождение, позволение.