Читать книгу Кот из бездны. Антиутопия - Любовь Сушко - Страница 51

А карнавал продолжался, они переодевались снова и снова, маски скрывали их лица, и это на какой-то срок было для него спасением, он мог оставаться среди них, чувствовать себя живым, переживать какие-т о страсти и страдания. Хотя когда маски были сорваны, появились пронзительные строки «Песни ада», он навсегда оставался в аду, и в реальности прошелся по всем его девяти кругам.

И только Снежному королю, в отличие от юного несносного гусара, удавалось свое одиночество нести достойно в этом мире, не обвиняя всех и каждого в собственных провалах и неудачах. Просто он был рожден королем и рыцарем, и никогда об этом не забывал.

Мистика окружала его повсюду, но был особенный символ, перебравшийся из самых страшных видений безумного Эдгара – черный ворон, которого оставляет Повелитель Тьмы тому, с кем заключена была сделка. Оставляет он его как напоминание о совершенном. Этот странный ворон на любой его вопрос, на любой порыв произносил одно только слово: «Никогда». Он понимал, что именно так все и будет.

Ни жизни, ни любви, ни бессмертия, ничего в его реальности не было реально. Так и любовь, и страсть, и жизнь сама превращается в странную игру с судьбой, словно он мог в один прекрасный момент все изменить, если сделать еще один шаг. Но шаг делался, а вместо странного и прекрасного света была снова метель и кромешная тьма.

А когда он видел своего Ангела, тот спрашивал его:

– У тебя есть стихи, разве этого недостаточно?

И вечный противник его отвечал на тот же безмолвный вопрос:

– Пред гением судьбы пора смириться, сер

Ему не суждено было стать Фаустом, или Донжуаном, или Гамлетом, все они были слишком земными и, в сущности, ничтожными созданиями. А он никогда ни у кого, ни о чем не просил. Боги не просят, и ангелы не просят. Это к ним обращаются с молитвами и мольбами. И обращались, все время, на каждом шагу. Первая поэтесса, влюбленная в него с первого до последнего мгновения своей жизни оставалась богомолкой, и та, которая никому не подчинялась, и не решилась приблизиться, молилась:

Плачьте о мертвом ангеле, – призывала она, и рыдала вся страна, все, кто мог в те августовские дни понять, кем для них был тот, который ушел, едва переступив свой сорокалетний рубеж.

Они молились, но в жизни его не было любви, и он расставался с ними безжалостно.

– Ты уйдешь, – говорил ему бес, но и через много лет после ухода, каждая девица, которая хоть что-то смыслит в поэзии, будет мечтать о том, чтобы провести с тобой ночь.

– Это должно меня радовать?

– Как хочешь, радуйся или огорчайся, но так будет, никто из предшественников не мог и мечтать о таком.

А он меньше всего мечтал о ночах с женщинами – ночь предназначена, для старинного дела – поэзии, после того, как лихо прокатишься на рысаках с самой обаятельной, и возникнет признание:

Нет, я не первую ласкаю,

И в четкой строгости свой,

Уже в покорность не играю,

И царств не требую у ней.

Они были, конечно, но они растворялись в той самой метели, оставляя след на страницах его творений, но не заснеженной душе.

– Почему все так? – спрашивал он у того, кто должен был знать ответы на все вопросы.

– А ты не забыл, что сделал два дела когда-то, убил дракона и сложил из льдинок слово «вечность». Он не забыл этого, хотя и хотел забыть. Но как это сделать, если потом этому и была посвящена вся оставшаяся жизнь, и не было, и не могло быть никакой другой.

– Я не умру никогда? – спрашивал Поэт.

– Я не сказал этого, но останутся стихи, и страсть, и любовь, да- да, тот, кто не умел любить так смог рассказать об этом чувстве, что даже старый бес прослезился, и захотел понять, что это такое.

Он понимал и любил юмор, но на этот раз даже и не улыбнулся, потому что все было так важно, так серьезно, как никогда прежде не бывало.

И бес решил, что пока не стоит шутить, он сделает это потом, когда его настроение станет другим.

А потом он показал ему Париж, который выплыл из старинного зеркала.

– Что это?

– Париж, тебя там нет, не ищи, тебя там уже не будет к этому времени.

– Но зачем ты мне показываешь этот мир?

Они приблизились к какой-то скамейке, прекрасная девушка, читала томик его стихов, по щекам ее текли слезы.

– Разве это не бессмертие, не то, о чем я говорил? – удивленно спросил он, – пока тебя помнят, ты вечен.

Лицо поэта оставалось совершенно неподвижным, он ничего не ответил. О нем говорили незнакомый адмирал, и слишком хорошо знавший его поэт, вернувшийся с войны.

– Ему ничего не надо было делать, чтобы остаться в литературе и в жизни и после ухода, все мои женщины были влюблены в него.

№№№№№№№

Там была только одна неувязочка. На зеркальной поверхности все еще оставался Париж тридцатых, а может и сороковых годов, но там никак не могли оказаться те, кто был расстрелян. Один из них в том же месяце, когда умер сам Король, а второй чуть позднее. Но это было только грядущее, потому бес и не заботился о правдоподобии, а поэт просто не мог еще знать, как это будет.

Он мог пофантазировать, и потом, ему так хотелось сохранить им всем жизнь. Конечно, он не был от них в восторге, но точно знал, что те, кто придут им на смену будут просто страшны и никчемны, да такими, что у него от ярости аж зубы сводило.

– Она и на самом деле была влюблена в меня? – очень тихо говорил он.

– А в кого еще она могла влюбиться. Одна беда, она никогда не была актрисой, но и им повезло немногим больше.

Он умел утешить даже того, который в утешениях его и не нуждался особенно.

– Скажи, ты знал, что душа моя заморожена навсегда?

– Всякое могло случиться, – неопределенно заметил бес.– Но так лучше, проще, меньше мороки.

– Я видел во сне нынче именно их, – вдруг вспомнил он о видении – об адмирале и поэте.

– И что же ты видел? – поинтересовался бес.

Он знал этот сон, но не мог понять, скажет ли он ему об этом или нет.

– Я видел реку и расстрел, стену и расстрел. Скажи, что это не правда, что этого не может быть.

– В этом мире все может быть, – перебил его бес.

Он был уверен в том, что поэт нарушит свое золотое правило и попросит его о чем-то. Но и на этот раз он промолчал. Бес облегченно вздохнул – хорошо, что он оставался собой, таких мало в этом мире, таких почти нет, да и бессилен он остановить катастрофу.

Он чувствовал в ту ночь, что задыхается и растворяется в метели. Но ни досады, ни жалости не было в душе, на этот раз он воспринял метель, как благо, как освобождение от страшных мук. И тогда появилась снова та, которую он победил и отверг в начале, она обняла, подхватила и закружила его. Она точно знала, что так будет, когда оставляла его на время на земле среди людей.

– Ты вернулся, ты не мог не вернуться, разве мой великолепный мир сравнится с тем, другим. Все остается в силе, ведь ты сложил из льдинок слово «Вечность».

И они растворились в метели.