Читать книгу Код Гериона. Осиротевшая Земля - Людмила Брус - Страница 7

Обращение архонта Майрона Асано к жителям поселения Арконы.

Уважаемые сограждане,

новость, которую я хочу сообщить, станет горьким разочарованием для многих жителей республики и в особенности нашего города, однако такой шаг мне диктует ответственность, которую вы возложили на меня.

Как член Совета архонтов и глава космической программы, я сообщаю, что программа освоения Земли будет отложена. Решение будет обсуждаться Советом архонтов в течение двух недель для утверждения.

Максим Юрковский, при всём моём уважении к его памяти, не всегда адекватно оценивал риски своих проектов. На мой взгляд, крайне опасно было снаряжать на Землю «Фермион-2» после того, как причины гибели «Фермиона-1» так и не были окончательно установлены. Напомню, что одна из спасательных капсул, кусок обшивки и одно из кресел корабля были обнаружены на орбите.

И пока мы не поставим последнюю точку в этой истории, я считаю недопустимым повторно рисковать нашими лучшими специалистами и сложнейшей техникой, в создание которой было вложено столько ресурсов и труда. Пока придётся смириться с тем, что Марс – это наш единственный дом, и заботиться о нём так, чтобы не допустить беды, постигшей Землю. Огромные территории нашей планеты остаются неосвоенными, озеленение началось лишь недавно, климат планеты по-прежнему враждебен для людей. По-прежнему нужно заменять старую технику, которую поставлял нам до революции Советский Союз и которую теперь мы должны производить сами. А значит, нам есть куда приложить усилия. Нам есть к чему стремиться здесь, у себя дома, и на данном этапе это будет целесообразнее, чем высылать экипаж за экипажем на вероятную гибель.

Вы скажете, что аборигены не в состоянии сбить даже обычный самолёт, не говоря уже о космическом корабле, но поверьте, эта планета ещё полна неразгаданных и очень мрачных тайн, поэтому я буду настаивать на отправке других разведчиков – бионических, которые дадут нам более полную картину того, что там сейчас происходит. Два новых зонда отправятся на околоземную орбиту взамен пришедших в негодность в ближайшие недели.

Учёные и инженеры, которые готовились к отправке на Землю, приступят к выполнению новых, не менее интересных и нужных задач на проекте «Китеж»; никто не останется в стороне от великих дел. Главное, что нужно помнить каждому из нас – задача у всех одна – создать на Марсе условия не хуже, чем когда-то были на Земле, и продвигаться дальше за пределы Солнечной системы. Мы уже прошли огромный путь, и я уверен, что для нашей молодой цивилизации нет неразрешимых задач.

Говорят, «Архангел» должен быть готов ко всему, но трудно предусмотреть такой удар. Если решение Майрона утвердит Совет архонтов, перечёркнуты окажутся сразу десять жизней – моя и всего экипажа «Фермиона-2». До сих пор незнакомая злость поселилась в груди, копошась гадючьим клубком. Какая молния ударила в Майрона Асано, который едва успел занять место Юрковского? Он, сам руководивший программой «Архангелы», сам набиравший первую экспедицию и принимавший экзамены у второй – то есть у нас? Понимает ли он, что вся республика теперь может потребовать его ухода?

Из двадцати девяти лет, что я топчу марсианскую пыль, на подготовку к экспедиции ушли пятнадцать. Когда на орбите Земли погиб «Фермион-1», мы с Кэт еще были детьми. Но несмотря на боль и ужас от всепланетной потери, я уже тогда сказал себе, что полечу следующим – как бы сложно и страшно это ни было – и завершу начатое. И вот, я узнал об отмене полета меньше, чем за две недели, вернувшись с грузом продовольствия из Тесла-Сити. Со мной, без пяти минут капитаном, даже не удосужились поговорить с глазу на глаз.

Полёту на Землю предназначалась вся наша жизнь. Учеба по десять часов, дважды в день – тяжёлые тренировки с поправкой на земную гравитацию, почти армейская дисциплина, словно из нас пытались сделать не просто лётчиков, инженеров, медиков и учёных, а вдобавок и воинов-разведчиков. Да, цель нашей вылазки была сугубо мирная, но все понимали, как одичала Земля со дня Блэкаута и на что способны потерянные, лишенные элементарных знаний люди, озабоченные лишь тем, чтобы задержаться в своей голодной жизни еще на денек- другой. Падение цивилизации, учили нас, неизменно должно выпустить на свободу всех демонов, что человечество столетиями училось в себе подавлять, и мы понимали, что рано или поздно с насилием нам придётся столкнуться.

Но кто – в нашей неспешной, аскетичной и предсказуемой марсианской жизни – не завидовал первопроходцам и не мечтал о Великом Деле? Ещё первую экспедицию кто-то случайно прозвал «Архангелами». И хотя отсылок к христианству у нас обычно не любили, название оказалось на удивление живучим и впоследствии прикрепилост к новому экипажу – моему. А тот, кто привык считать себя Архангелом, вряд ли смирится с участью простого смертного – до конца своих дней жить под защитным куполом города, изредка выбираясь наружу в глухом скафандре, не зная ни дождя, ни снега, ни ветра…

Но если отбросить романтику, такое решение, принятое чуть ли не перед самым взлётом, мягко говоря, обескураживает. Особенно после потери Максима Юрковского, и так подкосившей всю Аркону. Смелость, с которой он взялся за возрождение проекта по обратной колонизации Земли, приободрила приунывших после первой неудачи марсиан. Мечта о цветущей планете с лесами и океанами стала чем-то вроде топлива для всех нас, а ведь без мечты ни одно общество долго не живет. К тому же, Юрковский знал, как сделать наши будни радостней – до него Аркона не знала такого числа выставок, концертов, карнавалов, а также спортивных игр среди подростков; этот пример подхватили и другие города. С ним мы наконец-то перестали тянуть лямку в полуаварийном режиме и начали жить.

Но вот, капсула с телом Максима погрузилась в грунт, чтобы дать жизнь новому дереву, а через три недели от его мечты решено было отказаться. Но нечего метать громы и молнии впустую. Пойду к Асано сам и по крайней мере попытаюсь что-то прояснить.

Я ставлю трансляцию голограммы на паузу и разглядываю нового архонта. Майрон плотен, приземист; со своей смуглой кожей, узкими глазами и грубыми чертами он напоминает очень древнего деревянного идола. Говорит медленно, металлическим голосом, делая паузы перед каждым предложением и тем самым заставляя прислушиваться к себе внимательней. По лицу и глазам никогда не скажешь, что у этого человека на уме: выражение у них почти всегда одно и то же. Cам Юрковский был подвижный, эмоциональный, любил шутить, но в случае с Майроном можно сказать, что противоположности притягиваются.

Юрковский скончался у меня и Майрона на глазах с какой-то невероятной быстротой. Он как раз пристыковал десмодуса – летающего робота-разведчика – к неопознанному спутнику Земли, каким-то чудом пережившему Блэкаут. Он подозревал, что это экспериментальный военный спутник, запущенный перед самой катастрофой и оснащенный электромагнитной защитой особой мощности. С помощью встроенного в мозг чипа архонт воспользовался беспроводным нейроподключением и через десмодуса начал деактивировать опасную машину.

Эта рутинная операция длилась около часа без каких-либо помех, как вдруг Юрковский прервал соединение, безуспешно попытался встать и произнёс набор слов, в котором я различил только «тень». Нам показалось, что архонт нас разыгрывает. Он неуклюже дёрнул рукой в мою сторону, и лишь тогда до меня дошло, что с ним стряслась какая-то беда. Я уложил Максима в кресло, Асано послал за врачом, но примерно через час нашего архонта не стало. Врачи определили у него инсульт со множественными гемморагическими очагами: если коротко, в голове у бедняги лопнуло сразу несколько сосудов.

В последний раз сверстник Юрковского (а было ему пятьдесят шесть, что по нашим меркам почти молодость) умирал от инсульта двадцать четыре года назад. На всякий случай медики взяли пробы еды и кофе, которые мы употребляли в течение рабочего дня, но никаких токсинов там не обнаружили. Не нашли следов яда и при вскрытии. В то же время генетическая карта указывала на предрасположенность к сосудистым заболеваниям, а предсмертный анализ крови – её повышенную вязкость. В посмертном исследовании участвовала и Дарья Ким, которую назначили судовым врачом на «Фермион», и сомневаться в результатах оснований не было.

– Уинстон… Могу ли я надеяться, что ты меня не возненавидел? – вздохнул Асано, пропуская меня в кабинет, когда я примчался.

– Прошу, не надо так говорить, – ответил я. После нашей общей потери таких вещей не хотелось слышать даже в шутку.

Архонт протянул мне свою квадратную ладонь; когда я ее пожимал, моя собственная рука была словно деревянной. Мы прошли в небольшую комнату, убранство которой состояло из стола с обсидиановой столешницей, двух кресел, голографического камина в стенной нише да небольшого растения с дивной красоты тёмно-синими цветами, накрытого прозрачным колпаком: новый архонт был увлеченным ботаником.

– Вы же сами подписали мне допуск к полёту, и гипотетический риск агрессии вас тогда не волновал… О каких угрозах идет речь, если реактор теперь в норме?

Перед экспедицией на Землю «Фермион-1» тестировали в космосе дважды, дав ему сначала облететь Марс, а затем отправив его к нашей дальней луне – Деймосу. В общей сложности, в космосе он провел двадцать дней, в то время как полет к Земле на этом корабле должен продлиться тридцать шесть. Маневры намеренно делали максимально сложными, но капитан Григорий Сафронов успешно посадил «Фермион» на Деймос, а затем на поверхность полярного ледяного озера Хельхейм, хотя для земной экспедиции это и не требовалось: корабль предполагалось оставить на орбите, используя для высадки челнок. Отработать не смогли разве что посадку на жидкую воду – за неимением озер подходящего размера. Обшивка прошла специальные испытания, имитирующие метеоритные удары. Впоследствии все, что делал Сафронов, пришлось повторить и мне, а в открытом космосе я провел даже больше времени.

Удивляло то, как мало было замечено фрагментов погибшего корабля, что сразу наталкивало на мысль о взрыве в реакторе. Если ему способствовала некая внешняя сила, она должна была быть чудовищной, и взрыв должен был произойти сразу после критического повреждения, потому что из эфира экипаж пропал в один миг, как и сам корабль – с радаров. Мы, конечно, приняли в расчет, что сигналу требуется время, чтобы от Земли добраться к нам, но все произошло слишком быстро даже с поправкой на это.

Данные с радара «Фермиона-1» поступали непосредственно в космический центр; до последнего мига он не показывал никакой угрозы. Когда я писал диплом, то специально рассчитал массу гипотетической «ракеты-невидимки», взрыв которой мог привести к мгновенному разрушению корабля на мелкие фрагменты. Таких монстров не держала на орбите ни одна космическая держава: они были просто запрещены международными конвенциями.

Экспертная комиссия так и не пришла к окончательному выводу, но чаша весов склонялась в пользу версии о дефекте в конструкции реактора, поэтому комиссия, расследовавшая причину катастрофы, подвергла «Фермион-2» особенно тщательному исследованию. Реактор разобрали и собрали заново, контролируя и отмечая каждый шаг. Дефект обнаружился в системе газового охлаждения. И сядь я в корабль после стандартного тестирования, то не дотянул бы до Деймоса.

Но ни комиссия, ни я во время написания диплома не смогли разгадать последнюю тайну: как корабль, предположительно имея тот же дефект, добрался аж до Земли. Как капитан и опытный бортинженер до самой своей гибели ничего не замечали.

– Я никогда до конца не верил в версию с реактором. Я скорее поверю, что кто-то сбил «Фермион» с Земли, – сказал Асано. – Или что ребят погубил военный спутник, неизвестный нам до сих пор.

– Холод и мрак, прошло восемь лет… – сказал я, всеми силами сдерживая гнев. – И скажете, что спутники-убийцы за полвека никому не попались на глаза? Скажете, среди космического мусора не разглядели? Или какая-то эпическая сила слепила их из этого хлама?

– Ты же помнишь: на ближней орбите и ниже – слепая зона; радиосигналы оттуда не поступают. Максим считал, что, не разобравшись с этим до конца, можно посылать в экспедицию людей и дорогостоящий корабль. Но у меня другое мнение – хоть и непопулярное среди желающих стать героями. Не можем мы себе позволить такой роскоши – каждый год что-то засылать на Землю и разбрасываться молодыми, здоровыми и обученными ребятами.

– Боюсь, больше всего мои ребята сейчас хотят… – начал было я.

– Не драматизируй, Уинстон. Им вполне достаточно быть лучшими в своей области, а для этого полно возможностей на Марсе. Ты без дела тоже не останешься, так что не торопись головой об стенку биться, ладно?

– Так вы хотите вообще упразднить земную программу? – спросил я не без сарказма.

– Не упразднить – отложить – пока не прояснится ситуация. Предупреждаю сразу: по срокам ничего сказать пока нельзя. Подозреваю, далеко не все жаждут видеть нас на Земле… Капиталистам невыгодно, чтобы какие-то ребята из космоса раздавали счастье всем и даром. И кто знает, что за люди пришли к власти в Китае, в Советском Союзе?..

– Без них мы бы так и остались колониями! – вставил я.

– Так это было давно. Никогда не верь в вечную дружбу ни между людьми, ни между планетами. При заглушенном эфире сесть вы, может, и сядете. Но поддержки с Марса у вас не будет никакой: мы попросту друг друга не услышим до самого вашего отлёта – если, конечно, кто-то вообще улетит. По-твоему, мы имеем право так рисковать?

– По крайней мере, мы могли бы выяснить…

– Сбором информации пусть занимаются роботы. По крайней мере, их глазами смотреть безопасно.

– Только вот именно этим в момент смерти Максим и занимался… – бросил я, только сейчас вспомнив, что за час до кончины Юрковского он и Майрон уходили сюда – о чем-то потолковать наедине. Словно почувствовав ход моих мыслей, Асано посмотрел мне прямо в глаза.

– Как я сказал, не стоит отчаиваться, Уинстон. Задание у тебя скоро появится. Прежде чем вернуться к обезвреживанию этих аппаратов на орбите, мы дистанционно захватим один и доставим сюда. Руководить операцией будешь ты – но отсюда.

Возразить было нечего. Загвоздка лишь в том, что наши космические аппараты, облетавшие Землю по дальней орбите, где сигнал не пропадал, не зафиксировали ни единого пуска. А первый марсианский зонд, к слову, был запущен аж в пятьдесят втором году. С трудом верится, что кто-то боится нас, марсиан, настолько, чтобы сразу после катастрофы выводить на орбиту оружие. Не говоря уже о том, что после глобального катаклизма даже у выживших капиталистов заботы совсем другие. Если я хоть что-то понимаю в людях, они перегрызутся меж собой за право принять нас в своем бункере и вытянуть как можно больше барышей для себя-любимых!

– И все-таки, что нужно, чтобы экспедиция «Архангелов» состоялась? – свои шансы мне хотелось представлять предельно чётко.

– Новые зонды-разведчики, первоклассные хакеры, способные взламывать чужую технику. И полноценная база на Луне, в качестве перевалочного пункта. Не говоря уже о том, что ресурсами эта белая глыба просто кишит. Но если разбрасываться «Фермионами» направо и налево, то и Луны нам не видать как своих ушей. Так что многое зависит и от тебя.

Готовых баз на Луне было целых две – советская – «Согдиана» и американская «Сольвейг», построенная корпорацией «Линдон Пауэр». До Блэкаута это были полноценные промышленные комплексы, откуда до Марсианской революции на нашу планету доставляли оборудование и минералы. Блокада Соединенных Штатов сделала такие поставки невозможными, поставив новорождённую республику на грань выживания. Кто же знал, что в одночасье мы поменяемся местами!

– В случае с хакерами… Вы ведь понимаете, что им тоже придется разрешить установку мозговых имплантантов, чтобы они могли работать в полную силу? – поинтересовался я.

– Разумеется. Именно это я и буду обсуждать с Советом архонтов в следующую пятницу. Но лично я полагаю, что хороший хакер и без них может справиться: тебе ведь не нужны чипы в голове, чтоб управлять «Кетцалем», – почти ласково сказал Асано. – Хочу, чтобы вы хорошенько уяснили, товарищ Уинтер. Я не был Максиму врагом, как не являюсь врагом и тебе, чтобы ты сейчас в своей оскорбленной гордости не думал. Я всего лишь не хочу неоправданных жертв и убитых горем родителей. И если бы пришлось затормозить «Фермион» за минуту до взлёта, я сделал бы это без колебаний.

– Я ни разу не слышал, чтобы вы протестовали против полёта раньше… Чтобы пытались убедить в своей правоте Максима, – признаться, я мало надеялся расколоть Асано на правду; скорее, во мне бушевало упрямое желание вывести Майрона из его вечного равновесия, которому он изменил лишь однажды – когда произошло несчастье с Юрковским.

– Ты много чего не слыхал. А мы с ним бодались из-за этого раз сто! Cколько раз я спорил, пытался переубедить! Он был человеком умным, талантливым, порядочным, но эта земная авантюра подчинила его слишком сильно. Ронять его авторитет в чьих-либо глазах я не стал бы ни в коем случае – и потому мы спорили за закрытыми дверями. Понимаешь, Максим так мечтал прославиться…

– Он не прославиться мечтал, Майрон. А сделать нашу жизнь лучше – заметил я.

– Это не плохо, мой друг, а всего лишь несвоевременно. К тому же, лучшую жизнь нужно делать здесь и сейчас, не ища её на чужбине. Когда русские это поняли и вернулись на коммунистический путь развития…

Тут я не выдержал и перебил его.

– У нас дефицит во всём: техника, пригодная для рассады почва, лекарства! Процент кислорода не поднимается уже три года, люди годами ждут очереди на рождение детей…

– Тебе не нужно ждать очереди. Уверен, Совет со мной согласится.

– Спасибо, но у меня маловато заслуг, – незаработанные почести были для меня хуже оплеухи. – Так что вы намерены делать со всеми нашими проблемами?

– Решать их, не отвлекаясь на утопические программы, – мягко проговорил Асано, распахнув руки, словно для объятия. Я не находил, что ему ответить.

– Прекрасные цветы, – пробормотал я, кивая на сокровище Асано – аккуратный кустик со стрельчатыми, серебряного цвета листьями.

– «Mare Infinitum», – с гордостью пробасил архонт, лаская растение взглядом.

– Зачем держите под стеклом? – полюбопытствовал я.

– Аромат специфический, Уинстон. Две минуты – и здравствуй, мигрень! Зато какой прекрасный свет дает после заката! Хочешь полюбоваться – приходи через час.

Я покачал головой, коротко попрощался и вышел.

Мне оставалось уповать на других архонтов, а лучше – отыскать факты, способные повлиять на их решение в нужную мне сторону. Убедить их, что без полёта на Землю никак нельзя и что мой экипаж готов к нештатным ситуациям любой сложности. Но аргумент у меня пока один: мы с Юрковским построили траекторию подлёта и посадки так, чтобы пролететь как можно меньше космических аппаратов, продолжающих кружить на околоземных орбитах. Вместо Байконура, куда планировалось посадить «Фермион-1», мы выбрали космодром Мирный в Антарктиде; над южным континентом всегда пролетало меньше спутников, чем над остальными, да к тому же, часть из них со времени Блэкаута уже попадала в океан. В небе над Антарктидой относительно пусто, и этим грех не воспользоваться. А маленький юркий шаттл «Фермиона», рассчитанный на экипаж из четырех человек, доберется без подзарядок в любую точку земного шара.

Ясное дело, полной защиты это не гарантировало, ведь для того, чтобы стать мишенью, вовсе не обязательно приближаться к спутнику вплотную. Многие военные аппараты способны выпустить ракету и за тысячу километров от цели. Но радары «Фермиона-2» способны распознать даже сверхмалые ракеты на расстоянии ста километров, и этого достаточно, чтобы плазменным залпом ликвидировать их на подлёте: после трагедии с первым «Фермионом» второй корабль пришлось оснастить оружием, которое я успешно испытал, поразив цели на обоих спутниках Марса.

Мне было почти жутко выходить из городского управления не отважным разведчиком, не главой опасной миссии, призванным объединить две планеты и помочь населению Земли, ввергнутому во мрак нищеты и невежества, а просто еще одним марсолётчиком. Ощущение такое, словно в полной темноте меня вытолкнули в невесомость, и теперь я болтаюсь в ней, как упавший в яму с водой щенок. Чтобы ослабить напряжение, я отправился на пробежку в Парк Основателей – густой, засаженный могучими деревьями, чьи кроны, переплетаясь, скрывали небо, тёмными лианами, ароматными кустами шиповника и мелких роз – совсем как на Земле. Вскоре мне стало казаться, что люди смотрят на меня с жалостью, как на зарёванного малыша. Теперь для всех я «Парень, что не полетел».

Я заглянул на спортплощадку, куда приходил на вечернюю тренировку наш психолог Вэй Гуан. Несмотря на дурное известие, он и в этот раз не изменил своему распорядку, но выглядел постаревшим на добрый десяток лет. Он отложил в сторону свои разрисованные красками гири, и, поздоровавшись, мы уселись по-турецки в шелковистую траву. Я спросил, что он думает о случившемся.

– Если бы Асано так радел за наши жизни, то он бы не давал Юрковскому проходу, дергал бы других архонтов: «Что ж вы, шельмы, делаете!», публиковал бы открытые письма, ушел бы в отставку, в конце концов. Что ни говори, а возможностей повлиять на решения начальства у него достаточно, – задумчиво проговорил психолог, сложив руки на груди. – Возможно, дело в чем-то ещё.

– Он должен понимать, как опасны такие резкие развороты…

– Не хочу тебя огорчать, но значимость нашей программы ты преувеличиваешь, – возразил Вэй. – Это не их мечта, – он кивнул в сторону, подразумевая все население Арконы. – Она лишь наша. Большинство не думает о Земле днем и ночью. Сейчас у людей есть всё, что нужно для достойной жизни. Для них нет разницы, какого цвета у них над головой небо – оранжевого, синего или зеленого в крапинку – только б иметь для дыхания кислород… Они не знают, что такое плюс двадцать на открытом воздухе и сады не под куполом. Их заботит грядущий урожай, и это нормально.

– Но если они получат подтверждение, что на нашей бывшей родине можно жить – неужели захотят остаться? Марс – холодный отчим. Земля – наша щедрая мать и останется ею всегда.

– Этой матери они никогда не знали, – покачал головой Вэй. – Ты ведь понимаешь, как сильно от любви отличается любопытство.

– Думаешь, нужно принять всё, как есть? – последнее, чего я ожидал от члена своего экипажа – это безропотной покорности судьбе.

– Если ничего изменить не получится – да, нужно, – покачал головой психолог. – Время до заседания Совета архонтов ещё остаётся. Другое дело – готов ли ты их убедить или только причитать про поруганную мечту марсианского народа.

– Капитан я или кто?

– Не помню, чтобы ты с чем-нибудь не справился, – улыбнулся мой коллега. – Но лучше взять пару-тройку дней отдыха и вообще об этом не думать. Съездил бы к отцу с матерью, а? Я прямо вижу, какие громы и молнии внутри тебя бушуют! Да, и кстати, успокой Катрину: кажется, она переживает больше твоего!

– С чего ты взял?

– Встретил её полчаса назад. Выглядела так, словно шла топиться.

– Хорошо, что у нас негде. Но спасибо, что предупредил! – сказал я, поднимаясь с лужайки, чтобы идти домой.

– Очень прошу: остынь сначала – и только тогда что-то предпринимай.

Я хотел протянуть психологу руку на прощание, как вдруг внезапная мысль сверкнула в голове, как метеор.

– Вэй… У тебя есть доступ к личным делам первой экспедиции?

– Да. Но, Уинстон, как это изменит ситуацию?

– Пока не знаю… Я хочу «поднять» все, что связано с катастрофой.

Брови Вэя вознеслись чуть ли не до линии роста волос.

– Так ты ж по финальному отчёту экзамен сдавал!

– Но кто писал этот отчёт? Майрон!?

– Думаешь, он что-то скрыл? Уинстон, это чертовски серьёзное подозрение. Надеюсь, ты понимаешь, насколько…

В отличие от землян, мы, решившие строить новое общество, стремились обеспечить максимум прозрачности и минимум секретности. Каждый имел право знать, как и с какими мотивами принимаются решения, которые затрагивают его напрямую. И уж тем более, не должно было быть разных уровней допуска среди работающих на одном проекте людей. Марсианская республика – это большая деревня в самом хорошем смысле; что-то утаить здесь от других – та ещё проблема. В общем доступе у нас лежат почти все официальные документы, результаты исследований, экзаменов, экспертиз…

– Ты сам признал, что могут быть и другие причины такого решения. Нужно правильно сформулировать вопросы, и затем ответить на них самостоятельно. А там, где ответить не получится – копать.

Солнце на Марсе заходит быстро, и когда я попал домой, было уже темно. Я почти боялся возвращения, боялся увидеть глаза Катрины, словно в том, что произошло, была моя вина. Словно это я её подвёл. Но именно Катрина могла бы меня понять, как никто иной – будь мы близки с нею так, как в детстве. С программы «Архангелы» её сняли в шестнадцать лет; так решили не преподаватели, не Асано и, тем более, не Юрковский, а компьютер, обрабатывавший результаты тестов. Все экзамены она сдала с проходным баллом, биологию – так вообще блестяще. Но проверка психических показателей выявила недопустимый для межпланетных полетов уровень агрессивности в сочетании с показателями эмпатии на нижней границе нормы. Короче, на Земле сказали бы, что моя сестра – без пяти минут преступница.

Всем известно, что в шестнадцать лет ещё вовсю бушуют гормональные бури – даже у девушек, которые, как известно, созревают раньше парней. И мы надеялись, что спустя время результат окажется иным. Кэт подала апелляцию, и ей разрешили пройти тестирование ещё раз – через полгода, когда ей уже исполнилось семнадцать. Две десятых балла, на которые сократился показатель агрессивности, не смогли исправить положения.

Дорога на Землю оказалась для неё закрыта.

Я забрал Кэт к себе из кампуса с сильнейшим нервным срывом. Той же ночью она чуть не сбежала из Арконы в Новую Гавану; я вовремя услышал, как она выбирается из дома. Сманил ее не кто иной как Сато Тэцуо, приемный сын Максима Юрковского, вылетевший из «Архангелов» еще раньше – по слухам, за то, что переспал в стенах кампуса с однокурсницей, что строжайше запрещалось. Оказалось, что в этого засранца Кэт была влюблена уже давно; плохая репутация не только не убавила, но даже подхлестнула ее интерес, на который я, признаться, смотрел сквозь пальцы.

Кому-либо стучать о побеге Тэцуо я не стал: хочется жить в «вольном городе», да и пес с ним. Кэт, конечно, рвалась к нему, как безумная, разбила мне губу и чуть не перебила колено (так что нечего пенять на искусственный интеллект), но кое-как мне удалось ее скрутить и «отключить» на пару часов. Очнувшись, сестрица осталась, но при этом не разговаривала со мной около месяца. И до сих пор – нутром чую – носит в себе обиду.

Вскоре Катрину позвала в свою лабораторию Евгения Хованская, работавшая над созданием новой вакцины для исследователей Земли, которая не только предохраняет от инфекций, многих токсинов и радиации, но и в несколько раз ускоряет регенерацию тканей. Кэт, в том числе, оказалась среди тех отважных добровольцев, что испытали её действие на себе (к сожалению, двое мужчин – оба старше сорока лет – во время так называемого «перехода» скончались). «Живая вода» (так прозвали вакцину) повышает устойчивость и к опасному космическому излучению, от которого марсиан защищают искусственные магнитные поля, но процесс адаптации слишком тяжёл, чтобы использовать его повсеместно.

Я зашёл в наш модульный домик, неярко освещённый люминофлорами – ползучими светящимися растениями разных оттенков. Тоску очень хотелось разбавить музыкой. Навстречу мне никто не вышел: неужто Кэт вернулась в лабораторию? Захожу на кухню и вижу на столе салат из манго, который – точно помню! – не готовил. Беру тарелку и несу с собой наверх. Солнце ясное, а это что за звуки?..

В комнате сестры я не бывал с той ночи, как пресек её побег. Она лежит на своей гелевой кровати у стены, до потолка увешанной рисунками «Фермиона». Лица не видно – оно скрыто чёрными, как у меня, волосами. Плечи – да и всё тело – трясутся крупной дрожью. Нас рано учат владеть собой, поэтому наполнявшие комнату рыдания терзали мой слух, как скрежет камня по стеклу.

Почувствовав, что я сажусь на кровать, сестра замерла и затихла, как зверёк, почуявший опасность. Я взял её за плечо и развернул лицом к себе. От плача оно ужасно распухло, глаза напоминали щёлочки; два ручья стекали по щекам, теряясь в спутанных волосах.

– Уинстон… Он похоронил твою мечту… – севшим голосом промолвила Кэт, словно выбравшись из тяжёлого сна. Она прильнула ко мне с такой нежностью, что в глазах у меня стало горячо, ведь долгие годы собственные чувства я держал на коротком поводке. Но стоило помнить: ради того, чтобы мы, «архангелы», получили вакцину, она тоже пожертвовала кое-чем важным.

– Послезавтра возьмем марсоход и махнём к родителям в Хокинг-Сити, – ответил я. – А завтра покопаемся в архивах и поинтересуемся, кто может завершить начатое Максимом.