Читать книгу Грозный – Василий Блаженный. Истина-весть - Людмила Дегтярь - Страница 5

А незадолго до хвори Великого хана, в семье Василия Васильевича Шуйского, идущего по дальнему роду кагана Рурика, между супругами выплеснулся давно назревший скандал.

Казалось, не могло быть связи между хворью государя Василия и семьей Шуйских. (Так считают современники, основываясь на далекой от истины традиционной версии истории Древней Руси). Однако связь была и весьма тесная.

Да и разразившийся в доме Василия Васильевича Шуйского, тридцатипятилетнего дородного и величавого мужа, с внешностью, отмеченной прямым носом и темными жгучими глазами, скандал промеж супругами имел косвенную связь с государем Василием. И каким образом все это касалось Великого хана?

Дело то было не ахти каким, а обыденным, житейским; и уже потом старательно укрывалось, так как касалось весьма знатных особ. Однако выплывало всякий раз, чуть разговор касался государя Василия Иоанновича и Шуйских.

Как ни крути, а дело то продолжительное время будоражило Москву пересудами и толками, да и не забывалось, не гасло в суматошной жизни Первопрестольной, как обычно случалось.

Зародившись огоньком, то дело раздулось, распалилось, обратившись вдруг в жгучий пожар. Житейское дело обратилось в пожирающе-алчный, ненасытно-горький, в кровавый террор, перерастая в смуту…

Да. Житейское дело обернулось государственным переполохом и кровавой сумятицей, смутой на Руси. И та смута будоражила Матушку Россию восемьдесят лет (весть).

И что же это за дельце, которому оказалось по силушке повернуть Матушку Россию, плавно двигающуюся к расцвету, к стабильности – от порядка и уравновешенности – к раздору и разрухе?

И впрямь трудно поверить! Отмеченное раздорами и изменой, кровавыми захватами власти, жестокими карами, невинными казнями, грабежами личного и государственного имущества, смутное время на Руси имело любовную подоплеку: неудачную любовную интрижку государя Василия Третьего и кузины братьев Шуйских – красавицы Авдотьи (весть).

Проследим же истоки смуты. Совестно было сознаваться ханам старинного русского рода Руриков – братьям Шуйским: Василию Васильевичу и Ивану Васильевичу кому бы то ни было, что они пребывали в большой нужде, будучи обделенными в наследии богатым дедом ханом Шуйским.

И с чего это строгий дед-Шуйский взъерепенился? Чем не угодили дорогие внуки богатейшему человеку Московии, что теперь оторваны от жирных угодий, от лакомого стола, от почестей? Это как же надо было досадить дедусе Шуйскому, что он отказался от кровных внуков?!

Оказывается не любезные внуки Иван да Василий стали не угодны деду! А родной батюшка Василия и Ивана, сын старого Шуйского – Василий – совершил измену родичам, невероятно сподличав! И за то ему было отказано в законном наследстве.

Вот и довольствовались теперь Иван и Василий Шуйские постыдными крохами. Не сытая жизнь досталась молодцам, как подобалась, а невзрачное прозябание: хилая жидкая вотчина из нескольких деревушек да в Москве ветхий родительский терем с тесным двором на две семьи.

Ох, уж как лютовал Василий Васильевич Шуйский, ознакомившись с отказным документом о наследстве! Он долго не мог смириться с бедственным положением, оказавшись вдруг обделенным и отверженным от богатства! Его нутро бунтовало и требовало достатка.

Обладая живым умом и верткостью, Василий Васильевич Шуйский выискивал, на чем разбогатеть. Он попытал счастья в купеческом обществе, в откупщиках, да не совсем удачно! Берясь то за одно дело, то за другое, меж тем пробился в Думу. И не найдя ничего лучшего, женился на дочери богатого боярина – Дарье Алексеевне. Взбодрился, зажил широко, но не долго.

Добротное приданное женушки не обратилось в доход, в прибыток, а быстро улетучилось, проскользнув незаметно меж щегольскими пальцами Василия как песок, не задержавшись ни на кроху. Спохватился, ахнул, да поздно! Жизнь оскудела. Дарье Алексеевне были срочно урезаны расходы. И посему время от времени между супругами вспыхивали мелкие ссоры, не доходя до большого разлада.

И ноне забудоражило женушку, подмывавшую с прошлого вечера на очередной скандал. Приметив то, Василий Васильевич метнулся поискать занятие по душе, чтобы не распалять себе душу. Нашел. Кстати доставили заказанные им наконечники. А тут и началось!

Дарья Алексеевна вдруг открыла с шумом массивный сундук и обратилась к своим нарядам, требуя от мужа обновок.

Жена Василия Васильевича – дородная миловидная словенка, была возрастом младше него. Ее лицу придавала благородность коса, уложенная на голове веночком, чуть прикрытая нынче легким капором. Женщина не отличалась большим умом, но была бойкой и общительной молодицей и считалась в своем кругу хорошенькой. Зная свою привлекательность, Дарья Алексеевна, можно сказать, верховодила мужем. Однако Василий, занятый нынче своими мыслями, не вслушивался в ее причитания.

– Хм! Куда гожа сия юбка?! Разве обвязывать кадушку с квашней, не более!

Кидь! Синяя новесенькая юбка из чистой шерсти с рюшами отлетела в сторону и надулась парашютом: хлоп! Хлоп!

– И ета от девичества! – пыхнула Даша и зеленая кашемировая юбка, почти не ношеная, тут же выпорхнула из рук.

– Рыжий, не лезь под руку! Брысь! – недовольничая, Василий шугнул кота.

– Ох-ох! Стыдобище, а не сарафан! – продолжилась ревизия вещей. Пару раз одеванный сарафан из дорогой бархатной ткани улетел следом за юбкой.

– А-а-а… В зевоту клонит… С чего бы ето? – раззевался Василий.

– Все до одной одежки давнишние! – молодица метала добротные наряды из сундука.

– Эх-ма! Когда погода устоится? – посетовал муж, ни единой клеткой нерва не реагируя на претензии жены.

– Вась! Ты взгляни! Взгляни! – позвала Даша, пытаясь оторвать мужа от его занятий. Однако не последовало никакой реакции.

– А-а-а-а… Так и тянет рот на зевоту… Поди, на непогоду…

– Ох, ох, ох! А ся кофтенка мне вовсе не личит! Ха-ха! Ета юбка вообще маменькина, – звонко увещала Даша. – О! А сей сарафан уж и не помню, с каких годов!

Добротные одежки, вихляясь пестрыми птицами, разлетались по всей горнице. Сама же Даша была в простом сарафане и льняной вышитой рубахе с подкаченными рукавами, оголившими красивые справные руки.

«О-о-ох, баба! До чего же ты несносна, – кипел в душе Василий, не проявляя внешнего недовольства. – Доняла уж, доняла! Так и норовит до нутра достать!»

Умостившись на лавке, позевывая, Шуйский сосредоточенно пересматривал наконечники и аккуратно укладывал стрелы в колчан, отгородившись молчанием от «бзиков» жены. У него под боком уютно разместился дремлющий рыжий кот, задравший от жары кверху лапки. На столе пузырился кувшин с узваром из разной сушки.

– Порядок… Стрел к сезону в достатке. Наладить бы самострел… Тогда и… охота буде, – удовлетворенно пробормотал Василий.

– Божечки! Дожилась боярская дочка! В сих нарядах совестно показаться в церкви на людях! Поди, следует раздать тряпки дворовым девкам, да идти кланяться родному батюшке…

– Вот те, на! Навострился… барин в лес! А гончих псов подкупить!? – всколыхнулся Шуйский. – У кого же… У кого…

– Не откажет же батюшка родной дочери… на новый наряд! Кинусь в ножки! – пытаясь задеть Шуйского, твердила Даша.

Сопровождая разлетавшиеся наряды острыми словечками, молодица колко посматривала на мужа, но тот, как ни слышал! Даша надула губки и закопалась в сундуке, заворошив новую партию нарядов.

– Пожалуй, псы ценятся у Кляпова… Угу… Точно, у него!

– Стыдобушка, в чем хожу! Как есть, неприглядны одежки! А вязаные юбки и фуфайки куда годятся? Глядеть не на что! В нищенки обернулась у родного муженька!

– Пожалуй, следует заказать еще стрел, – размышляя о своем, невозмутимо прошамкал Василий.

– Толстокожий! Ничем не пронять! – дерзко глянув на мужа, со стоном вылетело у Даши.

А Василий, как не слышал! Время от времени Шуйский наливал в деревянный ковшик узвар и упоенно смаковал.

– Дарь… юш… ка, – опустошив ковш, промычал он, отдуваясь. – Вели бабам в другораз добавить в узвар больше груш дички.

– Ишь, чего схотел! В другораз и сего не будет – вышла вся сушка! Не больно проворны твои работники, жидки поставки из деревни!

– Один раз жи-и-идко, в другораз – как бы и…

– Уж холода на носу, а у нас в амбаре токмо мышам простор! – посетовала Дарья. – Да и мышки повымрут от голода! Василий, известно тебе, скоро ль селяне доставят продукты?! – колко запытала Даша, пытаясь донять мужа.

– Доставят… Тебя то не касаемо, – недовольно проворчал Шуйский, сердито зыркнув на жену.

– А что меня касаемо?! – взвизгнула Дарья, упершись взглядом в неподвижную спину мужа. Подернув плечом, Василий пропустил возглас жены «мимо ушей». Более того, добродушно обратившись к Даше, осадил ее пыл:

– Ох, душенька, у меня чуйка! В сем году удастся охота. Отведем с Иваном душу! – весело подмигнув Дарье, крякнул он.

Дарья удивленно посмотрела на него и обидчиво шмыгнула носом: не зацепить! Василий же продолжил изучение наконечников:

– Кх… Мастерская работа! – со знанием дела бормотал он.

– Поди, таковой остроты мало кто откует…

– Все раздам! До нижней рубахи!! В нищенки пойду! – запальчиво выплеснула молодая женщина. – Вася, не спросясь тебя, все раздам!

А сама – швырь! Швырь! Швырь, чтобы ненароком угодить по муженьку.

– Раздавай… Мне како дело, – отстраняясь, хмыкнул Василий Шуйский, двинув плечами. – Сарафаны… какие-то… Нашла о чем… баять, – ерзаясь, недовольно пробормотал он себе под нос. – Наконечники, само собой, отменные…

– Вот те, на! Мужу нет до того дела?! – вспыхнула Даша, разгибаясь. Она уперла руки в бока. – А кому, как ни тебе, придется справлять новое?! – неприятно запищала она.

Не дождавшись ответа, опалила равнодушную спину мужа гневным взглядом и вновь обратилась к сундуку.

– Барахло! Старье! Сему сарафану сто лет в обед!! – более того распалилась молодица.

Красочно расшитый почти новый сарафан тут же выпорхнул из ее рук и приземлился Шуйскому на плечи. Он раздраженно сбросил его на пол.

– Вот нелегкая взяла! Впрямь, допекла! Дарья, угомонись! – рыкнул Шуйский.

– Я токмо приступила к нарядам! – последовал резонный ответ.

– От вчерашнего вечера и доси, у тебя называется «токмо»!

Дарья не нашла, что ответить и продолжила ревизию вещей:

– Надоело в одном и том же ходить! Так… Так… Хм! В эту кофтенку уж и не втиснуться: шита на семнадцатом году, – не унималась молодица. – А ета фуфайка ишо от маменьки! – с гонором выплеснула Даша, поглядывая на мужа. Однако Василий Васильевич оставался непроницаемым.

В горнице было жарко натоплено, от изразцовой печурки в воздухе витал слабый угар. Дарья Алексеевна раскраснелась: ее щеки были пунцовей спелой вишни. И Василию было жарко. Под рукавами его рубахи темнели влажные круги. Вытирая капельки пота со лба, он то и дело прихлебывал узвар. Видя, что мужа не пронять тряпками, Даша пошла в открытое «наступление»: сноровисто приблизившись к мужу, завела иную речь.

Приблизив распалившееся лицо, супруга гневно возопила:

– Слышь, Вася, коль батюшка знал бы, что ты не купишь жене новую приличную юбку, не отдал бы за тебя! – на высоких тонах заверещала Дарья. – Ить и сарафаны, и юбки сшиты ишо в девичестве!

Василий Васильевич оторвался от стрел и тяжело посмотрел на жену, насуплено сдвинув брови.

– Сударыня! Коли б я ведал, что твое приданое – тьфу! Хутора все как есть захудалые да разграбленные, не брал бы тебя, – спокойно отпарировал молодец. – Все заброшены!

Дарья Алексеевна выпрямилась. Жар бросился ей в голову, обратив и без того пунцовое лицо в сущий свекольный цвет.

– Разграбленные?! Вася, тако, что ж ты их не поднявши? Где денежки?! – вспыхнув, затараторила она, колюче вперившись в мужа.

– Ето… которые? – невозмутимо поинтересовался он, заюлив лисой глазами.

– Ты ишо спрашиваешь?! Отвечай, куда подевались гроши? Мое приданое! Золото и серебро, выделенное моим батюшкой на восстановление хуторов? – скандально запричитала Дарья, ожидая, наконец, признания.

– Хм! Там денег было – кот наплакал! – не задумавшись, деловито бросил Шуйский, метнув на жену скорый уничтожающий взгляд. – Как было договорено, все вложено в мою вотчину!

– В какую, такую? – распалилась Дарья. – Где та вотчина? А?! Захудалое поместье?! – не дождавшись ответа, она вновь накинулась на мужа. – Слышь, Вася! Что-то я ничегошеньки не пойму! До венчания мы были наслышаны о владениях ханов Шуйских; по Москве только и разговоров ходило – токмо о том! Оно и известно: ишо твой прадед и дед славились землями! – скороговоркой затарахтела супруга.

– Славились… Что с того…

– Тако, где те уделы?! – не отрывая взгляда от мужа, допытывалась Дарья, пристально следя за выражением его лица. – Теперя не видано и не слыхано о таковых!

Багровея, Шуйский киданул на стол колчан со стрелами.

– Завелась! Не твое бабье дело толковать о том! – Василий выкатил на нее злой взор.

Даша невольно отпрянула, но решила не отступать.

– И то! Мое дело постные щи хлебать, – вылила обиду супруга. – Да тереться бок о бок с семьей твоего брата Ивана! Того и гляди, его дети начнут шастать по нашим горницам да шнырять по моим сундукам! – визжала она, потрясывая перед Василием своей рубахой. – Где твои земли?! Где хутора?! – истерично вопила Дарья Алексеевна.

– Хм! Тебе тута мало места? – огрызнулся Шуйский.

– Мало! Я жалаю жить в своем терему и в своем поместье! – заявила она категорично. – Я дочь знатного боярина и привыкла к состоятельности и самостоятельности! – подчеркнула Даша горделиво. – Сказывай, где земли? Или вы с братом раздали все добро на милостыню? Так должны держать передо мной ответ!

Василий резко громыхнул кулаком по столу, раскидав стрелы. Неожиданный грохот испугал кота. Рыжий, смешно выгнув спину, дико подскочил и умчался в другую светелку.

– Молчи!! – возопил Шуйский. – Сказал, Дарья, не лезь!! Ишь, какой верх взяла! Наседает да наседает!! Гуторю, не твое бабье дело! Не суйся! – строго прикрикнул Василий на супругу.

Не ожидая грубого отпора мужа, Дарья Алексеевна растерялась. Осев на лавку, захлебнулась от слез. Торопливо выхватив из рукава расшитый платок, принялась вытирать слезы, брызнувшие из глаз.

Василий Шуйский, взглянув на жену, присмирел. Помолчал. Смутившись, поднялся, подошел, потоптался подле Дарьи, неловко коснулся ее головы, сконфуженно проронил:

– Даша… Ты ето… перестань, – он неловко заморгал глазами. – Не знаю, как… сорвался. Тако ты сама начала: где да где!?

– Са… ма… – умывалась Дарья слезами. – И почему я не должна сего знать? – все еще плача, причитала она. – Ведь голехонькие сидим! Стыдно кому сознаться! Разве я не права? Только и считается, что ханского рода, а сами чуть ли не с протянутой рукой готовы побираться по миру!

– Права, – тяжело вздохнул Василий Васильевич и отправился на место.

– Сказывай, Вася! Куда подевались земли ханов Шуйских? – вновь привязалась она к мужу. – Мы ужо, как старцы дошли до крайности!

Василий Шуйский сморщился и заерзался, словно его куснули за больную мозоль. Ему не хотелось выставлять себя перед женой обделенным дедом и обезземеленным. Однако мельком взглянув на настропаленную Дарью, понял: от ответа не уйти и вяло промямлил:

– Како сказывать? Уж тако вышло… – нехотя обронил он.

– Не молчи! – с надрывом вырвалось у Дарьи. – Что случилось?! Гуторь! Или тебя за язык нужно тянуть?!

– То и случилось! – словно вскрывая наболевший нарыв, вдруг выплеснул он, не сдержавшись. – Все дедовы земли у тетушки Лукерьи!

Дарья Алексеевна, вытерев глаза и нос, недоуменно взвизгнула:

– Хм! Чего ж вы племянники-недотепы попали впросак?!

– А то спрашивали нас! – на нерве рубанул он. – Все у тетки! Все добро у Лукерьи!

– Отчего это, Васенька?

Шуйский неохотно махнул рукой.

– Сами не ведаем. Как в насмешку, – морщась, огорченно бросил он. – Дед прежде всякораз толковал, что поделит земли поровну меж моим батюшкой Василием и тетушкой Лукерьей. Вотчина у него была весьма крепка и обширна, – разоткровенничался Василий, – да возник какой-то нечаянный раздор между теткой и моим родителем. Как тама было на самом деле, мне не ведомо! Токмо неожиданно дед взял сторону дочери и выгнал моего батюшку, запретив домочадцам пускать его на порог. И тут же, сгоряча, отписал тетушке Лукерье все земли и все состояние, – с обидой выплеснул Шуйский. – Вскоре деда не стало.

Дарья Алексеевна, перестав плакать, внимательно вслушивалась в рассказ.

– Ах, вот оно что… – поразившись, Даша выпучила глаза. – А мой батюшка, понадеявшись на… Тако дело сладилось бы иначе!

– Понятно! Твой батюшка не отдал бы тебя за… голодранца, – горестно усмехнулся Шуйский.

– Ко мне наведывались свашки от состоятельных бояр. Да батюшка соблазнился…

– Выходе, просчитался твой батюшка! – жестко выпалил Василий. Помолчав, посетовал. – После ухода деда в нашем доме уже ничего не ладилось.

– Гляди, как повернулось, – прошептала Даша. – А что за раздор там приключился?

– Не ведомо мне. Токмо мой батюшка, а после него и мы с братом остались с вшивым кошелем, – впервые сознался Шуйский, оголив душу перед женой.

– Васюшка, а по тебе не сказать!

– Э-эх! Се в крови: форс держать! А на деле пришлось семье обходиться крохотным поместьем из нескольких деревушек, что тятька получил от Великого хана, да родительским теремом. Вот и все богатство. Ох, тяжко было… Последние годы кое-как сводили концы с концами, – изливал Василий Шуйский давнюю боль, словно двигал заржавевшие колеса. – Вскоре батюшка захворал и… остались с братом сиротами. Так и мыкаемся теперь с Иваном… бок о бок.

– Вот досада, – огорченно пролепетала Даша. Но ее вдруг осенило: – Погоди тужить! Вася, у тетки есть дети?

– Дочь. Токмо она в монастыре.

– Так се нам на руку! – засияв, воскликнула Даша.

– Такое скажешь…

– Васенька, коль у Лукерьи нет больше родни, вы с братом Иваном остаетесь наследниками! – обретя надежду, поспешно выпалила Дарья Алексеевна.

– Похоже, тако, – неопределенно хмыкнул Василий Васильевич.

Дарья Алексеевна, ласково улыбнувшись мужу, живо поднялась. И окинув взглядом разбросанные по горнице наряды, почти пропела:

– Ой, Васенька, что се нашло на меня, сама не ведаю! – непринужденно всплеснула Даша руками. – И чего ето я разбушевалась?! Можно подумать, не в чем стать перед мужем! Тута хватит нарядов и для дочек, и для внучек! – радостно сообщила она, метнувшись к тряпкам. Однако приостановилась.

– Вася, судачат: бабий ум короткий! Однако выслушай, худого не посоветую, – молодица скорым шагом подошла, присела на лавку, да сама стала, лаская, поглаживать муженька по плечу. – Васенька, голубчик, коль тетушка живет одна, поди, ей скучно. – ласково защебетала Даша. – Кто утешит, кто скрасит старость? Пожилому человеку дорого внимание и забота!

– Нашла о чем баять! – отпрянул Василий. – Как подойду? С каким лицом покажусь? Батюшка гуторил: Лукерья наказывала не пущать нас на порог и дорогу заказала Шуйским наведываться до нее!

– О-о-о-х! Страсти какие! Забудь, Васенька! Ты-то не обижал тетушку! Какой с тебя спрос? Стань лисичкой, подлащись до Лукерьи, задобри ее. Авось и забудет старые обиды! Чует мое сердце, у тебя все сладится!

Василий Шуйский с удивлением взглянул на Дарью Алексеевну, словно увидел ее впервые.

– Эко, завела… – проронил он неуверенно.

– Любое сердце отходчиво на добро, – увещала Дарья. – Уж, кому-кому, а мне ведомо: ты горазд молвить теплое словцо!

– Дарья, нашла с чем сравнить! С бабами ладить – простецкое дело! А растопить тетушкину ледяную глыбу – се мне не по плечу!

– По плечу! По плечу! – пустилась молодица в уговоры. Видя неуверенность мужа, распалилась сама: – Вася, коль надо, я поеду с тобой. В ножки кинусь! Поди, спина не переломится!

Василий тяжело выдохнул скопившуюся в груди тяжесть, пытаясь нащупать в своей душе зацепку на примирение с тетушкой, однако одернул прыть жены:

– Погоди, Дарья, не суетись…

– Ну-те, увалень! Васенька, не медли! – ласково щебетала Даша, нетерпеливо теребя рукав мужа.

– Хм… Раскинуть нужно мозгами, – неуверенно протянул он, вдруг принявшись отстукивать какой-то марш по столу.

– Ах, ты! Как же неповоротлив! Помолись у иконки да сразу и езжай! – прилипла Даша к нему, как банный лист. – Вот и все «раздумье»! Бог управит!

В душе Шуйского промелькнула слабая искорка надежды, и он ухватился за нее как за прочный канат, перебираясь в обнадеживающую лагуну.

– Дело баешь, сударыня, – благодарно улыбнулся Шуйский.

– Вот и езжай с Богом! Утряси ваши дела!

– Утрясу… погодя, – вдруг смутившись, недовольно изрек Василий Васильевич. – Иди, иди, займись делами!

Проясив тайну семейных неурядиц, Даша суматошно выискивала пути к исправлению. По ее оживленному лицу всполошенной наседкой заскользила сумятица чувств. Дожидаться, пока муж осмелиться дерзнуть на примирение с теткой она не могла и насела на мужа, не отступая. Увидев, что Василий набычился, отступила, но ненадолго. Набравшись храбрости, вновь лилейно затараторила:

– Вася, послушай, ноне поезжай к тетке, – не отступала молодица. – А-а! Мне же сон давеча привиделся: курка в лукошко снесла враз десяток яиц.

– Се к слезам, – отстранился Шуйский. – Нарюмалась нынче… вот и… сон…

– Не-е-етушки! Я сверялась по Соннику – се большой прибыток! Сон в руку! Езжай! – пристала Дарья. – Не оставляй на авось! Мало ли что, – настойчиво наседала молодица.

Всколыхнув старую рану, Василий Шуйский насупился и вновь принялся сосредоточенно пересматривать стрелы.

Дарья Алексеевна, не дождавшись ответа мужа, тихонько поднялась с лавки и занялась вещами, аккуратно складывая их в сундук, изредка поглядывая на Шуйского. Забывшись, тихонько завела песню:

Внизу гулко стукнуло, продолжительно заскрипев входной рассохшейся дверью. Послышались тяжелые шаги по лестнице, шарканье перед входом и в светелку ввалился Иван Шуйский, втиснувшись в низкий проем двери. Он, как и брат, отличался богатырским сложением.

Рыжая пышная борода, крупноватые улыбчивые губы, налитые щеки Ивана предполагали добродушие и мягкотелость, но плутоватые глаза говорили о притворно-обманчивой внешности: внутри поживал невиданный сквалыга.

– Родичи, будьте здоровы! – пророкотал он, удивленно осматривая горницу с разбросанными вещами.

– И тебе того же, – недовольно взглянув на брата, сухо ответил Василий.

Меж собой братья были близки, хотя обычно старший Иван уступал младшему Василию, как более сообразительному и находчивому.

– Браток, что за свара тута? – удивленно вопроосил Иван Васильевич, пристально посматривая то на брата, то на невестку.

– Да не… Все ладно: по-доброму, по-семейному, – отнекался Василий.

– Хм! Коль по-доброму, отчего «на нерве?»

– Тебе почудилось, – блеснув очами откровенно-красноречиво на брата, Василий подчеркнул, что тот явился некстати.

– А-а-а… Понятно… А ежели как на духу, чаго не поделили?

– Говорю, все тихо, мирно!

– Хм… На слух вродесь не жалуюсь! – насмешливо бросил Иван, поведя плечом: «Не хошь говорить, не больно надо!»

Не ожидая приглашения, Иван примостился на лавке.

Последив за занятием Василия, старший брат перевел взгляд на раскиданные одежки.

– О! Гляди-ко! Не знал, что у Дарьи Лексеевны столько одежи, – завистливо изрек Иван, мечась зорким взглядом по добротным вещам. – Прям-таки, загляденье! Невестка, чего устроила переполох?

– Да так… От нечего делать пересматриваю тряпки, – нехотя бросила Дарья, пряча покрасневшие от слез глаза.

Иван Шуйский был жаден до невозможности. И, не скрывая, придирчиво осматривал богатые наряды молодицы, пожирая одежки загоревшимся алчным огнем.

Обычно Иван чуял выгоду носом, как собака дичь! И не гнушался заполучить нечаянный прибыток в дом, коль он доставался легко. Даже из-за мелочей, не смущаясь, горланисто ввязывался в свору, будь то боярин или смерд. В такие минуты его глаза, и без того большие, выпячивались, белки наливались, от носа под щеками прорезались резкие складки. Распалившись, как самовар, преображался в безобразного мужичка.

Иван ухватил пятерней несколько стрел, принявшись внимательно их осматривать.

– Знатные наконечники! Чья работа?

– Ездил до князя Свиридова… Ефим-кузнец… кует…

– Гожие! – причмокнул Иван языком. И тут же, вновь скосив глаза на Дарью, поинтересовался: – Дарья Алексеевна, наряды-то, поди, на торжище готовишь? Али как?

– Еще чего?! Из чего выросла, собиралась… отдать девкам в людскую, – невесело пошутила Даша.

– Гляди-ко! Вещи добротные, – всколыхнулся Иван.

– Ты не разглядел, Ваня! Всяких полно: и добротных, и так себе, – отстранилась молодица.

Иван Васильевич рассеянно скользнул взглядом по горнице и цепким взглядом вперился в приглянувшиеся одежки.

– Алексеевна, а не жирно буде холопам? Выдели моим дочкам нарядов! – стал выпрашивать Иван и живо подхватил юбку и пару сарафанов. Оправдываясь, добавил: – Вымахали невесты! Все платья малы! А обрядить ноне двоих… ощутимо! Так я выберу, что тебе тесно?! – с надеждой запытал он.

– Ишь, губы раскатал! – налетела на него Дарья Алексеевна, проворно вырывая из его рук одежду. – Я ишо сама не родила деток! Авось пригодятся наряды моим дочкам!

Иван Шуйский, одарив Дарью презрительной усмешкой, перевел глаза на Василия. И негромко проронил:

– Вася, снизу уловил краем уха: тута вспоминали тетушку Лукерью…

Василий раздраженно зыркнул на него:

– Уловил?! Мы же не громко…

– Не громко? Бучу завели: на весь двор слыхать!

– Ладно, будя! – оборвал Василий брата.

Иван наклонился к Василию и шепнул:

– Приспело… погуторить о тетушке.

Василий блеснул на брата напряженными очами:

– Чего затевать сей разговор? Токмо теребить душу?! – буркнул он.

Иван тяжело вздохнул. Оглянувшись на Дарью Алексеевну, стараясь, чтобы невестка не услышала, тихо произнес:

– Дошли толки…

– Т-с-с! – резко одернул его Василий и, повернувшись к жене, окликнул:

– Дашенька! Слышь, голуба!

– Слышу, слышу!

– Уважь! Поднеси-ка из погреба бражки или медовухи! – распорядился Василий.

– Поднесу! – одарив мужа нежной улыбкой, Дарья проворно вышла.

– Теперя сказывай, – позволил Василий.

– Тута… ето… такое дело, – начал скомкано Иван и вдруг растерялся, боязливо взглянув на брата. – Вот что. Сказывал писарчук, он от дьяка… выведал…

Василий напрягся, в сердечке тревожно затинькало, навевая, что с не добрыми вестями прибыл брат.

– Не тяни! – жестко рубанул Василий. – Баешь, касаемо тетушки Лукерьи? Что за толки!?

– Касаемо. А больше всего нас с тобой! Тетка Лукерья собралась отписать земли в монастырь, – выпалил Иван.

Опешив, Василий Васильевич подскочил. Резко ухватив Ивана за плечи, тряхнул.

– Чаго баешь?! – всполошившись, воскликнул он. – Се брехня!

Иван раздраженно оторвал от себя цепкие руки брата и обреченно плюхнулся на лавку.

– Не брехня! Ужо кликала монахов да велела дьяку готовить бумаги, – горестно проронил Иван, тяжело вздохнув. Он пересел на лавку ближе к печи и бросил несколько поленьев.

Прищурившись, Иван Васильевич уставился в яркое зево печки. Огонь, торопливо мечась по дровишкам, жгучими языками пламени безжалостно обращал поленья в угли и пепел. Взгрустнулось. Так и затеянная Лукерьей суета, вдруг воспалившись, готова были поглотить их надежды на добро рода Шуйских.

– Эх-ма, как же палит нутро…

Во всю обожженная душа распахнулась, оголив неприкаянность и обугленность. Уже казавшееся своим, добро вновь объялось пламенем и вот, вот возмется огнем, уплывая в чужие руки. А братьям Шуйским оставалось только наблюдать, как вываливается из воза принадлежавшее их роду богатство, продолжая растекаться по чужим сундукам. А их судьбинушка: волочить дни горемыками на сумрачном тракте с убого-протянутой рукой.

– Неужель оставит нас… в сермяге?! – выплеснул Василий, потеряно взглянув на брата.

– Выходе, так, – горестно согласился Иван.

– Тьфу! Вражина, а не тетка! – взревел Василий. – Карает… карает племянников!

Вошла Дарья Алексеевна с глиняным кувшином и кружками. Поставила на стол. Сама занялась сбором одежды. Василий налил в кружки, протянул Ивану. Тот, прихлебывая, испил. Василий взял свою кружку, да так и застыл в задумчивости: «За какие грехи выпала житуха скудная?!»

Василий Васильевич жадно осушил. Посидел, скучившись. Вновь налил. Выпил. Не ощущая хмеля, еще раз выпил. В голове туманно поплыло, по нутру разлилось тепло. В сердце всколыхнулось жгучее пламя, докатываясь до горла. Запершило. В голове мелькнуло: «Эх-ма! Ни радости! Ни просвета!» Кто-то неумолимый вновь и вновь вырывал из рук давно ожидаемое огромное наследство. Нужно было что-то предпринимать! Но что?

Взглянув на брата, сидевшего на лавке с обреченным видом, Василий понял: брат не помощник в сем деле. И Василий Шуйский решил мчать до тетушки Лукерьи. Он еще не знал, что будет делать: валяться в ногах, слезно умоляя тетушку? Скандалить? Или… лилейно заискивать? Не знал. Но чуял нутром, нужно ехать, нужно спасать убогое положение.

– Иван, я ето… занят ноне, – вдруг заторопившись, бросил Василий.

Проворно поднявшись, опрометью ринулся в другую горницу переоблачаться. Иван Васильевич, мельком взглянув брату вслед, сам поднялся. Потоптавшись на месте, понаблюдал за невесткой, как та аккуратно убирает вещи в сундук. Иван двинулся стремглав на выход, ухватив по пути пару юбок, кофту да сарафан. К его счастью Дарья Алексеевна того не приметила, а то бы… скандала не избежать!

Спустя время Василий Васильевич возвратился в горницу, переоблаченный до неузнаваемости. Он окинул взглядом комнату: убрано. Дарья заканчивала складывать вещи в сундук.

– Даст Бог, Дашенька, будут у тебя новые наряды, —неожиданно выпалил Василий.

Дарья поднялась, удивленно взглянув на мужа.

– Далеко ли собрался?

– Не ведомо ли тебе, Лексеевна, что жене негоже выпытывать о том мужа? – одернул ее строго.

Дарья согласно улыбнулась, но вдруг метнулась к Василию:

– Погоди! Непорядок у тебя!

Окинув нежным взглядом мужа, она старательно разгладила ворот на его кафтане. Он обнял ее.

– Иду, голуба, по весьма важному делу… Помолись за меня!

У младшего Шуйского с юности выработалось особое, щепетильно-обостренное отношение к своему внешнему виду: как-никак по роду хан! И таковых родовитых по Руси осталась горстка! И посему одежду носил самую добротную, хоть нынче и не по средствам. Белье покупал из тончайшего полотна, красочно расшитое. Кафтаны – шерстяные или бархатные хорошей работы или из заграничной ткани; как есть добротные, искусно украшенные золочеными шнурами. Штаны шил из хорошего полотна; сапоги выискивал или заказывал из тонкого сафьяна, вышитые бисером по краю голенищ и украшенные дорогими камнями.

Особое внимание Шуйский уделял шапке, отороченной ценным мехом. Головные уборы были «слабостью» Василия. Материал для шапок подбирал весьма тщательно и всякораз сказывал: «Папаха хана видна издалека!» И то верно! По замысловатой шапке Василий Шуйский легко обнаруживался в любой сутолоке!

Шубу носил из ценных соболей. На шее Шуйского блистали золотые цепи-бармы из золотых медальонов. На пальцах его рук обычно красовались массивные кольца. Своим видом Василий Шуйский показывал, что владеет несметными богатствами! А сам был гол как сокол! Однако форс держал! Так и ноне принарядился. И сразу повел себя вальяжно.

– Не скучай, Даша, займись чем-то, – миролюбиво наказал он жене, поспешая из горницы.

Дарья взялась за вышивку. Послышались размеренные шаги Василия Васильевича вниз по лестнице. Хлопнула входная дверь. Стихло. Оторвавшись от работы, Дарья зевнула, собравшись пойти вздремнуть. Какой-то шум привлек ее внимание. Прислушалась. Снизу донесся резкий скрип двери и – хлоп, хлоп!

Затем раздались тяжелые поспешные шаги наверх, под которыми тяжело заухали скрипучие ступени. Вскоре всполошенный Василий ворвался в горницу, торопливо сбросив на ходу шубу и шапку, стянул сапоги. Затем снял золотые бармы и кольца. Поспешно отправил золото в шкатулку, стоявшую на божнице. После того неловко и поспешно принялся снимать добротные наряды, швыряя их жене в руки.

Ничего не понимая, Дарья молча принимала одежду мужа. Видя его воспаленность, помалкивала, опасаясь грубого окрика.

Оставшись в нижнем белье, Василий метнулся к сундуку с поношенной одеждой, отшвырнув старенький стертый тулуп, раскинутый на крышке, на пол. Спохватившись, поднял тулуп. Усмехаясь, придирчиво осмотрел его и примостил на лавку.

Порывшись с гримасой в сундуке, выбрал простенькую рубаху, вылинявшие штаны и затрапезный кафтан. Морщась, натянул на себя эти одежки. Затем обулся в простые, залатанные сапоги. И к завершению наряда надел старый тулуп, отброшенный на лавку.

«Так-то лучше!» – удовлетворенно хмыкнул он и, подмигнув Даше, изрек:

– Теперь я схож с братом Иваном!

Удивленно взиравшая на сие переоблачение, Дарья тревожно запытала:

– Васенька, здоров ли ты? Аль наши дела так плохи, что ты собрался просить «Христа ради»?!

Шуйский насмешливо сощурился:

– Дарья, не суй нос в чужое корыто!

– Насмехаешься… – обиделась Даша, поджав губки.

Василий миролюбиво улыбнулся:

– Даша, будя тебе дуться! Надумал над Иваном подшутить! Тот любитель облачать на себя тряпье! Коль встрел бы меня ноне Иван, всласть потешился б!

Обидевшись, Даша повела плечами и дерзко налетела:

– Я уж понадеялась, что ты прикинешься паинькой да помчишься к тетушке, а ты надумал устраивать маскарад!

– Завела… песню, макитра, полная макухой…

Надувшись, Даша небрежно бросила на сундук одежду мужа и уселась за вышивку.

Шуйский походил-попрыгал по горнице, обвыкаясь в непривычном наряде. Спохватился: «Что водрузить на голову?» Не выискав ничего более подходящего, взял свою меховую шапку. Задумавшись, подержал-покрутил ее в руках и все же надел на голову.

«Шапка мое лицо… Лицо не подменю!» – убежденно пробубнил себе под нос.

Однако добротная шапка, как он понимал, не вязалась с ветхой одеждой. И Шуйский несколько раз снимал ее и вновь надевал, потом засунул за ворот кожуха. Дарья Алексеевна, не понимая спешного переоблачения муженька, искоса подсматривала за ним.

Уж вовсе собравшись, Василий Васильевич замаялся: что-то его держало. Раздумывая, Шуйский потоптался посреди горницы. Всполошившись, мельком взглянул на Дарью Алексеевну, занятую работой, ринулся до божницы. Отгородившись от жены спиной, ухватил пятерней шкатулку с золотом, открыл…

Покопавшись в шкатулке, проворно выхватил коробочку с женским украшением. Открыл коробочку, довольно похмыкал себе под нос. Затем по-хозяйски припрятал коробочку за пазуху. Усердно перекрестившись на образа, что-то тихо зашептал.

– Василий! Сие ты мне преподнес! – уследив содеянное, вспыхнула Дарья.

Шуйский недовольно скосил на нее глаза.

«Ох, кулема остроглазая!» – недовольно муркнул он. Однако тут же подлащился к жене, чтобы не подняла скандал:

– Не гневайся, Дашенька! Коль удачно… съезжу, куплю тебе дюжину таковых! – бросил Василий, торопясь к выходу.

– Шутишь?

Уже у двери Василий напористо пробасил:

– Какие шутки? Сама надоумила! Семь годков не был у тетушки! Как идти без подарунка?! Ей не поднесешь общипанного воробья!

– Ах ты сладенький мой, к Лукерье… настропалился!? – расцвела Даша.

– К ней…

– Вот и славно, голубчик! Ехай с Богом! – ласково прощебетала Дарья Алексеевна и перекрестила мужа.

– К тетушке… собравшись… Как встретит?! – вдруг замялся Василий.

Даша метнулась к мужу, обняла, нежно погладила.

– Поди, ждет тебя тетка одинокая!

Василий Васильевич недоверчиво крутнул головой.

– Вряд ли. Ты ее не знаешь. Тетка по натуре вреднючая!

– Чует мое сердце: как родню встретит! Не пасуй! – подбадривая мужа, убеждала Даша. – Вот увидишь, все будет хорошо! Божечка, помоги сердечному!