Читать книгу Грозный – Василий Блаженный. Истина-весть - Людмила Дегтярь - Страница 7

Тетушка Лукерья жила в большом поместье верст за сто от столицы. Велев запрячь затрапезную карету, Василий Шуйский покатил прямехонько до тетки. И всю дорогу мучил себя жгучими мыслями, выстраивая так и этак разговор с отдалившейся родственницей.

Эту ставшую чужой женщину, довольно властную, еще крепкую, Василий Шуйский обнаружил в людской, где она одетая в кожушок, наброшенный на простой сарафан, хлестала по пунцовым щекам придворную девку.

– Об чем, клуша, думала?! – верещала тетка, звонко шлепая заплаканную челядинку. – Иль спала, дуреха, на ходу? – жестокосердно выговаривала она.

– Не спала, клянусь! Я токмо… А оно…

– Как можно упустить молоко, когда оно перед бельмами?! – кричала Лукерья не своим голосом да вершила расправу: шлеп, шлеп, шлеп! – Я тебя, ледащая, отучу зевать! – кричала так надрывно, чтобы слышала вся дворня. И по щекам – шмяк! Шлеп! И уже не только щеки девы – все лицо стало пунцовым!

– Ой, больно! Ой, мамочка…

– Гляди-тко! Все молоко на плиту, – не унималась тетка.

Не выдержав истязания, от отчаяния девушка рванулась убежать, но Лукерья не пустила, цепко ухватив ее жилистыми руками. Тогда девушка низко-низко склонила голову и крепко-накрепко закрыла руками лицо. Лукерья нашла новое: принялась дергать за косы: дерг, дерг! Сама же раздраженно отдирала руки челядины от головы, которыми та закрывалась, и, пуще прежнего, хлестала девицу.

– Негодница! Слепуха! Безрукастая! – разносилось по людской.

Видя, что тетушка не скоро оставит девицу, Шуйский не утерпел:

– Доброго здоровья, тетушка! – громыхнул Василий Васильевич, пытаясь перекрыть теткин вопль.

Лукерья обернулась на возглас. Удивленно окинула Василия взглядом, не узнавая. Потом всплеснула руками:

– Неужели?! Аль, Васенька пожаловал?! – картинно-насмешливо воскликнула она. Рада видеть!

Шуйский пропустил тетушкину едкость мимо ушей. Не зная, как держать себя, спросил нарочито громко:

– Дворовых стращаете?

Лукерья недовольно махнула рукой. Им обоим было страшно неловко находиться сейчас рядом. И каждый искал, чем прикрыть волнение, невольно нахлынувшее в душу. Тетушка незаметно смахнула предательскую слезинку и зашмыгала носом. И чтобы скрыть неожиданную радость от встречи, оглянулась на девку, вытиравшую лицо рукавом рубахи, и проронила безо всякого зла:

– Распустились холопы! – и для порядка погрозила девице пальцем:

– Гляди, Фекла, ишо раз нашкодишь, велю выпороть кнутом!

– Простите, барыня!

Лукерья криво улыбнулась и расторопно окинула взглядом людскую.

– Эй, Никита, Трофим! Живо подайте в трапезную угощенья, – деловито велела тетушка, вовсе переменив свой настрой.

Лукерья повернулась к племяннику. Мельком окинув его взглядом, легонько подтолкнула:

– Пойдем ко мне, Вася! – сказала совсем мягко.

Тетушка Лукерья проворно направилась в терем. Василий с облегчение вздохнул: «Приняла!» Сдерживая порыв радости, поторопился следом за Лукерьей в богатые хоромы.

– Отдышись пока! – велела она, указывая рукой на лавку. Но сразу не ушла, замялась, задержала взгляд на его облике:

– Хорош! Шуйская кровинушка…

Василий сдерживал мелкую нервную дрожь, неожиданно подступившую в ноги. Сумятица чувств нахлынула в голову, и он почувствовал себя провинившимся семинаристом перед пожилой женщиной. Хотелось просто обнять тетку: от старшей родни она осталась одна!

«Тетушка, родная!» – крутилось на языке. И уже руки потянулись сами собой… Но закостеневшее отчуждение сдержало радость обоюдной встречи. Не посмел обнять. Шуйский неловко потоптался на месте, закашлялся.

Поняла ли, нет, Лукерья его чувства? Пожалуй, ей некогда было разбираться, она просто ощутила родственную связь с племянником, и в ее жизни засветился крохотный фитилек, скрасивший одиночество. Спохватившись, Лукерья оторвала глаза от Василия, по-свойски махнула рукой и скрылась в соседней горнице.

Враждебная стена, разделявшая родственников, рассыпалась в дребезги! Пришло ли облегчение Шуйскому? Нет. Впереди замаячил еще более жгучий вопрос: земля. К сердцу подступил страх: как теперь завести разговор с теткой о наследстве, когда он увидел в ее глазах теплоту к себе? Не хотелось разрушать эту вовсе слабую нить, протянувшуюся между ними. Довольно отчуждения!

Василий вдруг почувствовал, что ему необходима теплота и дружба, он жаждал родственных отношений. Хотелось по-свойски видеться, общаться, радоваться встречам! И ни о чем не терзаться… Мысли теснились в голове, как льдины во время ледокола. Не сомнет ли его тот «ледоход» как тростинку? Куда он выплывет? Пока не ясно!

Шуйский сбросил кожушок на лавку, там же оставил шапку, припрятав ее в рукав. Сел, надеясь успокоиться и привести мысли в порядок. Взвесив ситуацию, решил пустить все на самотек. Оглянулся вокруг.

У тетушки в приемной горнице ничего не изменилось: резные лари, резные полки, тяжелые картины в рамках, самотканые ковры: все привычно, словно вышел от сюда вчера, а не много лет назад.

Слюдяные оконца слабо пропускали матовый свет, играя солнечными зайчиками по стенам из досок, скользя по тяжелым картинам в рамах. Освоившись, Шуйский почувствовал себя привычно, как дома.

Спустя время появилась тетушка Лукерья. Теперь она предстала знатной русской ханшей: гладко причесанной в богатых нарядах, посвежевшей и помолодевшей. Только не к месту казался на ней небольшой передничек с вышивкой.

Показав себя в величии, тетушка Лукерья откровенно окинула племянника внимательно-придирчивым взглядом, от которого Василий Васильевич невольно поежился.

От глаз Шуйского не укрылось, как тетушка Лукерья пренебрежительно усмехнулась, оценив его затрапезную одежку, но ничего не сказала.

Лукерья указала рукой следовать за ней и пошла впереди степенным хозяйским шагом. Уловив аппетитные запахи, Шуйский почувствовал, что проголодался и поторопился за тетушкой.

В трапезной проворные дворовые уже суетились, выставляя на массивный стол холодные закуски: соленья и копченый окорок, колбасу, вяленую рыбу, пироги. Кушанья подавались в деревянных и серебряных мисках, напитки в кувшинах.

Горница была убрана по женскому вкусу: нарядно и красочно. На стенах, столе, ларе, полках – всюду радовали глаз тонкие белоснежные выбивки и кружева, стены были увешаны льняными полотенцами, расшитыми красочной гладью и крестиком.

Перекрестившись на образа, сели за стол. Один из парней остался прислуживать и стал ловко подносить кушанья, налил в выбитые серебряные бокалы медовуху.

– За встречу! – приветливо произнесла Лукерья, поднимая серебряный бокал. Она пригубила, взяла пирог, наблюдая за племянником.

– Васюня, гляжу, раздобрел ты… слишком… Не тяжко на ноги?

– Тяжеловато, тетушка…

Принявшись жадно есть, Василий Васильевич меж тем размышлял, как приступить к разговору, мучавшему его. Вспомнил. Суетливо вытерев рот рушником, торопливо достал коробочку, поднес тетушке подарок.

– Не откажи, – как можно смиренней произнес он.

Она равнодушно приняла, насмешливо растянув губы в едкой улыбке, вероятно считая, что там сущий пустяк. Хотела даже отставить в сторонку, но взглянув на племянника, застывшего рядом изваянием и неотрывно следящего за ее руками, небрежно приоткрыла крышку и с удивлением обнаружила изумительное ожерелье.

– Ох, ты, ле-е-епо-та какая! Прямо-таки царское ожерелье! – почти пропела Лукерья, восхитившись браслетом. – Слов нет, уважил…

Она принялась рассматривать подарок повлажневшими глазами, примеряя его то на одну руку, то на другую.

– Рад, что угодил, – вымолвил Шуйский скромно.

– Спасибочко, Васенька! Замечу, у тебя отменный вкус! – тепло сказала она. Но тут же, мельком взглянув на племянника, Лукерья кольнула:

– Приму, хоть и не по средствам тебе, голоштанному, таковые подарки подносить.

Удовлетворенно хмыкнув себе под нос, Василий отправился на место. Лукерья не оставляла подарок, примеряя ожерелье и так, и этак. Любуясь золотом, блаженно улыбнулась и почти нежно произнесла:

– Когда получаю подарки, начинаю думать, что я еще кому-то нужна на этом свете… А это приносит радость! Вот так… Удивительная вещь – этакая мелочь – подарок! В нем сокрыта любовь, крошечка сердечного тепла от человека, который его преподнес. И эта кроха способна вырасти до… громадных размеров и согревать душу человеку всю жизнь!

На ее глаза вдруг набежала тень, нервно задрожало веко, и она нахмурилась, вероятно, вспомнив что-то грустное. Горестно вздохнув, Лукерья произнесла сухо:

– Твой батюшка, царство ему небесное (она перекрестилась), пока не испохабился, тоже был предупредительным ко мне.

Василия передернуло от откровенного признания, побагровел, но сдержался.

Оторвавшись от украшения, Лукерья замкнулась, мысли ее унеслись далеко. Оцепенев, угрюмо уткнулась в бронзовый канделябр, словно надеялась выудить из него укрытые от нее истины. Шуйского невольно пронзил холодок: «О-о-о, тетушка, как изваяние».

Но вот глаза тетки оживились, словно она смахнула с головы липкий густой туман. Тень ушла из глаз, забегали искорки. Повертев ожерелье перед глазами, аккуратно убрала в коробочку. Весело посматривая на племянника, поинтересовалась:

– И все же, Вася, сознайся, случайно ко мне явивши?

Василий покраснел. «Как бы, не так! Женка надоумила!» – промелькнуло у него в голове.

– Толи вспомнил, что у меня ноне День рождения?

Лукерья обожгла его глазами, тайно надеясь на сердечную доброту племянников и не рвущуюся корневую связь.

Шуйский всколыхнулся: «А ведь мог вспомнить – прежде этот день отмечался пышно! И это было бы кстати. Ан, нет… не вспомнил».

Из-за возникшей вражды памятные дни померкли.

Смутившись, Василий растерялся. Хотел соврать, не смог. Она поняла, добродушно рассмеялась.

– Случайно… Дак и ладно! Хорошо, что не сбрехал, – произнесла Лукерья шутливо. – Похоже, тебе подсказали на ушко мои ангелы!

– Выходе, они! – улыбнулся Василий. – Дарьей кличут, – добавил тихо, чтобы тетка не расслышала.

– Ку-у-ушай, Вася! Я буду долго вспоминать, как ты гостевал у тетушки. Теперички вы редкие гости.

Слуги подали горячее: щи с говядиной, лапшу с фазаном. Шуйскому подлили медовухи. Выпил. Поспешно похлебал щи и тут же лапшу. А тут уже подали жаркое, тушенное в печи, говядину с фасолью, фазана в горшке с разными травами, индюка с яблоками и черносливом, запеченного осетра в моркови и кореньях, маленькие варенички… Помимо того выставили несколько иных блюд, которых ему не доводилось есть.

Все подавалось на изысканных блюдах, имело неописуемый вид и вызывало тягу обязательно отведать то или иное кушанье. Аппетитный запах сытной пищи витал по горнице, уводя от суетных мыслей, подталкивая углубиться в трапезу. От предвкушения аппетитной еды, давно не пробованной, у Шуйского закружилась голова. Обливаясь потом, Василий приступил к тушеному в горшке фазану с овощами.

– Сма-а-а-чно-о-о, – слащаво проронил он. Затем приступил к другому блюду. А после черпал из разных чаш, уже не осознавая, что за блюдо. Осилив бедро индюка, передохнул.

– Кушай, Вася, не стесняйся!

– Тетушка, не могу показаться непочтенным, – с набитым ртом промычал Шуйский, потянувшись за пирогом.

– Я рада, что угодила…

– Ох, как же отменны пироги! Пожалуй, хлебну морса…

Василий Васильевич ощущал, что насытился сверх меры, но хотелось отведать еще и жаркого, и ломоть осетра маячил перед глазами… Да еще ухватить и из других чаш.

– До-о-обренько у тебя стря-я-а-апают, – отдуваясь, выпалили он, вытирая рушником жирный подбородок.

– В моем доме готовится по старинным рецептам знатного рода… ханов Шуйских! – горделиво подчеркнула тетушка Лукерья.

– Вкусно-ти-ща! – с затаенной завистью Василий оценил обильно-сытное угощенье тетушки, невольно сравнивая ее стол со своей скудной едой.

– Все, уйди! – строго велела Лукерья прислужнику. – Коль понадобишься, кликну!

Помолчали. Насыщались пищей. Пили. Лукерья – глоточек. Василий – кружку. Каждый думал о своем. Но вероятнее всего об одном.

– Вася, я догадываюсь, зачем ты пожаловал, – нарушила тишину тетушка.

Василий напрягся. Сытная пища и медовуха ударили в голову и не давали сосредоточиться.

– Тако я по пути, то есть… чисто проведать…

– Ага, как же! – усмехнулась Лукерья. – Прижало, вот и… Дружок, хочу тебе сказать, напрасно!

Шуйский поперхнулся, закашлялся. Отдышавшись, вытер рукой навернувшиеся слезы.

– Почему? – стараясь скрыть разочарование, промямлил Василий Васильевич, уставя в тетушку Лукерью неустойчивый от медовухи взгляд.

– Потому! – недобро съязвила. И тут же добавила, оглушила: – Тому причиной ваш батюшка. Нет прощения подлому губителю знатного рода Шуйских!

Василий же, вдруг осмелев, взорвался:

– Обобрала моего батьку и норовишь оставить нас с братом в сермяге!? – выпалил он.

– Что!? – вспыхнула Лукерья. – Ты в своем уме?!

– Сквалыжница! Донага обобрала! Совести ни на грош! В нищете перебиваемся с Иваном! Срам какой для Шуйских!

– Вася, ты спятил? Как с цепи сорвался, – опешила Лукерья. – Нет моей вины. Я вас не оббирала! – убежденно урезонила она племянника.

– Ой, ли, тетушка?! – загремел Шуйский. – Все как есть – донага! До нитки!! Видать, прилащилась до деда! Уговорила его отвалить все тебе! А теперя совесть мучает? Печешься, чтобы монахи отмолили твои подлые деяния?! – налетел он на опешившую Лукерью.

– Осторожней с осуждением!

– Знай, наши слезы выльются тебе! Погоди!

– Крест с тобой! Смолкни! – властно велела тетушка.

– Не стану молчать! Не закроешь мне рот! – зло кричал он. – И то! Монахи хапнут поместья, так, поди, станут молить-отмаливать твои грехи! Однако попомни: та земля не пойдет им добром! Да и твоей душеньке не сладко будет на небе!

– Василий, окстись! Перестань! – крестила его Лукерья, пытаясь угомонить разбуянившегося племянника.

– Никто тутко не баил правды?! – надрываясь, вопел Василий, выплескивая из души накопленные обиды. – Скажу! Послушай! Теперя все одно!

– Окстись!! – разгневалась тетка, приподнявшись.

– Обобрала!

– Выслушай!!

– Чаго мне слушать?! Обобрала! – свирепел Василий.

Не сдержавшись, Лукерья плеснула из ковша ледяного кваса в лицо племяннику.

– Гуторю, выслушай!!

Она с таким гневом вперлась взглядом в Шуйского, что тот невольно осел, неловко вытирая распалившееся лицо рукавами.

– Вы-то сами, родня, почто прежде не тревожились? Отчего ни разу не забрели ко мне выведать, отчего дед так поступил с наследством, – выговаривала она, гневно сверкая потемневшими глазищами. – Не подмывало вас дознаться, что произошло меж родней?

– Отчего же!? Свербело прознать! – воспламененно огрызнулся Василий. И, потухая, добавил:

– Сбирались. Да токмо, как идти в чужой огород с расспросами?

– В чужой?! – пораженно взвизгнула она. – Се не чужой! Се родовой! Се кровный! – выплескивала Лукерья, разгневавшись.

Василий Шуйский и тетушка Лукерья встретились взглядами. Василия даже качнуло от дикого гнева, бушевавшего в ее глазах. Невольно вздрогнув спиной, смущенно отвел взгляд.

– Не ведомо тебе, Вася, кем бы стали Шуйские, коль твой батька не встрял бы в мои дела! – с горьким сожалением произнесла она и горделиво подняла голову.

Василий растерялся. Он вдруг вспомнил, что батюшка всякий раз категорично уводил от разговора о дедовом наследстве, начиная злиться и поносить тетку. И если встревала мать, разгоралась ссора. Родители тогда запирались в горнице, и до слуха братьев долетали лишь отдельные непонятные словечки. Так или иначе, истина укрывалась. Василий и Иван так и не могли докопаться до сути.

В душе Шуйского все так же кипело, но сквозь пыл горечи он знал наверняка, что за недосказанностью родителей скрывалось что-то важное. С пронзительной ясностью Василий осознал, что именно сейчас ему откроется тщательно укрываемая в их доме тайна: причина давнего семейного разлада, приведшая семью Шуйских к расколу. Как провинившийся песик Василий вопросительно уставился на тетушку:

– Тетушка, я тута сгоряча нагородил лишнего, – виновато загундосил он. – Прости уж… Сказывай! Не таи!

Лукерья скользнула пристальным взглядом по лицу племянника и едко усмехнулась. Неторопливо нацедила в чашку Василия ледяного кваса из ковша.

– Накось тебе. Остудись. И не кипятись почем зря.

Шуйский выпил. В голове немного прояснилось. Она же выпила медовухи и повернула к Василию распаленное стычкой лицо, вдруг изменившееся до неузнаваемости, отразившее давнюю горечь.

– Тако слушай! – в глазах гнев вперемешку с горечью. – И пошевели мозгами, прав был дед, али нет! – настоятельно изрекла Лукерья.

Тетушка поспешно вытерла краем передника вдруг хлынувшие из глаз слезы и начала говорить глухим, прерывающимся от страданий голосом:

– Се уже забыто, а многим и не ведомо. Ох, какое же приключилось горюшко…

Лукерья вдруг заголосила, завыла тихо и надсадно. Василий Васильевич поежился: вот уж зацепил! Однако заставил себя терпеливо ожидать. Ясность еще не наступила, но в голову прокралась четкая мысль: узнав скрытую тайну семьи, он де попытается исправить положение!

От возникшего напряжения и ожидания в груди поднялось волнение: сколько времени он стремился дознаться до причины отвержения знатным богатейшим дедом его отца, да фактически всей их семьи, не удавалось! И вот эта тайна перед ним – у тетки на блюде!

Тетушка Лукерья никак не могла успокоиться. Выплакавшись, произнесла глухо:

– Все связано с государем Василием.

– А!? Те-е-е-етушка! Великий хан тут при чем?! – удивился Шуйский.

– Да он в нашей истории главное лицо! – с невероятной горечью воскликнула Лукерья.

– А можно подробней?

– Знай, племяш, Великого хана не обойти! – недобро заметила тетушка, словно плеснула кипятком и неторопливо повела рассказ: – Началось с того, что государь Василий, намаявшись неудачным браком с легкомысленной и ветреной женушкой, от которой не дождался детей, выпроводил ее в монастырь. А став вновь холостым, стал приглядывать среди княжеской и ханской знати новую партию. Невест выставили ему – будь здоров! А он все не мог определиться: всякий раз находил в девице изъян.

– Это когда же было-то?

– Да уж годков с десяток… или более того. Помню, Великий хан ненароком заехал в нашу усадьбу обговорить с мужем нужное дело. Муж пригласил его в дом, да Василий Иоаннович отказался, сославшись на занятость. Мы с Авдюшей хлопотали на летней кухне: перебирали с девками малину на варенье. Авдюша решила угодить почетному гостю да поднесла ему малинки. Тот отведал, да вдруг развеселился, согласился остаться на обед, отказавшись от срочных дел. Мы и не поняли тогда причину перемены его настроения, а дело-то оказалось самым важнецким! Василий Иоаннович приметил нашу дочь – красавицу Авдотью.

– Дак, она же, – промычал Шуйский, – бают, давно в монастыре…

– Се случилось до монастыря, – горестно заметила Лукерья.

– Из всех выбрал Авдотью?! – заинтересованно проникся Шуйский. – То бишь, сначала выбрал, а потом оставил? Ведь у них не сложилось!

– Не раздумал.

Плеснув в ковш кваса, Лукерья испила, неторопливо вытерла губы фартучком. Василий же был нетерпелив.

– Тетушка, право, мне интересно!

– Слушай, – изогнув брови, жестковато взглянула она на племянника, заставляя принять ее правду, а не ту, которую вероятно он слышал от отца: – Вася, я не нахваливаю дочь, но это сущая правда: Авдотья в ту пору была писаной красавицей, нрава доброго, учтива, приветлива, скромна, трудолюбива.

– Я помню кузину совсем молоденькой: девушка была прехорошенькой!

– А как вошла в девичество, ровни ей не было! Да. И помимо прочего, Авдюша была обучена грамоте, что было редкостью.

– Гляди ты, какова кузина! И кто же надоумил ее на учебу?

– Отец. Да и Авдотья проявила усердие, интересовалась разными науками, много читала и могла составить беседу любому человеку. Государь был поражен ее умом и дельными рассуждениями и принялся обхаживать дочь.

– Чудеса! Что я слышу? Государь все же влюбился в кузину?!

– Влюбился? Какое-то слово ветреное… Великий хан Василий прикипел к Авдотье! – произнесла тетка и вновь умчалась воспоминаньями, изредка вытирая набегавшую слезу.

– Вот новость… – промямлил взбудораженный Шуйский, силясь настроить себя на восприятие давно ожидаемой истины. – Вы продолжайте, продолжайте, тетушка! Теперь и еда не идет! – пробубнил он, отодвигая блюдо.

– Меж тем Великий хан стал наведываться к нам чаще и чаще, а там и вовсе зачастил. Мы заметили, что дочурка засветилась счастьем! – полился рассказ Лукерьи, оживляя ее глаза. – Виделись они часто с Василием Иоанновичем. И всегда им было о чем поговорить, а то Авдюша пела, хан подыгрывал на домбре. Великому хану по государственным делам частенько приходилось выезжать в другие уезды. И он взял прямо-таки в привычку всюду возить с собой Авдотью. Не редко случалось, государь приглашал Авдотью в Кремль, где неотложно нужно было решать дела. Так она помогала ему: читала челобитные, разбирала прошения князей и другие тяжбы. Вела отписки.

– Ничего не понимаю, – воскликнул пораженный Шуйский, – что же произошло? Что разлучило их?

– Узнаешь. – сухо заметила тетушка Лукерья и продолжила: – Поведаю все без утайки! В ту пору у нас все закрутилось, враз изменилась жизнь! В нашу усадьбу поплыли царские подношения от хана: ко двору доставляли тюками добротные ткани, везли тонкую заморскую посуду, были пожалованы ценные меха, гнали скотину. Чего только ни жаловал Великий хан! Нам был упрочен в Первопрестольной почет и уважение от знатных особ! Да и от посадских и мещан стали принимать поклонение – известно, вести мигом разносятся по граду! По правде сказать, то было красное время! Счастливое!

Тетушка Лукерья вновь умчалась мыслями в прошлое и забылась: то улыбалась, то плакала. Пережив нахлынувшее, очнулась:

– Да, да, так и было. Государь выделил Авдотью из всех дев и определил взять в жены.

– Не знал сего, – сознался племянник. – Вернее, в семье баяли… токмо… в ином… свете: вроде бы Авдотья сама… набивалась, а ее… отвергли.

– Вот еще! Се сущий наговор! – вспылила тетка. – Чего только не наплел твой батька на мою дочь. Знай же, государь от любви пылал! Они оба были счастливы, а мы с мужем рады радешеньки. Как, никак дочь станет Великой ханшей, достойной рода Шуйских! А больше всего радовало, что все у них идет по согласию, что доченька полюбила государя Василия.

– Кузину не смущало, что он старше?

– Знаешь, Вася, государь душой молод! И его лет не замечаешь, когда близко сойдешься с ним. Он насколько был зажигателен и весел, что порой мы сами поражались его удали. А уж как ухаживал за дочкой: и внимателен был, и обходителен, и заботлив!

– Скажи, тетя, государь подносил кузине царские подарки или лишь бы какие?

– Подарунки-то? О-о-ох! Драгоценностями осыпал!

– Похоже, действительно любил, – согласился Василий и вновь спохватился: – Тетушка, не таите, отчего случился разлад?!

– Ты меня спрашиваешь?! – едко бросила она, словно упрекая в чем-то. – Меж ними все было ладно. – вспоминала Лукерья. – Он посватался. Однако мы с мужем упросили государя Василия отложить веселье.

– Зачем?

– Вот, спроси меня: «зачем»?! Теперь и сама жалею, что встряла! Хотелось как лучше! И вот почему отложили: была ранняя весна, стояла непролазная слякоть, а нам хотелось, чтобы веселье в Первопрестольной состоялось на славу, ведь женился Великий хан! Решили назначить венчание после поста, понадеявшись, что и погода установится. (Весть).

– Боже! Боже! Боже! Моя кузина чуть не стала Великой ханшей?! Скажите же, не мучьте, что их развело?! – нетерпеливо подталкивал тетушку Василий Шуйский.

– Да. Могла стать Великой ханшей! А не стала. – резковато подтвердила Лукерья. – И жених с невестой не могли наглядеться друг на дружку, уж так любились! – выматывая племянника тайной, Лукерья не спешила открывать ее. – Один без другого уж не могли обходиться… Да…

– Тетушка, умоляю, говорите же!

– Беда пришла от туда, от куда не ждали… Загруженный делами Великий хан, мечась между Кремлем и нашим хутором, уговорил нас отпустить Авдюшу до венчания жить к себе, оправдываясь, что намерен обучить ее светским манерам. Упорствовать было нечего – все шло гладко и согласованно. Мы собирались к венчанию основательно: как-никак дочь идет не за простого человека! Справили Авдюшеньке знатный наряд, выделили уделы на приданное да и к веселью подготовились крепенько…

– Тетушка, я догадался! – не сдержавшись, охмелевший Василий вихрем подхватился с места. Язык у него был развязан: – Авдотья бросила Великого хана и ушла в монастырь! Так? Отчего вошла ей в голову сия блажь?

– Погоди, торопыга! – осадила его Лукерья, пригвоздив до стула строгим взглядом, принявшись вдруг разглаживать дрожащими пальцами складку на столе; потом с горечью промолвила:

– Верно. Дочь ушла в монашки. Да токмо не по своей воле, голубчик! А подтолкнул ее к такому решению подлый поступок твоего батюшки!

– Отца?! – опешил Шуйский. – О чем вы… баете, тетушка? Это сущие враки!

– Ишь, каков Шуйский выкормишь! Враки! Да не враки! Твоего батьку попутал нечистый: позавидовал он счастью племянницы, и понесло его! Решил сам приблизиться до Великого хана!

– И что сделал батюшка?! – недоверчиво запытал Василий.

– Подлащился до государя да нагородил на Авдотью всякую напраслину! А в довесок к тому подстроил гадкую встречу с молоденьким князьком, якобы дочь тайно встречалась с ним. Тем и расстроил венчание.

– Тетя, что вы выдумываете!? Се враки! Враки! Наговор! – затарахтел он. – На батьку это не похоже!

– Мои седины не позволяют мне лгать, – горестно заметила Лукерья.

– Тетя, вы говорите что-то не то!

– Василий, твое дело – верить мне или нет! – заметила тетушка. Я рассказываю правду, а ты сам выбирай…

Василий Шуйский растерялся. Похоже, все именно так и случилось, как открыла Лукерья. Но какая же это горькая правда! Какая вопиющая оплошка со стороны отца!

– Неужели отец мог такое сотворить?! – пролепетал Василий, не желая принимать неблаговидную истину.

– Как видишь! Всех перебаламутил. Государь, видя себя обманутым, разгневался и немедленно выпроводил дочь из Кремля, сославшись на то, что ей нужно пожить перед свадьбой у родителей. А нам Великий хан Василий передал отказ. (Весть).

Шуйский принялся рьяно выгораживать родителя:

– Тетушка, вы уверены в своих речах? Может, не батька учинил сей разлад, а кто-то проделал это за спиной отца? – затрепетал Василий, надеясь отгородить отца от неприглядного поступка, а вместе с ним и себя.

– Васюня, не наивничай! Дело его рук, пустобреха! – отрезала Лукерья. – И ето ишо не все. Ты только послушай! – тетушка легонько шлепнула взбудораженного племянника по руке: – Добиваясь в главные «нашептывали» к Великому хану, твой батька уж так заусердствовал, что насоветовал ему другую невесту!

– Кого же?

– Ты спрашиваешь? – горько усмехнулась Лукерья. -Княжну Елену Глинскую.

– Что!? – племянник выпучил глаза. – Вот нелепица какая! – сокрушенно выпалил Шуйский.

– Называй, как хочешь! А дальше вот как управилось:

сгоряча, считая себя оскорбленным, Великий хан согласился взглянуть на Глинскую. Мой братец во всю прыть, как оголтелый, поскакал за княжной и мигом доставил ее! И государь, не шибко приглядываясь к литовке, тут же обвенчался с ней. (Весть).

– Невероятно! Государь очумел?! Да это, ни в какие сани! – буквально взревел Василий. – Легковерный муж! Где его честь?! Где рассудок?!

– Я не осуждаю Великого хана, – загорячилась тетушка. – Батька твой… подкузьмил.

– Боже мой… Как же так?! – забормотал Василий. Не найдя чем осадить захлеснувшее его огорчение, Шуйский наклонил голову и сдавил ее руками. Ему казалось, что раскаленная голова треснет от обилия новостей, а больше от потрясения.

Вспоминая прошлое, Лукерья не умолкала, поливая рассказ прорывавшимися обильными слезами. Она выплескивала все, что накопилось за все те годы. Тетушка говорила и говорила, словно секла племянника раскаленными жгутами по лицу, по мозгам, по телу, доставая до нутра.

– Однако того, на что братец надеялся, он не добился, – заметила Лукерья. – Потоптавшись у Великоханского порога, поугодничав, брат отбыл «не солоно хлебавши»: ни сладкого места, ни достатка не выхлопотал себе! Василий был облагорожен лишь небольшим поместьем – вот и вся награда от государя!

– Все одно не верится, что мой батька… стал причиной разрыва…

Лукерья строго посмотрела на племянника.

– А скажи, Васюня, получил отец поместье от хана?

– Получил… весьма хилое, – поник Василий.

– То-то же!

– Пока сего не знал, не было маяты, хоть и бедствовали с братом. А теперь покоя мне не видать! – сознался Василий.

Лукерья походила по горнице, поправила салфетки на ларях и уже почти спокойно произнесла:

– Нам не сразу открылись козни братца. А когда прознали, исправить было невозможно.

– Как жаль…

– Не то слово! Великое горе накликал брат на род Шуйских.

Василий Шуйский принимал сейчас на себя и укоры, и хлесткие слова. Обидные речи его не били, не ранили, они сумбурно проносились над головой, лишь задевая острыми крылами по больным местам, вызывая неприятный зуд. Он осознал явную вину отца и мог только сожалеть. Взяв сладкую коврижку, сжевал ее, не замечая, что съел.

– М-м-м… Теперь понятно от чего ссорились родители, – сознался Василий.

Тетушка Лукерья пристально взглянула на племянника, взвешивая, чью сторону он принял. Заметив на лице Василия сострадание, доверчиво продолжила:

– Так бы и нечего, мало ли кто кому отказывает! Се не диво! На нашу Авдотью нашлись бы женихи! – произнесла она сквозь слезы. – Многие достойные люди засылали выведать: «Не пошла бы она за них!» И князья, и бояре добивались… Овчина-Телепнев-Оболенский, полководец, оббивал пороги: от любви пылал. Они были дружны до знакомства с государем, и тот собирался свататься. А как появился Великий хан, Авдюша отказала полководцу. Так же и князю Пруднику, и хану Загороднему, и другим… знатным указала от ворот поворот… Сирота боярский Ивась, хоть и не добивался Авдотьи, но я видела, как он посматривал на нее.

– Кто это?

– Приемный сын князя Храмова: Игнат Ивашкин.

– А-а-а… Игната знаю.

– Мы не раз нанимали его дружину по охранным делам. Ох, удальцы-парни! Как заслышат поганые да воры, что Ивась с летучей дружиной на подходе, тут же уносили ноги! – оживилась Лукерья. – Я примечала, что Ивашкин не равнодушен к дочери: дюжий богатырь всякий раз терялся и краснел перед ней. Но ни намека… Сознавая свое положение, не набивался в женихи.

– Тетушка, Игнат не завидный жених!

– Не скажи! Хоть Ивась и не имел своей вотчины, зато я выбрала бы его из всех. И умом, и силой, и благородством всех обошел! А по нынешним озорным временам иметь хорошую дружину, так не надоть и лишних уделов! Свои бы сохранить! – рассудительно отметила она. Но взглянув на племянника, колко подчеркнула:

– Само собой, лучше всех был Великий хан Василий!

Спохватившись, тетушка позвонила в колокольчик. Вошел прислужник и проворно принялся убирать со стола лишнее. Слуги принесли заедки и сладости, налили в кружки морс, ушли. А Василий Шуйский все прокручивал в голове услышанное: «Сущее потрясение! Были бы нынче родней Великого хана, оказались бы первыми людьми! И что была бы за жизнь!? Упое-е-ение!» – терзался он. И чтобы как-то оторваться от ошеломления, спросил первое, что пришло в голову:

– Тетушка, а как… кузина все перенесла?

– Ах, Авдюша… – всплакнула Лукерья. – У нее не просто сложилось… с Великим ханом! К тому времени у них случились серьезные отношения, и она от него понесла. Да по неопытности сама не ведала того. Узнав об отказе, об его женитьбе на княгине Елене, переволновалась и скинула ребенка, о котором Великий хан Василий и не догадывался. После того Авдюша сильно захворала…

– Тетушка, так нужно было сразу оповестить хана! Кто бы отказался от младенца, которого сколько лет ждал!? – взревел Василий.

– Как знать… Нужно? Нет? После наговоров твоего отца Великий хан обвинил бы Авдотью в измене! – сокрушалась Лукерья.

На тетушку вновь нахлынули воспоминания, и ее лицо исказилось от глухих рыданий.

– Дорогая… тетя, вы… помалу, не убивайтесь… так.

– Ой, Васенька, теперь уж… все одно, радости не видать.

– Обидно-то как! Некстати случилась размолвка… – буквально простонал Василий. Вновь и вновь Шуйский возвращался к мысли, что он мог войти в круг Великого хана.

– После разрыва с государем у нас дома такое началось – страшно вспомнить! – просипела Лукерья. – Авдотья изо дня в день белугой ревела. А мой муж вдруг пошел в защиту твоего батюшки. Принялся доказывать, что это все княжна Елена подстроила! Что она вскружила голову хану Василию! Твердит и все: токмо литовка во всем виновна, нечего винить брата!

– Тетушка, дорогая, возможно дядя был прав! —удрученный Василий ухватился за эту мысль.

– Раздор меж молодыми начался до литовки, – не согласилась Лукерья.

– Спорить не буду…

– Опосля того, Васенька, у нас одно за другим покатилось… Пережив потрясение, дорогой мой муженек свалился; хватануло его – не разогнуться! Поползал, покряхтел – долго не жил после того. Ушел… Одна беда не ходит. (Весть).

Тетушка Лукерья не голосила, не рыдала. Слезы живым потоком лились по ее щекам, и она не успевала их вытирать. Платок стал мокрым, хоть отжимай. Она его выбросила. Сдернула кружевную салфетку из ларя.

– Выходит, родители скрывали от нас с братом… правду, – изумленно пролепетал Василий Шуйский.

Лукерья поднялась, прошлась по горнице, плеснула воды в лицо, старательно вытерлась льняным полотенцем. И уже вовсе спокойным голосом произнесла:

– Ох! Каким же твердолобым ослом оказался твой батька! – осуждая, покачала она головой. – Не уразумел, что сия женитьба сыграла бы на руку всему роду Шуйских! Все были бы в выигрыше: и племянники, и дети, и внуки… Стали бы настоящими ханами, а не токмо по бумагам, – с сожалением воскликнула она.

– Да се в голове не укладывается! Что нашло на батюшку? Отчего забаламутил?!

– Трудно сказать.

Тетка Лукерья села на мягкую кушетку, укуталась вязаным платком и от того показалась Василию добродушной и вовсе близкой. Однако эта близость мигом улетучилась, когда она обратилась к нему. Лукерья скользнула взглядом по лицу племянника и, словно оправдываясь, быстро заговорила:

– Василь, вот потому-то дед Шуйский рассвирепел и наказал твоего батюшку, а дед был лют! А как по-другому?! Не гневаться? – полыхнула Лукерья.

– Я уже ничего не знаю, – с навернувшимися слезами проронил Василий. – Я не ожидал такого от отца. – потрясенно выдавил он. – Вся жизнь пришла к краху…

– Да кто ожидал? Оказавшись глупым бараном, брат на всю Московию чудес накуролесил: долгонько не утихали толки!

Василий Шуйский понимал, что разговор окончен и ему следовало удалиться, чтобы гнев тетки не переметнулся на него. Он поискал повод откланяться, пока не нашел. Самое простое: решил продолжить трапезу. Так и сделал.

– А как дальше сложилось у кузины? – спросил, между прочим, зная ответ наверняка.

– С дочкой-то? – тяжело вздохнула Лукерья. – Известно. Авдотья не смогла перенести горя и отправилась в монастырь. (Весть).

– Нашла успокоение душе…

– Ивась с отрядом сопровождал ее до места и долго отговаривал от такого решения, а она уперлась – ни в какую!

«Чего батюшка впутался?» – поохал Василий, вдруг

принявшись уплетать крохотные вкусняшки-варенички. От потрясения у него прорезался зверский аппетит.

– Как слепота нашла на брата: пошел вразрез с выгодой всей семьи! Все хлебнули… И я теперь лишена и мужа, и дочери, и внуков, и радости жизни…

– И мы с братом… всего лишены: обделенные! – не удержавшись, выпалил Шуйский и умолк.

Василий переполнился горькими событиями родни, повлекшими за собой раздор Шуйских, до такой степени, что ему стало не по себе. Он вспомнил свое нищенское прозябание, когда приходилось экономить на всем. Ему, родовитому, приходилось с трудом выкраивать средства на наряды и даже на пищу, постоянно беря взаймы у ростовщиков и купцов! Экая подковырка над натурой! Он откровенно, почти до слез, стал жалеть себя.

Шуйский попытался представить ситуацию иначе: себя на одной ступени с Великим ханом Василием – в почитании, в сытости, в довольстве, в роскоши! Невольно крякнув, зажмурился. Василию Шуйскому стало невыносимо жарко: пот выступил крупными каплями по лбу.

– Осознал?! – обратилась к нему тетушка, прочтя по лицу племянника душевный переполох.

Василий грустно вздохнул. И вдруг разгневался, не желая отпускать от себя сытую роскошную жизнь! Рубанув кулаком по столу, взревел:

– Какой то бред! Тетушка, коль у хана с кузиной все было полюбовно, отчего он впопыхах женился? Не разобрался, а сразу уверовал в ее порочный нрав?

Лукерья задумалась.

– Трудно сказать. Сие мне тоже не дает покоя, – грустно проронила несчастная женщина.

– Взрослый человек, а поступок юнца!

– Я так не думаю. Пожалуй, причиной разлада стала разница в их возрасте. Похоже, государь подумал, что дева собралась за него не по любви, а ради своекорыстия! А Авдюшка, знаю, полюбила Великого хана.

Однако дело было в другом. Лукерье самой и никому иному не ведомо было, что братец Василий постарался на славу: он разыскал в глухой деревушке деда ворожея-колдуна, заплатив ему достойно. И тот предпринял страшные заклятия на разрыв влюбленных, зачаровав государя Василия, отвернув его от Авдотьи. (Весть).

Выкричавшись и выплакавшись, Лукерья и Василий Шуйский почувствовали доверие один к другому. Неуловимая сила восстановила порушенные родственные связи.

– Уж не помню, сколько прошло времени, Великий хан все же явился к нам. Помню, встревожен был чем-то. Спросил Авдотью. Я без утайки поведала обо всем, хоть дочь не велела.

– И что сказывал хан?

– Ничего. Выслушал молча. Только лицом почернел, – не привычно по-матерински тепло заговорила Лукерья. – На Великого хана было страшно глядеть. По правде сказать, я испугалась за него.

– Нашли, кого жалеть!

– Как не пожалеть? Почти свой… Я к нему как к сыну прикипела. А он так разволновался, так разволновался: губы задрожали, на глаза слезы навернулись. Вдруг мешочек золота достал, хотел вручить… Токмо я отказалась.

– Так взяли-бы золото, не лишнее!

– Не до золота было, – махнула рукой Лукерья. – Я, разгневавшись, выплеснула государю, что ни за какие богатства мира не смогу купить внука и не возвращу порушенную судьбу дочери! Потом хан резко поднялся, неловко простился…

– Ты гляди, каковы дела… – сожалея, проронил Василий Шуйский, принявшись курсировать по горнице. Вдруг остановившись, повернул пылающее лицо к Лукерье. – Поди, не случись литовки, так и помирились бы… они с кузиной!

Лукерья кивнула головой.

– А что? Помирились бы, – согласилась она. – Сказывали дьяки, Великий хан добивался встречи с Авдюшей в монастыре.

– И что?!

– Встретились. Да разве на пожарище поднимешь дом? Поговорили. Да токмо горечи друг другу добавили.

Шуйскому стали понятны намерения тетушки в отношении землевладения, и он сокрушенно вздохнул, понимая, что ее решение по наследству единственно верное.

По растерянному взгляду племянника и по его суетливым движениям Лукерья поняла о терзаниях Василия.

– Вася, ты же помнишь, как справно и ладно мы жили! – не унималась Лукерья. – Ничего не предвещало беды! Я думала, так и доживем с мужем в ладу до старости, наставляя внучков! И вдруг, как ураган в дом ворвался: все расшвырял… Нет семьи! Ничего нет! Как я еще живу, небо копчу?! Сорюсь с челядинами, с дворовыми – хоть какое-то утешение! – выплакавшись, пожаловалась тетка, смахнув набежавшую слезинку.

– И то! Чего еще можно хотеть от жизни?! – согласился Шуйский, сострадая тетке, а больше себе лично. – Понимаю. Ничем не могу помочь.

Шуйский решил, что приспело уходить, и он поднялся раскланяться, старательно вытирая рушником лицо и руки.

– Ты-то?! – вдруг всколыхнулась тетка. – Можешь! Ты можешь помочь!

Василий Шуйский с удивлением взглянул на нее.

– Чем? Гуторьте.

– Мести хочу!! – пылко загорелась она.

– Нужно простить, тетушка! Авось, Господь сам…

Шуйский поспешно направился из трапезной. Лукерья его догнала. Остановила, резко ухватив за руку.

– Вася, Вася, о чем ты?! Невыносимо… ждать, пока Господь… громыхнет! Хочу своей рукой… покарать! – гневно выкрикнула несчастная женщина.

– Се грех. Дорогая тетушка, нельзя озлобляться.

– Все купаемся в грехах! А если там, – она указала на грудь, – уже ничего не осталось, кроме жажды мести? Чем жить? – она спрашивала у него ввалившимися глазами: лютыми в ненависти, жадными и настырными.

Василий мягко отстранился, снимая руку тетки с плеча.

– Тетушка, не отчаивайтесь!

– Молчи, молчи, дружок! Удружи! – горячо зашептала Лукерья. – Коль успокоил бы ты меня мщением, я бы большую часть вотчины отписала вам с Иваном!

Василий Шуйский опешил. Чего-чего, а в роли мстителя он себя не представлял.

– Вы о чем, те-е-е-етушка?! – запнувшись и напустив на себя вид не понимающего человека, строго вопросил он.

– Все ты понимаешь, голубчик, да токмо юлишь! – насмешливо бросила она. – Обещаюсь, отпишу землю. Мое слово крепко! – твердо произнесла тетка. – В монастырь довольно небольшой части.

Лукерья придвинулась к Василию ближе и уставилась ему в глаза, горя дикой злобой и ненавистью, зашипев по-змеиному:

– Одного желаю: сжить Великого хана и ханшу Елену со свету! Помоги в этом! – настойчиво умоляла она.

У Василия Шуйского внутри судорожно затрепетало сердечко, и он ощутил неприятный холодок, страх, сдавивший грудь. Тетушка ждала его согласия, а он молчал. Василий хотел бы заполучить наследство, не ввязываясь в то, о чем просила Лукерья. Это было страшно.

И он потопал до двери, готовый дать стрекоча из терема. Шуйский так бы и поступил, но его настоящая нищенская жизнь притянула камнем. Тетка резво догнала, став на проеме двери, закрыла выход. Лукерья не отрывала глаз от племянника, вцепившись, словно паук в жертву.

И Шуйский вдруг почувствовал, что его добро-порядочный настрой тает, улетучивается, подчиняясь чужой властной воле.

– Подумай, племянник. Я не тороплю, – жестко бросила она. – Но выжидать не намерена! – поджав губы, Лукерья стала холодной и непроницаемой.

Шуйский растерялся. Врожденная порядочность, хотя и сильно заглушенная, не позволяла злодеяния. Но вкрадчивый голос увещевал, что Великий хан, не разобравшись по чести, поступил с Авдотьей непорядочно и достоин наказания.

«Должен же кто-то постоять за знатный род Шуйских-Руриковичей!» – разом нахлынули на Василия витиеватые мысли.

Меж тем Лукерья подхватила под руку податливого племянника и возвратила в трапезную. Усадила. Поднесла медовухи. О чем-то заговорила, кажется о хозяйских делах. Василий ее не слышал, он думал о своем.

И помимо его воли обольстительное добро уже повалило в дом, подталкивая к кровавому поступку, и в воспаленном мозгу мелькнуло: «А ить заманчиво! Гляди, поднялись бы с братцем… Побарствовали бы Шуйские!»

Постепенно чувство мести обволокло Василия Васильевича Шуйского и потянуло за собой. Василий не корил отца, он не мог его осуждать. Виновными в возникшем раздоре он считал государя Василия и ханшу Елену, случайно оказавшуюся на месте, предназначенном для Авдотьи.

«Месть! Месть за кузину, за батюшку! (Что-то же отца подтолкнуло!) Мстить! Но совершить мщение не своими руками… Чужими… Тогда не так страшно… Чьими руками?!» – наседали мысли.

Василий стал искать… Не прошло и полчаса, как Василий Шуйский запылал ярой местью. Он вдруг воспрял, словно нашел драгоценный клад. Наплывало тревогой: как же осуществить то страшное дело, как свалить государя, чтобы никто не прознал? Лукерья наблюдала за племянником, отмечая по его лицу перемену настроения.

– Что скажешь, Васенька? – донеслось до слуха Василия.

– Тету-у-уш… ка, я бы рад… исполнить, – промямлил Шуйский, запинаясь. – Не могу доду-у-у… маться, как сие…?

– Помогу! – живо отозвалась Лукерья. – Токмо гляди, голубчик, о нашем сговоре молчок! – коварной змеей угрожающе зашипела она. – О сем деле никто не должон знать, даже твой брат Иван! Иначе отменю землю, – шепнула тихо, вперившись клещами племяннику в плутовато-забегавшие глаза, окончательно подминая его сомнения.

– Договорились, – смиренно произнес он, вдруг оробев.

Шуйского вдруг охватил жуткий страх, выразившийся в ознобе, и захотелось закричать на тетку. Возможно, даже нагрубить! Но язык онемел. Плечи сами собой поникли, а ноги стали чугунными.

Лукерья подошла к шкафу, оглядела полки. Порыскав меж горшочками, выискала склянку с засушенной травой. (Весть).

Василий Шуйский вдруг стал мокрым, как мышь. Он торопливо вытер рукавом рубахи взмокший лоб. «Вот ить, попал в переделку!» – разволновался Василий и ему показался обыденный голос тетушки даже неуместным:

– Се нужно добавить в пищу.

Лукерья протянула племяннику склянку. Тот взял ее дрожащими руками, опасаясь, что выскользнет, с внутренним содроганием взглянул на содержимое.

– Оно не оставляет следов и не имеет против сего средств на поправку, – пояснила Лукерья.

Затем выискала на полке коробочку, убрала склянку в нее. Достав мешочек из передничка, засыпала склянку золотыми монетами.

– Отомсти за дочь! – переполнившись дикой злобой, произнесла Лукерья горячо. – Отомсти за род Шуйских!

Ослепленная местью Лукерья не знала, что ею было начато лихолетье на Руси: смута. Лукерья Шуйская не ведала, что завершится смута только через восемьдесят лет.

Да. Так и случилось: подталкиваемая местью женщины, в декабре 1533-го года на Руси началась смута. (Весть).

Добравшись до Первопрестольной, Василий Шуйский решил поостеречься. И заехав к ювелиру, купил за две золотые монеты точно такие же украшения, какие вручил тетушке Лукерье.

«Скажу Дарье не ездил к тетке, – решил он. – А то зачнет донимать расспросами. Не дай Бог, ненароком сболтну чего!

А она бабьим языком тут же отнесет Ивановой жене! А та Ивану! Все дело порушат!»

Дома на виду у Дарьи, как можно равнодушней, убрал ожерелье в шкатулку.

– Осечка… Не добрался ныне до тетушки Лукерьи, – позевывая, промямлил Василий. – Колесо на карете… подвело… Карету-то взял… рухлядь. Отложил поездку. Вдругораз соберусь.

Но Дарья была во вред себе слишком проницательной. Она заметила, что цвет упаковочной коробочки вовсе не тот! И как только Василий вышел из горницы и вскорости захрапел в опочивальне, она бросилась до Божницы.

Исследовав коробочку и ожерелье, она убедилась в своей догадке: «Так и есть! Это не мой браслет! Васенька повидал тетушку. А коль таит встречу, выгорит наше дело!! Нужно дожидаться приятных вестей!»

И Дарья стала внимательно наблюдать за мужем, прислушиваясь к его разговорам с дворовыми и с братом Иваном.