Читать книгу Пришествие Маруськи - Людмила Дымбу - Страница 7

И всё у нас пошло по-прежнему. Каждый день мы много времени проводили с Марусей в огороде. Обходили неспешно вдвоём наши владения, задерживаясь то у куста чёрной смородины, чтобы нарвать ароматных листочков для чая, то обрывали разросшуюся мяту и связывали её в небольшие душистые венички – в парилке свежий мятный дух пусть не всю зиму, но какое-то время ещё будет напоминать нам об этом нашем лете. Я пересаживала цветы или просто сидела в беседке, слушая тонко позванивающую над головой «музыку ветра», Маруся забавлялась поблизости с маленьким мячиком и отданной ей в игрушки мелкой луковицей, покрытой золотистой шелухой.

Уходящее всё дальше лето, казалось, тоже радовалось Маруськиному возвращению и дарило нам напоследок тёплые пригожие денёчки, ярко раскрашенные багряными листьями густо плетущегося по беседке девичьего винограда. К вечеру начинала сгущаться прохлада, и Маруся с удовольствием забиралась ко мне под мягкую куртку, сворачивалась там клубочком, уткнувшись, как обычно, носом в шею, и готова была так дремать до утра, если бы… Если бы не надо было мне уходить домой, а ей оставаться на ночлег в бане.

Всё чаще я втихомолку, про себя, задумывалась о том, что вскоре придут и первые заморозки, и вслед за ними настоящие морозы, и долгие холода до новой, далёкой, совсем и не представляемой ещё нынче весны. Что будет делать Маруська одна-одинёшенька в не каждый день протапливаемой бане? Мёрзнуть в своей коробке? Да хоть и бегать днём на улице, по снегу или по холодной земле, чтобы на ночь быть запертой всё в том же холодном помещении? Топить ежедневно баню ради неё? Для нас самих зимой такой необходимости нет, дома тепло, из крана течёт горячая вода, да и выходить на улицу в непогоду порой не хочется без особой надобности.

Мужу поведать о своих размышлениях я пока не хотела, надеясь, что всё разрешится как-то само собой. Время ещё есть. Пока тепло, и травка ещё зелёная, на ней друзья Марусины, подросшие за лето котята, резвятся от души, и она вместе с ними.

Как-то вечером муж пошёл закрыть её на ночлег, но позвонил и сказал, что не знает, как быть: Маруська играет на лужайке с тем самым чёрным котёнком, который пытался нам что-то поведать, когда мы её искали, и её невозможно поймать, в руки не даётся и домой, то бишь в баню, уходить не хочет.

Ждал он её довольно долго, кое-как всё-таки водворил на ночёвку, а утром она не вылезла ему навстречу из своей коробки, не выскочила, как всегда, пулей на улицу, не вопила возмущённо, уцепившись за косяк, в нетерпении, пока ключом откроют дверь. Невесело на него посмотрев, Маруся снова прикрыла глаза и осталась спать дальше.

И я нашла её, по-прежнему лежащей в коробке. От блюдца с едой она отвернулась, и было заметно, что у неё нет силёнок даже выйти на улицу. Взяв её на руки, я поняла, что она и вправду очень слаба и носик у неё горячий.

Что ещё такое? Почему? Откуда эта-то напасть?

Вдруг меня как будто осенило: может, глисты? У котят же, как и у щенят, они бывают практически у всех, и должно же быть от этого лекарство. Побежала в аптеку – закрыто. Тут же, рядом в магазине, продавщица пообещала мне принести суспензию, которую даёт по такому же поводу своим маленьким детям: и котята, и ребята – все они дети, – рассудили мы с откликнувшейся на мою неожиданную проблему женщиной. Правда, впоследствии выяснилось, что напрасно: срочно проштудированный интернет объяснил, что человеческое лекарство кошкам не помогает, у них есть своё. Но выхода у меня пока что иного не было, и обретя, пусть мизерую, надежду, я снова бросилась к Марусе.

Она уже подрагивала от озноба. День был прохладный и пасмурный, – как ни крути, а сентябрь приближался к финалу. Душа у меня разрывалась ещё и потому, что утром должен был вернуться из отпуска сын, двенадцатичасовой перелёт – не шутка, а сообщения о приземлении в Пулково я от него до сих пор не получила. Не разрешала себе нервничать, но под ложечкой поднывало от неизвестности. А тут ещё и Маруся…

Так, будем рассуждать трезво: ей холодно, значит, первым делом надо её укрыть чем-то тёплым и затопить печку. Время бежало быстро. Пришло долгожданное сообщение от сына – уже легче. Марусю с её постелью перенесла поближе к теплу. Она всё время спала, лежала совсем неподвижно, только глаза время от времени открывала, и в них было и равнодушие, и тоска, но и, как мне казалось, вера в то, что я её не оставлю и обязательно помогу.

Через час-полтора вернётся муж, успеем ещё и в ветлечебницу съездить.

За калиткой остановилась машина: сын! Приехал, слава богу, всё в порядке!

Войдя и посмотрев на нас с почти уже безжизненной Маруськой, он сказал:

– Мам, ведь она у тебя до утра не дотянет. – Я внутренне содрогнулась и посмотрела на него затравленно, почти Марусиными больными глазами. – Надо ехать к ветеринару, прямо сейчас.

– Едем, сынок…

Нащупав в кармане куртки какие-то деньги (приём наверняка платный) и взяв Маруську в охапку вместе с её матрасиком, я села на заднее сиденье, и мы полетели. Уже почти пять вечера, кто знает, во сколько закрывается ветлечебница – успеть бы, только бы успеть!

В коридоре дожидались очереди на приём две дамы: одна с вальяжным чёрным котом, спокойно сидящим столбиком у неё на коленях и, видимо, уже привычным к таким посещениям, вторая с маленькой собачкой. Дамы благодушно беседовали, поглаживая своих холёных питомцев, но увидев меня с горящим лицом, заполошно прижавшую к себе Марусю с её безвольно опущенным из одеяльца хвостом, обе поняли степень моей тревоги и предложили пройти без очереди.

Ветврач, молодая совсем девчонка, быстро и внимательно осмотрела тряпичной куклой лежащую на высоком столе Маруську, деловито задавая мне попутные вопросы.

– Понятно, – заключила она. – Этой инфекцией болеют почти все котята, а уж уличные и тем более.

Маруся, не сопротивляясь, получила тут же несколько уколов и назначение приехать завтра в это же время за новой порцией лекарств.

Мой диагноз остался не подтверждённым, да как мне объяснили, и не первоочередным, с этим справимся потом, когда она поправится и окрепнет.

Домой мы возвращались успокоенные. Я была рада, что сын вернулся, к тому же так вовремя, да ещё и, не раздумывая, взял инициативу в свои руки, благодаря ему мы успели в клинику за полчаса до закрытия. Он же был рад, что смог нам помочь. А Маруся крепко спала в моих объятиях, я чувствовала, что она согрелась и убаюкалась, и стало ясно, что её, хоть и очень больное пока состояние, было уже на пути к излечению.

Ни у кого из нас не возникло даже мало-мальского допущения, чтобы её одну оставить на ночь в бане. Я принесла её домой. Достала из шкафа лохматый плед и, укутав в него Маруську, оставила в спальне на кровати, а сама пошла готовить ужин в честь возвращения сына из дальних странствий. Когда они с отцом тоже пришли домой и склонились над измученной котейкой, она приоткрыла глаза, прищурив их с явным выражением благодарности: мол, не волнуйтесь, мне уже получше, и снова провалилась в свой, теперь спокойный, сон.

На следующий день к вечеру мы опять поехали в лечебницу. Маруся всё ещё была слаба, поэтому спокойно сидела на руках, завёрнутая для тепла в мою шерстяную шаль с кистями. В клинике на этот раз посетителей было больше. Я обратила внимание (и сама уже изрядно успокоившись), что работают в ней в основном молодые женщины, ловко и толково делающие свою важную работу. Не всякий и мужчина сумеет сладить с разбушевавшимся котом, а уж тем более – с большой собакой. Собака, крупная, но очень ещё юная овчарка, забавно смущающаяся, когда мы случайно встречались глазами, тоже сидела в очереди со своими молодыми хозяевами.

Нас попросили пройти в другой кабинет, не вчерашний, и немного подождать, пока для Маруси приготовят несколько шприцев с лекарствами. Она, видать, по запахам вспомнила вчерашнее своё посещение этого места и уколы, два из которых были очень болезненными, и слегка уже оклемавшись, не захотела дожидаться новых экзекуций. Я с трудом её удерживала, когда наконец вошли две девушки и предложили мне, чтобы не мучиться от жалости, просто подождать в коридоре. Полностью им доверившись, я вышла, села на банкетку. Напротив сидела очень пожилая маленькая женщина, бабушка – по-другому и не хочется называть это добрейшее, судя по всему, существо, с большим белым котом, смирно лежащим в сумке-переноске.

– Ослеп совсем, старенький уже, – пояснила она мне. – Ношу их сюда каждый день, то одного, то другого. Их у меня восемнадцать.

Я ахнула про себя. Тут с одной Маруськой сердце разрывается, а с восемнадцатью?..

– Да, всех маленькими подобрала на улице. Жалко их очень. Но и сама уже устала, лет-то мне мноого… – протянула, улыбнувшись, старушка с румяными щёчками (от быстрой ходьбы по осеннему чистому воздуху или от гипертонии румяными?..). – Даже подумать боюсь, что будет с ними со всеми, если со мной что случится.

Я не знала, что ответить, какие слова тут можно сказать? Что доброта наказуема? Так вряд ли она и сама об этом не знала, нянчась с этакой кошачьей оравой. Но, с другой стороны, получила бы она за свою не маленькую жизнь столько искренней любви и благодарности от восемнадцати внуков, будь они у неё? Едва ли. Люди далеко не так щедры на чувства и на их проявление, как бесхитростные эти зверюшки, даже не имеющие представления о том, что такое камень за пазухой. Так что бабушка-то была, по сути, счастливейшим человеком.

– А ваша-то кошечка не простаая, – продолжала моя собеседница.

– Почему вы так думаете? – я целиком обратилась в слух.

– Так она у вас семицветная. А это оочень добрый знак.

– Как семицветная? Трёхшёрстная она, обычная кошка. Сама к нам маленькой в огород пришла и живёт. Вот и стала теперь родная, – улыбнулась я, услышав за дверью Маруськино возмущённое мяуканье.

– А вот это и совсем хорошо, что сама-то пришла. Это к счастью. А то, что семицветная – это точно вам говорю. Присмотритесь, у неё ведь много оттенков на шёрстке.

Я не успела уточнить, к чьему конкретно счастью – к нашему, человеческому, или персонально к Марусиному кошачьему пришла она к нам, – Маруську вынесли гордо сидящей на согнутой в локте руке одной из только что лечивших её Айболиток. Я распахнула им навстречу шаль с кистями, и кошка моя нырнула в неё, как в родное уютное гнёздышко.

Приобретя здесь же, в лечебнице, по совету доктора специальный, укрепляющий силы паштет для голодающей который день Маруси, мы поехали домой, уже окончательно поверив в её скорое выздоровление. Всю дорогу она опять спала, укрытая платком, пригревшись на коленях, а дома самостоятельно спрыгнула с рук на пол.

Первым делом дали ей попить, и она полакала немного воды из маленькой широкой чайной чашки. А потом съела буквально капельку того целебного паштета, но мы уже и этому были рады. Всего лишь за два дня она настолько ослабела, что превратилась просто в обтянутый своей семицветной шёрсткой скелет, хвост её волочился сзади, как чужой, а силёнок не было и на то, чтобы спрыгнуть с кровати на пол, – да впрочем, и незачем ей было спрыгивать куда бы то ни было, она спала, спала и спала. А во сне мы, как известно, выздоравливаем.

Мы сели ужинать. Маруся осталась с нами на кухне. Муж держал её на руках, но она вдруг упрямо заёрзала, явно имея какую-то цель. Слезла на пол, села под столом у ног нашего сына, осторожно касаясь лапкой его джинсовой штанины, и подняла голову вверх, чтобы видеть из-под стола его лицо. Было видно, что она собирается с силами. Я боялась, что заберётся к нему на колени, – с его-то аллергией, ой-ё-ёй.

И она это сделала. Умудрилась вспрыгнуть на диван, посидела рядом, потёрлась головой о его руку, а потом нетвёрдо ступая, перешла на колени и улеглась, бессильно свесив лапы спереди и сзади, потому что подобрать их и улечься калачиком силёнок уже не хватило. Мы все сидели, замерев, боясь и за того, и за другого. Я ощущала и вину свою перед большим своим ребёнком, и его взрослое уже понимание всего происходящего, и огромную к нему благодарность.

Благодарность к нему ощущала и Маруся, и выражала её по-своему, как могла и умела.