Читать книгу Четыре оклика судьбы - Людмила Евграфова - Страница 3

Приступив первого сентября к работе в музыкальной школе, Нина не подозревала, какими трудными окажутся эти годы. Она работала по двенадцать часов в день, а раз в месяц под воскресенье садилась ночью в поезд, чтобы утром быть на курсах повышения квалификации. Выспаться не было никакой возможности. Какие уж тут встречи с сокурсниками? Иногда под монотонную речь какого-нибудь преподавателя голова ее бессильно падала на стол, и она, испуганно встрепенувшись, оглядывалась, не заметил ли кто ее неловкости? В понедельник на работе она с трудом досиживала урок с последним учеником и только одна мысль владела ею, скорее добежать до дома, умыться, и спать, спать, спать…

После одной такой бессонной поездки Нина еле отработала день, и дома сразу завалилась в кровать. Проснулась среди ночи, а, может, это была совсем не ночь, а только вечер, и услышала в соседней комнате перепалку родителей, кому полоскать выстиранное белье. К тому времени Вихровы переехали в отдельную двухкомнатную квартиру с водопроводом, газом и дровяной колонкой в ванной комнате. Мать говорила, что она устала, что отец должен доделать работу. Отцу, видимо, тоже не хотелось бразгаться в ванной, и он советовал матери разбудить Нину. Нине тоже не хотелось прерывать свой сладкий сон, и она сделала вид, что не слышит этого разговора. Мать все-таки жалела ее. Отец с неохотой пошел в ванную, а потом с ворчанием развешивал в коридоре мокрые простыни.

Когда же через два года Нина окончила курсы, и у нее появилось немного свободного времени, то поняла, что девать его некуда. Общества в городе не было никакого, приличных неженатых молодых людей тоже не наблюдалось, и Нина по вечерам стала осваивать вязание на спицах. Первые собственноручно изготовленные изделия демонстрировала на работе. За пристрастие к ажурным рисункам она прослыла большой модницей. Школьный завуч Тамара Кудряшова, девушка умная, язвительная на язык, познакомила Нину с творчеством Марины Цветаевой. Сборник запрещенных стихов, неведомо откуда взявшийся у Тамары, перевернул Нинино представление о поэзии. До этого дня вся поэзия была для нее в словах: «Партия наш рулевой».

Она стала много читать. Для нее открылись великие тайны русского языка. Тонкие сплетения слов в стихах великих поэтов как-то особенно остро замечались ею, вызывая в пробуждающейся душе восхищение. Ухо стало чувствительным к неправильным оборотам речи, которые она постоянно слышала в родном городе. Народные песни с уханьем и подвыванием, слышимые Ниной в праздничные дни, стали раздражать ее, как не соответствующие классическим образцам русской музыки. Все убожество скудной провинциальной культуры вызывало у нее неприятие.

Нина сама стала писать стихи. В заветной тетрадке появились ее первые поэтические откровения. Несколько из них были напечатаны в местной газете. Нина радостно рассматривала под стихами свою фамилию и как-то не очень определенно стала мечтать поступить в Уральский Госуниверситет на факультет журналистики. Но время шло, а в жизни Нины ничего не менялось.

Однажды в музыкальную школу позвонил ее студенческий друг, саксофонист, познакомивший ее когда-то с подпольными записями Элвиса Пресли. Он к тому времени стал солистом филармонии и приехал в их город на гастроли с джазовым оркестром. На сцене он вдруг объявил, что посвящает свое произведение самой лучшей девушке, которая сейчас сидит в зале, и стал играть импровизацию, не сводя с Нины глаз. Какой замечательный ход! Он сразу расположил к себе сидящих в зале слушателей. На нее стали оборачиваться люди. Нина засмущалась. Громкие аплодисменты и крики «бис», саксофонисту были обеспечены. Потом – грустные проводы у автобуса и итогом встречи – в Нинином блокноте первые лирические стихи. Саксофонист уехал, сказав: прости и прощай. Нет, сначала – прощай, а потом – прости.

Именно так. А Нина поняла, что шансов у нее нет никаких. Вернее – они оба поняли, что их судьба не здесь и не сейчас!

Потом Нину выбрали секретарем комсомольской организации школы. Главной ее задачей, как секретаря, был сбор членских взносов. В городском комитете комсомола предложили дополнительную общественную нагрузку – раз в месяц читать в библиотеке лекции о музыке. Нина подумала, что это хорошее лекарство от скуки и согласилась. Ее приняли в общество «Знание». Летом неожиданной наградой за общественную работу предложили поездку в Чехословакию. Эта первая поездка за рубеж открыла ей другой мир, другую молодежь, другой уровень жизни, другой образ мыслей людей…

Как только группа приехала в Прагу, комсомольцы, строго выполняя инструкции комитетчика, сопровождавшего их в поездке, разбились на тройки и отправились осматривать город. Нина ни с кем не сдружилась за время дороги и, нарушая все правила поведения советских людей за рубежом, бесстрашно пошла, гулять одна. В восемь часов вечера в Праге было уже темно. Улица рядом со студенческим комплексом, где их разместили, почти не имела фонарей, и в скудном свете Нина увидела, как от стены отделилась чья-то тень. Нина вздрогнула. Тень трансформировалась в молодого человека. Перед ней стоял худенький, симпатичный парень с перевязанной рукой. Он о чем-то заговорил с Ниной, но она его не понимала. Юноша оказался иностранцем. Речь его не походила на славянскую. Он, кажется, тоже понял, что перед ним не чешка, ударил себя в грудь и произнес: Свен. Потом они общались на каком-то странном наречии, состоящем из примелькавшихся международных терминов, на жалком прообразе языка «эсперанто». С трудом Нина поняла, что швед приехал учиться в Чехословакию, то есть совершает своеобразный брейн-дрейн. Утечку мозгов наоборот. Потом Свен присел на корточки и начертил прутиком на земле символ пронзенного сердца. Она улыбнулась и покачала головой. Не слишком ли быстро? Тут, в темноте и разглядеть – то друг друга с трудом можно, не только влюбиться. Он проводил ее до студенческого общежития, где остановилась русская группа, показал на циферблате цифру восемь, начертил на земле число следующего дня, и Нина догадалась, что завтра швед будет ждать ее у калитки ровно в восемь часов вечера.

Как отличница и умница, Нина доложила начальнику группы, что завтра у нее свидание с иностранцем. Немедленно по системе оповещения из уха в ухо перед сном собрали комсомольское собрание. Нина с удивлением узнала, что поводом к незапланированному собранию явилось ее недостойное поведение. На собрании она услышала о себе столько нелестных слов, что ей стало стыдно, как это она раньше в себе ничего подобного не замечала? Комсомольцам-то все ее пороки, оказывается, как на ладони видны! Патриоты Родины вынесли решение поставить Нине ее легкомыслие «на вид», и на свидание с человеком, принадлежащим чуждому капиталистическому миру, «не пущать»!

Потом, конечно, внутри группы происходили и более невероятные случаи, но уже никто никаких собраний по их поводу не созывал. Комитетчик, по всей вероятности, план по предупреждению «опасных контактов» с зарубежной молодежью выполнил, отчет написал и сам предался беззаботному отдыху. Так Нина со своей дурацкой честностью послужила неким «козлом отпущения» для всех последующих нарушений!

После заграницы она с грустью в сердце вернулась домой. Ее воспоминания окрасились смутным флером тоски по другой жизни. Дискотеки, битмузыка, пиво и бесконечная свобода! Свобода, которой пользовалась заграничная молодежь, удивляла и тревожила. Ни поляков, ни сербов, ни чехов, с которыми приходилось беседовать Нине, так жестко, как советскую молодежь, никто не контролировал. Через год Советский Союз ввел в Чехословакию свои войска и свободу братьев славян стали давить танками.

Настоящее перестало радовать.

Осенью Нине приснился удивительный сон, что она гуляет по набережным Ленинграда. Этот сон она восприняла как знак свыше. В Ленинграде проживала мамина тетя, родная сестра бабушки Ирины, которой к тому времени уже не было в живых. Нина списалась с ней, прося разрешения приехать на недельку в гости. С деньгами у Нины не было никаких проблем. На книжке лежало шестьсот рублей, и было решено, в зимние каникулы потратить их на знакомство с Великим городом.

Бабушка Ксения Львовна только что переехала с дочерью Риной (сокращенное от Арины) в новую трехкомнатную квартиру на проспекте Смирнова и против приезда провинциальной родственницы не возражала. Рина была старой девой с ученой степенью кандидата математических наук, и ей полагалась дополнительная площадь. Поскольку двухкомнатных квартир в новом доме уже не осталось, то ученая степень тетку выручила. Они купили трехкомнатную. Нина поняла, что стеснять родственников не придется. В середине шестидесятых годов в Москве и Ленинграде появилось первое кооперативное жилье. Народ сначала с опаской относился к строительству квартир за собственные деньги, и желающих вступать в кооперативы было не так уж много. Но Ксения Львовна верила советскому правительству, поэтому без сомнений отдала первый взнос за возможность избавиться от соседей по коммунальной квартире.

Из аэропорта «Пулково» Нина за три рубля добралась до нового дома бабушки. Таксист по просьбе девушки провез ее по Невскому проспекту и Дворцовой площади. – «Здесь каждый камень Ленина знает», – с восторгом думала она, – или помнит? Как правильно? Что-то подзабыла она классика. Ну, да, бог с ним! Из окошка такси она с восторгом глазела на мелькающие красивые здания и мосты, восхищалась каменными парапетами и удивлялась «Невы державному теченью». Осматривая строгие архитектурные линии домов Кировского проспекта на Петроградской, радовалась, что судьба подарила ей такую прекрасную возможность своими глазами увидеть «колыбель революции», «град Петра», «северную Пальмиру». Эти разные названия Ленинграда сами собой пришли в голову, и душа ее возвышенно затрепетала, навеки наполняя сердце нежданной, но верной и вечной любовью к Великому городу.

«Вот здесь я хочу жить!» – подумала она, и с этой самой минуты мысль о том, как претворить мечту в жизнь, не покидала ее. Тот коридор судьбы, по которому она двигалась до сего дня – не устраивал ее скудным набором впечатлений. Что будет, если выйти из этого коридора?

Еще год она проработала в музыкальной школе. Из своей большой зарплаты Нина только половину отдавала родителям. Они сами так захотели, считая, что заработанные дочерью деньги должны быть ею и потрачены. Оставшуюся сумму Нина откладывала на книжку. Она уже твердо решила, что будет поступать не в Уральский Университет, а на дневное отделение Ленинградского института культуры. Для этого надо иметь собственные сбережения, чтобы потом не тянуть деньги с родителей, хотя бы на одежду. Родители еще не догадывались об этой ее задумке. Она знала, что столкнется с трудностями непонимания, когда объяснит им, что хочет учиться дальше. Так и случилось. Мать ужаснулась от мысли, как прокормить двух студентов, собирающихся проживать в разных городах? Младший брат нынче получал аттестат зрелости и думал поступать в Свердловский Политехнический институт.

– Зачем тебе дальше учиться? – удивленно спрашивала мать, – у тебя прекрасная специальность, хорошая зарплата, чего тебе не хватает? Она искренне не понимала, как можно от налаженного и сытого быта уехать, чтобы снова жить впроголодь суматошной студенческой жизнью?

Но Нину уже ничто не могло остановить. Она ощущала себя волевым, несгибаемым Антоном, который принял решение и не собирается его менять! К тому же, как объяснить родителям, что после Ленинграда городишко, в котором они жили, показался ей еще более запущенным и убогим? Жить в нем до смерти Нине не хотелось.

В это время страховой агент Хрулева, женщина, которая прекрасно знала суммы зарплат всех работников музыкальной школы, заразилась мыслью, что Нину необходимо познакомить с сыном, который оканчивал Рязанское Высшее военное летное училище. Когда новоиспеченный лейтенант приехал на побывку – знакомство состоялось. Нина чувствовала, что понравилась Хрулеву. Он Нине – нет. Маленький, закомплексованный человек, ограниченный казарменным духом сугубо мужского общества, не умеющий ориентироваться в обычной, где отсутствуют приказы, обстановке, не сумел покорить ее сердце. Хороша была только его новенькая летная форма. Нина затруднялась находить с ним общие темы. Вскоре Хрулев отбыл в Тарту к месту будущей службы, взяв с Нины слово, что она честно будет отвечать на его письма.

В этот год из ее неспокойной души очень множественно стали выплескиваться стихи. Она отправила несколько, как ей казалось, особенно удачных, в толстый областной журнал «Уральский следопыт». Оттуда пришел ответ, что стихи хорошие, нужно распечатать все, что у нее имеется на машинке и прислать в редакцию. Нина стала раздумывать, как осуществить эту задачу, то ли самой купить печатную машинку, то ли найти человека, который поможет ей в этом?

Весной у нее внезапно, прямо на работе случился приступ аппендицита. Боль опоясала всю подвздошную область и низ живота. На «неотложке» девушку привезли в районную больницу, осмотрели и стали готовить к операции.

Два молодых хирурга, армянин Саокян и его ассистент Речкунов отвлекали ее на операционном столе ничего не значащими разговорами.

– А вы на фортепиано играете? – спрашивали они.

– Играю, – стеснительно отвечала Нина.

– А петь умеете?

– Еще как! – улыбалась она.

– Ну, так спойте что-нибудь.

Ночь была с ливнями и трава в росе. Про меня «счастливая» – говорили все.

И сама я верила, сердцу вопреки, – голосила она до тех пор, пока не почувствовала, что дальше надо закусить губы. Глубокий обезболивающий укол в полость живота, не спасает ее от неприятной тянущей боли, которая возникла при процедуре удаления воспаленного отростка. Местный наркоз с одной стороны щадил здоровье пациента, с другой – давал возможность прочувствовать всю последовательность проводимой операции в здравом уме и твердой памяти. Еще более неприятными были ощущения, когда хирурги все кишки стали запихивать в живот обратно. Что-то громко забулькало, и Нина испугалась, что врачи перепутают, в каком порядке и как все это хозяйство должно лежать внутри нее, и тогда она умрет от заворота кишок. Тем паче, что следующий оперируемый был мужчина, и он от укола орал, как зарезанный. Откуда девушке было знать, что природа понизила болевой порог женщин, чтобы они могли рожать, а мужчинам, хотя бог создал их завоевателями, нет?

Сейчас Антонина знала, что всякий раз, когда судьба ее должна была сделать крутой поворот, Господь посылал ей болезнь, из которой она выходила, только удалив хирургическим путем какой-нибудь важный орган. Подобным образом она расплачивалась с судьбой за свое будущее.

…Ее опасения насчет «заворота кишок» оказались напрасными. На следующий день к вечеру Нина уже ходила, легко и быстро поправляясь после операции.

Так будущую жизнь определило несколько случайностей. Во-первых: непоступление на музыкальный факультет Свердловского педагогического института прошлым летом, куда она между делом заглянула на первый экзамен, называвшийся сольфеджио. В честь открытия нового факультета деканат для студентов приготовил сюрприз – четырехголосный диктант. Музыканты знают, что это такое. Тебе наиграют гармоническое четырехголосие, а ты должен записать это все на слух. Привет от Моцарта! Нина завалила экзамен и забрала документы. Во-вторых: пресловутый острый приступ аппендицита. После операции она впервые задумалась, а что дальше? Влачить скучнейшее существование в заплесневелом, богом забытом городке, подчиняясь неизменному ритму дом – работа, работа – дом? Никаких тебе радостей для души, никаких тебе свежих впечатлений. Никаких! Никого и ничего! До самой смерти! Ей захотелось почти невозможного – разорвать этот порочный круг. Уехать! Учиться! В Ленинград!

После выписки, время, отведенное на восстановление сил, она использовала для подготовки к вступительным экзаменам в Ленинградский институт культуры.

Подготовка заключалась не только в повторении материала по сольфеджио, разучивания фортепианной программы, билетов по истории и литературе, но и в кардинальном изменении своей внешности. Уже несколько лет Нина очищала лицо огуречным молочком, чтобы обесцветить веснушки. Мыло не употребляла совсем, запомнив выражение Клары Бороды, что «мыло сушит кожу». Запомнила, как первую строчку из букваря: «Мама мыла раму» – накрепко. Лицо – это еще не все. Важен абрис, облик вообще, как восприятие целого. Она оттеночным шампунем перекрасила светлые волосы в огненно-рыжий цвет, и вполне удовлетворенная своим новым обликом, отправилась покорять Ленинград.

Когда Нина приехала сдавать экзамены, бабушка Ксения Львовна с дочерью отдыхали на даче в Сестрорецке. Каждый год они снимали на лето комнату в частном секторе, в районе парка Дубки, рядом с Финским заливом. Пока Нина сдавала документы в учебную часть, пока узнавала расписание экзаменов, наступил вечер. В общежитие института, которое находилось на улице Смирнова, напротив окон бабушкиной квартиры, (что Нина посчитала хорошим знаком) можно было поселиться только с завтрашнего дня. Нина задумалась, как ей быть? Ехать к бабушке в Сестрорецк? Но, где она будет искать, на ночь глядя, нужный дом? В темноте все кошки серы. Белые ночи уже канули в лету. Она отошла в сторонку и присела на скамейку. Яркая внешность Нины привлекала всеобщее внимание. Девчонка, сдававшая документы на хореографическое отделение, разговорилась с ней. Она приехала из Баку, и тоже не знала, где провести ночь. Собеседница была натуральной блондинкой с пышными, распущенными по плечам волосами, с веселыми голубыми глазами и огромными ресницами, как у куклы. Ее звали Ларисой. Они сразу почувствовали симпатию друг к другу, словно две сестры. Подхватив свои чемоданы, решили повернуть на выход, к знаменитой лестнице института, на которой когда-то известный художник изобразил А. Пушкина с супругой Натали. Оказывается, в 19-ом веке в этом здании на Дворцовой набережной проходили балы, на которые съезжался весь петербургский высший свет и бывал император. Нине было приятно, что теперь она, девчонка из уральской глубинки, тоже идет по этой лестнице. Раздумывая, куда им лучше двинуться – на вокзал, или гулять всю ночь по Невскому проспекту – девушки остановились. Бродивший среди абитуриентов высокий молодой человек давно бросал на них заинтересованные взгляды. У него была бритая голова, некрасиво обнажившая неровности черепа, впалые, как у туберкулезного больного, щеки, но при этом, отличный костюм и манеры завсегдатая столичного бомонда. Он подошел к девушкам и задушевно спросил:

– Что, красавицы, ночевать негде?

– Ну, да, – ответила Лариса.

– Могу выручить. Друг мне оставил ключи от квартиры, сам на Север с семьей уехал. Пойдет?

– А где квартира?

– Недалеко от Гостиного двора, на улице Ломоносова.

– Пойдет.

– Тогда давайте ваши чемоданы и поехали.

Ох, Нина, Нина! Святая простота! И кто тебя научил так безоговорочно верить первым встречным? Тебя обманывали соседские мальчишки, отбирая деньги, данные родителями на мороженое; обманывали цыганки, обещая предсказать судьбу; обманывали любимые мужчины, попутчики и прохожие, но ты всех их судила по собственному характеру, а значит, они были для тебя изначально хорошими людьми!

Нисколько не сомневаясь, что в прекрасном городе Ленинграде могут жить только прекрасные люди, Нина, вслед за Ларисой, отправилась неизвестно за кем неизвестно куда.

Из метро они вышли на Садовую, потом свернули в первую улочку налево. Это и была улица Ломоносова. Чуть не во всю длину ее до арки тянулось двухэтажное грязно-желтое здание, похожее на казарму. Сюда бритоголовый благодетель и привел приезжих девушек. Во дворе на скамейке сидели милые старушки. Возможно, их внимательные взгляды на молодого человека, груженного чемоданами, и на двух озирающихся девиц, зашедших в подъезд, изменили первоначальный замысел их негаданного спутника.

Квартира, которую открыл ключом молодой человек, была совершено пустая. Только старые засаленные обои да голые кровати с панцирными сетками в каждой из комнат напоминали, что здесь когда-то жили люди. Девушки разочарованно огляделись и сказали, что, пожалуй, лучше поедут ночевать на вокзал. Молодой человек почему-то заволновался, заверив, что через полчаса привезет простыни и подушки, что никто не будет им здесь мешать, что платы за ночлег никакой не надо, и они зря переживают.

Лариса подождала, пока он закрыл дверь и сказала:

– А вдруг он бандитов с собой приведет? Я боюсь!

– Раньше нам, дурочкам, об этом думать надо было. Вляпались мы с тобой! Может, не откроем ему дверь?

– Он ее сам с той стороны откроет. Наверняка у него план как нас ограбить есть!

– Хоть бы крючок какой-нибудь, что ли, был!

Дрожа и пугаясь неизвестности, они пытались найти палку, швабру или что-нибудь подобное, чтобы подстраховаться – просунуть это как упор в ручку двери. Но среди разного хлама нужной вещи обнаружить не удалось. Тогда они подперли дверь железной кроватью.

Потом открыли чемоданы и перепрятали деньги в лифчики. Лариса сказала, что будет биться до последнего, и достала на всякий случай свои пуанты. Успокоившись, вытащила привезенные из солнечного Азербайджана яблоки, и девушки громко захрустели ими, ожидая своей участи.

Через полтора часа благодетель тихо поскребся в дверь.

– Ты один? – угрожающим тоном спросила Лариса, – смотри, мы соседей предупредили, что здесь ночуем.

Готовая к неожиданностям большого города Лариса, с детства жившая среди людей другой национальности, выдумала все это на ходу, но уловка сработала.

– Девчонки, вы зря меня боитесь, – негромко прошептал за дверью бритоголовый, – я один… я поесть вам привез, открывайте дверь. Что вы, в самом деле…

Девчонки переглянулись, голод не тетка, вздохнули и отодвинули кровать, надеясь, что парень, оставив им белье и еду, уйдет обратно. Но благодетель, как оказалось, и не собирался этого делать. Разложив бутерброды прямо на подоконнике, он жевал вместе с ними, отвлекал их внимание разными байками, тянул время. Нинино сердце подсказывало ей, что здесь что-то нечисто.

– Ну, все, – сказала она, – иди домой, мы спать хотим. Завтра в девять утра заходи за ключом.

– Нет, так дело не пойдет – усмехнулся благодетель, – я отвечаю за квартиру и никуда отсюда не уйду. Придется меня потерпеть! Вам постелю в той комнате, а сам буду спать здесь в прихожей, – прояснил он ситуацию.

– Блин, попали, – выругалась Лариса. – А откуда мы знаем, что ты ночью сюда не впустишь кучу своих друзей?

– Да не будет никаких друзей, я охранять вас буду! – убеждал парень.

Все его заверения – гроша ломаного не стоили, Девушки понимали, что сильно рискуют, но пришлось смириться. Они закрыли створки двери смежной с прихожей комнаты и стали укладываться спать. Нина легла к стенке, а Лариса с краю. Сон сразу же сморил их. Молодые организмы легко адаптировались в любой обстановке. Среди ночи Нину разбудили возгласы:

– Отвали отсюда, – кричала Лариса, – ты что, сдурел? Пошел вон, а то получишь по башке.

Нина увидела, как благодетель полетел с кровати на пол, а Лариса замахнулась на него пуантом, который с вечера предусмотрительно положила под подушку. Носок пуанта был деревянный, и удар таким орудием по лицу мог оставить вполне ощутимые следы.

Смущенный парень, сидя на полу и потирая ушибленную ягодицу, торопливо повторял одни и те же слова:

– Вы меня неправильно поняли, я замерз там один и просто хотел погреться…

– У, ловелас проклятый, я тебе погреюсь! Мы на тебя в суд подадим, – орала Лариса, ощупывая, не исчезли ли из лифчика деньги, – заманил девушек, сволочь, чтобы ими воспользоваться!

Парень виновато оправдывался, но девчонки поняли, что страшнее того, что уже произошло, им ничего не грозит. Они так запугали неудачного любовника, что он, едва дождавшись утра, сам предложил довезти их с чемоданами до общежития и не поминать лихом.