Читать книгу Иоанн III Великий. Первый российский государь. Летопись жизни. Часть II - Людмила Ивановна Гордеева - Страница 5

После успешного похода на Новгород в 1471 году, по итогам которого его жители признали Иоанна своим господином и великим князем (хотя пока еще и не государем), летописцы начинают всё чаще добавлять к титулу Иоанна приписку «и всея Руси», что означало – правитель всех русских людей. Вскоре этот расширенный титул появляется и в посольских документах. Оно и понятно: старое звание «великого князя московского» теперь уже не отражает действительности, к Москве присоединено много новых территорий с народами, которые никогда не считали себя москвичами. Перечень городов и княжеств, принадлежащих Иоанну, занимает значительное место, перечисление их в титуле затруднительно. Новый титул возвышает Иоанна над другими великими князьями – тверским, рязанским, литовским. Он также включает в себя программу объединения всех русских земель.

И, тем не менее, это прибавление «и всея Руси» пока не отражает действительности, ибо большое количество Руси – русских людей и их земель, городов принадлежат Литве и Польше. Тверь, а формально и Рязань, продолжают быть независимыми. Великий Новгород, хоть и подписал договор о верности Москве и православной вере, тоже считает себя вольным. Однако документы, и, в первую очередь, Московский летописный свод конца XV века, Новгородские и другие летописи уже начинают дружно величать Иоанна великим князем всея Руси.

Год 1472

Сваты Иоанна едут в Рим за царевной Софьей Палеолог

Продолжаются неспешные переговоры о браке Иоанна и царевны Зои – Софьи Палеолог. Великий князь с женитьбой не торопится. Его неторопливость можно понять. Получив первую жену «по нужде», почти в детстве, он хорошо знает, каково жить без любви. Кроме того, сватовство задержали знаменательные походы на Казань и Новгород. Наверное, Иоанну хотелось к приезду невесты и знатных гостей хотя бы немного благоустроить детинец, привести в порядок Успенский храм, где обычно проходило обручение князей. Однако сроки поджимали, невеста и так заждалась, перспективы иметь в жёнах православную византийскую царевну, наконец, перевесили все опасения. После завершения новгородской кампании и установления мира на всех границах сваты отправляются в дорогу – через Балтику и немецкие земли. В пути вышла заминка: послы узнали, что главный сват – папа Павел II, к которому они направлены, скончался. Его сменил Сикст IV. Пришлось подделывать документы. Не возвращаться же! В те времена путь из Москвы в Рим занимал не менее трёх месяцев.

«Послал князь велики по царевну по Софью в Рим. Тое же зимы князь велики, обмыслив с отцем своим митрополитом и с матерью своею великою княгинею Марью и з братиею и з боары своими и послаша Фрязина в Рим по царевну Софью генваря 16 с грамотами и посольством к папе, да и к гардиналу Висариону, а тот прежнеи папа Павел умре, а сказали, что ин папа Калист именем. Вшедшим же в землю ту и слышаша папино имя Систюсь, а не Калист, и о том мысливше меж себя преписаша, имя того Калистово выгладив, Систюша написаша».¹

Храм Успения Пресвятой Богородицы

Мы знаем, что уже с самого своего восшествия на великокняжеский престол Иоанн приступил к реконструкции Москвы, к строительству. Он начал в 1462 году с ремонта кремлёвских стен «от Свибловы стрельницы до Боровицких ворот». Потом обновлялись Фроловские ворота, были отремонтированы и заново поставлены несколько храмов в Кремле и на посаде. Несколько раз город, в том числе и великокняжеский дворец с общественными складами, погребами и прочими строениями восстанавливались после больших пожаров. Тем не менее, было ясно, что построенный около сотни лет назад Кремль, его стены и главные храмы обветшали, не отвечают современным оборонительным целям и нуждаются в кардинальной перестройке.

Был ли у Иоанна генеральный план обновления Кремля, грандиозного переустройства, которое он сумел почти завершить к концу своей жизни? Пожалуй, сначала такого плана не было. Детинец-Кремль был очень плотно заселён, застроен и заполнен частными хоромами и дворами, в нём хаотично возвышались десятки разных больших и маленьких храмов, монастырей и монастырских подворий, о сносе или выносе которых за пределы крепостных стен в первые два десятилетия правления Иоанна не могло быть и речи. Кремль формировался столетиями, новые храмы и другие здания ставились на месте обветшалых, и великий князь поначалу продолжил эту традицию. Специалистов не хватало, европейские мастера по строительству добирались до Москвы с трудом, сколько их явится – в начале перестройки, трудно было предугадать. И конечно, важную роль играли материальные возможности: для большого строительства нужны были огромные деньги, они тоже появились не сразу.

Конечно, у великого князя были какие-то представления и мечты о том, как должна выглядеть его столица в будущем. Растущее, богатеющее государство нуждалось в новых символах, в демонстрации своего нового статуса. И начинать надо было с неотложного – с перестройки главного кафедрального храма Успения Богородицы, который в те времена являлся своего рода лицом государства. Старый храм, построенный ещё митрополитом Петром в начале XIV века, теперь, спустя полторы сотни лет, начинал разваливаться. Его своды сдвинулись, стены подпирали деревянные столбы.

По инициативе митрополита Филиппа и, конечно же, при одобрении великого князя, в Москве начинается сбор денег на возведение нового собора. Обратим внимание: на это великое дело средства пришлось собирать всем миром. Позже, по мере укрепления государства, подобная необходимость более уже не возникала. Возможно, сбор пожертвований на храм велся не только из-за недостатка денег в митрополичьей или в великокняжеской казне, но и чтобы придать ему статус всенародного, а потому особо любимого и почитаемого. Впрочем, «независимый» летописец и тут нашёл повод для возмущения, называя поборы на строительство храма «тяготой великой».

Иоанн пожелал возвести такой храм, который бы соответствовал новому предназначению Москвы – столицы всех русских земель. Он должен был нести в себе все древние православные традиции и приёмы зодчества, подчеркивать преемственность власти. Значит, он должен был походить на почитаемый православными древний храм предыдущей русской столицы – Успения Богородицы во Владимире. Только быть ещё более значительным, то есть крупнее, а по возможности, и красивее.

«О здании церкви пречистыа Богородица Московскые митрополитом Филиппом. Того же лета месяца априля хотением и многим желанием пресвященнаго митрополита Филиппа всеа Руси, с благоволением же и повелением благоверного и хрнстолювиваго великого князя Ивана Васильевича всеа Руси, бысть начало зданию церкви пресвятыа владычица нашеа Богородица на Москве, въсхотеша бо въздвигнути храм велик зело в меру храма пречистыа Богородица, иже в Володимере, ея же създа благоверныи велики князь Андреи Боголюбскии Юрьевич, внук Манамашь».²

«В год 6980 (1472). <…> О возведении в Москве соборной церкви святой Богородицы. В ту же весну задумал митрополит Филипп воздвигнуть соборную церковь святой Богородицы в городе Москве, потому что та каменная церковь, которую заложил своими руками Петр, митрополит и чудотворец, и где лежало его тело, как написано об этом в его житии митрополитом Киприаном, обветшала. И опасаясь обрушения, уже подпирали толстыми стойками своды. Со времени ее постройки прошло сто пятьдесят лет. Так подумав и решив, митрополит позвал мастеров Ивашку Кривцова и Мышкина и начал их спрашивать, возьмутся ли они строить, потому что он хотел поставить большую и высокую церковь, подобную Владимирскому собору святой Богородицы. А мастера взялись построить такую церковь. Наложил митрополит тяготу великую: со всех попов и монастырей собирать насильно серебро на постройку церкви. А когда собрал много серебра, тогда и бояре, и купцы по своей воле дали часть своего имения на постройку церкви митрополиту. Как только собрали много серебра, начали разбирать церковь, и множество строителей собрали, и вскоре разрушили ее до земли. Мощи святого святителя Петра не выкопали, а оставили над ним часть первоначальной стены».³

В закладке нового собора участвовал сам Иоанн:

«И прииде же тамо благоверный и христолюбивыи велики князь Иван Васильевич всеа Руси и сын его великии князь Иван и мати его и братиа его, боаре же и велможа, и все народное множество града Москвы. И тако свершивше молебнаа, и преже всех своима руками митрополит начало полагает, иде же олтарю быти, та же по странам и по углом, и по сем мастеры наминают дело зданию».⁴

Поставив новые стены в рост человека, мастера начали разбирать старую церковь, готовить к выносу гробы упокоенных в ней митрополитов. В центре же нового собора, над старым алтарём установили временный деревянный храм.

«Тое же весны, априля 30, заложи Филипп митрополит церковь Оуспение святыя Богородица на Москве боле старые на том же месте на старом. И рвы копаючи, столп обретоша мощий святых митрополит Кипреяна и Фотиа, святаго же Иону митрополита выняша цела, Петра же чюдотворца выняша из гроба, еже сам себе своими руками сътвори, и положиша его в гробе нове камене. Того же лета, июля 30, принесоша святаго Петра чюдотворца Филипп митрополит и архиепископ Васиян Ростовскый и инии епископи и положиша на старом месте, у жертвеника».⁵

Московский летописный свод подробно описывает торжественное перенесение мощей российских первосвятителей. «Независимый» летописец уделяет больше внимания самому строительству. Похоже, он был очевидцем событий.

«Церковь выложили вокруг прежней церкви больше ее, а по сравнению с Владимирской шире и длиннее на полторы сажени. И рвы выкопали, и забили сваи, как у мастеров принято. Но они не очень понимали в этом деле: известь разводили с песком жидко, а не вязко. А внутрь: ту же мелкую щебенку собирали и внутрь стены сыпали, и известью заливали, как тестяным раствором, поэтому получилось некрепко, как только тяжесть надавит на эту смесь вместо камня, линия стены искривляется.

Тогда же, в тот же год, вывели строители церковь святой Богородицы до уровня порога и гробницы делали для епископов с тех же сторон, где они были раньше, Киприана и Фотия митрополитов с правой стороны друг за другом, а Феогноста митрополита в приделе святого Петра с Петром митрополитом под одной стеной. На другой год небольшую часть пола сделали и гробницы митрополитов завершили. <…> Немалую часть церкви и столпов вывели строители до тех пор, пока алтарь не надстроили и место для чудотворца Петра возле жертвенника не сделали.

Тогда великий князь и митрополит захотели сделать особый день и перенести Петра митрополита на то место, где он должен быть, и праздник устроить, и впредь этот день так праздновать. Но великая княгиня Мария, мать великого князя Ивана Васильевича, захотела ехать в Ростов. И, подумав, перенесли мощи его 1 июля, и праздник большой устроили, и велели Пахомию Сербу, монаху Троице-Сергиева монастыря, сочинить канон на перенесение мощей и слово написать о замысле построить церковь и об обретении чудотворца Петра, и об обретении Ионы, он и написал два канона. А в Слове написал из-за людского неверия, что чудотворца Петра нашли в теле, потому что у них, если только кто не в теле лежит, тот и не свят, а того не помнят, что голые кости приносят исцеления. И повелел великий князь по всей земле праздновать перенесение мощей чудотворца Петра 1 июля. А в церкви, там, где алтарь, до тех пор, пока закончат каменную церковь, приказали деревянную поставить, и освятили ее во имя той же церкви успения Святой Богородицы, и пристроили к ней гроб Петра-чудотворца».⁶

Ермолинская летопись донесла до нас и споры, связанные с проектом и приёмами строительства: «6980 (1472) <…>. Той же весною, месяца апреля 30, Филипп митрополит заложил церковь успения святой Богородицы <…>. А руководителями были у той церкви Василий Дмитриев да Иван Владимиров Голова, и меж ними возникла ссора, и отступился от этой работы Василий, а Иван стал распоряжаться».⁷

Кто знает, в чем была причина спора, почему не послушали опытного Василия Дмитриевича Ермолина. Почему отстранили – понятно. Иван Владимирович Ховрин-Голова, сын боярина и казначея, по-своему положению значительно превосходил талантливого высокообразованного мастера, выходца из купеческой среды. Но, возможно, именно это отстранение дорого обошлось московской казне: данному проекту не суждено было состояться.

Покорение Перми

В том же году Иоанн нашёл повод, чтобы окончательно покорить пермские земли, которые прежде находились в вассальной зависимости от Великого Новгорода. Там обидели московских купцов, и великий князь послал туда войско во главе с князем Фёдором Давыдовичем Пёстрым. Победа была полной, воевода пленил местных правителей, пожёг несколько их городков и заложил новую крепость Чердынь. Вся земля Великой Перми покорилась Иоанну.

«Той же зимою князь великий послал князя Федора <…> Пестрого воевать Пермь Великую за их непокорство».⁸

«Того же лета иуля 26 прииде весть великому князю ис Перми, что воевода его князь Федор Пестрой землю Пермьскую взял, а пришел в землю ту на усть Черные рекы на фоминой неделе в четверток и оттуду поиде на плотех и с коньми, приплыв под город Анфаловскои, съеде с плотов и поиде оттуду на конех на верхнюю землю к городу Искору, а Гаврила Нелидова отпустил на нижнюю землю, на Урос, на Чердыню, да на Почку, на князя на Михаила. Князю Федору, не дошедшу еще городка Искора, а сретоша его Пермечи на Колве ратью, и бысть им вои меж себя, и одоле князь Федор и поймал на том бою воеводу их Кача. <…> И по том прииде князь Федор на устье Почки, где впала в Колву, и сождася тамо со всеми своими, а поиманых тех тут же приведе. И срубивши ту городок седе в нем и приведе всю землю ту за великого князя».⁹

А в Москве снова пожар. Московский летописец предоставляет нам возможность заглянуть, как вёл себя на пожаре сам Иоанн.

«О пожаре. Того же лета месяца июля в 20 в 3 час нощи загореся на Москве на посаде у Воскресениа на рве и горело всю нощь и назавтрее до обеда, и многое множество дворов згоре, единых церквеи 20 и 5 згорело, а загорело оттуду по берегу до Воздвижениа на Востром конце, да по Васильевъскои луг да по Кулижку, а вверх от Воскресениа по рву <…>. Была бо тогда и буря велми велика, огнь метало за 8 дворов и за боле, а с церквей и с хором верхи срывало, истомно же бе тогда велми нутри граду, но милостью божьею и молитвами пречистыа его матери и великих чюдотворец молением ветр тянул з города, и тако заступлен бысть. Был же тогда и сам князь велики в граде и много пристоял на всех местех, гоняючи с многими детми боарьскыми, гасящи и разметывающе».¹⁰

Разгром Алексина ханом Ахматом

Вновь хан Большой Орды Ахмат двинулся на Москву, надеясь заставить её выплачивать дань. Первая такая попытка была совершена им вскоре после захвата престола в 1460 году и завершилась, по словам летописца, великим позором. Тогда Ахмат с войском простоял три недели под Переяславлем Рязанским, понёс большие потери, а городу ничем не повредил. Второй свой поход на Русь хан предпринял спустя двенадцать лет. Очевидно, тщательно готовился, собрав воедино все свои воинские силы.

«Того же лета поиде безбожный царь Ахмет Ординьскый на великого князя Ивана Васильевича и на его братию и на всю Рускую зелмю с всеми князми и силами Ординьскими. Князь же великый отпусти к берегу на рекоу на Окоу протнву емоу свою братью, пръвие князя Юрья, по томоу же дву Андреев и Бориса и своих воевод и всю силу Рускоую, а сам еще остася па Москве, братия же его, шедше, сташа оу реки на брезе. Князь же Юрьи ста выше Серпоухова на Оце же, царь же поиде въвръх по Доноу, чая от короля себе помочи, свещався с королем Казимиром Литовьскым на великого князя, но Бог и его Мати пречистая Богородица разори и съветы и доумы их, королю бо свои оусобици быша в то время, и не посла царю помочи. Царь же и Темерь, князь его больший, поидоша к граду Олексиноу; не дошед Олексина, сторожев великого князя разгоняша и иных поимаша. Олексинци же затворишяся во граде; Татарове же приидоша под Олексин в среду пораноу, июля 29, начаша к граду приступати крепко. Гражане же из града крепко с ними бьяхоуся. Назавтрее, в четверг, Татарове примет приметавше и зажгоша град. Гражане же единако не предашяся в руце иноплеменник, но изгореша вси с женами и с детми в граде том и множество Татар избиша из града того. Прииде весть к великому князю на Москву, что Татарове под Олексиным, князь великий поиде с Москвы к берегу вборзе в четверг, июля 30, а Татарове съжгоша и Олексин и иачаша перевозитися на сю сторону рекы Окы. В тоу же пороу прииде на них сверху рекы князь Василей Михайловичь Верейскый с своим полком, а с низоу рекы, от Серпохова, князь Юрьи Васильевичь с своими полки, и отнята оу них берег, а которые Татарове перевезошяся рекоу и тех пребиша на оноу стороноу, а иных ту оубиша и суды оу них поотнимаша, и начата чрез рекоу стрелятися. Противу же соуботы нощи той, противоу Спасова дни, егда воду крестять, отстоупиша Татарове от берегу, и побеждь царь Ахмать с всеми уланы, князми своими [и] с всеми силами опять в поле к своей Орде. Назавтрее же, в суботу, на Спасов день, августа 1, побегоша и останок Татар от берега, и побегоша всии Татарове, никым же гонимы, но токмо гневом Божиим и пречистые его Матери милостию и всех святых чюдотворец Роуских молитвою. Тако избави Бог Роускоую землю от поганых. Князь же великый со братиею стояв на брегоу и возвратишяся на Москву, славящее Бога и его пречистоую Матерь. И возрадовашяся радостию великою вси и роспоустишя воя своя кийждо восвоясии, а князь великий и братья ехаша с Москвы к своей матери, великой княгини Марье, в Ростов посещати, немощи ея ради, а князь Юрьи разболеся тоу на Москве, приехав з берегоу».¹¹

Как видим, во главе войска к берегу Оки прибыл сам великий князь. И не отсиживался в тылу, а прибыл именно туда, где татары уже начинали переправу. И ещё раз мы убеждаемся, что всегда и везде, где Руси грозила реальная серьёзная опасность, во главе войска оказывался сам первый русский государь. И очень странно, что некоторые историки называют его осторожным или нерешительным. Факты это категорически отметают.

Рассказывая об этом же событии, автор Севернорусского летописного свода обратил внимание на жадность и малодушие прежде храброго в бою алексинского князя-наместника Семёна Беклемишева, который струсил и не захотел защищать жителей города. Летописец подчёркивает красоту русских войск, их прекрасное снаряжение.

«В том же году безбожный царь Ахмат Кичиахметьевич со всею Ордою пошел на Русь, дойдя до Руси, оставил с царицами старых и больных и малых, и пошел с проводниками по бездорожью, и подошел к реке Оке под городок под Алексин у литовской границы, а в городке том был воеводой Семен Васильевич Беклемишев, человек в бою очень храбрый. <…>. И он пожелал получить отступного с них, и горожане – алексинцы давали ему пять рублей, а он захотел от них еще и шестого, для жены своей; и пока так они толковали, пришли татары. И Семен побежал за реку Оку с женой и со слугами, да и татары за ним в воду. А в то время подоспел к берегу князь Василий Михайлович Удалой с немногими людьми, и начал с татарами биться, и не пустил их за реку.

А немного спустя пришел князь Юрий Васильевич из Серпухова со многими своими войсками; и потом подошел князь Борис Васильевич, брат его, от Козлова брода с дворянами своими; и тотчас же князя великого воевода Петр Федорович Челяднин подоспел со множеством воинов, князя великого дворян, – и было видеть татарам очень страшно, также и самому царю, множество воинов русских. А случился тогда день солнечный: будто море колеблющееся или озеро синеющее, все в обнаженных доспехах и в шлемах с яловцами, и не смог царь ничего поделать, и приказал к городу приступить татарам своим; осажденные же твердо стали сражаться с ними из города и убили у них много татар под Алексином. И начали уже изнемогать в городе люди, потому что нечем им стало сражаться, не осталось у них никакого запаса: ни пушек, ни ружей, ни пищалей, ни стрел. И татары подожгли город, а жители городские решили лучше в огне сгореть, чем сдаться в руки неверным. Князья же и воеводы, видя христиан погибающих, горько восплакались, ибо никак не могли пособить им из-за широкой реки Оки непроходимой. Царь же и все татары, видев множество русских, больше всего боялись князя Юрия Васильевича, потому что и имени его трепетали, и невозможно было начать боя – предполагали татары, что и князь великий сам тут. И начали звать через реку наших татар, а когда те подъехали на берег напротив их, стали расспрашивать про великого князя, и про царевича Данияра, и про братьев великого князя. Те же открыли им, что князь великий стоит под Ростиславлем со многим войском, а царевич Данияр Касымович в Коломне стоит со своими дворянами и с ним множество воинов и великого князя воевод, а князь Андрей Васильевич да брат его князь Андрей Васильевич Младший стоят в Тарусе с дворянами своими и с иными многими войсками. Татары же, подивившись множеству воинов русских, спросили: «А здесь кто стоит против царя?». И ответили наши: «А это князь Юрий да князь Борис, братья великого князя, только они и пришли со своими дворянами». Услышав все это, татары передали царю своему, царь же тотчас устремился прочь.

А с собою увел посла великого князя, киличея Григория Волнина¹², остерегаясь того, что князя великого царевичи захватят Орду и цариц его. Тогда же княгиня великая поехала в Ростов и разболелась в Ростове. Князь же великий пришел в Москву, и князь Юрий с ним, но, прознав о болезни матери, помчался навестить мать с младшими братьями».¹³

Генетическая память – великая сила. Никогда не забывали русские люди 1382 года, когда, поверив клятвам хана Тохтамыша, москвичи открыли татарам ворота и были уничтожены. Алексинцы предпочли сгореть, чем сдаться. Татары сожгли город, убив и пленив оставшихся в живых после пожара жителей, и уже начали было переправляться через Оку, но, увидев на другом берегу реки Оки мощную силу великокняжескую, сияющую на солнце доспехами, продолжать своё нашествие не решились, бежали. Так завершилась очередная попытка Большой Орды вернуть себе власть над Москвой.

Смерть князя Юрия Васильевича Дмитровского

«В лето 6981, сентября 12, преставися благоверный христолюбивый князь Георгий Васнльевнчь во граде Москве в день соуботный, и положиша в церкви святаго архаггела Михаила».¹⁴

Летописцы подробно повествуют об искреннем горе всех, кто знал этого замечательного князя, о его похоронах. Однако ни одна летопись не говорит о причинах смерти Юрия. Лишь Типографская ещё накануне вскользь упомянула, что после сражения под Алексиным, «князь Юрьи разболеся тоу на Москве, приехав з берегоу». Но татары бежали с берега Оки 1 августа, от Алексина верхового пути до Москвы не более трёх дней, а скончался Юрий спустя почти полтора месяца – 12 сентября. Впрочем, возможно, так и не оправился от простуды.

Московский свод описывает, как с вестью о смерти брата к Иоанну, который находился у больной матери в Ростове Великом, послали гонца. Государь приехал удивительно быстро. Очевидно, мчался верхом, не щадя ни себя, ни коней.

«Преставися князь Юрьи Васнльевич. Того же месяца в 12 день в суботу в 10 час дне преставися на Москве блдговерныи и христолюбивыи князь Юрьи Васильевич 30 лет и лето и 7 месяць и 20 и дву день, а в то время князь велнки не был, ни матии его ни братиа его, все были в Ростове, поне же бо тогда тамо немощна была мати их великдаа княгини. И митрополит Филипп посла к великому князю, възвещаа ему преставление братне, как повелит, хоронити ли его без себя или не хоронити. В неделю же по утрени пришед митрополит с епископы Сарским и Пермьскым и со всем освященным собором на двор княжь и вземше тело его несоша в церковь архаггела Михаила и отпевше надгробнаа положишл его в гроб камен и поставиша среди церкви. В четвертый же день в среду прииде князь великы Иван Васильевич из Ростова и многи слезы излил и рыдание велико сътвори, такоже и прочии князи, братиа его, и прочии князи и бояря и все православное христианство многы слезы излиаша, и вопль кричание велико сътвориша, аще бы кто и от роду слезы не испускал, и той зря на народное кричание плакашеся. Митрополит же Филипп с предреченными епископы и со всем освященным собором отпевшее надгробнаа пениа и погребоша тело благовернаго князя Георгиа в церкви архаггела Михаила того же месяца в 16 день, иде же вси благовернии велиции князи лежат, род их».¹⁵

Князь Юрий Васильевич Дмитровский был лишь на год младше Иоанна, славился храбростью и воинскими талантами, его хорошо знали и боялись противники. Народ усопшего и, как видим, вместе с великим князем горько оплакивал его смерть.

Вероятно, смерть Юрия была неожиданной: он не оставил завещания, не распорядился по поводу своих многочисленных долгов. Впрочем, возможно это его вовсе не заботило: у князя Юрия Васильевича не было наследников.

Иоанн выплатил оставшиеся после смерти брата долги и забрал себе все его обширные владения, чем вызвал протесты и недовольство остальных братьев, ибо прежде на Руси было принято делить имущество брата, не оставившего завещания.

Софья Палеолог на новой родине

«Свадьба великого князя Ивана Васильевича. Того же месяца в 21 пришла царевна кораблем в Колыван¹⁶, а носило их море 11 день, ис Колываня пошли октября 1, а в Юрьев¹⁷ пришли того же месяца 6, а во Псков пришли октября 11. Псковичи же въздали честь велику царевне и всем иже с нею, и дары царевне, в была ту 7 дней. А в Новгород въехали октября 25, а выехали октября 30, от архиепископа и от всего Новдгорода честь же велика и дары».¹⁸

Наиболее подробно встречу Софьи Палеолог на немецкой земле – в устье реки Эмбах (она же – река Омовжа, Эма, Иыги, а ныне – Эмаыги) на берегу Чудского озера, описывает Псковская 3-я летопись. Туда за царевной и её свитой прибыли шесть псковских судов – насадов. Летописец подчеркивает, что Софья не пожелала задерживаться на немецкой земле, поспешив на свою будущую родину. Дважды в пути она останавливалась на ночевку в попутных монастырях. Автор также подмечает, что невесту великокняжескую перед въездом в Псков переодели в «царские порты», в которых она и явилась перед псковичами.

«И посадники псковскии и бояре вышедше из насад, изналивавши коубцы и роги злащеныя с медом и вином, и пришедши к ней челом оудариша. И она же приемши от них в честь и в любовь великоу; и теми часы сама въсхоте с Ызмены¹⁹ и до обеда вдале ехати, бе бо еи еще се хощеть от Немець отъехати. И приемши ея посадник с тою же честью в насады, и ея приятелев и казноу, и на Скертове ночеваше, и по том в святого Николе в Оустьях дроугую нощь; от святого же Николе из Оустеи в 13 день святых мученик Карпа и Памфила приехавши к пресвятеи Богородицы; и пеше за нея игоумен и с всеми старци молебен. Она же оттоле порты царскыя надевши, и поеха ко Псковоу».²⁰

Автор Псковской 1-й летописи с простодушной непосредственностью передает своё удивление смуглостью кожи людей из свиты царевны.

«В лето 6981. Тогда царица приехала из Великого Риму, а приезд ея из Немець; и много ея Немцы чтиша и дариша; и приехаша во Псков, <…> а священноиноки и священники и дьяконы вышли со кресты на новгородской берег, а псковичи чтиша и дариша ю много и даша ей дароу 50 роублев; и поеха изо Пскова за князя великого Ивана Васильевича на Москвоу, и проводиша ю до иовгородцкого роубежа; и быша оу ней люди черны, а иные сини, а боярин ея был великого князя Юрьи Малой Грек, а владыка тверской Нил был того же родоу».²¹

Так ступила впервые на русскую землю невеста Иоанна. Напомню, её приезду предшествовали почти трёхлетние переговоры москвичей с двором папы римского, покровителя Софьи и её свата. После захвата турками Византии и вассальных её владений, в том числе и родины Софьи – Мореи (Пелопоннеса), многие греки бежали в Рим. Здесь нашёл себе убежище и отец Софьи, деспот Фома Палеолог, а затем и его дети – сыновья Андрей и Мануил, и дочь Софья. К моменту сватовства Иоанна Софья была сиротой. Есть сведения, что в Риме она приняла католичество с именем Зоя.

О намерениях папы в отношении Руси красноречиво свидетельствует тот факт, что вместе с Софьей он послал в Москву кардинала Антония Бонумбре, который по пути всячески демонстрировал свою миссионерскую роль: просветить Русь католической верой.

«Фрязин поехал в Рим, взял царевну и привез. Тогда папа вместе с ней послал много добрых людей греков, и послал с ней легата своего храма. Таких легатов, говорят, он держит семьдесят, а кардиналов двенадцать по числу двенадцати апостолов, а сам он при службе принимает имя Божие».²²

«<…> и поиде в дом святыа Троица и с своими приятели. И бе бо в неи свои владыка с нею не по чиноу нашему оболчен бе весь черьвленым платьем, имея на себе коуколь червлен же, на главе обвит глоухо, яко же каптоурь литовской, толко лице его знати и перестатици²³ на роуках его имеяи непременно, яко роук его никомоу же видети, и в тои благословляет, да такоже и крест пред ним и распятье осязаемоу, яко же всем человеком видети вылитое носять перед ним, на высокое древо восткноуто горе; не имея же поклонениа к святым иконам, и креста на собе роукою не перекрестяся, и в домоу святей Троици толко знаменася к пречистеи, и то по повелению царевне».²⁴

Расчёты папы римского на Софью Палеолог, как носительницу латинской веры, не оправдались. Уже в Пскове, заметив недовольство его граждан пренебрежением папского легата по отношению к местным святыням, она заставила его войти в православный храм и почтить уважаемую народом икону Богоматери.

Примечательно, что псковские летописцы старательно избегают называть византийскую царевну по имени. Возможно, псковичи знали, что в Риме царевна была вынуждена принять католичество с именем Зоя. И старались не упоминать его.

Прощаясь с псковичами, Софья благодарит их за радушный прием. Летописец ни слова не говорит о переводчике, это может означать, что царевна говорила с псковичами на русском языке, что свидетельствует о способностях будущей великой княгини, о её старании скорее стать «своей» в новой стране:

«<…> яз, царевна, повестоую, что есьм ныне на дорогу ехати хощю к своемоу и вашему государю на Москвоу, ино ныне посадником псковскым и бояром и всемоу великомоу Псковоу, отчине государя моего и вашего повестоую: на вашем честноприати, и на вашем хлебе и на вологе и на вине и на меду клдняюся; аще пак оже ми дасть Бог, и боуду на Москви оу своего и оу вашего государя; а где пак вам надобе боудет, нно яз пак царевна о ваших делех хощу печаловатися велми».²⁵

Не удивительно, если Софья действительно смогла освоить русский язык: при дворе папы, куда она с братьями попала совсем юной в 1465 году, дети, стараниями их опекуна кардинала Виссариона, получили неплохое образование. Возможно, она начала учить русский язык в годы ожидания жениха, а также в течение длительного пути в Москву. Известно, что её бояре Траханиоты хорошо владели русским языком, служили великому князю на приемах послов переводчиками, исполняли миссию послов в европейские страны. Боярин Софьи Юрий Грек помогал архиепископу Геннадию Новгородскому переводить Библию. Не исключено, что и до приезда в Россию они знали славянский язык и помогали Софье освоить его.

Литовский «крыж» и русский митрополит

Узнав, что по всей русской земле перед караваном невесты демонстративно несут латинский крест, митрополит Филипп возмутился и пригрозил покинуть город, если в него таким образом внесут латинский крест:

«И яко уже близ Москвы бывшим им, сказаша князю великому, что тот посол Антонии лягатос идет со царевною, а перед ним крыж несут, поне же бо папа той почесть великую дал послу своему идти тако ему по всем землям их и до Москвы, великого деля государьства земли сеа и далняго разстояниа. Слышавши же се князь великы начат о сем мыслити с матерью своею и з братьею и з бояры своими, и начаша инии не бранити ему о том, глаголаху, друзии же глаголаху: «несть се бывало в земли нашеи, что почести быти Латынской вере, учинил бы то един Сидор²⁶, и он и погибе». Князь же великы посла ко отцу своему митрополиту Филиппу, възвещаа ему сие. Митрополит же отвеща ему: «не мощно тому быти, кое в град сыи ему внити, но ни приближатися ему; аще ли же тако учинишь, почтити его хотя, но он в врата граду, а яз, богомолець твои, другими враты из града; не достоит бо нам того ни слышати, не токмо видети, понеже бо възлюбив и похваливый чюжую веру, то своей поругался есть»²⁷. Слышав же сие князь великы от святителя, посла к тому лягату, чтобы не шел пред ним крыж, но повеле скрыти его».²⁸

Обратим внимание на убеждение митрополита Филиппа, которое наверняка отражало и точку зрения его паствы: «возлюбивший и восхваляющий веру чужую, оскорбляет свою». Это убеждение позволяло русским людям во время средневековья поддерживать единство нации, создавать единое государство, выживать во враждебном мире. А главное, быть независимыми от посторонних сил. Крест у «легата» отобрали, одержали над ним местную моральную победу, получив соответствующее всеобщее удовлетворение.

«Когда же приехал Фрязин с царевной, послал великий князь своего боярина Федора Давыдовича навстречу и приказал, у легата латинский крест отняв, в сани его положить, а Фрязина взять и ограбить. Федор это и сделал, за пятнадцать верст встретил их. Тогда легат испугался. До этого митрополит Филипп много книг изучил, выбирая тексты, и он призвал книжника Никиту поповича: одно, по его подсказке, сам говорил легату, а другое велел Никите самому сказать. А легат ни единого слова не ответил, а сказал: «Нет со мной книг». Той же зимой женился великий князь на той царевне и венчался с ней в деревянной церкви святой Богородицы, что у гроба святого Петра. А венчал его протопоп коломенский Иосия, а здешним протопопам и духовнику своему князь не велел, потому что они были вдовцами».²⁹

Софья с Иоанном были обвенчаны во временной деревянной церкви, которая была поставлена над алтарем внутри строящегося кафедрального храма Успения Богородицы. Судя по описаниям, венчание прошло тихо и скромно. И это понятно: шёл траур по недавно усопшему великокняжескому брату Юрию.

Неизвестно, откуда взял свои сведения о бракосочетании «независимый» летописец, но совсем по-другому, более обстоятельно, описывает процесс обручения и венчания Иоанна и Софьи свидетель события, автор Московского летописного свода. Он утверждает, что венчал Иоанна с Софьей не протопоп коломенский, а сам митрополит:

«И по сем внидоша в град ноября 12 в день четверток. Митрополит же сам вшед в церковь и възложи ризы на ся и знамена царевну крестом и прочих с нею христиан и отпусти ея из церкви, и поидоша с нею к великой княгине Марье. И князь великы Иван тогда обручав ту царевну по обычаю, яко же достоит государьству их, и поидоша ко церкве на литургию. Митрополит же Филипп служил того дне обедню в церкви пречистыа Успениа в деревянои, иже бе поставлена в новоначалном храме пресвятыа Богородица, и отслужив обедню венчал благоверного великого князя Ивана Васильевича всеа Руси со православною царевною Софьею со дщерью Фоминою деспота Аморейского; а сын той Фома царя Мануила Цареградского, брат же царя Ивана Калоана и Дмитреа и Констянтина. Бе же на венчании их мати великого князя великаа княгини Марья и сын его и братиа его, благоверный князь Андреи и Борис и Андреи, со всеми прочими князи и бояры своими, и множество народа, и тот посол Римскы Антонеи лягатос со своими Римляны».³⁰

Освобождение венецианского посла Тревизана. Почти все летописи упоминают о том, что после возвращения из Рима сват великокняжеский Джьан Баттиста делла Вольпе (Иван Фрязин) был схвачен и «ограблен». Они же частично объясняют причину его «поимания». Свата наказали, в первую очередь, за то, что скрыл от Иоанна цель приезда посла Тревизана и тайно отправил его в Большую Орду. А заодно и за все остальные «грехи»: что обманул москвичей, приняв на Руси православие, а в Рим явился католиком и активным сторонником унии, что «провёл» и самого папу римского, убедив того, что Москва готова принять унию.

Однако напомню, Вольпе недолго пробыл в «поимании»: вскоре мы видим его в числе крупных заимодавцев нескольких князей, в том числе и Андрея Меньшого Вологодского.

О дальнейшей судьбе венецианского посла Тревизана также известно из летописей.

«Тогда не было известий у венецианского князя, дошел его посол до Орды или нет. Тогда великий князь послал к нему в Венецию Фрязинова брата³¹, упрекая его: «Почему ты так поступил, нанеся мне бесчестье, через мою землю тайно послал посла, меня не предупредив». Брат Фрязинов Антон поехал и сказал ему все, что посол его сидит, пойманный, в тюрьме. Тот князь с Антоном передал великому князю просьбу прекратить вражду, а посла отпустить в Орду. «А если будет нужно что на снаряжение, то дай ему, а я сам заплачу», – сказал он. Тогда великий князь после разговора с Антоном посла отпустил, а с ним переводчика и дьяка, и семьдесят рублей дал ему, а сказал семьсот, и послал все получить. И дошел этот посол до Орды, звал царя в поход, а тот ничего не обещал и приказал татарам проводить посла к морю».³²

Некоторые российские историки охотно повторяют эту басню «независимого» летописца о, якобы, обмане Иоанна, делают выводы о его жадности. О том, что эта басня – враньё, говорят несколько фактов.

Во-первых, ни один из сохранившихся в венецианском архиве документов, касающихся Тревизана, а их немало, не говорит о том, чтобы Иоанн потребовал с города какие-то деньги за содержание их посла. А отчет о столь значительной сумме и источниках её получения непременно бы обсуждался на сенате и сохранился в протоколах. Историк и иезуит конца XIX века Павел Осипович Пирлинг, работавший в архивах Италии над книгами о России времени Иоанна III, уверенно пишет: «Тревизан не только был освобожден от оков и возстановлен в своих правах, но и получил подарок в сумме 70 рублей».³³

То есть Иоанн не только не потребовал с Венеции каких-либо денег, но и, потратившись на содержание и снаряжение их посла, ещё и сделал ему подарок – 70 рублей – а это, по тем временам, значительные деньги!

Во-вторых, надо иметь в виду, что сумма в 700 московских рублей конца XV века – это около 60 кг (шестидесяти килограммов!) серебра. И государь не мог потребовать столько денег даже за трёхлетнее содержание посла – с 10 сентября 1471 года по 19 августа 1474, даже учитывая то, что он обеспечил его всем необходимым для достойной поездки в Орду, дав ему людей, коней, снабдив подарками для хана и его окружения, без которых в Большую Орду нельзя было являться: «а подмогши его всем, и людьмии коньми и поминкы».

Образ жадного государя никак не вяжется с отношением Иоанна к венецианскому же послу Контарини, который несколько позже также попал в Москву из Большой Орды, как говорится, босый и голый, ограбленный, да еще и в больших долгах: его выкупили из татарского плена русские и татарские купцы. Иоанн заплатил все долги посла, одел – обул, содержал почти полгода, одарил шубами и мехами и за свой счёт отправил домой, не ожидая никакой выгоды, не требуя возвращения затраченных средств. И не кто-то «независимый», а сам Контарини описал всё это в своей книге «Путешествие в Персию».

Да и все прочие послы, включая европейских и многочисленных татарских, брались в Москве на содержание великим князем, их вместе со слугами месяцами бесплатно кормили, возили по стране и до границы, обеспечивали всем необходимым. Послы получали также и ценные подарки: дорогие шубы, меха, серебряные кубки и прочее. Надо заметить, это не было принято в других государствах. Например, воевода Стефан Волошский, насильно задержав у себя русских послов с мастерами почти на два года, затребовал за их содержание с Иоанна более ста тысяч «денег оттоманских». Об этом сообщил ему крымский хан Менгли-Гирей: «<…> ино за ними сто тысячь, и семь тысяч и шесть сот и сорок и четыре денги отаманские учинилися; и от воеводины речи догадалися есмя, те денги сполна в руки не взяв, не отпустит ему, молвя, нам грамоту прислал».³⁴

Конечно же, Стефан эти деньги получил от Иоанна. Так что запись «независимого» летописца об обмане Иоанна – ни что иное, как обычная сплетня, которую почему-то, не утруждая себя исследованием, охотно повторяют некоторые современные историки.

Год 1473

Пожар в Москве. Смерть митрополита Филиппа

В средневековой Москве пожар был частым явлением. Случалось, чуть ли не целиком выгорали и сам город, и посад. Митрополит Филипп, у которого апрельский пожар 1473 года спалил весь двор и большую часть припасенного для строительства нового кафедрального храма материала, воспринял его, как наказание Божие за грехи. И не смог пережить этого потрясения.

Подробно и красочно описывает пожар и смерть митрополита свидетель, московский летописец. Обратим внимание, что Иоанн снова сам участвовал в тушении весьма опасного пожара, причём летописец считает лишь его заслугой то, что смогли отстоять, спасти великокняжеские хоромы:

«О пожаре. Тое же весны апреля 4 день в неделю 5-ю поста, еже глаголется похвалнаа, в 4 час нощи загореся внутри города на Москве у церкви Рожества святыа Богородица близ, иже имат предел Въскресение Лазарево, и погоре много дворов, и митрополичь двор згоре и княже Борисов двор Васильевича, по Богоявление Троицьское, да по житиици городскые, и дворець житничиои великого князя згорел, а Большей двор его едва силою отняша, поне же бо сам князь велицы был тогда в городе, да по каменои погреб горело, что на княже Михайловиче дворе Андреевича в стене городнои, и церкви Рожества пречистые кровля огоре, тако же и градънаа кровля и приправа вся городнаа, и что было колко дворов близ того по житничнои двор городнои выгоре. Исходящее же уже последнему часу нощи, а огню уимающуся митрополиту же Филиппу из загородиа пришедшу же ко церкви Пречистые, поне же бо от пожара того вышел бе из града в манастырь святого Николы Старого, и въшед в церковь Пречистые и нача молебен пети со многими слезами у гроба чюдотворца Петра. Тогда же в то время прииде ту и сам князь велики и виде его плачющася и начат глаголати ему: «отче господине, не скорби так богу изволившу, а что двор твои погорел, аз ти колико хочешь хором дам, или кои запас погорел, то все у меня емли».³⁵ Мня бо его о том плачущася, а он по многом плачи начат изнемогати телом, почат бо слабети рука ему, тако же и нога, а князю великому ту же сущу. Митрополит же начат глаголати ему: «сыну, богу так изволившу о мне, отпусти мя в манастырь». Князь же велики не попусти воле его быти, отъити где за град в далнии манастырь, но отвезоша его в близ ту сущии манастырь к Богоявлению на Троицкои двор, и яко отвезоша его тамо, он же в той час посла по отца своего духовного и святых тайн причастися, и маслом повеле свящатися. Князю же великому глаголаше и приказываше толко о едином что бы церковь совършена была, тогда бо бяше еще возделано ея до болшего поаса до половины, иде же киоты святым начаты делати на всею трех стенах. По сем же начат о том же деле церковном приказывати Володимеру Григорьевичю и сыну его Ивану Голове³⁶ и то им приказываше, иже уготовлено бе у него на съвръшение церкви, но токмо попецетеся, а то готово есть, тако же и прочим приставником церкве тоя все о том не умолкаа глаголаше, и о людех, их же искупил бе на то дело церковное, приказывал отпустити их по животе своем. Всем же приходящим к нему, князем и княгиням и бояром и священником и всему православному хритианьству, подал мир и благословение и прощение и конечное целование, а сам тако же у всех прощениа прося. И тако день той преиде, еже есть в 5 апреля, нощи же тоя первому часу исходящу отъиде к богу. Мнози же о сем глаголаху, яко видение виде в церкви. По преставлении же его обретошася под свиткою на теле его великы чепи железны, иже и ныне зримы суть на гробе его, а преже того ниже духовнику его, ни келеинику никако же ведомы были, ни иному кому».³⁷

Невозможно без волнения представлять себе сцену молебна после пожара, когда плачущий митрополит едва стоит на ногах, а великий князь утешает его, обещая возместить за свой счёт все утраты владыки, всё, что сгорело. Первосвятитель стал «изнемогать», а вскоре и скончался. И тут, неожиданно, на теле его обнаружили железные вериги – тяжкие металлические цепи, которые он тайно носил на своем теле, о чём сохранился рассказ и у «независимого» летописца.

«В том же году загорелся митрополичий двор и другие дворы возле него. Митрополит Филипп был тогда здоров, но внезапно его охватила болезнь. Тогда он оставил митрополию и, проболев недолго, преставился. На нем нашел сам великий князь вериги по всему его телу. И похоронили его в заложенной им церкви святой Богородицы, возле митрополита Ионы, и вериги над гробом повесили, они и теперь лежат, и все к ним прикладываются для исцеления.

После смерти митрополита великий князь начал узнавать, кто делал цепи. И объявился один кузнец, которого митрополит выкупил из татарского плена ковать для новой церкви, а потом велел отпустить его. Он сказал: «Я приковал одно звено к этим цепям: митрополит говорил, что они тесны ему, и велел никому не рассказывать об этом». Потом тот же мастер сказал на другой день: «Видел, – говорил он, – во сне, что митрополит Филипп идет во всем облачении на свой двор из церкви и вериги несет на руке. И я, встретив его, хотел поклониться ему, а митрополит Филипп сказал мне: «Зачем ты сказал великому князю, что приковал звено к этим веригам? Я не велел тебе говорить». Я же сказал: «Грешен». А он сказал: «Если спущу я тебе, ты начнешь и другим рассказывать». И, взяв вериги, начал меня бить. Я проснулся, и оказалось, что все тело у меня изранено, и теперь я болен». И лежал месяц из-за этих ран, и помолился святому, и исцелился».³⁸

Новый митрополит Геронтий

«Того же лета, июня 29, поставлен бысть митрополит всея Руси Горонтей, епископ Коломеньскый, в граде Москве, в церкви святыя Богородица, архиепископом Васьяном всея Руси Ростовскым и Еоуфимием епископом Суждальскым и Феодосьем епископом Рязанским и Прохором Сарайскым и с повольными грамотами архиепископа Феофила Новогородскаго и Генадия епископа Тферскаго и Филофиа Пермьскаго и всем священным събором».³⁹

Выбор митрополита в то время – шаг ответственный. Ибо с древних времён верховный владыка на Руси обладал властью почти равной, а где- то и превосходящей великокняжескую, ибо власть эта распространялась на все православные земли. Властный и строптивый митрополит мог много крови попортить государю, помешать его главной цели: объединению Руси, укреплению своей верховной власти. Но и безвольный владыка не годился, ибо порой его веское слово многое решало, примиряло самых отчаянных противников. Свой выбор великий князь остановил на епископе коломенском Геронтии.

Как и можно было ожидать, братья, не получив доли от имущества и земель покойного брата Юрия, взбунтовались. Древние традиции и законы были на стороне братьев, Иоанну пришлось частично уступить:

«Того же лета разгневашяся князь Андрей и Борис и Андрей на брата своего великого князя Ивана про отчину брата своего князя Юрья. Князь же великий умирися с ними и дасть Борису Вышегород, Андрею Торусоу, а Большему Андрею дасть ему мати его великая княгини Марья Романов городок на Волзе, и тако целования крест междии собою и разидошяся».⁴⁰

Псковичи просят великого князя защитить их от немцев:

«Того же лета пришел посол Пъсковскыи бити челом великому князю, что бы государь пожаловал, оборонил их от Немец, поне же бо уже перемирье отошло их, а идут на них Немци.

В лето 6982. Послал князь великы Пскову на помочь князя Данила Дмитреевича Холмьского, а с ним многыя полкы своя. Пришедшим же им в Псков, слышавше же Немци, что пришли воеводы великого князя Пскову на помочь со многими людьми, и начаша посылати послы своя в Псков о миру, и мир докончаша на всей воли Пъсковскои на 20 лет».⁴¹

Слава о храбрости московского войска оказалась так велика, что хватило только одного его присутствия, чтобы заключить мир с Ливонским орденом на 20 лет.

Год 1474

Иоанн заключает дружественный союз с крымским ханом Менгли-Гиреем (в источниках Менли Гирей, Мин Гирей и др.). В Крым отправляется первый посол Москвы Никита Беклемишев:

«Тое же зимы прииде посол к великому князю от царя Крымъского Менли Гирея Ачигереева сына именем Азибаба, а прислал к великому князю с любовью и з братством. Князь великы почтив того посла и отпусти его тако же с любовью к его ему государю, а с ним же вместе отпустил своего посла ко царю Менли Герею Микиту Беклемишева, тако же с любовью и з братьством, марта 31».⁴²

Так скромно летописцы отметили важнейшее для Москвы событие—заключение союза с Крымом. Ибо Москве в это время был необходим военный союзник против вековых противников – Литвы и Польши, часто действующих заодно с Ливонским орденом и Большой Ордой. Союз с Крымом позволял Москве преодолеть блокаду западных соседей, не пропускавших порой в Европу ни русских послов, ни купцов с их товарами, ни мастеров разных специальностей, пожелавших приехать из Европы в Москву на заработки. Теперь появился хоть и более длинный, но надёжный путь на запад.

Понятно, у Менгли-Гирея – свои расчёты. Старшие братья не смирились с его воцарением на крымском престоле и собирают против него силы, прибегают к помощи врага – хана Большой Орды Ахмата, который тоже претендует на Крым. С юга угрожает мощная Османская империя. На западе – воинственные валахи во главе с удачливым воеводой Стефаном. Да и жить своим трудом татары не привыкли. Значит надо воевать. А чтобы воевать в окружении врагов, нужен союзник. Менгли-Гирей выбрал, на его взгляд, самого сильного – великого князя Московского.

Трудно сказать, кто из двух правителей был инициатором заключения военного и политического союза. Из Разрядных книг известно, что крымский посол Ази-Баба приехал в Москву не в первый раз, о его предыдущем визите Разрядные книги упоминают ещё в 1467 году: «Лета 6975-го году <…>. Пришол к великому князю ис Крыму от Мин Гирея царя посол Озибаба о Братстве и о любви».⁴³

Возможно, именно то посольство и положило начало дипломатическим связям Крыма и Москвы. Точно сказать нельзя, ибо сохранившиеся Русские посольские книги по связям с Крымом начинаются лишь шесть лет спустя после упомянутого в Разрядных книгах визита – с марта 1474 года, с описания первого русского посольства в Крым.

Как встретили крымского посла в Москве тогда, в 1467 году – неизвестно, но на этот раз Иоанн ему явно рад. Ведь заключив этот союз на выгодных условиях, великий князь получает возможность разорвать тугую враждебную цепь, опоясавшую его государство, словно удавка шею. В Крым один за другим мчатся послы. И хотя этот союз необходим, московские послы, в том числе и самый первый из них – боярин Никита Васильевич Беклемишев, получают твёрдый наказ: нигде в договоре с царём не упоминать о необходимости выплачивать дань. Ни в коем случае не брать на себя обязательства присылать какие-то определенные «поминки».

«Поминки» – это подарки. Обещание привозить регулярно «определенные поминки» также может напоминать даннические взаимоотношения. Иоанн не собирается брать на себя обязательства выплачивать что-то хану, как это делают Польша и Литва. Союз должен быть равноправным. Поэтому великий князь требует, чтобы посол, по возможности, избегал таких формулировок в документе-договоре, который у татар назывался «ярлык»: «А захочет царь писати в ярлыках⁴⁴ о поминках так: а поминки великому князю Ивану слать ко мне к Менли-Гирею царю потомуж, как король⁴⁵ шлет ко мне поминки. И Миките то отговаривати, а такова ярлыка не взяти».⁴⁶

Беклемишев сумел исполнить волю своего великого князя: никакие поминки, ни дань в союзном договоре не упоминаются.

Во всех наказах послам Иоанн твёрдо и настойчиво проводит мысль о необходимости равенства между сторонами. Сохранившиеся посольские документы донесли до нас все тонкости ведущихся переговоров. Великий князь расписывает там подробный сценарий поведения посла в чужом государстве, предусматривает все мелочи. Судя по этим документам, Иоанн хорошо знает двор Менгли-Гирея, многих его братьев и бояр – лично. Самым влиятельным из них он передает приветы, приказывает послам переговорить с ними, посылает подарки, просит соблюдать его интересы при царе. Те, кто замечен в агрессии против его подданных, подарков не получают.

В первую же поездку посол Никита Беклемишев везёт из Москвы в Крым три готовых варианта (списка) предстоящего договора, и ещё больше расписанных вариантов поведения посла в разных ситуациях. Много внимания уделяется защите русских гостей (купцов), которые с давних времён ездили в Крым, в Кафу (Феодосию) и другие города Востока торговать. В посольских документах мы видим дипломатический даже не талант, а гений первого русского государя, понимаем, почему именно ему было суждено стать создателем великого государства.

Документы свидетельствуют, что союз этот был заключён «на равных», он не предусматривал ни присылки какой-либо дани, ни определённых подарков, и даже освобождал русских послов от уплаты налогов за провозимый с ними товар. Договорная грамота была написана в близком соответствии с одним из образцов (проектов), предложенных и присланных в Крым самим Иоанном. Царь Менгли-Гирей называет тут великого князя Иоанна братом, обещает соблюдать условия союза и быть на всех врагов заодно, не грабить принадлежащих союзнику русских земель. Грамоту в СГГД предваряет комментарий составителей:

«Перевод шертной грамоты⁴⁷ Крымского царя Менли Гирея, утвержденной крестным целованием Великаго князя Иоанна III Васильевича, о сохранении взаимной дружбы и братства. Писана в 1474 году»:

«Вышняго Бога волею, яз Менли Гирей Царь пожаловал есмь, взял есми с своим братом, с Великим Князем Иваном, любовь, и братство, и вечный мир от детей и на внучата; быти нам везде за один, другу другом быти, а недругу недругом быти. Кто будет друг мне, Менли Гирею Царю, тот и тобе друг, Великому Князю Ивану; а кто будет мне, Менли Гирею Царю недруг, тот и тобе, Великому Князю Ивану, недруг; <…>. А мне Менли Гирею Царю твоея земли, и тех Князей, которые на тебя смотрят, не воевати, ни моим Уланам, ни Князем, ни Козаком⁴⁸; а без нашего ведания люди наши твоих людей повоюют, а придут к нам, и нам их казнити, а взятое отдати и головы людские без окупа нам тобе отдати⁴⁹. А коли мой посол от меня пойдет к тобе к Великому Князю Ивану, и мне его к тобе послати без пошлин и без пошлинных людей; а твой посол ко мне приидет, и он идет прямо ко мне. А пошлинам Даражским и иным⁵⁰ всем пошлинам никоторым не быти. А на сем на всем, как писано в сем ярлыце, яз Менли Гирей Царь с своими Уланы и со Князьми, тобе брату своему Великому Князю Ивану, молвя крепкое слово, шерть есми дал; жити нам с тобою по сему ярлыку».⁵¹

Великий князь и в последующих посланиях не устает напоминать хану Менгли-Гирею о заключённом договоре, о союзе против врагов, о равенстве и братстве:

«А в ярлыках своих писал еси и словом мне говорили твои послы, что еси как пожаловал, меня братом и другом собе учинил, и ярлык шертный дал и правду мне дал с своими уланы⁵² и с князьми, так ныне по первому своему ярлыку и по своей правде жалуешь, на том и стоишь, и вперед хочешь жаловати, братство свое и любовь мне хочешь полнити, другу моему хочешь другом быти, а недругу недругом быти».⁵³

Этот союз оказался на удивление прочным и эффективным. Крымский хан и великий князь неоднократно выручали друг друга в самых сложных ситуациях, посылая войска в поддержку союзника по первому требованию. По просьбе Менгли-Гирея Иоанн много лет содержал у себя на службе старших его братьев Нурдовлата и Айдара, изгнанных из Крыма царях, периодически напоминая союзнику, что ради него несёт большие убытки: «писал еси ко мне в своих ярлыках и словом еси ко мне приказал с своими послы о своей братье о царях Нурдовлате да о Айдаре. Ино есми твоего для дела и взял их к собе и истому есми своей земле учинил, а нынеча их держу у собя и истому своей земле и своим людем чиню тобя для».⁵⁴

Оба государя – и крымский, и всея Руси оказались верны этому союзу до самой смерти Иоанна.

В связи с посольством в Крым 1474 года отметим ещё одно немаловажное событие: в этом году зародилась традиция ведения Посольских книг, которая продлилась несколько столетий. А сами Посольские книги стали для историков прекрасным и, по многим проблемам, единственным источником для исследования истории Российского государства и для творчества.

Иоанн покупает половину Ростова Великого. На этот раз мы видим ещё один из способов мирного расширения Иоанном его владений, укрепления зарождающегося государства, искоренения независимого вотчинного землевладения: он покупает у князей ростовских их родовую землю, половину города Ростова Великого:

«Тое же зимы продаша великомоу князю Ивану Васильевичю князи Ростовьские свою отчиноу, половину Ростова с всем, князь Володимер Андреевичь и брат его князь Иван Ивановнчь и с всеми своими детми и з братаничи; князь же великий, купив оу них, дасть матери своей ту половину, великой княгине Марьи».⁵⁵

Другая половина Ростова уже принадлежала великой княгине Марии Ярославне – по завещанию мужа. Иоанн передал в управление матери купленную половину Ростова с условием: после смерти она завещает ему весь город. Так без шума и без проблем был мирно и окончательно присоединён к Московскому великому княжеству древнейший русский город Ростов Великий. А его князья стали наместниками великого князя и его воеводами.

На втором году совместной жизни у Иоанна и Софьи Палеолог появляется первый совместный ребёнок – дочь Елена. Старшему сыну Иоанна Ивану Молодому к этому времени исполняется уже шестнадцать лет: «Априля 18 в 7 час нощи родися великому князю дщи Елена от царевны Софьи Фомины дщери Аморейского деспота».⁵⁶

Обрушение недостроенного кафедрального собора. В Кремле случилась беда: рухнула построенная уже до перекрытия церковь Успения Богородицы, заложенная ещё митрополитом Филиппом. Типографская летопись сообщает, что спровоцировало падение нового храма землетрясение. Но главная причина была, конечно же, в просчётах при проектировании и строительстве собора. Потому что сведений о других потерях от землетрясения нигде больше нет: «Тое же весны бысть трус в граде Москве, и церкви святыя Богородица, яже заложи Филип митрополит, съделана бысть оуже до верхних комар, и падеся в 1 час нощи, и храми всии потрясошяся, яко и земли поколебатися».⁵⁷

Всезнающий «независимый» летописец, который, судя по его записям, внимательно наблюдает за стройкой, объяснил по-другому, и скорее всего, верно причину падения стен:

«В год 6982 (1474). <…> В том же году, 21 мая, вечером, на третий год после закладки собора, упал этот заложенный собор, а уже начали своды выводить, иначе говоря, кровлю. Отвалилась северная стена, потому что в этой стене сделали входную лестницу на хоры, а они были высокими, на полторы сажени выше, чем во Владимирской святой Богородице, а хоры сделали над главным входом. Тогда же и хоры упали. А упала церковь в первом часу ночи, не ранив никого, строители уже ушли. А церковь вся сдвинулась от этого падения, и появились большие трещины».⁵⁸

Иоанн, конечно же, не отказался от идеи продолжить строительство нового кафедрального собора. Но чтобы не повторить ошибки, понять, отчего произошла неудача и можно ли вновь попытаться построить храм без посторонней помощи, руками русских мастеров, он приглашает в Москву зодчих из Пскова. Этот город славился на Руси красивыми каменными храмами и мастерами. Посмотрев и оценив стройку, мастера отказались продолжать её. Скорее всего, это были уже знакомые нам Кривцов и Мышкин, которые вначале были отстранены от участия в строительстве. Ибо именно они возводили те здания, которые перечислены в рассказе летописца:

«Послал великий князь во Псков и велел прислать церковных мастеров, и их привели. Они похвалили своих предшественников за то, что они гладко строили, но побранили их за то, как они делали известь, потому что они жидко разводили, а не вязко. Тогда великий князь их отпустил, а они впоследствии построили церковь Троииы в Сергиевом монастыре, Ивана Златоустого в Москве, церковь Сретения на Поле, Ризоположения на митрополичьем дворе и Благовещения на дворе великого князя».⁵⁹

Возможно, талантливые псковские мастера отказались продолжить возведение собора потому, что побоялись за результат. Они видели, что сохранившиеся стены хрупки, а снести всё полностью заказчик не желал. Возможно, что за годы татарского разорения, междоусобиц, и в результате бедности, на Руси разучились строить большие по объёму храмы, а именно такой, огромный собор, хотел возвести Иоанн. И он решает пригласить в Москву специалистов из Венеции, имеющих опыт строительства величавых каменных дворцов и храмов.

Это задание, – найти хороших архитекторов и строителей, а также мастеров других специальностей, – получает русский посол в Венецию Семён Иванович Толбузин, который отправляется в путь 24 июля. Этому же послу поручено передать венецианским правителям, что их посол – бывший заключенный Тревизан отправлен, наконец, в Орду, чтобы уговорить хана направить войска против турок.

С этого времени в летописях и посольских книгах появляются регулярные сообщения о прибытии в Москву вместе с послами различных иноземных мастеров. Из летописей видим также, что возобновляется общение и с Большой Ордой, чье очередное посольство и ныне поражает своими размерами:

«Того же лета месяца нуля 7 пришел из Орды Микифор Басенков с послом царевым Ахмутом Болшиа орды с Кара Кучуком, а с ним множство Татар пословых было 6 сот, коих кормили, а гостей с коньми и со иным товаром было 3 тысячи и двесте, а коней продажных было с ними боле 40 тысяч, и иного товару много. Того же месяца 24 послал князь велики к Венецеи посольством Семена Толбузина с Антоном Фрязином к Венецеискому дюце к Николе ко Трону о том, что пожаловал посла их Ивана Тривизана, из нятиа выпустил по их челобитью и подмогши его всем отпустил к царю Ахмату в Большую Орду с своим послом о их деле, что бы пожаловал царь, шол на помочь на турьского салтана к Царюграду».⁶⁰

Обратим внимание на фразу, что «Татар пословых выло 6 сот, коих кормили». То есть, по установленной Иоанном традиции, послов и их приближенных в Москве брали на полное содержание. На этот раз даже летописец не удержался, отметил, какую прорву народа пришлось кормить Иоанну почти полтора месяца. Этот и другие похожие случаи дали великому князю повод в одном из посланий к хану Менгли – Гирею потребовать, чтобы тот в Москву «бездельных людей не присылал». Наверное, такой же наказ получил и хан Большой Орды, потому что более уже сообщений о таком количестве «послов» не встречаем.

Наконец-то, «с оказией» – вместе с ордынским посольством, отправлен в Орду и многострадальный венецианский посол Иван Тревизан, которого Иоанн, как видим, обеспечил всем необходимым.

Год 1475

Аристотель Фьораванти

Посол Иоанна в Венецию Семен Толбузин блестяще выполнил поручение своего государя: привез из Европы замечательного мастера Аристотеля Фьораванти (Фиоравенти). Подробно описывают летописи личность будущего строителя нового Успенского собора. И сам он, и его работа произвели на москвичей неизгладимое впечатление. Особенно внимательно следит за работой автор Независимого летописного свода. У него же – самые подробные сведения о личности нового зодчего. Похоже, он лично слышал рассказ посла Семёна Толбузина об Аристотеле.

«Много, – говорил Семен, – у них мастеров, но ни один не пошел на Русь. А этот захотел, и я урядился с ним по десять рублей в месяц давать ему. «И за его умение его прозвали Аристотелем», —говорил он. – И еще, говорят, турецкий царь, сидящий в Царьграде, звал его по этой же причине». А там, говорил он, в Венеции, есть церковь святого Марка, великолепная и красивая, и ворота венецианские, работы того же Аристотеля, очень искусно сделанные и красивые. И еще, говорил Семен, показывал он ему одну свою искусную работу. Позвал его к себе в дом (дом, де, у него хороший, и палаты есть) и велел блюдо принести. Блюдо медное, на четырех медных яблоках, а на нем сосуд, как умывальник, как будто оловянный. И начал лить из него из одного на блюдо и воду, и вино, и мед – что хочешь, то и польется. А когда венецианский князь услыхал, де, о его решении, не хотел пускать Аристотеля на Русь <…>.

Аристотель взял с собой сына Андрея и малого по имени Петруша, и пошел с Семеном Толбузиным на Русь. Он похвалил гладкость стен храма Пречистой, но сказал, что известь не вязкая, а камень не твердый. Поэтому он делал все своды из кирпича, и сказал, что он тверже камня. И он не захотел доделывать ни хор, ни северной стены, но начал все делать снова. А ту церковь он разрушил следующим образом: поставив три столба и соединив их концы вместе, посередине на веревках повесил дубовый брус, а его конец оковал железным обручем, и, раскачивая брус, разбил стены. А под другие стены поставил поленья, подкопавшись под них снизу, и поставил их полностью на подпорки, и зажег поленья, и стены упали. И видели, как стены, которые три года делали, он развалил меньше, чем за неделю, так, что не успевали выносить камень, а Аристотель говорил, что хочет развалить ее за три дня. А книжники называли дубовый брус «Бараном». Так, – говорят, – написано: таким же образом Тит разрушил Иерусалим. Аристотель приказал заново копать рвы и забивать дубовые сваи. Он ездил во Владимир и, посмотрев Пречистую, похвалил работу, и сказал: «Это работа каких-то наших мастеров». Печь для обжига кирпича он устроил за Андронниковым монастырем в Калитникове, там и делали и обжигали. Этот кирпич нашего русского уже и длиннее, и тверже, когда его ломают, то размачивают в воде. Известь Аристотель приказал густо мотыгами мешать, так, что если на утро засохнет, то ножом не расковыряешь. Святого Петра чудотворца перенесли в церковь святого Иоанна Под Колоколы. А церковь Аристотель заложил продолговатую, как палату. <…>

На первый год Аристотель вывел фундамент и стены выше земли. Известь разводили, как густое тесто, а мазали железными лопатками, а внутрь приказал класть ровный камень. Заложил четыре круглых столпа. «Эти, – сказал, – крепко стоят». А в алтаре два столпа кирпичных четырехугольных. А все по циркулю и линейке».⁶¹

Как видим, Аристотель получил от великого князя такое же задание, что и предыдущие русские мастера: сделать храм как во Владимире, только большего размера. Был уверен, что крепкое государство, новые отношения можно построить лишь на прочном фундаменте древних традиций. Пришлось Аристотелю потратить время на знакомство с русскими святынями.

На этот раз мы не имеем никаких известий о сборе средств на строительство нового Успенского собора. А это значит, что все расходы по возведению кафедрального храма Иоанн берёт на себя. Прекращение выплат дани Орде, присоединение новых земель и получение откупа и налогов с них, в том числе и с богатого Новгорода, позволило приступить к перестройке Кремля, да и других крепостей земли Русской.

Московский же летописец отмечает и другие таланты Аристотеля:

«Тое же весны, месяца марта 26 на велик день пришел из Риму посол к великому князю Семен Толбузин, а привел с собою мастера муроля, кои ставит церкви и полаты, Аристотеля именем, тако же и пушечник той нарочит лити их и бити ими, и колоколы и иное все лити хитр велми».⁶²

23 марта 1475 года в Крым отправляется второй русский посол Алексей Иванович Старков. Он везёт несколько проектов новых договорных грамот с ханом Менгли-Гиреем. Договор «другу другом быти, а недругу недругом быти» заключён, назвались братьями, но этого для настоящего союза недостаточно. Возникла проблема. Менгли-Гирей хочет, чтобы Иоанн III заключил с ним союз против главного врага Крыма – хана Большой Орды Ахмата, чтобы порвал с ним все отношения и прекратил ссылаться послами. Просит военной поддержки Москвы в случае нашествия хана Ахмата на Крым. Иоанн готов выполнить эти условия, но взамен требует, чтобы и Менгли-Гирей сделал то же самое по отношению к главному врагу Москвы, захватившему в годы лихолетья многие русские земли – королю Казимиру. Хан в затруднении, ибо Литва когда-то помогла его отцу укрепиться на крымском престоле, с ней продолжают поддерживаться добрососедские отношения, а главное, этот союзник регулярно платит Менгли-Гирею определенные «поминки» – дань. Иоанн парирует, что и у него теперь неплохие отношения с Большой Ордой, и что «осподари наши великии князи от отцов и от дед и от прадед слали своих послов к прежним царем к ординским, а они своих послов посылали к великим князем».⁶³

Старкову предстояло утрясти все эти проблемы и добиться от Менгли-Гирея нужных условий союза против короля Казимира. Кроме того, Иоанн требует от хана, чтобы тот повлиял на своих подчиненных в Крыму, куда с древних времён ездили торговать русские купцы. С утверждением там татарского, а позже и турецкого влияния, Крым, в том числе и захваченная турками Кафа, теряют признаки цивилизованного рынка, «гостей» там все чаще грабят, заставляют трудиться на общественных работах, на строительстве стен и укреплений, случается, хватают в плен, продают на невольничьих рынках в Турции. Иоанн требует вернуть награбленное имущество, грозит не пускать на Русь татарских купцов, взыскать награбленное с них, ведёт переговоры по этому вопросу не только с Менгли-Гиреем, но и с кафинскими властями.

«Князь велики Иван Васильевич всея Русии повествует: <…> что есте посла моего Прокофия погрбили, товару и животов на многое рублев есте взяли, и яз вам о том приказывал, чтобы есте то взятое нашим людем отдали. А не отдадите того нашим людем, ино бы вам ведомо было: мне вам того не заложити, велети ми на ваших людех того искати».⁶⁴

Старков получает также задание подробнее узнать о предложенной сыну Иоанна невесте из Мангупа – дочери Мангупского князя Исайки, о том, какое за ней предлагается приданое.

Посольство Старкова постигла великая неудача. Уже в Крыму оно попало в большую передрягу: внезапно Крым захватил хан Большой Орды Ахмат, поставив там нового царя – Зенебека. Менгли-Гирей бежал сначала к грекам на юг полуострова, скорее всего в Кафу, нынешнюю Феодосию, затем был схвачен турками и, в конце концов, оказался в плену у турецкого султана в Константинополе. Русское посольство захватили в плен и ограбили ордынские татары. Самом Старков смог убежать в Москву. Удалось ему также сохранить и грамоту Менгли-Гирея о союзе против «твоего недруга Короля».

После всех передряг в Крыму, там вновь вернётся к власти хан Менгли-Гирей. Он станет правителем Крыма, признав вассальную зависимость от турецкого султана. Союз с ним Иоанна будет восстановлен.

Османская империя продолжает покорять и присоединять к своей империи новые христианские земли: «Султан Махмед II завоевал слабое греческое Трапезунтское царство и все малоазиатские эмираты. Его войска захватили генуэзские колонии в Крыму с важнейшим торговым городом Кафой, – нынешняя Феодосия, – и подчинили Турции Крымское ханство».⁶⁵

«В лето 6983. <…> Того же лета Туркове взяша Кафоу и гостей Московскых много побиша, а иных поймаша и иных пограбив на окуп подаваша, Азигириеву Орду, Крым и Перекоп осадиша [дань даватии] и посадиша оу них меньшаго сына Азигириева Менгидирея, а два брата его, Азигиреевых же детех, оубежаша. А приходили воеводы, а царь сам не был».⁶⁶

«В том же году я нашел писание Афанасия Никитина».⁶⁷

Тверской купец Афанасий Никитин, первый русский писатель – путешественник в Индию и другие страны Востока, – не собирался в далёкое путешествие. По обычаю, заняв денег, он отправился в 1468 году в Крым торговать. Но по пути его, как и многих других русских «гостей», ограбили татары. С пустыми руками возвращаться было нельзя, и он решил продолжить путь. Своё многолетнее путешествие по Центральной Азии и Индии он описал в дневнике. Афанасий сумел вернуться на Русь, но до родной Твери не дошёл, умер где-то неподалеку от Смоленска. Дневники же его попали в Москву, а затем и в русские летописи. И это удивительно. Ибо купец был из независимой в то время Твери, умер в Смоленской земле, которая принадлежала тогда Литве, а дневник Афанасия попал именно в Москву. Запись летописца о том, что он «обретох написание Офоноса тверитина купца», относящаяся к 1474 – 1475 году, сделана составителем Независимого свода.

Честный и талантливый рассказ русского путешественника Афанасия Никитина так впечатлил современников, что они бережно сохранили его, неоднократно переписали в летописи и в многочисленные сборники. Повидав десятки стран, пройдя тысячи километров, в конце своей печальной повести Афанасий восклицает:

«А Русь Бог да сохранит! Боже, сохрани ее! Господи, храни ее! На этом свете нет страны, подобной ей, хотя эмиры Русской земли несправедливы. Да устроится Русская земля и да будет в ней справедливость! Боже, Боже, Боже, Боже!»⁶⁸

У великого князя Иоанна и Софьи Палеолог родилась вторая дочь: «Месяца маиа 28 нощи родися великому князю дщи Феодосиа».⁶⁹

––

Примечания к главе 4

Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ, т. 25, стр. 293.

Там же.

Независимый летописный свод. БЛДР, т. 7, стр. 417.

Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ, т. 25, стр. 294.

Типографская летопись. ПСРЛ, т. 24, стр. 192.

Независимый летописный свод. БЛДР, т. 7, стр. 417- 419.

Ермолинская летопись. БЛДР, т.7, стр. 347.

Севернорусский летописный свод. БЛДР, т. 7, стр. 343.

Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ, т. 25, стр. 296-297.

Там же, стр. 297.

Типографская летопись. ПСРЛ, т. 24, стр. 192-193.

Григорий (Гридя) Иванов Волнин, дьяк Иоанна и его посол к хану Ахмату.

Севернорусский летописный свод. БЛДР, т.7, стр. 343-347.

Типографская летопись. ПСРЛ, т. 24, стр. 193.

Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ, т. 25, стр. 298.

Колывань – ныне город Таллин в Эстонии.

Юрьев – ныне город Тарту.

Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ, т. 25, стр. 298.

Ызмены – Измень, урочище на берегу Чудского озера.

Псковская 3-я летопись. Строевский список. ПСРЛ, т. 5, вып. 2, стр. 189-190.

Псковская 1-я летопись. Продолжение Погодинского списка. ПСРЛ, т. 5, вып. 1, стр. 74.

Независимый летописный свод. БЛДР, т.7, стр. 421.

«Перестатици» – перчатки.

Псковская 3-я летопись. Строевский список. ПСРЛ, т. 5, вып. 2, стр. 190.

Там же, стр. 191.

Митрополит киевский и всея Руси Исидор, согласившийся на Флорентийском соборе на принятие унии православных с католиками. Исидор, однако, вовсе не погиб, хотя и побывал в плену у турок после захвата ими Константинополя, но благополучно бежал. Папа римский сначала назначил его кардиналом, а затем и патриархом захваченного иноверцами Константинополя (его называли и латинским, и параллельным или номинальным, ибо там, в Царьграде, был назначен другой патриарх). Исидор умер в Риме в глубокой старости.

Митрополит же отвечал ему: «Нельзя тому быть чтобы он не только в город вошел, но и приблизился к нему; если это сотворишь, желая его почтить, то имей в виду: как только он – в городские ворота, я, богомолец твой, другими воротами – вон из города; ибо нельзя нам того не только видеть, но и слышать, ибо возлюбивший и восхваляющий веру чужую, оскорбляет свою». Перевод Л.Г.

Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ, т. 25, стр. 298 – 299.

Независимый летописный свод. БЛДР, т. 7, стр. 421.

Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ, т. 25, стр. 299.

«Фрязинов брат» – венецианец Антонио Джисларди, в действительности, был не братом, а племянником Вольпе.

Независимый летописный свод. БЛДР, т. 7, стр. 421.

О. Пирлинг. Россия и папский престол. М., 1912 г., стр. 217-218.

Сб. РИО, т. 41, стр. 466.

«Емли» – возьми.

Владимир Григорьевич Ховрин и сын его Иван Голова были ответственными за строительство собора. Их предки – греки перешли на Московскую службу в начале XV века, скорее всего из Крыма. Возможно, они были купцами, ибо в одной из летописей отца называют «гость да и болярин великого князя». Гостями называли купцов. Владимир Григорьевич дослужился до чина боярина, сын его Иван Голова станет позже казначеем.

Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ, т. 25, стр. 300. Выделено Л.Г.

Независимый летописный свод. БЛДР, т.7, стр. 421-423.

Типографская летопись. ПСРЛ, т. 24, стр. 194.

Там же.

Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ, т. 25, стр. 301.

Там же.

Разрядная книга 1475-1605 гг., т. I, часть I, М., 1977, стр. 19.

Ярлык – грамота, письмо, письменный приказ.

Король польский и великий князь литовский Казимир IV Ягеллон. Эта запись, как и многие другие документы, свидетельствует, что Польско-Литовское государство в это время платило Крыму определенные «поминки», а то и прямую дань.

Сб. РИО, т. 41, стр. 2.

Шерть (шерт) – клятва, т. е. это грамота, скрепленная клятвой.

Как видим, козаки (казаки) в средневековье принадлежали к военному сословию Орды, находились среди татарской знати в ранге сразу за князьями.

Речь идет о пленных.

«Пошлинам Даражским и иным» – налогам, которые брались за проезд через границу или по землям иноземного государства.

СГГД, ч. 5., М., 1894 г., стр. 1.

Улан – член ордынского княжеского рода.

Сб. РИО, т. 41, стр. 17.

Там же, стр. 25.

Типографская летопись. ПСРЛ, т. 24, стр. 194.

Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ, т. 25, стр. 301.

Типографская летопись. ПСРЛ, т. 24, стр. 194.

Независимый летописный свод. БЛДР, т. 7, стр. 423.

Там же, стр. 425.

Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ, т. 25, стр. 302 – 303.

Независимый летописный свод. БЛДР, т. 7, стр. 425 – 429.

Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ, т. 25, стр. 303.

Сб. РИО, т. 41, стр. 10.

Там же, стр. 12.

Всемирная история, т. 9, стр. 391.

Типографская летопись. ПСРЛ, т. 24, стр. 194.

Независимый летописный свод. БЛДР, т. 7, стр. 429.

«Хождение за три моря» Афанасия Никитина. БЛДР, т. 7. СПб, 1999 г., стр. 371.

Московский летописный свод конца XV века. ПСРЛ, т. 25, стр. 303.