Читать книгу Уравнение с тремя неизвестными - Людмила Мартова - Страница 4

Картина манила к себе. На первый взгляд в ней не было ничего необычного: просто портрет белокурой девочки лет десяти. Однако она притягивала внимание, словно магнит. Казалось, что изображенная на полотне девочка следит за тобой, где бы ты ни находилась. По крайней мере, Елене из разных уголков антикварного салона чудилось именно это.

Она подошла к полотну уже то ли в третий, то ли в четвертый раз. Елена Золотарева была хорошим искусствоведом, директором областной картинной галереи, а потому пыталась разгадать секрет подобной притягательности. С художественной точки зрения картина выполнена качественно, но не шедевр мировой живописи, прямо скажем. Портрет вызывал у нее профессиональный интерес.

Таилось в нем что-то особенное, мало поддающееся логическому анализу. В картине, к которой она раз за разом возвращалась, не было ни загадочной улыбки Моны Лизы, ни глубины эмоций, переданной через пространство и цвет Винсентом Ван Гогом в его знаменитой «Звездной ночи», ни интриги «Тайной вечери» Леонардо да Винчи, ни страстного слияния героев в «Танго» Эдуарда Мане.

И все-таки изображение девочки создавало едва осязаемую атмосферу страха. И дело, пожалуй, было в ее глазах: голубых, с синеватым отливом, наивных и полных боли одновременно. Пожалуй, эта картина кисти неизвестного автора содержала какую-то загадку, оттого и не отпускала, заставляя разгадывать ее снова и снова.

Лена отступила на шаг и бросила еще один внимательный, оценивающий взгляд на полотно. К ней подошел муж, закончивший знакомство с антикварной лавкой, в которую они зашли, гуляя по микрорайону, где им предстояло провести ближайшие три дня.

Район этот не простой, а самый что ни на есть знаменитый московский Сокол, или Поселок художников, про который они слышали, разумеется, немало, а вот побывать довелось только сейчас. Эдуард Киреев, коллега и добрый друг Лениного мужа Виктора Дорошина, недавно купил здесь дом и именно в нем после закончившегося наконец ремонта решил широко отметить свой пятидесятилетний юбилей.

Собственно день рождения в узком кругу семьи прошел еще на прошлой неделе. А на завтра намечался большой светский прием, на который пригласили два десятка гостей.

Киреев и слышать не захотел, чтобы Дорошин с женой остановились в каком-нибудь отеле поблизости, уверяя, что в доме полно места. Приехав туда сегодня утром, и Виктор, и Лена убедились, что это действительно так. Утопавший в густой зелени дом оказался таким вместительным, что разместить в нем с комфортом можно было десять гостей.

Трехэтажный, разделенный на зоны, он был построен довольно давно, но основательно и качественно, так что после покупки нуждался лишь в косметическом, а не в капитальном ремонте. За центральными воротами располагалась парковка, вмещающая не менее четырех автомобилей. От нее по дорожке, проложенной мимо яблоневого сада, сейчас вовсю цветущего, можно пройти к парадному крыльцу. Слева от входа располагался хозяйственный блок, оснащенный газовым и электрическим котлом, водоочистной станцией и прочими вполне современными устройствами для поддержания комфорта.

На первом этаже находились кухня-столовая, гостиная с камином, кабинет Эдика, часто работающего дома, совмещенный санузел и две гостевые спальни. На втором этаже располагались хозяйская спальня с ванной и гардеробной и еще несколько гостевых комнат, одну из которых и отвели Виктору с Еленой. На третьем, мансардном этаже бывшие хозяева установили телескоп, с помощью которого можно наблюдать за звездным небом. Здесь же располагалась обширная Эдикова библиотека и стояли мягкие кожаные кресла и диваны, при необходимости трансформирующиеся в полноценные спальные места.

С первого этажа через стеклянный переход, превращенный в зимний сад, можно попасть во вторую часть дома. Всю ее занимала большая комната в два этажа с окном во всю стену. Дом был построен художником, обустроившим в этом помещении свою мастерскую, наполненную воздухом и светом. Киреев же использовал ее в качестве галереи, развесив принадлежащие ему произведения живописи. Непревзойденный эксперт во всем, что касалось мирового искусства, он собрал довольно неплохую коллекцию картин, которую и Дорошин, и Лена уже успели оценить.

На уровне второго этажа комнату огибала не очень широкая, но достаточно просторная круговая эмпора, где тоже висели картины. На правой, более широкой половине стояли мягкие кресла для бесед, не предназначенных для посторонних ушей. На левую, более узкую, выходили две двери, ведущие в еще две небольшие спальни. Натурщицы тут раньше переодевались, что ли?

Лена заметила, что комнаты эти вызвали у мужа какой-то особый интерес. По крайней мере, она видела, как он несколько растерянно озирался, словно пытаясь что-то понять. Но жена Эдика Таня позвала их завтракать, и они вернулись в основную часть дома, а после чая отправились гулять по окрестностям, знакомясь с местными достопримечательностями и не путаясь под ногами хозяев, ожидающих приезда других гостей.

Поселок художников вызывал у Лены живой интерес. Уже больше ста лет он разительно отличался от привычных районов столицы, причем так было и в сталинские времена, и в хрущевскую оттепель, и в брежневский застой, и в горбачевскую перестройку, и в «лихие девяностые», и нынче. Отличие бросалось в глаза во всем: от застройки до образа жизни. Ни тебе «сталинок», ни хрущевок, ни современных небоскребов из стекла и бетона. Отдельные особняки – от старинных до современных. И особая тишина, словно в пятистах метрах и не живет, дышит, работает, отдыхает огромный мегаполис.

Готовясь к поездке, Лена освежила в памяти все, что знала про реализованную здесь концепцию города-сада. Градостроительная задумка изначально сочетала в себе свободную планировку, необычные пространственные решения, а также вписывала строящиеся жилища в окружающую среду, опираясь на новаторские в те времена идеи философа Павла Флоренского и художника-графика Владимира Фаворского.

Самая широкая в поселке улица носила имя художника Поленова. Проходя через главную площадь, она резко ломалась под острым углом, что порождало иллюзию бесконечности. На этот же эффект работала и «лестница Микеланджело», то есть искусственное сужение улицы, удлиняющее ее в перспективе, и торцы домов, построенные специально без окон.

С самого начала в поселке было не найти двух одинаковых домов. Какие-то строились в виде сторожевых башен, иные – в стиле северного деревянного зодчества, один из домов имитировал русскую избу, другой представлял собой коттедж с нарядными окнами, третий – крепость, огражденную зубчатыми стенами. Все это позволяло на небольшой территории в двадцать один гектар создать иллюзию огромного, даже величественного пространства.

– Удивительно, что в советские времена построили что-то подобное, – задумчиво сказал Дорошин, когда они не спеша брели по утопающим в зелени улочкам.

– Концепция «города-сада» оказалась крайне популярна в начале двадцатого века, – тут же откликнулась Лена. – Сама идея сочетания плюсов городской и деревенской жизни опубликована в книге английского социолога-утописта Эбенизера Говарда в 1898 году. Спустя пять лет задумка дошла до Москвы, где стали планировать строительство первого такого района на Ходынском поле. Однако несколько российских революций перечеркнули эти планы, и возродились они только в градостроительных документах 1920-х годов. Советские градостроители предложили застроить московские окраины типовыми малоэтажными поселками, в каждом из которых будет своя развитая инфраструктура: детские сады, клубы, библиотеки.

– Прямо как сейчас, – улыбнулся муж. – Все современные жилые комплексы строятся по такому принципу. Правда, они не малоэтажные, а «муравейниковые», но сути это не меняет.

– Еще как меняет, – улыбнулась Лена. – «Муравейники» и комфорт – понятия несовместимые, а тут смотри, как хорошо. Уверена, что и сто лет назад так было.

Они не спеша пошли дальше, и Лена все вертела головой, представляя, как здесь все выглядело в первые годы советской власти, когда население Москвы росло быстрее, чем возводилось жилье. В 1921 году Ленин подписал декрет о кооперативном жилищном строительстве, которое давало участникам кооператива право на застройку принадлежащих городу земельных участков.

Жилищно-строительный кооператив «Сокол» образовался первым, и произошло это в марте 1923 года. Во владение кооператива перешел земельный участок в селе Всехсвятское. Его членов обязали возвести за семь лет не менее двухсот домов. Вступительный паевой взнос равнялся шестидесяти золотым червонцам, стоимость готового дома можно было внести частями в течение нескольких лет. Она составляла около шестисот червонцев, что, по меркам тех лет, было довольно ощутимой суммой.

Понятно, что голытьба и пролетарии всех мастей претендовать на участие в подобном строительстве не могли. И первыми застройщиками «Сокола» стали сотрудники наркоматов, а также творческая интеллигенция: архитекторы, художники, ученые. Для рабочих же возвели несколько многоквартирных домов, но их, по концепции, в кооперативе было немного.

Для каждого здания был разработан индивидуальный проект. К этой работе привлекли выдающихся российских зодчих: Алексея Щусева, позднее построившего два временных и один постоянный Мавзолей Ленина, главного архитектора Московского Кремля Николая Марковникова, Ивана Кондакова и братьев Весниных.

При строительстве использовали передовые инженерные технологии, например впервые применили фибролит – спрессованную с цементом древесную стружку, а также в качестве фундаментов оборудовали бетонные чаши с особой системой вентиляции. Позднее все новации были внедрены и в массовое советское строительство.

Первые названия улиц звучали вполне обычно: Вокзальная, Школьная, Центральная, Телефонная, Столовая. Но в 1928 году им присвоили имена русских художников: Врубеля, Левитана, Сурикова, Верещагина, Шишкина, а весь район Сокол стал называться Поселком художников. Каждую из улиц засадили своей породой деревьев. Сурикова – липами, Брюллова – татарскими кленами, Поленова – серебристыми кленами, а Шишкина и Врубеля – ясенями.

К 1930 году на территории Сокола построили сто четырнадцать домов, после чего у кооператива изъяли часть территории, а в 1936-м программу кооперативного строительства остановили и все жилые строения, изначально переданные в аренду владельцам на тридцать пять лет, изъяли в собственность Москвы. В конце сороковых годов поселок капитально отремонтировали, подключили к системе городской канализации и заменили дровяное отопление на водяное.

В 1950 году поселок попытались снести. Спас его лично Сталин. В 1958 году был обнародован план многоэтажной застройки поселка, также предусматривающий снос старых зданий, однако на защиту Поселка художников встали представители Союза архитекторов и представители Министерства культуры Советского Союза. В 1975 году поселок Сокол признали памятником градостроительства первых лет советской власти и поставили под охрану государства.

Вволю нагулявшись, Лена и Дорошин собирались уже повернуть обратно к дому Киреевых, расположенному на улице Левитана, как вдруг наткнулись на небольшой антикварный магазин, торгующий предметами искусства, и, естественно, не смогли не зайти внутрь.

Вот здесь-то Лена и увидела завороживший ее портрет девочки кисти неизвестного автора, у которого она стояла уже добрых десять минут.

– Считаешь, что-то ценное? – спросил ее подошедший Дорошин.

Ее муж много лет специализировался на поиске похищенных произведений искусства – сначала в органах внутренних дел, а потом уже в качестве частного детектива, сотрудничавшего с крупнейшими агентствами по поиску украденных ценностей. С Эдуардом Киреевым он познакомился почти двадцать лет назад, когда разыскивал икону «Троица» стоимостью почти в миллион долларов, украденную в одном из заштатных храмов в середине восьмидесятых годов двадцатого века.

Дорошин тогда начал составлять свой каталог похищенных икон, куда и внес эту святыню шестнадцатого века, а вскоре обнаружил ее в Москве, выставленной в Музее русской иконы, в котором тогда работал экспертом Эдуард Киреев. Директор частного музея, разумеется, предупредил владельца иконы, что его экспонат находится в международном розыске, и постарался втихаря вывезти раритет в безопасное место.

Узнавший про это Киреев позвонил Дорошину, результатом звонка стал визит в музей их областного ОМОНа. Икону он тогда из музея забрал, но Эдик, разумеется, лишился работы. Впрочем, экспертом он был прекрасным, поэтому без заказов никогда не сидел и его нынешний уровень жизни вполне позволял стать владельцем особняка на Соколе.

– Не знаю, – честно призналась Лена в ответ на вопрос мужа. – Сигнатура отсутствует, как и картеллино в целом. Авторский стиль узнаваем, но я не могу вспомнить, чей он. Манера письма вполне обычная. Это просто портрет, но есть в нем что-то загадочное и притягательное.

– Мадам совершенно права. – К ним подошла женщина-продавец, до этого занимавшаяся другими покупателями, но, видимо, заметившая их непритворный интерес к голубоглазой девочке с портрета. – Это мистическая картина. Я бы даже сказала, проклятая.

– Почему? – искренне удивилась Елена.

Ни в какую мистику она не верила, полагая, что у любого явления есть рациональное объяснение.

– Она постоянно возвращается обратно, – понизив голос, сообщила продавщица. – Ее уже дважды покупали, а спустя пару дней возвращали. Покупатели говорили, что с этим заколдованным портретом невозможно находиться в одном помещении. Первая покупательница сказала, что начинала задыхаться, как только ее взгляд падал на картину. Второй же мерещилось, что эта девочка следит за ней, где бы она ни находилась.

Лена вздрогнула, потому что этот эффект картины успела испытать на себе.

Портрет, несмотря на то что был он довольно большим и тщательно выписанным, а также явно созданным не позднее начала двадцатого века, стоил совсем недорого – двенадцать тысяч рублей. Просто поразительно! Масло, холст, время создания… Обычно стоимость таких работ начинается от двухсот тысяч, а тут в двадцать раз дешевле.

– Почему так дешево? – спросила она. – Из-за отсутствия сигнатуры и картеллино? Вы не знаете, чья эта картина и кто на ней изображен?

– Да. Мы называем эту работу «Портрет девочки с льняными волосами». Автор неизвестен, потому что картина не подписана. Но изначально мы ее продавали за пятьдесят тысяч, потому что видно, что портрет хороший, да и датируется ориентировочно концом девятнадцатого века.

– Скорее, началом двадцатого, – покачала головой Лена.

– А вы разбираетесь?

– Я возглавляю картинную галерею в одном из областных центров. Но дело даже не в этом. Я сужу по одежде. Где-то с 1910-х годов детская мода стала претерпевать значительные изменения. Если до этого детей одевали как уменьшенные копии взрослых, то теперь платья для девочек стали короче, а швы украшали тонкими кружевами и вышивками. Этой девочке лет десять, поэтому на ней платье светло-голубого цвета с пояском на талии. Маленьких детей одевали ярче. Ткань – муслин и вуаль на шелке. Рукава на манжетах, на ногах чулки до колена и ботинки на кнопках. В волосах ленты. Нет, эта картина написана не раньше 1910 года.

Продавщица посмотрела на нее с уважением.

– Да, вы действительно разбираетесь…

У Виктора зазвонил телефон. Это был Эдик, приглашающий на обед.

– Пойдем, – с некоторым сожалением сказала мужу Елена и с порога еще раз оглянулась. Девочка с портрета провожала ее внимательным взглядом.

* * *

К ужину их компания пополнилась еще одной гостьей. Ею оказалась приятная молодая женщина, приехавшая на юбилей к Эдику из Санкт-Петербурга. Звали ее Нина Невская. Лене она сразу понравилась. Так бывает, когда с первого же взгляда возникает симпатия к незнакомому человеку, который вроде бы еще не сделал тебе ничего хорошего и даже толком ничего не сказал.

Лицо у Нины было славное: открытое, немного бледное, словно прозрачное, со спокойными и ясными серыми глазами. Стрижка под мальчика. В густых темных волосах проблескивала ранняя седина, и это вызывало некоторый привлекающий внимание диссонанс, поскольку Невская была молода. Лет тридцать с небольшим, не больше.

– Тридцать четыре, – ответила она на невысказанный вопрос Лены и улыбнулась. – Моя седина многих сбивает с толку. А мне не хочется красить волосы. Лень, да и лучше, чем есть, все равно не станешь.

С этим постулатом Лена была согласна, хотя в свои сорок три года волосы все-таки красила. К вопросу возраста она относилась спокойно, поскольку со своим будущим мужем познакомилась по всем меркам довольно поздно[1] – в тридцать шесть лет. Нина же, будучи на два года моложе, уже имела четырнадцатилетнего сына Никиту, оставшегося дома, в Санкт-Петербурге.

– Вы так рано стали мамой, – сказала Лена, дети которой были еще совсем маленькими и ходили в детский сад.

– Да. Мы с мужем рано поженились. На втором курсе института. Мы были одноклассниками, дружили с шестого класса. Родители, конечно, уговаривали подождать. И с браком, и с детьми. Мать Володи даже приводила аргумент, что это глупо – жениться на первой своей женщине. Мол, сначала надо других попробовать, чтобы сравнить и убедиться в серьезности своих чувств. А Володька тогда засмеялся: «Что же ты, мама, предлагаешь? Чтобы я Нине сказал, чтобы она сидела и ждала, пока я нагуляюсь и напробуюсь? Мне и так совершенно очевидно, что она – моя единственная в жизни женщина». В общем, мы тогда почти пробили их оборону, а потом выяснилось, что я беременна, и тут уж вопросов ни у кого не осталось. И Никитос появился на свет, когда мне только-только двадцать исполнилось.

Судя по тому, что на юбилей Киреева Нина приехала одна, сохранить ранний брак им с мужем все-таки не удалось. Впрочем, это и неудивительно. Первая любовь редко бывает на всю жизнь. И хотя, наверное, у каждого есть парочка одноклассников, поженившихся сразу после школы, вряд ли кто может похвастаться тем, что знает много таких семей, благополучно перешедших десятилетний рубеж семейной жизни.

Впрочем, когда Лена высказала эту свою мысль Татьяне, жене Эдика, выяснилось, что она не права.

– Нет, что ты. Невские не разводились. Они бы никогда не развелись. Володя Нину так любил, ты себе представить не можешь. Только что на руках не носил. Они были очень гармоничной парой. Дружные, спокойные, всегда вместе. Когда эта беда случилась, мы думали, что Нина руки на себя наложит с горя, а она ничего, выстояла. Ради Никиты, конечно. Сына же не оставишь.

– Беда?

– Володя погиб. Точнее, его убили. Специально сбили машиной, да еще потом и переехали два раза. Осенью будет четыре года, как это случилось.

– Ужас какой… – поразилась Лена. – А кто убил? За что?

– Да кто же знает? – вздохнула Татьяна. – Так и не нашли его, убийцу. У Володи свой шиномонтаж был. Он иногда сам подрабатывал, когда кто-то из мастеров заболевал или в запой уходил. Вот в тот вечер он и возвращался с вечерней смены. Уже одиннадцать часов было. Осень, темно, да еще дождь накрапывал. В общем, свидетелей не нашлось. И камер видеонаблюдения тоже. Следствие вынесло вердикт, что это несчастный случай. Хотя если бы нечаянно наехали, то, наверное, не стали бы еще дважды тело переезжать. Ну ладно, с места аварии скрыться, помощь не оказать. Струсил водитель, уехал. Всяко бывает. Но он назад сдал, а потом снова вперед – и только после этого уехал. Зачем бы было так рисковать, если не для того, чтобы гарантированно убить? До смерти.

– Может, от шока, – предположила Лена, – хотя, конечно, это довольно странно выглядит.

– Так Ниночка осталась одна. Она результатами следствия не очень интересовалась. Сказала, что Володю это не вернет, а накажут этого негодяя или нет, ей неважно.

После этого разговора Лена смотрела на Невскую с жалостью. Как же много пришлось перенести этой молодой женщине! Да еще и сына одной поднимать. Интересно, кем она работает? Ответ на этот вопрос она получила у самой Нины. Та оказалась учителем физики, работала в школе и еще занималась репетиторством. Деньги всегда нужны, вот и моталась Нина после занятий в школе по частным урокам. Уставала, зато на жизнь хватало.

Спать разошлись вполне довольные друг другом. Всю ночь Лене снилась девочка с портрета, увиденного в магазине. Там, в своем сне, Лена брела по густой, тенистой липовой аллее, которая выводила ее в сосновый бор, стоящий на берегу реки. Она даже запах чувствовала отчетливо. Сначала ноздри щекотал легкий свежий аромат зелени, ненавязчивый и нежный, наполненный насыщенными и пьянящими медовыми оттенками, а затем он сменялся горьким и острым ароматом сосновой хвои.

Вдыхая полной грудью этот волшебный запах, Лена очутилась на высоком берегу реки, где прямо на сосновой хвое сидела девочка с портрета, одетая в легкое муслиновое платье, нежно-голубое, под цвет ее глаз. В глазах этих, устремленных на Лену, читалась мучительная тревога, словно появление Елены Золотаревой испугало девочку. Лена подняла руку в успокаивающем жесте: мол, не бойся, я не сделаю тебе ничего дурного, и проснулась.

На открытом окне отведенной им с Дорошиным спальни колыхалась от ночного ветра легкая занавеска. Киреевы не признавали тяжелых штор, во всех комнатах у них висел только тюль, и Лена, обычно плохо засыпавшая вне полной темноты, вдруг поняла, что это создает дополнительное пространство, наполняя большой дом светом и воздухом.

Конец мая в этом году выдался теплым, даже жарким. Днем воздух прогревался до плюс двадцати восьми градусов, а ночная температура не падала ниже восемнадцати, так что спать с открытым окном было комфортно. Как и все дома в поселке художников, жилище Киреевых окружали деревья, так что сладкий запах зацветающих лип после пробуждения никуда не исчез. А вот откуда во сне взялись сосны, оставалось загадкой.

Лена соскочила с постели, босиком дошла до открытого окна, выглянула наружу. Да, у калитки росла раскидистая, видно, что очень старая, липа. Вдоль забора буйно цвела сирень, белая и фиолетовая, с такими крупными гроздьями, каких Лена и не видела никогда. Вдалеке виднелась цветущая рябина, а еще шиповник. А вот сосен на участке не видно ни одной. Но она во сне точно ощущала их аромат. Откуда же он взялся?

Несмотря на то что Лена старалась двигаться бесшумно, ее перемещения по комнате разбудили мужа. Виктор приподнялся на локте, взъерошенный, сонный.

– Ты что бродишь, полуночница?

– Сон приснился, – честно призналась она.

– Плохой или хороший?

– Да я и сама не понимаю. Вроде ничего плохого, а отчего-то тревожно. Ты знаешь, у этой девочки на картине такие глаза…

– Какой девочки? – не понял сначала Дорошин. – А, ты про тот портрет, который мы в антикварном салоне видели?

– Да. Я и сама не пойму, почему он на меня такое впечатление произвел. Вроде обычная работа. Ничего выдающегося. Но такое ощущение, что я картины этого художника уже где-то видела. Только не могу вспомнить, где и при каких обстоятельствах. Но манера письма очень знакомая.

– Дался тебе этот портрет… – Муж широко, от души зевнул. – Хочешь, мы его завтра купим? Будешь изучать его сколько вздумается. И художника вспомнишь.

– Правда? – Лена обрадовалась так явно, что Дорошин засмеялся. – Вить, мы действительно можем его купить?

– А почему нет? Двенадцать тысяч – не те деньги, чтобы их жалеть, пусть даже на картину кисти неизвестного автора. Кроме того, я же тебя знаю. Если искусствовед твоего уровня чувствует, что картина стоящая, значит, это будет очень выгодное вложение денег. Узнаем автора – разбогатеем.

Виктор рассмеялся над своей собственной шуткой, но Лене было не до смеха. Она так явственно ощутила, как снимает картину со стены в магазине, заворачивает в два слоя бумаги и прижимает к себе, что у нее даже закололо кончики пальцев.

– Вить, – сказала она дрогнувшим голосом, – только давай с самого утра пойдем. Чтобы ее до нас не купили.

– Да уж, крепко тебя зацепило, – покачал головой Дорошин. – Висела эта картина там месяцами, если не годами, и вот обязательно завтра ее должны купить.

– Ее уже покупали два раза, – кинулась на защиту портрета Елена. – Ты же слышал, что покупатели возвращали ее обратно, потому что девочка с портрета за ними следила.

– А ты у нас, значит, слежки не боишься. – Виктор снова зевнул. – Хотя ты у нас ничего не боишься. Я тебе торжественно обещаю, что мы завтра пойдем в этот магазин прямо к открытию и купим этот портрет. А сейчас давай спать, а?

Успокоенная его обещанием, Лена вернулась в кровать и спустя пять минут уже крепко спала. До самого утра сновидения ее больше не тревожили, и проснулась она бодрая и полная сил. За завтраком они объявили хозяевам и Нине Невской, что отправятся покупать картину, но вскоре вернутся.

– Какую картину? – с живым интересом спросил Эдик. – Его произведения живописи интересовали и с профессиональной точки зрения, и как страстного коллекционера. – Чья работа?

– Не знаем, – призналась Лена. – Сигнатуры нет. Но рука кого-то известного. Вот только я никак не могу вспомнить чья. Может, у тебя получится.

– Может, и получится, – улыбнулся Киреев.

Он по праву считался одним из лучших экспертов живописи в стране и очередному подтверждению своего высокого уровня каждый раз радовался словно ребенок.

– Таня, ничего, что я исчезну ненадолго? – поинтересовалась Лена у хозяйки. – Тебе, наверное, помощь нужна в подготовке к вечернему приему. Но я быстро вернусь. Только туда и обратно. Не хочу ждать до завтра, боюсь, что картину купят.

– Иди спокойно, – улыбнулась Татьяна. – Никакая помощь мне не нужна. Во-первых, у нас заказан профессиональный кейтеринг, так что возиться у плиты не придется. А во-вторых, мне Нина поможет.

– Конечно, помогу, – с готовностью подтвердила Невская.

* * *

Картина, к счастью, висела на том же месте, где вчера они ее оставили. Лена даже выдохнула, настолько она, оказывается, боялась, что портрет уплывет из-под ее носа. Нарисованная девочка встретила ее как добрую знакомую, только что не кивнула. Лена бы голову отдала на отсечение, что, пока они расплачивались у кассы и пытались хотя бы минимально выяснить провенанс работы, она следила за ней внимательным взглядом, не отводя голубых глаз.

Отследить путь портрета не удалось. В арт-галерею его, по заверениям директора, вызванного в зал продавщицей по требованию Дорошина, сдала некая Лариса Власова, заявившая, что картина ей досталась в наследство от отца. Так как никаких подтверждающих документов при этом Власова не предъявила, полотно было выкуплено у нее художественным салоном за тридцать тысяч рублей.

В первый раз картина ушла покупателю четыре месяца назад за сумму в пятьдесят тысяч рублей, но спустя неделю вернулась обратно. Покупательница утверждала, что не может находиться с ней в одной квартире и начинает задыхаться при одном только взгляде на проклятый портрет.

Спустя полгода картину купили во второй раз, и только после того, как она была уценена до тридцати четырех тысяч рублей. Правда, при этом владелец салона заменил родную раму на более дешевую. Однако спустя четыре дня и вторая покупательница вернула портрет обратно, утверждая, что изображенная на картине девочка за ней следит. С тех пор прошло еще несколько месяцев, и теперь девочка переходила к Елене Золотаревой и Виктору Дорошину за вновь сильно урезанную сумму.

– Я бы хотел заключить договор, – твердо сказал Дорошин.

– Простите, что? – Владелец салона непритворно удивился.

– Договор, – терпеливо повторил Дорошин. Он вообще умел быть терпеливым, когда дело касалось юридических тонкостей. – Купли-продажи произведения искусства. Его предметом должен быть сам арт-объект с его описанием. Раз отсутствует имя автора и название произведения, то именно так и нужно указать. Добавляем, что дата написания работы неизвестна, вставляем словесное описание и делаем фотографию.

– Зачем?

– Просто описать в договоре картину как «кисти неизвестного автора» недостаточно, – развел руками Дорошин. – В случае спора существует риск признания договора незаключенным.

– Простите, какого спора?

Дорошин вздохнул.

– Этот портрет, несомненно, является произведением искусства, хотя автор его и неизвестен. Я, видите ли, профессионально занимаюсь поиском украденных ценностей, поэтому не могу себе позволить оказаться втянутым в скандал. Экспертизу мы, конечно, проводить не будем. Не та цена работы, чтобы заморачиваться. Но так как наличие прав на произведение вы, как продавец, доказать не можете и провенансом картины не владеете, то в договоре мы просто укажем ваши заверения, что картина принадлежит вам на законных основаниях, а также что наложенные на нее обременения отсутствуют. Если заверения окажутся недостоверными, то мы с женой будем вправе требовать возмещения убытков. Также прописываем, что исключительное право на произведение переходит к нам как к покупателям.

– Вить, а это не слишком для картины стоимостью в двенадцать тысяч рублей? – тихонько спросила Елена у мужа.

Она знала его въедливость и дотошность, а сейчас имела возможность лишний раз в них убедиться. Дорошин пожал плечами.

– Вовсе нет. Я же тебя знаю. Ты будешь разбираться с происхождением этого портрета, пока не докопаешься до сути. И после этого вполне может статься, что его цена вырастет кратно. И я не хочу потом доказывать ни в одном суде, что купил ее законно, а не обманом выудил у этого святого человека. – Он кивком показал в сторону владельца арт-салона.

– Да уж, ваш подход вселяет уважение, – крякнул тот. – Вынужден признать вашу правоту. Сейчас все оформим, коллега. Поверьте, нам совершенно нечего скрывать и нечего бояться.

Из-за всех юридических проволочек из салона Лена и Дорошин вышли только через час после того, как переступили его порог. Упакованную в бумагу и перевязанную бечевкой картину Виктор бережно нес под мышкой. В доме Киреевых покупку торжественно установили на стул в гостиной, распаковали, и девочка в голубом платье предстала любопытным глазам Киреевых и их гостьи.

Эдик с профессиональным интересом впился в портрет взглядом. Дорошин с легкой улыбкой наблюдал за старым другом. Несмотря на пятидесятилетний юбилей, Киреев совершенно не изменился. Все то же удлиненное лицо, чуть раскосые глаза, взлохмаченные вихры, полные, четко очерченные чувственные губы и длиннющие ресницы на зависть девицам.

Осмотрев портрет, он чуть слышно присвистнул.

– Слушай, Вить, а ведь вы, пожалуй, купили довольно ценную штуку.

– Ты можешь определить авторство?

– С одного взгляда? Нет конечно. Но твоя жена права. Это кто-то очень знакомый.

Он сделал шаг назад, открывая обзор стоящей за ним Нине. Невская бросила взгляд на картину, ойкнула и прижала руку к губам.

– Этого просто не может быть! – воскликнула она. Еще раз посмотрела на картину и повторила все в том же изумлении: – Этого совершенно не может быть. Это невозможно.