Читать книгу Ветер с Юга. Книга 1 - Людмила Ример - Страница 5
Часть первая
Никита
ОглавлениеРазбудил его шум. Открыв глаза, Никита сдвинул в сторону сухие стебли и осторожно выглянул наружу. От селения по полю в его сторону двигалась большая толпа. Люди громко и нестройно выводили какую-то мелодию, но голоса звучали так грубо и резко, что Никита никак не мог уловить ни одного знакомого слова. Мелодия шла волнами, на высоте звучания каждый раз обрываясь гулким металлическим звуком.
Впереди толпы шёл высокий худой мужчина в белом одеянии с длинными рукавами и накинутом на голову капюшоном. В руках он нёс круглый белый сосуд размером с футбольный мяч. За ним четыре здоровых мужика тащили на плечах в деревянной раме круглый белый диск. Он-то и издавал тот дребезжащий звук, когда идущий за ним седой бородатый мужик в чёрном широком балахоне равномерно колотил по нему длинной палкой с железным шаром на конце.
Метрах в десяти от этого оркестра, неуверенно опираясь на правую ногу, медленно шёл почти голый человек, вся одежда которого состояла из коротких, чуть ниже колен, изодранных грязно-зелёных штанов. Правая штанина и нога, которую он старался щадить, были сплошь покрыты чёрно-бурыми пятнами.
Грудь и лицо мужчины покрывал причудливый узор из зелёных полос, по-видимому, нарисованный краской. Чёрные густые волосы, сбритые с боков, шли ото лба к затылку широкой полоской, спускаясь на спину недлинной косой. Руки пленника – а другая мысль у Никиты даже не возникла – были туго связаны за спиной.
По обе стороны от зелёного человека шли несколько мужчин, одетые весьма живописно – в штанах из грубой чёрной ткани, таких же грубых, но уже более светлых цветов рубахах и в жилетах, сшитых из шкур с длинным белым, рыжим или чёрным мехом. Поверх жилетов они надели блестящие доспехи из белого металла, закрывающие грудь и живот. На головах мужчин красовались меховые шапки, напоминающие наши ушанки.
Длинные копья с острыми наконечниками в их руках были направлены в спину и бока пленника, и скорее подгоняли его, чем пытались помешать бегству. В тех местах, где более усердные охранники старались показать свою неожиданную власть, из ран текла струйками тёмно-красная кровь.
В нескольких метрах за пленником шла плотная толпа пёстро одетых мужчин и женщин. Наряды женщин отличались только цветом рубах из грубого полотна, одетых поверх длинных юбок почти одинакового бурого цвета, да широкими поясами, украшенными причудливыми узорами из разноцветных нитей. На головах у всех до одной были повязаны чёрные платки, полностью скрывавшие волосы.
Мужчины поголовно были одеты в белые рубахи и меховые жилеты, чёрные штаны и короткие кожаные сапоги. На рукавах рубах пестрели замысловатые узоры, вышитые яркими нитями. Почти у каждого на поясе висел меч, а у многих ещё и ножи, похожие на тот, что Никита снял с покойника.
В первом ряду этой разношёрстной толпы выделялись несколько человек, выглядевших богато и изысканно. Двое высоких мужчин в штанах из чёрной, хорошо выделанной кожи и в высоких сапогах, щеголяли в бархатных красно-жёлтых сюртуках с блестящими пуговицами. Их красные шляпы были украшены чёрными и белыми перьями. На дорогих поясах, отделанных золотыми и серебряными пластинами, висели длинные мечи, в рукоятях которых драгоценные камни сверками всеми цветами радуги.
На шее у более старого, но ещё крепкого и широкого в плечах мужчины висела толстая золотая цепь с тяжёлой подвеской в форме пирамиды. Его молодой спутник, явно доводившийся родственником первому, шёл прогулочным шагом, с выражением неприкрытой скуки на худом вытянутом лице с фамильным длинным, чуть загнутым носом. Рукой в чёрной перчатке он нервно постукивал по рукояти своего меча.
Двое других, низенький толстячок, быстро семенивший короткими ножками и постоянно вытиравший с лица пот платком, больше напоминающим полотенце, и худой высокий мужчина неопределённого возраста с желтоватым лицом и часто дёргающейся левой щекой, мечей и цепей не имели, но их камзолы и штаны из добротной мягкой ткани синего и малинового цветов красноречиво говорили о их высоком положении.
Две женщины, идущие чуть сзади, были одеты в длинные приталенные платья из красного бархата с пышными рукавами и в чёрные кружевные накидки, почти полностью скрывавшие их головы и лица. На запястьях и груди у них блестели массивные золотые и серебряные украшения.
Процессия медленно приближалась. Никита замер в своем укрытии, почти перестав дышать и моля о том, чтобы эти люди его не заметили. Ему совсем не улыбалось, несмотря на голод и ужасные события вчерашнего дня, встретить какую-то сумасшедшую толпу, одетую в вещи из музея со стенда «средневековье».
На какую-то секунду в голове мелькнула шальная мысль, что он, сам того не ведая, всё-таки попал на съёмки исторического фильма, и эти люди настоящие актёры. Правда, вокруг не наблюдалось никакой съёмочной аппаратуры, машин с персоналом или режиссёра с громкоговорителем. И рядом с толпой не бегал весь в мыле оператор с видеокамерой…
Вместо него вокруг толпы кружили несколько громадных чёрных лохматых собак. Никита замер. Ему вдруг захотелось глубже зарыться в сено, но он боялся не то, что пошевелиться – вдохнуть: если собаки его почуют, он пропал.
Через несколько томительных минут стало понятно, что стог с мальчиком всю эту компанию интересует мало. Они прошествовали мимо застывшего от страха Никиты к высокому раскидистому дереву, росшему в трёх сотнях метров от кромки леса. Подойдя к нему почти вплотную, человек в белой одежде с капюшоном остановился.
Всё движение, как по команде, замерло. Прекратилось и пение, от которого у Никиты уже начало звенеть в ушах. Пленник, от толчка копьём в спину, дернулся вперёд и, не удержавшись на раненой ноге, упал на колени. В следующее мгновение он попытался подняться, но в него сразу уткнулось несколько копий.
Земля на несколько метров вокруг дерева была хорошо утоптана, и только возле толстых бугристых корней росла сочная зелёная трава. По краю площадки шла полоса обугленной земли в метр шириной, снаружи аккуратно обложенная белыми круглыми камнями.
Человек в белом балахоне, явно руководивший непонятной Никите церемонией, раздавал указания. От толпы отделились двенадцать мужчин и пошли вокруг дерева, втыкая в обугленную землю свои мечи на равном расстоянии друг от друга. Седой мужчина в чёрном балахоне бросил на траву свою колотушку, взял из рук предводителя сосуд и, медленно двигаясь по кругу, начал сыпать на выжженную землю какой-то белый порошок.
Белый балахон резким движением сдёрнул с головы капюшон, и Никита увидел худое лицо, которое вполне можно было бы назвать красивым, если бы не жёсткое, даже жестокое выражение и яростный блеск серо-голубых глаз. На вид мужчине было лет сорок, но в углах плотно сжатого рта уже залегли глубокие морщины. Обритая голова придавала ему ещё более фанатичный вид. Единственным украшением на одежде мужчины была толстая цепь из чёрного металла с уже знакомой подвеской – пирамидой.
Лысый внимательно наблюдал за действиями помощников, только иногда бросая резким голосом какие-то указания. При этом он с заметным беспокойством всё чаще поглядывал на небо, затянутое тёмными тяжёлыми тучами, грозившими пролиться нешуточным дождем.
Наконец, порошок был рассыпан, а мечи заняли свои места. Лысый резко взмахнул правой рукой, и четверо охранников, отбросив копья, подхватили упиравшегося пленника, быстро поволокли его к дереву и повалили на землю внутри круга.
Один конец длинной верёвки завязали на ногах отчаянно сопротивлявшегося зелёного человека, другой помощники ловко перебросили через толстую ветку. Мгновение – и бедный пленник повис вниз головой в полутора метрах над землёй под одобрительный гул толпы, обступившей полукругом место действия.
Пленник закричал. Его голос разнёсся далеко в сгустившемся воздухе. Никита не понял ни слова, но гнев и страдание, звучавшие в нём, казалось, должны были навлечь все кары земные и небесные на его мучителей. Толпа недовольно зашумела.
В ответ на крик несчастного от кромки леса донёсся резкий свист. Собаки яростно залаяли, а обладатель белого балахона нервно поёжился и, воздев худые жилистые руки к светилу, не желающему сегодня смотреть на дела человеческие, затянул хриплым голосом резкую прерывистую мелодию. Толпа радостно подхватила. Молитва неслась над полем, с каждым мгновением становясь громче.
Лысый извлёк из складок своего балахона какие-то предметы и начал быстро ударять ими друг об друга. Через минуту Никита увидел, что тонкие палочки, зажатые в его правой руке, сначала начали дымиться, а потом вспыхнули весёлым огнём. Мужчина вскинул правую руку вверх и быстро двинулся к выжженному кругу.
Пение тут же смолкло, и толпа подалась вперёд, стараясь не пропустить ни мгновения. Седой в чёрном встал за головой висящего пленника, который молчал, но ярко горящие глаза на его покрасневшем лице, обращённом к замершей толпе, выражали жгучую ненависть и полное презрение.
Никита смотрел во все глаза, забыв про свой страх. Он не понимал, что значат все эти приготовления, но ужас от ожидания чего-то очень страшного уже тихо зашевелился в животе.
Лысый громко крикнул короткое слово и бросил горящие веточки на полоску белого порошка. В то же самое мгновение седой вскинул руку и полоснул зажатым в ней ножом по горлу зелёного человека. Толпа радостно закричала, и крик ужаса, вырвавшийся из горла Никиты, растворился в этом шуме.
Мальчик сжался и в страхе закрыл глаза. Слёзы текли по лицу, он зажал уши руками, только бы не слышать больше дикого ликования толпы. Он и представить себе не мог, что на его глазах так хладнокровно убьют человека, а сотня тёток и дядек будет чуть ли не прыгать при этом от счастья. Что мог сделать им этот человек, чтобы они так радовались его смерти? «Господи, только бы меня не нашли… Лучше сдохну тут с голоду или пойду жить в дом к мертвецу, но только не к этим…»
Огонь резво бежал по кругу, пожирая белый порошок. Человек на дереве постепенно затихал, хватая ртом воздух и выпуская из себя жизнь вместе с льющейся толчками кровью. Толпа застыла, внимательно наблюдая за огнем и вытекающей кровью. Только лысый, воздев руки к небу, продолжал петь.
Огонь, добежав до ног лысого, превратился в синий дымок, и в то же мгновение последняя капля крови полила корни высокого дерева. Толпа в восторге взревела. Никита, которого продолжала сотрясать крупная дрожь, приоткрыл один глаз. Толпа отступила от дерева, а лысый, повернувшись к нему спиной, заговорил.
У Никиты от удивления глаза не только раскрылись, они почти вылезли на лоб! Он прекрасно понимал, что говорит этот человек! Правда, тот довольно странно произносил слова, растягивая их или глотая некоторые звуки, но Никита его понимал! Лысый кричал, почти протыкая низко надвинувшееся небо своими растопыренными пальцами:
– Боги Огня, Железа и Дерева! Вы приняли нашу жертву! Кровь презренного шавана пусть будет нашим даром Вам, Вечные! Бог Света и Дня, повелевающий всем живым, славься! Даруй нам тепло и мир, пищу и кров, жизнь и свет! Истинный Бог, яви нам лик свой негасимый! Верую!
Крик «Верую!» с рёвом вырвался из всех глоток. Толпа бухнулась на колени, воздев к небу руки. И тут почти одновременно произошли два события, которые собравшиеся явно не ожидали. Сначала из нависшей тучи вырвалась ослепительная молния и ударила в край поля.
Сопровождавший её раскат грома был такой силы, что многие молящиеся повалились на землю, закрывая в ужасе уши руками. Поэтому громкий треск ветки, на которой все ещё висело тело принесенного в жертву, услышали далеко не все. Лысый резко обернулся и успел отскочить в сторону, поэтому падающая ветка только слегка задела его по плечу.
Поднявшиеся с земли люди в ужасе уставились на покалеченное дерево, возле которого с верёвкой в руках и полной растерянностью на лице всё ещё стояли четверо мужчин. Рокот непонимания и страха прокатился по толпе. Многие в тревоге стали озираться по сторонам, поглядывая на небо и на селение за высокой стеной.
Лысый с посеревшим лицом взмахнул руками и закричал:
– Молитесь, люди! Молитесь! Боги Вечные и Истинные да ниспошлют нам благодать!
Из толпы раздались редкие крики «Верую», но их сразу перекрыл громкий голос. Высокий крепкий мужчина с копной рыжих волос и такой же огненной бородой в рубахе с красно-чёрной вышивкой, с внушительным мечом на поясе, выступил вперёд и поднял руку с кулаком такого размера, что толпа, нестройно восхваляющая всех богов, мгновенно замолкла.
– Салвин Кадур! Боги не приняли твою жертву! Мы будем прокляты за эту смерть! И дети наши будут прокляты!
Лицо салвина стало сначала белым, а потом немедленно залилось краской. Глаза с ненавистью уставились на возмутителя спокойствия. Кадур хрипло выкрикнул, указывая на мужчину:
– Замолчи, Норт, иначе ты накличешь несчастье на свою голову! Боги всегда были к нам благосклонны! Они всегда принимали наши жертвы. Это знамение! Нам было знамение! Как Дерево отринуло свою ветвь с проклятым шаваном, так и весь лес скоро отринет всё их подлое племя! Веруйте, люди! Ждите следующего знака, дарованного нам Вечными, которые избавят нас от проклятья наших предков! Верую!
Толпа без энтузиазма подхватила. И тут произошло новое событие, подлившее масла в огонь. Возле ног салвина, продолжавшего заражать собравшихся своим примером, воткнулась стрела. Толпа ахнула, салвин отскочил в сторону, и все головы немедленно повернулись в сторону леса.
Там, на завале из стволов, стояла маленькая, почти незаметная на фоне деревьев, зелёная фигура. Человек поднял руки с зажатым в них луком и пронзительно свистнул. Собаки ответили ему громким лаем, а люди возбуждённо зашумели. Человек ещё раз погрозил толпе и исчез в сумраке леса.
Первыми потянулись к селению женщины. Подхватив длинные юбки, они двинулись по полю, боязливо оглядываясь на кромку леса. Помощники салвина сноровисто выкопали в стороне от дерева неглубокую ямку, спихнули туда труп и спешно закидали его землёй. Всё это время сам салвин молча стоял у камней, мрачно глядя на темнеющий вдалеке лес.
Молодой человек с фамильным носом, оживившийся во время последних событий, снова заскучал. Его родственник стоял в одиночестве, сложив руки на груди и картинно отставив правую ногу. Он иногда поглядывал на салвина, и его тонкие губы кривила усмешка, больше напоминающая гримасу боли. Толстяк с платком попробовал заговорить с ним, но господин не пожелал вести беседу, кивком головы заткнув недостойному рот.
Наконец, дело было сделано, и мужчины, подхватив с земли копья и диск, двинулись за женщинами. Шли молча, от былого радостного возбуждения не осталось и следа.
Процессия почти миновала стожок, и Никита слегка расслабился, решив, что на сей раз он отделался лёгким испугом, когда в небольшое отверстие в сене, через которое он и наблюдал всё происходившее, всунулся громко дышащий нос крутившейся рядом собаки.
От неожиданности Никита взвизгнул. Пёс громко зарычал, отскочил от стожка и оглушительно залаял. Со всех сторон к нему уже неслись другие собаки со вздыбленной на загривке шерстью, издавая жуткие звуки, от которых волосы у Никиты встали дыбом. Он громко закричал и заработал руками, стараясь глубже зарыться в сено.
Грозный окрик заставил собак замолчать и отойти, поджав хвосты. В отверстие просунулись три наконечника копий, и прозвучал новый приказ – «Выходи!» Никита затих, всё ещё непонятно на что надеясь. Но надежде сбыться не удалось. В плечо больно ткнули копьём.
– Вы чё делаете, сволочи! – Копьё исчезло. Вместо него в отверстие влезла огромная ручища в чёрной перчатке, ухватила его за руку и с такой силой выдернула на белый свет, что он пролетел несколько метров и свалился прямо под ноги важному господину с фамильным носом и золотой цепью.
Вокруг господина выстроились мужчины, почти все с обнажёнными мечами. Несколько копий сразу упёрлись Никите в спину, не давая пошевелиться. Да он и не пытался этого сделать, уткнувшись лицом в колючую стерню и мечтая только об одном – исчезнуть, сгинуть, провалиться сквозь землю.
Чья-то грубая рука пошарила по рубахе, схватила за пояс, потянула, нашла застёжку и сдёрнула его с Никиты. Секунда тишины разразилась криками:
– Это нож Одноухого Дрона! Где он взял его? Он не похож на шавана! Где Дрон?
– Подними его! – Властный голос перекрыл шум. Все та же рука грубо схватила Никиту за ворот и рывком поставила его на ноги. Те совершенно не желали слушаться, пытаясь вновь отправить хозяина в горизонтальное положение, но увесистый тычок в бок быстро поправил ситуацию. Рука, наконец, отпустила ворот рубахи, и Никита остался стоять на ватных ногах, трясясь так, что зубы громко стучали друг об друга.
– Боги Вечные и Истинные! На нём рубаха Дрона! – Визгливый женский голос прорезал тишину. Толпа снова загудела.
– Тихо! – Властный голос не собирался уступать. – Кто ты такой? И где Одноухий Дрон?
Никита молчал. В горле пересохло, он не мог выдавить из себя ни звука. Новая оплеуха не заставила себя долго ждать.
– Отвечай, когда господин спрашивает, шаван поганый! – Рука ухватила за ухо и больно крутанула. Никита заплакал. Слёзы потекли обильным потоком и заклокотали в горле. В толпе кто-то засмеялся. Громко всхлипывая, Никита, наконец выдавил из себя:
– Никита…
– Что ты сказал? Громче!
– Ник-кита…
– Откуда у тебя нож Одноухого?
– Нашёл.
– Да врёт он! – Женский голос завизжал уже из первого ряда зрителей. – Дрон даже в хлам пьяным его из рук не выпускал! Вор он! Может, и рубаху свою он тебе тоже подарил?
– Уймись, Феона! Господин сам всё узнает у этого висельника про твоего мужа! Говори, дьявольское отродье, а то все зубы тебе щас повышибаю! – Удар в ухо, от которого Никита, охнув, свалился на землю, красноречиво подтвердил, что говоривший сегодня не был расположен шутить.
– Борг, не вздумай его прибить. С мёртвого мало толку. – Господин поморщился при упоминании о зубах и потёр рукой в перчатке левую щёку. Ещё раз скривившись, он махнул рукой и процедил: – В подвал, на цепь.
Борг, здоровенный детина, до самых глаз заросший чёрной щетиной, с огромным мечом на поясе, рывком поставил Никиту на ноги и, подгоняя его тычками и затрещинами, погнал в сторону селения. Следом двинулась возбуждённая толпа, из которой самые любопытные так и норовили забежать вперёд, чтобы хорошенько разглядеть нового пленника.
Пройдя вдоль стены около километра, процессия завернула за угол и приблизилась к воротам, сделанным из толстых брёвен, обшитых снаружи широкими полосами железа. Над воротами нависала небольшая сторожевая башня, способная вместить достаточно воинов, готовых при необходимости изрядно попортить жизнь атакующих. При появлении толпы, на башне протрубил рог, и ворота медленно, со скрипом начали открываться.
Первым в ворота прошёл господин и его молодой родственник, затем салвин со своими помощниками, тащившими диск. Двое одетых в железные доспехи стражников стояли по обе стороны ворот и салютовали входящим обнажёнными мечами.
Следом за ними Борг за шиворот втащил в ворота уже и не думавшего сопротивляться Никиту и почти бегом поволок его, провожаемый любопытными взглядами сбежавшихся со всех сторон жителей, по довольно широкой улице к видневшемуся невдалеке двухэтажному каменному дому, обнесённому высоким, тоже каменным, забором.
Стражник у ворот дома молча пропустил их во двор, вымощенный голубыми плитами, с шикарным цветником среди деревьев, обильно усыпанных плодами. Но полюбоваться этими красотами Никите не удалось – Борг потащил его вдоль стены налево, на задний двор, оставляя позади и цветник, и сад.
Как обычно, за парадным фасадом скрывалась мало приглядная изнанка. Над деревянными постройками, предназначения которых сходу Никита определить не смог, неслось многоголосье, в котором сплелись собачий лай, мычание коров, стук деревянного валька, которым прачка отчаянно отбивала на доске бельё, скрежет песка, которым чумазая девчушка лет десяти яростно тёрла на ступеньках кухни огромный котёл, визг поросят, не поделивших помои, и ещё множество разных звуков, сопровождающих человеческую жизнь.
Кроме звуков задний двор был богат на запахи, среди которых нос мальчика безошибочно уловил запах свежеиспечённого хлеба. Желудок жалобно заурчал, и Никита понял, что просто умирает с голоду, несмотря на все ужасные события этого утра.
При их появлении обитатели заднего двора примолкли, перестав стучать и скрести. У девчонки в простом сером платье с растрёпанной светло-русой косичкой от любопытства округлились синие глаза, она быстро-быстро заморгала и озадаченно почесала правую щеку, оставляя на ней жирный чёрный след.
Бойкая прачка, до этого строившая глазки и задиравшая крепкого парня, коловшего в углу двора дрова, бросила в корыто свой валёк и, уперев в бока мокрые по локоть красные руки, звонко закричала:
– Эй, Борг! Эт что за птицу ты притащил? Он чего не зелёный?
– Заткнулась бы ты, Зубатка! Стираешь подштанники – и стирай! Мы с господином без твоего ума разберёмся, кто этот гусь!
– Ой! Мы с господином! Уморил! Давно ли стал вейстору Хортону штаны по утрам подавать да меч чистить, а туда же – мы! Смотри, узнает вейстор про твою наглость, пойдёшь снова навоз на конюшне грести!
– Ну и язва ты едучая, упасите Боги от твоего языка! Вор он, а может и убийца. Видишь, рубаха Одноухого Дрона на нём, а нож Дрона на поясе был. Ну, поняла?
Зубатка охнула и зажала рот рукой. Её весёлое настроение мигом улетучилось, и она, округлив глаза, принялась разглядывать пленника. Борг толкнул Никиту в спину, и тот, замахав руками, чуть не растянулся в луже посреди двора. Девчонка на ступеньках нервно хихикнула, но Никита уже ни на кого не обращал внимания.
Ему хотелось, чтобы его просто оставили в покое. Все. И этот громила Борг, не умеющий ничего другого, как только раздавать затрещины, и эта языкастая прачка, сразу поверившая, что он убийца, и даже эта замарашка с котлом, которой, видите ли, очень весело.
Спустившись вниз на несколько ступеней, Борг открыл ключом массивную деревянную дверь, заскрипевшую на плохо смазанных петлях. В длинном коридоре было темно, но далеко им идти не пришлось. Парень свернул налево в первую же комнату, слабо освещенную светом, падавшим из маленького окошка на уровне земли.
Комнатка была небольшая, метра три в длину и примерно столько же в ширину. В правую стену было вделано массивное кольцо с цепью, на конце которой болтался ошейник. Борг толкнул мальчика к стене, подхватил ошейник и ловко защёлкнул его на Никитиной шее. От тяжести Никита так и присел. Тюремщик хмыкнул, дёрнул для порядка цепь и ушёл, заперев сначала решетку на входе в комнату, а затем и дверь подвала. Никита остался один.
Он сидел, опершись о стену, на куче какого-то тряпья, служившего постелью всем тем, кто был здесь до него, и у него не было сил даже плакать. Страх и унижения, доставшиеся на его долю сегодняшним утром, кошмарная гибель пленника, чьё место он занял в холодном подвале, голод, внезапно резанувший его запахом свежего хлеба, настолько обессилили его, что больше всего на свете он сейчас хотел спать.
Холод пробрался под рубаху, и Никита, недолго думая, вытащил из кучи кусок грубой толстой ткани с весьма неприглядными бурыми пятнами сомнительного происхождения, завернулся в неё и улегся на тряпки. Спустя минуту он уже крепко спал.