Читать книгу Куклы Барби (сборник) - Людмила Загоруйко - Страница 7

Библиотекари

Две закадычные подруги работали в заводской технической библиотеке. Основной костяк, посещающий кладезь знаний, сбился из солидных начальников отделов и секторов, то есть, естественно, мужчин. Увы, руководители у нас назначались и продолжают назначаться по признаку пола, который главная доминанта и уходящая вглубь традиция. Есть в отделе один-единственный мужчина, маленький, неказистый, бесталанный, значит, стоять ему у руля. Тут же женщина: умница, хороший специалист, организатор – значит, работать ей на этого плюгавенького в поте лица, урочное и внеурочное время, в ущерб семье и детям, дрожать, стоя «на ковре», и получать от этого же начальника по самые помидоры. Пардон, помидоров у неё нет. Имеются другие вторичные и первичные половые признаки. Тут они явно мешают, всё путают и карьерному росту не способствуют. Если б они у неё имелись, эти самые пресловутые светофоры-помидоры, тогда дело другое, зелёный свет и прямой путь открыт. Выходит, восхождению по служебной лестнице способствует отнюдь не голова, а то, что у человека между ног. Не логично как-то получается.

Так вот, начальствующий мужчина в ядрышке маленького коллектива – существо амбитное, капризное и нуждающееся во вдохновении. Оно, это пресловутое вдохновение, порхало мотыльком, волной накрывало с головой только в одном месте бермудского заводского треугольника – библиотеке. Крутились здесь с раннего утра не столько в поисках нужной производству литературы, сколько снедаемые желанием быть обласканными и принятыми в кулуарах за стеллажами. Там царил сущий рай: заваривался вкусный чай, ароматные кофейные пары окутывали и сбивали с ног переступающих порог простых смертных. В кулуары допускались далеко не все: строго избранные. Счастливчики подолгу засиживались за уютным столиком, примостившимся вдоль грубо сбитых деревянных полок. Он стоял за стеллажами, тщательно спрятанный от недоброго досужего ока. Почему им не сиделось в своих креслах – трудно сказать, вероятно, опостылело всё до чёртиков. Суровое заводское неприкаянное пространство тяготило мужскую душу, мечтающую об уюте и комфорте. Найти его можно было только в технической библиотеке.

– Любви нет, есть привычка и материальный интерес, – раскатистый бас красавца-фаворита в ядрёном мужском соку доносился из стеллажного зазеркалья. Посетители вздрагивали, как на запах, реагировали на голос, понимающе улыбались и продолжали чтение. Девчата хором шикали на громовержца, заискивающе поддакивали и вздыхали: «Какой душка и умница!» Это потом, через лет так с десяток, он поблек, и лоск, как штукатурка, посыпался, а тогда, в сочной фруктовой молодости, кольни – изойдёт сладким малиновым соком, пользовался большим успехом у женщин.

Обласканного кумира провожали до самого порога, долго, чопорно с ним прощались, просили не забывать, приглашали заходить. Тут девчата себя недооценивали. Забыть их было невозможно. Они принимали по-царски, умели найти ключик, утешить, подбодрить и вновь вернуть в русло, чтоб тёк, переливался и блестел на радость им и державе.

Сюда, в заводскую Мекку, шли, сбивая в кровь ступни, десятки мужчин-паломников. Здесь сосредоточился единственный оазис блаженства, размещалась главная энергетическая чакра предприятия. Здесь уставший, намотавшийся за целый день мужчина, наконец, обретал отдушину, и хотя комфорта, по сути, никакого не было, завод есть завод, он, как декорации к спектаклю, присутствовал фоном.

Две кудесницы-гейши вдыхали жизнь в скучную мебель, заставляли щели комнатными растениями, дыры прикрывали белоснежными салфетками. Втихую, под конец рабочего дня, распивали бутылочку, заполняя банально-пошлую жизнь, без страстей и накала, сокровенными разговорами. Здесь знали обо всех без исключения заводских греховных романах, интригах и предполагаемых продвижениях по службе.

Обеих девчат звали Светланами. Одна была моложе коллеги на лет так пять-семь. Яркая блондинка пышных форм, кокетливая и всегда улыбающаяся. Неудивительно, что на неё, как пчёлы на мёд, слеталась вся заводская инженерная элита.

Главная библиотечная приманка, Светочка-младшая, была оптимисткой. Она ходила на работу как на праздник. Выходные её удручали и выбивали из колеи, но только они заканчивались, как наша дива оживала. Утренний долгий макияж начинался с половины шестого утра. В семь с хвостиком она садилась в автобус, потом делала пересадку и ровно в двадцать минут девятого открывала двери родной библиотеки. Поездки двумя утренними переполненными автобусами, обычно стоя, в тесной людской крепко пахнущей охапке, нисколько на ней не сказывались. На разглаживание примятостей требовалось ровно десять минут, и красавица выходила на библиотечный подиум как новенькая.

Брюнетка, Светлана-старшая, отличалась серьёзностью и флегматичностью. На людях она тихо заполняла формуляры, читала газеты и смотрела в пыльные окна-сироты без пейзажа. В укрытии за стеллажами женщина преображалась. Только любимчики знали, как могут блестеть её глаза, гореть щёки, какими грациозными бывают движения. На шутку Светочка реагировала редким смехом россыпью. Это был даже не смех, завуалированный призыв самки. Мужчины всячески способствовали рождению чувственного бисерного звука и наперебой развлекали грустную царевну.

Повод для печали у Светланы-старшей находился под боком. Её собственный муж, полагала она, законченный бабник. Куда бы ни занесло её в течение долгого рабочего дня: цех, столовую, чужой кабинет – везде она натыкалась на своего Лёнечку, который крутился около девушек. Смущения и растерянности с его стороны не наблюдалось, но она видела, как у этой сволочи ходят желваки, значит, не нравится. Лёнечка отмечался везде, где его принимали, незаметно метил, как мартовский кот, территорию, сжимал невидимым кольцом круг, замыкал пространство. Светлана пробовала бить за стеллажами его по щекам, но Лёнечка не реагировал, отправлялся восвояси, то ли на рабочее место, то ли дальше блудить. Проблему усугублял внутренний фактор. Первая жена мужа и взрослая дочь тоже работали на заводе. Жила «большая семья» практически под одной крышей, в ведомственном доме на два подъезда. Каждое утро они вчетвером: обе жены, одна – из прошлого, другая – реальное настоящее, дочь, общий плод минувшей любви, садились всем гаремом в автобус и катили на работу. Дорогой они мило беседовали, хотя в глубине души мечтали друг друга задушить. Бюро у них было тоже одно на всех: конструкторское, только отделы разные. Такая плотная, дружная рабочая династия.

Светлана чувствовала себя обманутой. Негодяй ещё приключений на голову ищет. Седина в бороду – бес в ребро. Угораздило её выйти за него замуж, откопала среди чертежей. Лучше бы первому встречному на шею повесилась.

Что касается шеи и первого встречного, это у Светланы уже было. Брак скоропостижно распался, а потом на несколько лет она как будто провалилась в никуда: сидела у телевизора, из квартиры ни ногой: не выездная, не выходная. Опомнилась, когда её в подъезде подстерёг сосед с бутылкой водки. Женатый человек. Супруга в отпуск уехала, а он вдруг решил в гости заглянуть. Больше всего её обидели не бутылка, а комнатные стоптанные тапочки, обутые на босую ногу. Мог бы к даме в пижаме вообще пожаловать…

Светлана всю ночь проплакала. На следующий день, наконец, смилостивилась и одарила улыбкой постоянного читателя Лёнечку.

В тот же день, после работы, когда толпа заводских тружеников сгрудилась на остановке, Лёнечка остановил перед ней свой вздыбленный «Запорожец» и галантно распахнул игрушечную дверцу. Светлана осторожно просунула в машину себя по частям, сначала голову, потом всё остальное и обомлела. Сзади сидений не было. На грязном, засыпанном остатками дачной глины днище валялись грабли, лопаты и канистры. Так что в хозяйственности будущего супруга она убедилась сразу на месте: «Який в тебе жалюгідний «Запорожець», – ахнула она и всплеснула руками. Лёнечка почему-то восхитился словом «жалюгідний».

Вообще-то Лёнечка неплохой, но страсти между ними нет и никогда не было. Всё проза жизни – котлеты, уборка, стирка – полный набор убогого материального интереса плюс привычка. Правильно говорит красавец-фаворит, но лучше пусть будет потасканный бабами Лёнечка, чем вообще никого или чего доброго сосед в тапочках.

Светлана почтительно слушала мужчин-краснобаев и не подозревала, что в глазах её пенилось, как таблетка аспирина в чае, собственное либидо.

Светлана-младшая при ссорах супругов присутствовала и забавлялась, ей бы их заботы. Она целовала обоих в щёки, мирила и уходила солодить чай для очередного поклонника, стучала ложечкой о стенки стакана, обутого в легкомысленный подстаканник, и улыбалась, улыбалась, улыбалась…

Бывало, она закрывалась с кем-то в библиотеке и просила подругу прогуляться. Для читателей вывешивался на двери листок, мол, не взыщите, у нас срочные дела, скоро откроемся. Через час с небольшим раскрасневшаяся Светлана-младшая собственноручно снимала записку и приглашала посетителей войти.

Смех у девчат попадал через перегородку в библиотеку парткома. Главный заводской лектор Иван Иванович, умеющий расшевелить любую аудиторию, оживал, шевелил ноздрями и приставлял к стене гранёный стакан, в который вкладывал широкое ухо. С той стороны доносился гул голосов, но чьих? Кто сейчас там, кто пьёт кофе и рассказывает глупые байки? Не разобрать. Похоже, Николаев, или нет, Колесник из цеха. Какая досада, ничего не разобрать! «Неужели я для них слишком стар и неинтересен?» – маялся мыслью пропагандист, занимая исходную позицию за письменным столом под портретом Ленина. Он старался отвлечься, углублялся в чтение свежей прессы. Смысл прочитанного не усваивался. Тогда он откладывал газету в сторону, вставал и шёл по коридору к заветным дверям. И тут осечка: библиотеку только-только закрыли на обед. Он возвращался. По дороге в свою берлогу думал и сомневался: «Нет, Николаев вряд ли удостоится. Это же вечный всеобщий шут. Невозможно, чтобы они приняли его всерьёз. Да, учёная степень, но в жизни – лопух лопухом. Не зря лопоухий. Тогда почему он там всегда вертится? Может, просто литературу читает, а может, искусно притворяется, но вхож, засранец, вхож. Ладно, подождём. Я им ещё покажу. Час его пробил.

Все против – один «за»

В разгар знаменитой Горбачёвской кампании по борьбе с пьянством, а заодно и виноградниками, рубать так рубать, чтоб гай шумел, на заводе успешно провернули два пропагандистских шоу. Первое, наиболее значительное, к теме повествования не относится, но уж больно хочется о нём вспомнить.

«Сверху», с самого главного партийного облака, спустили разнарядку: разбиться в доску, но сыграть образцово-показательную безалкогольную свадьбу. Для Закарпатья, где, наверное, даже в суп добавляют вино, – это неслыханный цинизм. Дело изначально было обречено на провал, но, как говорится, голь на выдумки хитра. В парткоме напряглись мыслью, прикинули что к чему и выкрутились. Желающего долго не искали, был под боком, к данному мероприятию созрел ягодкой. Нужно только умело сорвать, чтоб не повредить, не испортить.

Как раз в то время личному парткомовскому водителю, единственному сыну сельского агронома, приспичило жениться. Предполагалось, что свадьба плавным горным ручейком перетечёт из одного села в другое, с родины жениха на родину невесты, и продлится, как в сказке, ровно три дня и три ночи, но не тут-то было, в личную жизнь шофёра вмешались горбачёвские инициативы. Парня прижали, наобещали три короба, и он, куда деваться, натиску уступил, добровольно-принудительно сдался. Куда деваться? Дело государственной важности, серьёзное. В сценарий свадьбы срочно внесли коррективы, перенесли в город, нашли помещение, оплатили все расходы. Придумали, как угодить верхам и низам. Поначалу всё должно быть чинно, а вот когда официальная показательная часть закончится, то есть после двенадцати ночи, там уж разлюли-малина. В родных сёлах свадьба не отменялась. Туда партком был не вхож. За услугу жениху пообещали квартиру и не обманули. На скучном пиру всухую молодожёнам действительно вручили ключи от «двушки» в только что сданном в эксплуатацию заводском доме. Повезло парню.

Второе шоу всё по тому же поводу заключалось в том, что Ивана Ивановича обязали провести антиалкогольную конференцию с освещением в местной прессе. Необходим резонанс, без него никак. На ней бросившие пить люди должны публично бить себя в грудь, лить слёзы и отрекаться от стакана навечно или хотя бы на неопределённый срок. Представление собрало полный клуб народу. Тон, как водится, задал профессиональный лектор. Он отметил чрезвычайную важность и значительность мероприятия и предоставил слово героям. На рогатую трибуну с серпом и молотом поочерёдно карабкались мужчины и каялись, но как-то совсем бледно, без ожидаемых мук совести и надрыва. К тому же ораторским искусством они явно не владели: сбивались, мямлили что-то себе под нос. Зал утратил к ним интерес и дремал. Тут Иван Иванович и вспомнил о Николаеве. Директор велел срочно за ним послать.

Николаев относился к разряду людей, лишённых всякого стыда. Везде он чувствовал себя, как рыбка в воде, никогда не пасовал и не прижимал свою свободную натуру. Главный лектор знал – этот, то ли полный идиот, то ли гений, в данной ситуации беспроигрышный вариант, мероприятие спасёт и вытащит.

Герой явился быстро, сразу сориентировался, тему освоил мгновенно, мастерски развил, достиг совершенства, больше того, он в ней растворился. Рассказчик был открыт, как протянутая ладонь нищего, голый, как больной зубной нерв, как наш прародитель Адам. Интимные подробности жизни семьи и его собственной пролились на головы слушателей счастливым весенним дождём. Он доверчиво нёс в массы всю правду о себе, рассказывал, как пил горькую, ревнуя жену, как после защиты диссертации ушёл на радостях в длительный запой. Забвения и счастья стакан не принёс. Наоборот, ещё больше томило. Тогда Николаев решил подойти к делу творчески и попробовал пить «культурно», то есть «по чуть-чуть», как там, на пресловутом Западе, самую малость, пригубить за компанию, но славянская натура эксперимента над собой не вынесла и сломалась. «По чуть-чуть» спонтанно переходило в те же длительные запои, от которых его интеллект страдал, здоровье ухудшалось, а душа сильно болела и портилась.

Николаев возвышался над трибуной и над благодарными слушателями значительно: бюстом и походил на живой собирательный памятник алкоголикам. Лошадиная голова его крепко сидела на узких плечах интеллектуала. Оттопыренные, как будто неправильно пришитые творцом уши, прозрачно-розово светились на солнце насквозь, чуть заметными прожилками синих капилляров. Речь сопровождалась жестами, голос то затихал, то поднимался, то уходил в многозначительную паузу, и тогда зал притихал в счастливом ожидании. Его приняли, как настоящую звезду, аудитория взорвалась овациями и чуть было не поднялась с мест в знак приветствия, но спохватилась и порыв сдержала. Сам директор предприятия в заключение торжеств пригласил оратора в кабинет на аудиенцию, заглянул в заветный сейф, и они тайно отметили удачу мероприятия. О Николаеве написали в местной прессе, так что желание Ивана Ивановича привселюдно унизить чудака сорвалось. Вышло наоборот, Николаев прославился и почивал на лаврах. С другой стороны, пропагандистский дар и талант Ивана Ивановича оценили в городе и даже в области, так что тайная обоюдная неприязнь между ними растворилась и улеглась.

Иван Иваныч

Итак, среди запылённой литературы, в загашнике библиотеки парткома, вял, скучая, моложавый, весь в орденах, Иван Иванович, ветеран последней большой войны, съевший зубы на идеологической работе. Он числился хозяином журнального, мало востребованного добра. Ветеран не был обласкан нашими гейшами и поэтому подруг втайне недолюбливал.

Но жаловаться Ивану Ивановичу грех. У него свои звёздные часы подъёма и немеркнущей славы. Раз в неделю или две, уже не помню, он проводил для инженерно-технических работников завода большую политинформацию. За явку головой отвечали начальники отделов. Не пришёл, опоздал – снимали прогрессивку за целый квартал, а это по тем временам большие деньги.

За окном плавно и размеренно текло беззаботное время хрупкой стабильности, о котором теперь не принято и даже неприлично вспоминать, оно как бы вычеркнуто из жизни, не было ничего и всё тут, но ведь было. Все, кто осмеливается помнить, давно покрылись морщинами и упорно молчат. Не стоит усугублять, и так динозавры. Им судилось совершить головокружительный перепрыг из одной эпохи в другую, как будто все в одночасье сели в машину времени и переместились из откуда-то – в чёрт знает куда. В самом деле, так долго не живут. Но ведь живём, и сами давно забыли о временах пятилеток и лозунгов. Только иногда, чуть расслабившись, позволяем себе, как что-то неприличное, вспомнить фрагмент из утраченного прошлого и тут же проваливаемся в небытие при жизни. Тем, кому «за пятьдесят», в ней нет места. Суровый закон посткоммунистических джунглей. Нет в них для тебя ячейки, нет пропуска.

Так вот, свой зоркий пропагандистский глаз Иван Иванович положил на Светлану-старшую, знал нечестивец, что в тихом омуте черти водятся, но симпатию решил до поры до времени не проявлять, авось, разумно полагал он, при оказии можно будет сразу взять быка за рога, обойтись без лишних ухаживаний и расходов.

Это случилось в разгар весны. На заводе как всегда помпезно отмечались майские праздники: премии, торжественные собрания, концерты самодеятельности, продуктовые пайки с десятком дефицитных яиц с бледными желтками и кусок свинины. Светлана несла по коридору добычу-паёк. Иван Иванович заприметил знакомую фигуру издали и замер в ожидании. Выглядел он шикарно: хороший костюм, галстук, белая сорочка. Её Лёнечку как ни одевай, такого сногсшибательного эффекта не достигнешь. Что значит военная выправка! Иван Иванович сложил ладони обеих рук под сердцем, ноги поставил пятки вместе – носки врозь, подался чуть вперёд. Чистый пингвин во фраке. «Милая дама, – обратился он к Светлане, притупляя её бдительность сложным текстом, – буду очень вам признателен и очень обязан, если вы не побрезгуете зайти. Мы вместе отметим приближение великого праздника, Дня Победы, к которому, как вы знаете, причастен лично». Светлана остолбенела. Остаться со стариком (ему пятьдесят – ей тридцать) наедине – да ни за что.

Мимо неё по коридору, в предпраздничном оживлении, сновали туда-сюда люди, её толкнули раз-другой. Сирень под окнами безмятежно пахла, а Иван Иванович излучал саму галантность. В такой день о плохом думать не хотелось. В общем, сама не зная как, она утратила осторожность, переступила черту и оказалась в парткомовской библиотеке. Иван Иванович, старый, большой паук, усадил Светлану на стул и полез за стеллажи с литературой. Расстояние между полками и стеной – самое что ни на есть узкое, и Иван Иванович достаточно долго возился, извлекая пыльную бутылку, аккуратно заткнутую ваткой. «Спирт, хороший, технический. Из цеха принесли», – объяснил ветеран и тут же полез за стеллажи ещё раз, теперь уже за тарой. Возникшие из небытия гранёные стаканы оказались слишком мутными. Иван Иванович деловито протёр их газетой «Правда». С той же универсальной полки на стол лёг кусок копчёной свиной ноги. Он с трудом спилил с неё тупым ножом два больших куска, положил на газету, наконец, налил и предложил выпить за Победу. Светлана попросила спирт хоть чем-нибудь разбавить. К счастью, обнаружились бутылки с неиспользованной на последнем партсобрании минералкой. Иван Иванович встал, торжественно произнёс: «За победу» и перевернул в себя полный стакан спирта. Жидкость прошла, отчётливые жадно-плотоядные глотки раздавались на весь кабинет. Светлана из уважения к хозяину и тосту пригубила эту дрянь, остатки вылила в цветок «декабрист». «Странно, он здесь даже в мае цветёт», – рассеянно подумала она, глядя на бедное растение. Копченость оказалась сырой и не жевалась. Светлана поблагодарила Ивана Ивановича и пошла к дверям. Не тут-то было. Главный заводской идеолог запер дверь на ключ, опустил его в карман пиджака и танком пошёл на неё. Светлана попятилась. Узкий кабинет не давал никаких шансов на маневры и спасение. Она наткнулась на стол с партийной литературой. Всё. Тупик. Отступать некуда. Иван Иванович теперь пыхтел и возился, намереваясь сгруппировать добычу на столе. Одной рукой он смахивал газеты на пол, стаканы и свиную копчёную ногу, освобождая пространство столешницы, другой – прикрывал женщине ладонью рот. За дверью предпраздничным ульем гудел заводской коридор. Пропагандист, наконец поняла она – сильно пьян. Поначалу Светлана сопротивлялась, но потом, к удовольствию Ивана Ивановича, сникла и перестала под ним извиваться. Он полез ей под юбку, просил молчать и обещал «отблагодарить материально». Светлана осторожно обняла расслабившегося мечтателя и потихоньку залезла к нему в карман. Ключ нащупала сразу. Получилось! Она оттолкнула ветерана и кинулась к дверям.

В своём библиотечном зазеркалье женщина забилась в истерике. Читателей срочно выставили, двери заперли. Больше всего боялись появления Лёнечки. Начнутся расспросы, надо будет выкручиваться, что-то объяснять. Не скажешь, что мясо в пайке досталось слишком жилистое, поэтому и расстроилась, безутешно рыдает. Не поверит. Светлана-младшая носила графинами свежую воду, отпаивала подругу валерьянкой, где-то раздобыла лёд и приложила страдалице ко лбу.

«Дрянь, сволочь! – кричала жертва насилия в перерывах между рыданиями. – Кагебист! Небось, на фронте тоже лекции читал. Благословлял на подвиг, на смерть, под пули. Сам теперь пайки ветеранские жрёт».

Завод был закрытым, режимным. Первый отдел, в котором хранились досье на каждого работника, находился с ними рядом, по коридору. Их могли услышать. Светлана-младшая вышла на разведку и принесла новость: только что на проходной смертельно пьяного Ивана Ивановича погрузили в служебную машину и отправили домой, от людских глаз подальше.

Чемодан, или Месть Светланы-младшей

Светлана-младшая не любила свой дом. Он у неё был собственный, но не целиком, меньшая его часть. Большую, отвоевала одна из бывших жён мужа, в ней и жила с ребёнком. Супруг у Светланы – на целых двенадцать лет старше. В молодости он многое успел. Она у него четвёртая по паспорту. У сестричек, мирно пасущихся на общем дворе, – один папа и две разные мамы. Тот же гарем, проблемы, скандалы и скука. Втроём, с мужем и маленькой дочуркой, они ютились в двух проходных комнатках. История с подругой заставила Светлану-младшую задуматься над непростой женской долей, но так как ситуацию она изменить не могла, то решила взять реванш, отомстить за себя и приятельницу, отправившись на курорт развлечься.

В профкоме путёвка нашлась сразу. Правда, не в дом отдыха, а санаторно-курортная – в Кисловодск, для больных с проблемами желудочно-кишечного тракта. Пришлось выходить сложно-непонятное заключение врача, сущий подлог и симуляция, но цель оправдывала средства, и Светлана-младшая стала обладательницей прекрасно завуалированного диагноза из области гастроэнтерологии – слепили-таки заключение, мол, жить будет, но остро нуждается в лечении и отдыхе.

На курорт Светлану-младшую собирала старшая. В чемодан попало всё самое лучшее и яркое. Особое внимание уделялось белью. Подруги объехали магазины, с трудом отыскали пеньюар, атласный халат и пресловутые комнатные тапочки из золотой парчи. Трусики и лифчики купили на руках. На вокзале путешественница вдруг разрыдалась, нежно поцеловала мужа и долго махала из окна рукой, прижимая к глазам платок. Просто классика.

Всю дорогу она тихо проплакала. Ей жаль было себя, своего старика-мужа в гирлянде из бывших жён и всех людей без исключения. Судьба вознаградила её за страдания. Не успела Светлана ступить на перрон, как голубоглазый красавец из местных вызвался донести до ворот санатория неподъёмный чемодан. Он был мил, разговорчив и приятно ненавязчив. Молодой человек галантно раскланялся, предложил встретиться вечером. Светлана уладила формальности, посетила кабинет лечащего врача и вернулась к себе. Времени оказалось предостаточно, и к ужину она вышла во всём блеске макияжа. Платье она тоже подобрала соответствующее: дорогое и неброское. После ужина были танцы. Красавец нашёл её сразу, весь вечер не отходил ни на шаг, а на ночь попросился в койку. Светлана обиделась. Сразу, в первый же день знакомства? Никакой куртуазности. Где лёгкий флирт, ухаживания, разговоры при луне и вздохи? Естественно, она отказала.

И пошло-поехало. Ежедневно к ней подбивали клинья. Санаторий кишел мужчинами, страдающими гастритами, колитами и всякими другими внутриутробными болячками. Для мужчины заработать язву – раз плюнуть. Нежные существа. Попасть в такой санаторий для женщины – равноценно выигрышу в лотерею. Тут наибольшая мужская плотность на общую душу населения. К «желудочникам», так их называли в округе, стекались толпы дам из других курортных заведений. Здесь каждая находила себе то, что хотела. Изобилие и богатый выбор. Это походило на пир во время чумы. Не успев распрощаться со своими законными половинками, уже в поездах, как слепые котята материнский сосок, санаторники искали пару, находили и уже не разлучались. Модель поведения муж-жена, совместные заботы, была единственной и всеобщей, как мобилизация. Очутившись в вакууме своего временно не заполненного «Я», мужчина терялся, пугался и с благодарностью просовывал голову в очередное ярмо. Женщина царствовала. Она давала указания, нагружала мелкими поручениями, сердилась, капризничала, устраивала сцены.

Светлана с завистью наблюдала за счастьем временных семейных пар, отказывалась понимать и злилась. У нёе ничего не получалось. Романы, не успев завязаться, безнадёжно гасли у дверей её спальни. Вскоре за ней закрепилась репутация падшей женщины. А как же иначе: у всех один-единственный временно навсегда, у неё – много на каждый день. Распутница. Светлана полюбила часы уединения, покоя. Она теперь гуляла, читала, сидя в беседке, наслаждалась одиночеством. Её женское начало вполне удовлетворяли грязевые ванны. В грязелечебницу их возили автобусом. В предбанниках, похожих на огромные бани, томились в возбуждённом ожидании люди. Резкий, удушливый, но удивительно манящий запах шёл отовсюду. Грязь была жирная, как масло, жертву обмазывали толстым слоем и оставляли на топчане отдыхать. Под грязью Светлана уплывала. Не было ни места, ни события, ни мысли. По телу разливалась нега, уносила её куда-то далеко-далеко. Плоть растворялась в парах адской глины, громкие звуки заведения исчезали. Она качалась, как беспомощный бумажный кораблик, среди неведомых стихий своего собственного подсознания.

Сигнал часов возвращал. Нехотя, она входила в мир воды, пара, чужих обнажённых тел и голосов. Сама процедура напоминала детские сны о чертях и преисподней, а вот эффект…. На улице их ждал неказистый автобус. Светлана садилась у окна и прислушивалась к себе.

– Кайф! – сказал кто-то рядом. Женщина средних лет доверительно смотрела на неё.

– И никакого мужика не надо. Даже лучше. Без возни и хлопот, – уточнила незнакомка-попутчица. Светлана утвердительно кивнула и промолчала.

Приближался день отъезда, и снова наваждением надвинулась проблема с чемоданом. Неужели она на глазах всего санатория понесёт его одна? Соберутся зеваки, будут хихикать и шептаться. Она не переживёт позора. Санаторий привык к бурным сценам расставаний. Подробности, как свиные вкусные косточки, обсасывались всюду: в столовой, процедурных кабинетах, на прогулках. Наконец, она решилась. Он, нужный мужчина, нашёлся и был допущен в спальню в самый последний день. Наутро благодарный носильщик посадил её в автобус и помахал на прощанье ручкой. Светлана отвернулась, сплюнула и тут же вычеркнула его из памяти. Вот и вся гастроль.

* * *

Светлана-младшая поставила пустой фужер на столик и замолчала. Они с подругой сидели в полупустом ресторане и цедили вино. Говорить больше было не о чем. История отдыха живописно донесена до слушательницы.

– Какие-то мы с тобой одинаковые.

– Ага.

– У меня под носом, как бородавка, первая мужнина жена, и у тебя.

– Ага.

– Живём в гаремах.

– Ага.

– Давай выпьем за наших мужей, их бывших жён и детей, чужих и наших.

– Будем здоровы.

– Мы и они.

– Ага.

Они выпили. Раз, другой, третий. Пора отползать, решили обе. Отползли недалеко, к барной стойке. Света-младшая заказала ещё по чуть-чуть, самую малость, на посошок. Потом их угощал какой-то молодой человек.

– Мы туристки из Латвии. Едем в Венгрию отдыхать, – заносило младшую из подруг.

– Ну-ну, – подзадоривала старшая и брезгливо морщилась.

– Как зовут? Светланой меня зовут.

– Подруга ваша такая серьёзная и всё время молчит.

– Она по-русски говорит плохо, потому и молчит, – выкрутилась младшая.

– Давайте, девчата, за знакомство выпьем.

– Давайте.

– Пьём, пьём, а я не знаю, как подругу вашу величать, – не отставал навязчивый кавалер.

– Спросите сами.

– Как вас зовут, милочка? – перегнулся он через стул и улыбнулся.

Лучше бы он её не трогал. Светлана-старшая резко повернулась на стрекозином высоком стульчике. Подняла бокал и сказала: «Рахиль меня зовут. Мы едем в Израиль на ПМЖ». Ухажёр пригубил и поперхнулся. Пока он откашливался, Светлана-старшая схватила подругу за руку, и они выскользнули из ресторана.

– Не ожидала от тебя такого, – сказала младшая.

– Какого?

– Ты же до смерти человека напугала.

– А что я ему должна была сказать? Мы обе – Светланы. Это же скучно. Так ему и надо. Пусть не пристаёт.

– Свет, а ты Лёньку своего любишь?

– Конечно, люблю. А ты своего бычка-производителя?

– Тоже. Молодых вон сколько. А я его, старичка, выбрала.

– Давай забудем санаторий, Ивана Ивановича и больше никогда не будем обо всём этом вспоминать.

– Давай.

– Всё-таки хороший мой Лёнечка, хозяйственный.

– И мой. Любит меня, непутёвую, дурачок.