Читать книгу Зов крови: уйти, чтобы вернуться - М. С. Эсаулов - Страница 6

Пусть я и проводил день за днём в стенах дома, прячась от мира за страницами книг и работой в аптеке-лечебнице, от моего внимания не укрылось то, что Сиамма начала терять присущие ей свободолюбивые и разнузданные веяния. Мужеложцы и лесбии, не стесняющиеся демонстрировать всю свою тягу к единым с ними по полу пассиям, стали встречаться на улицах заметно реже, а вот проповедующие Глас Небесный проповедники оглашали своими речами чуть ли не каждый переулок. Уличные менестрели сменяли серенады, славящие прелести любовных утех, на баллады о тяжести планиды праведников, или о благородстве воинов, отстаивающих веру в Небо мечом и кровью на южных рубежах. Устроенный астрономами по соседству с нашей лечебницей клуб, в котором они обменивались теориями и открытиями, запропал, как и все его участники. Вскоре после пропажи поборников науки о звездах в их доме была обустроена сапожная мастерская, чем я был очень огорчён. Соседство учёных подарило мне фундаментальные познания об устройстве солнечной системы, а сапожная расширила лексикон матерных слов.

Кривые пальцы Архидьякона Мадианского и его инквизиторов дотянулись до Сиаммы, бывшей в их глазах оплотом разврата и безбожности, желая превратить её в ещё один светоч истинной веры и спасти её жителей от пороков, кои они сами же и развели. И с помощью избранного в пору моего двадцатилетия нового сиаммского Дожа, Альберто Маринетти, особенно преданного церковным идеям, деятели веры добивались желаемого.

Усиление концентрации религиозности в городе свободы сказалось и на нашем семействе. Мама видела свои врачевательские навыки, как способ заработка, а поборники Гласа Небесного, как ниспосланный свыше дар, коим нужно пользоваться безвозмездно, избавляя несчастных от нападок мора. Один миссионер счёл своим долгом наставить мою маму на путь истинный, но вместо вежливого приёма и раскаяния в грехах он встретил лишь насмешки, исходившие от неё. От хамства и глумления мама получала особое, издевательское удовольствие, и доколе был шанс кого-то принизить, она им обязательно пользовалась.

Мы решили оставить Сиамму и перебраться в иные, терпимые к платной медицине края. И новым нашим пристанищем была избрана Шазахала, столица Хаситэрийского царства, на южном континенте Атэрат. То, что юг держал людей в рабстве и выступал в умах человечества злейшим противником людской цивилизации нас нисколько не отталкивало, как и смена расового окружения на серпантиров и лизардотиров.

Отправиться в плавание к южным берегам мы с мамой могли себе позволить в тот же день, как только, посовещавшись, решились на это, однако Дож дал мне повод задержаться в Сиамме на весьма определённый срок.

Столица проведения рыцарских турниров имела привычку кочевать от одного края Митраи в другой. В один год состязания проводило какое-нибудь королевство на западных рубежах, а на следующий год – герцогство захудалых восточных владений. Я предполагаю, что государства Перешейка руководствовались правилом «первое слово дороже второго» и право принимать у себя цвет рыцарства континента людей оставалось за тем, кто первым изъявил желание. Мне довелось побывать на турнире в пять лет и те воспоминания, которые я о нём вынес, слепили меня блеском мечей, брони и пестротой гербов участников, да оглушали рёвом тех труб, в которые, не щадя своей груди, дули герольды и глашатаи. Шанс вновь узреть это боевое веселье соблазнил меня. И не пойди я на поводу у этого желания всё бы сложилось иначе, и ты, следящий за этими строками, вовсе бы не держал в руках эту книгу. Этот турнир стоит во главе череды событий, которым предначертано изменить мою жизнь.

Мне не ведомо, в сколь короткие сроки вести о намечающемся состязании облетели мир, но моих ушей они настигли, наверное, в тот день, когда ум Альберто Маринетти родил мысль о проведении турнира. Эта новость разлетелась по Сиамме с быстротой чумы и, казалось, что даже шуршащие по ночам тараканы и мыши в погребе обсуждают грядущее событие.

Многие хотели затесаться на турнир зрителями и мне, безродному, но свободному гражданину либерального города, была уготована участь смотреть на главное событие тогдашнего года сидя на зрительских трибунах, чему я был не очень рад. Я возжелал прочувствовать ту сторону жизни турнира, которую таили за собой ткани шатров его участников, скрывая её от глаз голодной до зрелищ публики. В ту пору я помыслил писать рыцарский роман и понимая, что больше мне не представиться шанса приобщиться к культуре митрайских воителей, я решился примкнуть к одному из них оруженосцем.

Такая цель питалась в основном моей детской наивностью, ещё не изжившей себя. И я, идя у неё на поводу, взялся составлять объявление, в коем изъявлял желание поступить на временную службу оруженосцем. Текст я сочинял в будний день, сидя за прилавком, из-за которого я выслушивал жалобы больных и передавал им средства, избавляющие их от мытарств, взамен получая благодарность как словесную, так и материальную. Передав купцу, коих в преддверии турнира съехалось в Сиамму больше, чем паломников к Небесной лестнице в День Восхода, микстуру от поноса, я сосредоточился на составлении объявления.

– Магнус, милый мой, не обольщайся, – донесся из глубин дома до моего слуха тихий голос мамы, почти шелестящий, как вечно зелёная трава сиаммских пастбищ, оглаживаемая руками ветра, – Не обижайся, но никто тебя не возьмет в оруженосцы. Ты никому не нужен.

– А ты, что ни день, пытаешься указать на мою бесполезность, – отозвался я своим ломающимся голосом, – Мама, я прекрасно знаю, на что я себя обрекаю, поэтому… хватит уже возвращаться к этому разговору. Я не изменю своего решения, – отбивался я от материнской «правды жизни», глядя на лежавший передо мной на столе лист пергамента, думая, какими словами и фразами мне его испещрить.

– Магнус, ты милый мальчик, и тебе нечего делать в обществе вонючего высокомерного вояки. Я более чем уверена, что рыцарь, к которому ты наймёшься на службу, окажется именно таким, – позади меня послышались шаги и я обернулся, – Большинство рыцарей толком-то не знают заповедей, которых им следует придерживаться. Это их… благородство… напускное. Они блистают им только на людях.

Мама говорила со мной с насмешливой снисходительностью, словно с маленьким ребёнком, и я, воспаривший на крыльях мечтаний, но вдруг подбитый резким высказыванием своей родительницы, не нашёл, что ей возразить. Лепестки её розовых губ цвели в милостиво-превосходящей улыбке, очи гипнотизировали своей яркостью, а прямые пряди светлых волос словно были отлиты из лучей дневного солнца. Моя мама не состарилась ни на миг с того дня, как я родился. Скорее бы небо упало на землю и солнце бы погасло, чем на гладком лице Эмилии проступила хоть одна морщинка. И пусть одета она была во врачебные одежды – смазанный жиром и воском чёрный плащ до пола, плотные штаны да кожаные перчатки – для меня она выглядела уютно, по-домашнему.

Скрипнувшая входная дверь оповестила нас о несчастном, ищущим помощи в нашей маленькой лечебнице. Визитёром оказалась девчонка тринадцати лет, носившая в своем чреве дитя. Живота не было видно, но суетливый и нерешительный вид выдавал причину её визита.

Забредшую под кровлю нашего дома девчонку мама увела в кабинет, а я вернулся к листку пергамента, который терпеливо дожидался своего часа. Взяв перо и окропив его чернилами, я принялся трепетно выводить текст объявления, краешком уха прислушиваясь к разговору за дверью.

– А родители? Они знают о твоём положении? – донёсся до меня голос мамы, в то время, как я закончил выводить заголовок: «НАЙМУСЬ К РЫЦАРЮ ОРУЖЕНОСЦЕМ НА ВРЕМЯ ТУРНИРА». В ответном бормотании сложно было разобрать хоть одно слово, тем более сквозь стену, отделяющую меня от кабинета.

– Тебе лучше знать, как они отнесутся к тому, что ты носишь под сердцем ребёнка. Даже если они и примут это, как должное, то… поверь мне, с ребёнком твоя жизнь не станет прежней.

«Если доблестный воин, читающий сей объявление, остался без своего верного подручного по воле коварного случая, али по какому иному стечению обстоятельств,».

– Девочка моя, многие взрослые женщины не могут снести материнскую долю, а ты… посмотри на себя. Ты жить только начинаешь, а ребёнок… если у тебя есть цели, мечты, то можешь поставить на них крест, если решишь рожать.

«то податель сего заявления готов оказать поддержку и взять на себя обязанности оруженосца до той поры, пока не окончатся рыцарские состязания.».

– Я ни к чему тебя не подбиваю, просто говорю всё как есть. Если ты все же решишь избавиться от ребенка в своей утробе, то да, я могу это устроить.

«Плату за свою помощь я требовать не посмею. Прислуживать рыцарю в час нужды – для меня само по себе награда. Свидеться с подателем сей грамоты и обсудить сотрудничество можно с 24 до 26 часов в Ольховой роще в любой угодный день. Узнать меня можно по одеянию, выполненному по всем канонам крайней западной или южной моды.» – я критичным взглядом перечитал написанное и как-то пропустил мимо ушей то, что говорила мама. Итогом того, что оказалось извергнуто на пергамент, я остался доволен.

– Девочка моя, ну конечно тебе будет больно. Только вот… не каждая женщина может пережить роды. Иногда… и ребенок, и мать… оба умирают. Если надумаешь, всё-таки, избавиться от своего бремени, то в следующий раз приходи, но уже с оплатой.

Предварительно перечитав текст, я поставил в его окончании бескомпромиссную точку. Тогда же хлопнула входная дверь, оповещая о том, что я и мама вновь остаёмся один на один.

– Думаешь вернётся? – спросил я воротившуюся назад родительницу, принимаясь писать ещё одну листовку с тем же содержанием.

– Без разницы. Не придёт – не разоримся. А если вернётся, то… я не побрезгую взять деньги, вырученные за украденные у бабушки драгоценности.

– Мне вот интересно… ты сама мать, а подбиваешься других практически на убийство собственных детей, так скажи мне… Тебя совесть не гложет?

– В последний раз меня донимала совесть, когда я сказала тебе, что мы не будем переезжать в Гофинэнь. Ты тогда столько слёз пролил, что мне аж не по себе стало. Ох, и противным же ты был ребёнком.

– Хм… Придёт время, и я всё-таки побываю в этой стране, можешь в этом не сомневаться. Ну ладно, вернёмся к нашим баранам… Ты на мой вопрос так и не ответила.

– А я думала, что смогу увильнуть от этого разговора обсуждением всех прелестей Гофинэнь. Обычно ты очень легко на это введёшься, – мама с наигранной горестью вздохнула, – Магнус, люди, в большинстве своём – идиоты. Им свойственно совершать глупые поступки. Я всего лишь… помогаю им справиться с последствиями.

– Юлить и извращать слова ты умеешь. И если бы я не был твоим сыном, я бы промолчал, но… будь откровенней со мной, ладно?

– Хочешь откровенностей? Хорошо, – на устах Эмилии заиграла зловредная улыбка, – Меня не волнуют те дети, от которых я избавляю женщин, коим нет до них никакого дела. Я могу зарабатывать на этом хорошие деньги, и я делаю это. Моё отношение к тебе, собственному ребёнку, и к чужим детям – это две параллельные линии, которые не пересекаются. Меня просто не волнуют чужие дети, вот и всё.

Я хотел ещё что-то сказать, но моего внимания потребовал новый визитёр. Слушая его жалобы на своё здоровье и доставая нужное лекарство, я думал о том, какую же прибыль принесли нашей семье страх, глупость и нежелание иметь детей.

Прерывание беременности – редкая услуга, оказываемая докторами Митраи. Даже те, кто был в силах избавить девушек и женщин от бремени деторождения досрочным методом, предпочитали молчать об этом, ибо таких личностей гнали как простые обыватели, так и церковные деятели. И волна общественного презрения приводила таких людей если не на костёр или виселицу, то хотя бы в Хаситэрию, где их умениям находили применение шазариды, имевшие сотни детей от десятка наложниц и одной жены, и не хотевшие расширять своё семейное древо. И моей маме повезло оказаться одной из немногих на всю Сиамму врачевательниц, разрешавших женскую беременность методом, не задуманным природой.

Некоторые граждане были недовольны соседством с детоубийцей, а посему считали своим долгом выказать своё презрение моей родительнице. Мама не боялась возмездия или того, что кто-то из её недоброжелателей попытается навредить не только словом, но и делом. За её спиной стояли если не самые влиятельные господа Сиаммы, то хотя бы те, чьё имя в этом городе имело определённый вес. Вылеченный от чесотки или холеры внук какого-нибудь судьи, врученная престарелому дворянину настойка от беспомощности в постельных утехах и досрочно избавленная от вынашивания ребенка, следившая за своим внешним видом, леди – такие персоны обеспечивали маме поддержку, постоянный приток состоятельных клиентов и охрану близ нашего дома, готовую гнать взашей того, кто посмеет угрожать нам.

Меня же докторские практики мамы, шедшие вразрез с моральными устоями, совсем не пугали и не отвращали. Эта женщина с хладнокровностью истинного предпринимателя разделяла всех своих пациентов на перспективных и тех, на кого не стоит тратить время при отсутствии у них денег. И я принимал это как должное.

В тот день, когда я сочинял объявление, ни одно знакомое лицо не посетило нашу аптеку. Все забредшие к нам больные оказались приезжими, не знавшими, что одновременное употребление вина и мяса индигового кальмара вызывают боли в желудке. И я, уставший выслушивать одинаковые сетования «пострадавших», только и ждал, когда отведённый срок рабочего дня подойдет к концу. Стоило маме сказать: «Всё, милый, мы закрываемся. Отдыхай.», как я, чуть ли не молнией, выскочил из аптеки и помчался украшать все, известные мне, доски объявлений листовками. День подходил к концу, и я хотел, как можно скорее покончить с намеченным делом и воротиться домой, ибо по приходу меня уже ждал горячий ужин.

Грандиозное состязание неотвратимо приближалось, и это явно чувствовалось по виду прохожих на улицах. Иностранные господа захлестнули город, наполняя его красками разнообразия, ровно, как и заметно возросшее количество рыцарей, чей блеск доспехов я видел на каждом углу. Одетые в дублеты дворяне с западных королевств и графств, гордо державшие головы, венчанные беретами, украшенными павлиньими перьями; южные господа, скрывающие блестящие лысины за тюрбанами и кутавшиеся в шёлковые дишдаши… Домашнему мальчику, вроде меня, редко расстающемуся с кровом родных стен, было на кого поглазеть.

Когда я кончил с размещением объявлений уже смерклось и фасады домов начали терять свой беспристрастный молчаливый вид, обращаясь в немых наблюдателей за жизнью, кипевшей в Сиамме даже с приходом ночи. И под присмотром множества желтых глаз, загорающихся ото всюду, я добирался до дома, предвкушая завтрашнюю встречу с рыцарем, испытавшим потребность в моей помощи.

Пылавший во мне энтузиазм начал угасать на следующий день, когда после условленных двух часов ожидания ко мне так никто и не пришёл. Только-только мама отпускала меня с работы, как я мчался в Ольховую рощу, где скрашивал свои ожидания чтением. Я успевал прочесть сотни страниц, прежде чем понимал, что уже завечерело и пора бы вернуться под родные кровли. Эта история повторилась и в другой день, и в следующий, и ещё в один. Меня начало посещать ощущение того, что надежда предала мои ожидания.

Разувериться в этом мне предстояло уже в довольно скором времени, через девять дней после того, как я украсил своими листовками доски с объявлениями.

В парк я шёл крайне изнурённым после выматывающего рабочего дня, а посему я больше рассчитывал на отдых, чем на встречу с рыцарем. Я, всегда болезненно реагирующий на людские столпотворения, был приятно удивлен, обнаружив себя одним из немногих посетителей рощи в тот день.

Услаждаясь легкостью воздуха и тишиной, я прошествовал по аллее из ольховника и вышел к миниатюрному прудику, у кромки воды коего я и разместился.

Мощённая бело-синей плиткой дорожка огибала берег водоёма со всех сторон, так что моя, тонущая в тёмной накидке с широкими рукавами, тощая фигура хорошо выделялась на фоне общей красочности парка. Даже моё бледное худое лицо с выцветающими веснушками и длинным носом, отмеченным рельефной горбинкой, дисгармонировало с пейзажем зелёной рощи и должно было бросаться в глаза прохожим. Однако, внимание прогуливающихся по парку граждан меня не волновало, всё, что меня заботило, так это то, сможет ли отыскать меня мой будущий наниматель во владениях Ольховой рощи. Как оказалось – да.

Задумчиво подёргивая себя за хвостик, в который были собраны мои длинные каштановые волосы, я вглядывался в пруд, пытаясь рассмотреть через толщу застоявшейся воды рыбок. Я совсем перестал посматривать на снующих по парку людей, а посему был застигнут врасплох внезапно зазвучавшим позади меня нелепым в свой грубости голосом, доносившимся словно из-под ведра:

– Юноша, это Вы изъявляете желание наняться к рыцарю оруженосцем?

Я обратил внимание на говорившего и с удивлением обнаружил в нём человека в кольчуге, поверх которой было надето алое сюрко, на котором был золотыми нитями вышит лев, стоявший на задних лапах, вооруженный мечом и щитом. «М-да… Герба оригинальнее просто быть не может. Чуть ли не на каждом фамильном дворянском знамени есть лев.» – подумал я, пытаясь припомнить, сколько рыцарей с гривистым кошаком-переростком на гербе я видел за последние дни. Сквозь складки ткани и переплетение железных колечек было нетрудно разглядеть фигуру воина – утончённую, но крепкую, закалённую многочисленными тренировками. Лицо скрывалось за конусообразным шлемом с забралом, который в простонародии назывался «ведро».

Я поспешно встал на ноги, едва не запутавших в своих широких штанах. Так же как и накидка, они были сшиты по последними слову портного искусства Гофинэнь, и, не привыкшие к такого рода одеяниям, персоны могли ошибочно принять их либо за юбку, либо за шаровары.

– Да, это я, – я нервно сжал шёлковый пояс, кольцом объявшую мою талию, – Однако, уважаемый сир, оруженосцем я буду только на время турнира.

– Поступить к рыцарю на службу оруженосцем – это считается большой честью, которая сопряжена с большой ответственностью. А оруженосец на время турнира… Это… Звучит не очень благородно. Я воспитан уважать рыцарские традиции и обычаи, а посему… «оруженосец по найму» для меня звучит несколько неприемлемо.

– Вас это отталкивает? Я человек развивающийся, и мне должно пробовать себя на разных поприщах, – я старался говорить увереннее, единовременно с этим пытаясь разглядеть в прорезях шлема глаза воина, – Я неопытный писатель, старающийся вобрать побольше знаний обо всём, и всё для того, чтобы они сыграли мне службу в написании книг. Однако, несмотря на избранную мной стезю, я мало в чём успел испытать себя.

– И какой мне от тебя прок, если ты приверженец искусства? – переход на «ты» меня несколько надломил, – Ты сможешь заточить мой меч? А поможешь облачиться в доспехи перед грядущим боем?

– Сэр рыцарь, я хоть и неопытен в этих делах, но отнюдь не безнадёжен. Должно же каждому из нас хоть с чего-то начинать постижение чего-либо. Не каждый кузнец с первого раза способен выковать острый клинок. Не всякий воин одерживает вверх над наставников в первом тренировочном бою, ровно как и не каждый оруженосец способен облачить своего господина в доспехи с первого раза.

– Меня волнует только то, что ты умеешь делать, а не то, насколько умело ты языком болтаешь.

– Если Вас интересует только то, умею ли я шлифовать клинки, чистить доспехи и помогать облачаться в них, то спешу заверить Вас в том, что мне не доводилось делать нечто подобное, но если Вы доверите мне одну из этих задач, то я уверен в том, что я не подведу Вас.

– Хотелось бы на это надеяться, потому что на роль моего оруженосца нет никого другого, кроме тебя, – говори рыцарь со мной в более деликатной манере, я бы непременно испытал детский восторг, а так он не вызвал у меня никаких положительных чувств.

– О-о-о, это значит, что Вы принимаете мои услуги?

– Да, принимаю. Свидимся с тобой завтра утром в десятый час на ристалище. До встречи. И… звать меня Благородный лев. Рад знакомству, – вдруг изрек воин и, резко крутанувшись, двинулся к выходу из парка, оставляя меня в недоумении.

Я, обескураженный придурковатым тоном рыцаря и его внезапным уходом, даже не стал прощаться с ним. Провожая взглядом воина, скрывающегося за стеной ольховника, я подумал, что стал участником какого-то нелепого балагана, смысл которого ускользнул от меня. Нуждавшийся во мне рыцарь говорил в высокопарной и пафосной манере, которой я, невольно, подыгрывал. При этом он старался держать свой голос низким и грубым, то есть таким, каким он явно не был. Всё то время, пока я общался с ним, меня не покидало ощущение, будто я разговариваю с большим ребёнком, которому повезло нарядиться в рыцарские одеяния и отыграть придуманную им роль. Уверенный, что стал жертвой идиотского розыгрыша, я остался в парке и подождал ещё какое-то время, а потом вернулся домой.

Я не особо распространялся маме о своем нанимателе, лишь сухо сказал ей, что завтрашним утром отправлюсь к турнирным угодьям, возле коих была назначена встреча. Она напутствовала о том, чтобы я не сильно доверялся и привязывался к обратившемуся ко мне воину. И будь до начала турнира побольше времени, или имей я на счету ещё одного нуждающегося в помощи рыцаря, то я бы не стал настраивать себя на новую встречу с Благородным львом.

Следуя своему обычаю, я проснулся с первыми лучами солнца, хотя надобности в этом не было. Наспех позавтракав овсянкой, да запив её вишнёвым соком, я отправился к ристалищу, размещённому за городской чертой. Были только ранние минуты рассвета, и на улицах мне попадались лишь редкие прохожие. Глядя на каждого из них, я задавался вопросом: «А тебя что заставило пробудиться в столь ранний час, мой сотоварищ-гражданин?». Я был рад столь малочисленному скоплению людей на улицах, на которых правили утренняя тишь да прохлада ушедшей ночи.

Соблюдая неспешный шаг и позволяя себе вдоволь насладиться тихим рождением нового дня, я не заметил, как миновал несколько кварталов и вышел в пригород. Оттуда до ристалища уже было около получаса ходьбы, и она должна была побаловать меня свежестью утренней росы и видами на дворянские поместья, винодельни…

Добравшись до турнирных угодий, я открыл для себя то, что они оказались удобно размещены у подножия холма, который был обнесён трибунами и ложами, уже ждавших зрителей. На ристалище стояла крапчатая буро-гнедая лошадь, жёсткую гриву которой ласково поглаживал Благородный лев.

– Ты тоже любитель вставать спозаранку… – отметил рыцарь, снова взявший свой глупый бас, – Вот и чудно. Значит, раньше начнем наши упражнения и раньше их закончим. Знаешь, в дневное время трибуны набиваются любителями поглазеть на тренировки рыцарей. Я стараюсь избегать лишнего внимания к своей персоне, а посему избираю для упражнений такие часы, когда никого нет.

– Прекрасно понимаю Вашу нелюбовь к глазеющим зевакам, – отозвался я, не зная, радоваться ли тому, что мой новый чудаковатый знакомый явился на встречу, оказавшись человеком слова, – Я и сам бы сковывался, если бы на нас кто-то смотрел.

– Рад это слышать. Ну-с, не будем же тратить время на разговоры.

Рыцарь поручил мне установить посреди ристалища чучело, с чем я справился довольно быстро и умело – в углубление в земле воткнул шест, а на него нанизал два мешка соломы, один из которых являлся подобием торса, а другой – головы. Я больше переживал о том, что мне будет поручено подготовить к выезду лошадь.

У меня не было опыта в обращении с этими благородными животными, посему я очень боялся оплошать и выставить себя в невыгодном свете. Благо, скакун был готов уже тогда, когда я пришёл на ристалище, и я был избавлен от необходимости провести церемонию его снаряжения.

– Магнус, подай-ка мне копьё и щит, – распорядился рыцарь, с удобством разместившийся в седле, когда я привёл манекен в пригодный для тренировок вид.

Я спешно вручил инструменты сражения своему сэру. Поудобнее перехватив оные в своих руках, он ударил шпорами по бокам скакуна и тот сорвался с места, давая начало упражнениям в конном бою, за выполнением которых мы не заметили, как лик солнца перестал робко выглядывать из-за окоёма и, наконец, явил себя во всей свой красе.

Последние бледно-огненные цвета рассвета растаяли в нежной всеобъемлющей голубизне дневного неба. В Сиамме в такой час уже во всю кипела жизнь, буйство которой было столь сильно, что городской котёл не смог удержать её в себе и она выплёскивалась на пригород.

Одни, покинувшие город, люди прогуливались по прилегающим к Сиамме лугам, а другие в общем потоке стекались к ристалищу, желая заранее поглазеть на оттачивающих свои умения участников состязаний, коих тоже, от минуты к минуте, становилось всё больше. И хоть мой господин чурался лишнего внимания, ему пришлось поступиться со своей робостью, чтобы поупражняться вместе с другими рыцарями, прибывшими на полигон. К тому времени среди зрителей было уже прилично народу – около трети трибун было занято.

Я глядел за тренировочными поединками со всей пристальностью, оценивая воинские навыки как своего нанимателя, так и его соперников. За своим сэром я успел насчитать четыре победы и шесть поражений.

– На сегодня с меня хватит, – устало выдохнул рыцарь, подходя ко мне и вкладывая меч в ножны, – Ты следил за моими поединками?

– Конечно, – ответил я, мирясь с бьющим мне в ноздри кисло-солёным запахом пота, – Если Вам интересно моё мнение…

– Интересно, но не сейчас, – грубо пресёк воин. Я хотел предложить ему меха с водой и сухой платок, но он успел поставит своё слово поперёк моего, – Свидимся сегодня вечером, в двадцать четвёртый час.

На этой ноте я и рыцарь распрощались. Он в один миг запрыгнул в седло и направил лошадь в сторону дворянских имений. Мне, застигнутому врасплох столь внезапным прощанием, ничего не оставалось, кроме как отправиться обратно в город.

Воротившись домой, я поспешил поделиться своими впечатлениями от времени, проведенного в обществе рыцаря с мамой. Какого-либо отклика от неё я так и не дождался, хоть она и выслушала меня со всей присущей ей внимательностью. И сразу же после этой небольшой беседы я взялся за привычную работу аптекаря, которой мне предстояло заниматься вплоть до условленного часа встречи со Львом.

С каждым новым днём общения с Благородным львом я всё больше укоренялся в своём мнении о том, что он родился дураком, а не прикидывался им. Он всё также неестественно старался держать низкий тембр голоса, а к работе, являвшейся чем-то посерьезнее распоряжений «принеси-подай-уйди и не мешай» он меня не допускал. «Я слишком сильно ценю свой меч, чтобы доверить его заботу твоим рукам» – в такой манере он, например, отозвался на моё предложение помочь в уходе за оружием, тем самым роняя свой авторитет в моих глазах. И я, уязвлённый таким отношением, продолжал наведываться в Ольховую рощу, в надежде, что мои услугу понадобятся более благоразумному воителю. Однако, все порядочные рыцари либо не умели читать, либо обладали собственным помощниками, но так или иначе больше ко мне никто не обращался.

Я перестал ходить в парк, когда дни до наступления турнира уже в пору было пересчитать по пальцам одной руки. Да и к норову Благородного льва за несколько дней общения я вполне себе привык, тем паче, что было бы бесчестно покинуть его на кануне турнира.

И по мере сокращения дней до потешных побоищ, Лев увеличивал частоту и продолжительность своих тренировок. Мой наниматель настаивал на выполнении упражнений до полного изнеможения, но мне удалось отговорить его. «Вы загоните себя раньше времени и явитесь на состязания уставшим. И тогда Вы можете забыть о победе» – так охладил я его норовистый пыл после одной особенно тяжёлой тренировки. Тем самым я избавил своего клиента от вредных ему нагрузок, и заодно выиграл себе один рабочий день в аптеке и один выходной.

Мне казалось, что час состязаний грянет столь быстро, что я опомниться не успею, но всё было иначе. Словно предчувствуя, с каким нетерпением я дожидаюсь наступления соревнований, время решило подразнить меня, замедлив свой ход. Пытка ожиданием была отвратительна, но я снёс её и выждал-таки тот момент, в который окольцевал кругом из чернил заветное число на листе календаря.

Пятьдесят восьмой день Весны 1122 года вошёл в историю Сиаммы четвёртым рыцарским турниром. Весь город был овеян торжественным духом грядущих военных игр, и я это явственно почувствовал ещё в ту минуту, когда только расстался со сном. Окрылённый грянувшим грандиозным событием, я даже не ощущал сонливости и с мягкой постели я вскочил в весьма приподнятом настроении. Я быстро привёл себя в порядок, разогрел завтрак и когда только наполненные кушаньем керамические тарелочки звонко опустились на стол, явилась моя мама, пытавшаяся противостоять сонному похмелью.

– Ты какой-то сегодня заведённый, по глазам видно, – улыбаясь сказала Эмилия, – Давно я тебя таким не видела.

– Я просто в предвкушении, – ответил я, доставая из шкафчика бутылку с вишнёвым соком.

– В предвкушении он… Кстати, милый мой, чтобы ты знал, аптека работать не будет, пока турнир не закончится. Лорд Альфред попросил меня быть личным лекарем его сына… забыла, как его там зовут. Он тоже участвует на турнире.

– Деньги, наверное, обещают очень большие, раз ты собираешься оставить ради одного человека без присмотра нашу аптеку, – сказал я, усаживаясь за стол и наполняя бокал напитком.

– Вполне приличные, милый. Гораздо большие, чем те, которые мы зарабатываем, продавая лекарства от поноса.

Разделавшись с завтраком, мы покинули дом и направились к угодьям для состязаний. Люд уже сплошным потоком шёл к месту проведения соревнований и на улицах было не протолкнуться. Желавших поглядеть на игрища было гораздо больше того количества, которое могли вместить на себя трибуны, и я не сомневался в том, что большинству придётся смотреть на соревнования из-за ограждающих заборов.

Когда я и мама вышли в пригород, нам представилась возможность выбиться из течения толпы и пойти отдельно ото всех. Подойдя к рыцарскому лагерю, пестревшему возле ристалищ и арены обилием разноцветных палаток, я и мама разошлись, обнявшись на прощание. «Не подведи своего сэра, Магнус» – ласково наставляла меня родительница перед расставанием.

Уже минутой позже я блуждал в лагере, потерявшись среди множества цветастых палаток, разномастных гербов на вымпелах, блеска доспехов и шума приготовлений к бою. Хоть я был знаком со Львом не один день, но увидеть его жилище в воинском селе мне так и не довелось. Ревностно оберегая свою персону от огласки, рыцарь всегда стремительно покидал меня после своих боевых упражнений, и я даже не успевал толком спросить его о чём-то, а если мне и удавалось задать вопрос, то он лишь отмахивался. «В день турнира свидимся в моей палатке, в лагере, узнаешь её по гербу и цвету» – сказал он мне по завершении своей последней тренировки.

Звучала эта задача вполне себе просто, но вот исполнить её оказалось посложнее. В город свободы прибыли сиры не только из митрайских герцогств и королевств, но и с цивилизованной части Вилдернесса. Широкоплечих и златовласых жителей севера можно было опознать ни сколько по наружности, сколько по доспехам, украшенным гравировкой. Шатров было очень много, и не смотря на великое разнообразие цветов и гербов, мне попадались похожие друг на друга. Однако, как бы не были трудны мои поиски, они увенчались успехом.

– Ну наконец-то! – нервно воскликнул рыцарь своим настоящим голосом, который я, однако, не успел расслышать как следует, – Кхм-кхм… Проверь моё снаряжение и приведи в порядок. Скоро уже выступать, – повелел воин, взяв фальшивый тон.

– Не будете наряжать меня сатиром, или какой-нибудь другой сказочной тварью и заставлять меня давать какое-нибудь представление у входа в шатёр? – спросил я, вспомнив, как оруженосцы соперников Благородного льва отплясывали нелепые танцы и разыгрывали какие-то сценки, будучи переодетыми и покрашенными в водяных, единорогов и прочих представителей мифологической фауны.

– Я тебя нанял для работы, а не для этой ерунды. А теперь делай, что я сказал! – Лев постарался прикрикнуть на меня в приказной манере, но вышло у него это до безобразия нелепо.

– Хм-ф, ладно, как пожелаете, господин, – равнодушно отозвался я, всем своим видом показывая, что командный вскрик меня совсем не впечатлил.

Благородный лев удалился в ту часть шатра, которая была скрыта от меня плотной тяжёлой ширмой, а я приступил к протиранию щита и полированию копей.

Когда герольд продудел в жестяную медную трубу, отыгрывая клич, созывающий участников к ристалищу, я уже до бликов начистил ало-золотистый щит с изображением вставшего на дыбы вооруженного льва и зашлифовал копья для боя верхом до гладкости льда. И едва только воздух прекратил сотрясаться в столь зычном призыве, как рыцари выдвинулись на зов. Благородный лев тоже не остался глух к призыву и выскочил из шатра, едва тот зазвучал. Он уже хотел вклиниться в вереницу направившихся к ристалищу воителей, но я уговорил его пойти в самом её хвосте, чтобы не толкаться и избежать неудобств. Он со мной согласился. Я был рад тому, что сир прислушался к моим словам, избавив меня от необходимости толкаться среди других оруженосцев и лошадей, неся на своём горбу ношу в виде вооружения.

Придя к ристалищу и узрев трибуны, мне начало казаться, что они вот-вот сломаются под немыслимой массой веса, создаваемой взгромоздившейся на них толпой зрителей. Нижние лавки отвели люду низших сословий – батракам и ремесленникам. Их одежды, скупые на цветовое разнообразие, создавали противопоставляющий контраст пёстрым нарядам благородных господ, занявшим места в покатных галереях и ложах, расположенных повыше. В одной из самых крупных лож, размещённой по самому центру, расположился Сиаммский Дож и другие высокопоставленные лица, заседающие в Совином доме. Мне, отделяемому от них широким полем и толчеей из участников, было невозможно рассмотреть их, хотя я и пытался это сделать.

Ристалище было огорожено забором, и тем простолюдинам, которые не успели уместиться на трибунах, пришлось расположиться за оградой и выглядывать из-за неё, вставая на специально принесённые для этого лавки и пустые бочки. Народ был охоч до рыцарских забав не меньше знати, посему выходцы из черни шли на разные изощрения в надежде поглядеть на столь грандиозные мероприятия.

Рыцари скопились у запертых ворот, которые вели на ристалище. Большая концентрация закованных в латы мужей верхом на лошадях вызывала трепетный восторг у зрителей. И я бы наверняка разделил с ними это чувство, если бы не был оруженосцем и не стоял на краю столпотворения, мирясь с доносящимися до меня запахами людского и конского пота, к которым примешивался амбрэ экскрементов животных.

Окрестности огласило зычное пение жестяных труб, в которые с усердием дули герольды. Переговаривавшийся люд смолк и даже кони, казалось, перестали храпеть и ржать. Отыграв финальный аккорд, особенно звучный в голосе глашатай взялся зачитывать правила намеченных военных игрищ. Для полноты повествования я бы привёл отрывок из его речи, но я не могу вспомнить, о чём он толковал.

Если я что понял и запомнил из его монолога, так это то, что намеченное на тогдашний день состязание не было обязательным для участия, хотя об этом и не было сказано прямым текстом. Воинам предлагалось сразиться с тремя рыцарями-зачинщиками, одолев которых победитель получит некий приз. Однако, что же будет представлять из себя заветная награда, вещун решил таинственно умолчать.

Только после завершения боев с троицей зачинщиков должны были последовать настоящие испытания. И даже если кто-то проиграет в бою-прелюдии, то он выйдет из состязаний только в том случае, если не выкупит свои доспехи, перешедшие в собственность рыцаря, победившего его.

В первом настоящем состязании бойцам предстояло сойтись в битве на арене со случайно подобранным ему чудовищем. После оглашения этой вести по трибунам прокатилась волна оживленных пересудов, а иностранные рыцари принялись удивлено переглядываться. Бои с монстрами не имели места быть в воинских состязаниях, ибо век их популярности минул давным-давно. «Видимо, в Сиамме решили возродить традицию кровавых боёв… И наверняка по инициативе парламента. Наш Дож на короткой ноге с церковью, да и сам он человек Неба, так что не мог он такое предложить» – подумал я, поудобнее перехватывая снаряжение.

В тот день меня удивила задумка первого испытания, но сейчас я понимаю, что для Сиаммы подобная новизна в традициях проведения рыцарского турнира была вполне ожидаема. Для этого города было характерно удивлять мир какими-нибудь диковинными выходками.

Далее герольд поведал, что совладавшими с чудищами рыцарям будет позволено перейти на следующий этап состязаний, который будет заключаться в масштабной битве – воинов разобьют на две «армии» и им предстоит сойтись в сражении, всё на той же арене. А после этого славного побоища последует финальная ступень соревнований, до которой будут допущены всего два рыцаря, выбранные самим Дожем.

Избранным предстояло драться друг с другом либо до капитуляции одного из них, либо до смерти. Какая же награда будет уготована чемпиону сиаммского турнира оставалось только гадать.

Когда же рыцарские испытания минуют, наступит пора других развлечений, предназначенных скорее для увеселения простого люда. Будут проведены бои животных (в Сиамме зрителя традиционно тешили схваткой двух львов), скачки, стрельба из лука… В общем, охочему до зрелищ человеку было чем поживиться.

– И не забывайте об одной из добродетелей не сколько рыцарской, сколько людской, господа! Щедрость, щедрость! – звонко пропел герольд, кончив зачитывать распорядок турнирных развлечений.

Услыхав эти слова, я не понял, к чему герольд столь бодро выкрикивает их, но когда раздался звон падающих на землю монет всё встало на свои места. Герольды вели рыцарские хроники, записывали имена участников турниров и то, чем каждый из них прославился. И количество приписанных к имени участника хвалебных эпитетов зависело от того, насколько щедрыми окажутся зрители.

Когда герольд со своими помощниками закончил бегать по ристалищу с мешками и собирать монеты (хоть я не видел этого, но это единственное объяснение тому, почему к минуте начала состязания на ристалище не оказалось ни одной монетки), начались предварительные бои, в которых троица зачинщиков показала себя мастерами военных дел. Об этом я мог судить по тому, насколько быстро рыцари выходили с ристалища и отправлялись в лагерь в обществе своих помощников.

Особенно своим умением вести бой верхом выделился воин, стоявший на стороне зачинщиков и носивший на своем щиту герб в виде изумрудного павлина, распустившего золотистый веер своего хвоста на фоне сплошной синевы. Под этим знаменем на бой выходил Луиджи Риччи, сиаммский рыцарь, отстаивавший воинскую честь своего города под покровительством Дожа.

Если бы Риччи не завоевал симпатию государя, то стоял бы за воротами вместе с остальными рядовыми участниками. Облачённый в доспехи с позолотой, он умело выкидывал из седла всякого, кто бросал ему вызов. Обрекая других на позор поражения, сам он зарабатывал симпатию зрителей, о чём ясно говорили овации, которыми они его одаривали. Особенно яро выказывали свою поддержку сиаммцы, коих на трибунах и за оградительным забором было большинство. Другие рыцари-зачинщики не отставали от сиаммского фаворита и тоже скидывали на землю всякого, выступившего против них. Увы, их знамён я не запомнил. Одержав череду побед это трио уже поистине начало казаться непобедимым.

Очередь к выходу на ристалище поредела, и я с Благородным львом уже стояли у ограждения.

– Магнус, дай-ка мне бурдюк с водой, – попросил мой сэр.

– Волнуетесь? – я вопросительно посмотрел на воина, подавая питьё.

– Нет, ни черта я не волнуюсь, – рыкнул он дрожащим голосом, – Сейчас вот… пойду следующим… Или через одного. Посмотрю. Но скоро пойду.

Рыцарь чуть приподнял забрало и жадно приник к горлышку бурдюка. И пока он пил воду, на поле состязаний вышел новый смельчак. Он сразу привлёк к себе моё внимание окрасом своих крепких доспехов. Они были черны, точно выделанные из угля, а их тусклость, потертость и погнутость говорили о множестве снесённых сражений. Под стать цвету доспехов был и жеребец, которого всадник вёл уверенной рукой. Щит не имел никаких отличительных символов и был выкрашен в сплошную темень. Не осталось и без внимания то, что обезличенный чёрными цветами рыцарь выходил на ристалище без оруженосца.

Тёмный рыцарь приблизился к одному из зачинщиков и коснулся его щита копьём, вызывая на бой. Соревнующиеся поспешили занять положенные места напротив друг друга.

Раздался зычный вой медной трубы, давший старт к началу битвы.

Воины пришпорили своих лошадей и те сорвались в стремительный галоп. Рыцари направили копья друг на друга и покрепче сжали щиты, готовясь к столкновению.

Первый обмен ударами ознаменовался лишь поломанными орудиями обоих участников. Каждый вернулся на свою сторону полигона. Зачинщик получил новое орудие из рук своего оруженосца, а воин в чёрном достал копьё, прикреплённое к крупу коня.

Стоило новому сигналу огласить начало второго раунда, как противники бросились друг на друга. Шум, который сопроводил столкновение, я могу сравнить лишь с раскатом грома. Грохот щитов и лязг доспехов смешались, давая начало пронзительному дребезжащему звуку. Под столь сквернозвучный аккомпанемент один из зачинщиков стрелой вылетел из седла и навзничь рухнул наземь.

Воздух загустел и сделался плотным, словно кисель, и в нём нельзя было различить ни завывание ветра, ни пение птиц. И лишь овации зрителей разбавили тишину градом хлопков. Кто-то, особенно впечатлённый решил, выразить свою поддержку свистом.

Ни капли не смущённый внезапно вспыхнувшей любовью наблюдателей, Тёмный рыцарь прошествовал к своему следующему сопернику, при этом не удостоив проигравшего и взглядом. Второго зачинщика постигла участь первого. Остался Луиджи Риччи.

Тут уже зрительский лагерь разделился меж собой – одна сторона ратовала за протеже Дожа, а другая за Тёмного рыцаря. И если битва и выдалась напряженной, то не только для наблюдателей, но и для сэра Риччи. По самому его телу было видно, на сколько сильно он напряжён и с каким трудом сносит удары копья. А вот Тёмный рыцарь, напротив, чувствовал себя менее скованно. Однако, ни явная расслабленность противника, ни поддержка доброй половины зрителей, ни собственное сосредоточие не приблизили Луиджи Риччи к победе и на третьем заходе он оказался выбит из седла точным ударом в грудину. И когда блеск золочённых лат сиаммского героя померк в поднявшемся облаке пыли, герольд счёл своим долгом пропеть хвалебное стихотворения, а зрители выказать своё восхищение победителю общепринятым методом – аплодисментами.

Увы, я не удостоился удовольствия поглядеть на то, как триумфатора тогдашнего дня будут чествовать наградой. Мой наниматель двинулся прочь от ристалища, стоило только заду Луиджи Риччи распрощаться с седлом. Мне пришлось последовать за своим сэром.

– Знал бы, чем окончится его выход, я бы сразу вернулся в шатёр, – озлобленно процедил рыцарь, стоило нам оказаться под сводами шатра.

– Вы жалеете исключительно о потраченном времени? Или о том, что не смогли выступить? – не смог я удержать себя от любопытства, складывая копья на стойки.

– Обо всём. Зачем мне было обучаться конному бою, если я толком не смог в нём поучаствовать?

– А разве Вам ранее не доводилось в них участвовать? – я смерил рыцаря удивлённым взглядом.

– Представь себе не доводилось. Это мой первый турнир.

Пусть рыцарь и перешёл на невежественный тон, но вот последнюю фразу он проговорил с такой заминкой, с какой признаются в чём-то, о чём до самого последнего мгновения стараются молчать.

– Сука… Надо было раньше выходить. Магнус, приготовь мне ванну. Я пока ждал своей очереди, вспотел… как не знаю кто.

Я со всей ответственностью принялся исполнять рыцарский приказ. В то время как он ушёл куда-то, не снимая ни кольчуги, ни шлема, я установил ванну в шатре и принялся ходить за водой, чтобы наполнить её.

Во время одного из моих заходов от палатки до ближайшего колодца и обратно мне повстречался юноша, ведущий за уздцы коня, на которого была нагромождена экипировка сэра Риччи. «Оруженосец Луиджи» – мгновенно опознал я мальчишку. Он искал Тёмного рыцаря, чтобы передать доспехи своего сира, или отдать за них выкуп. Денежная дань не соблазнила победителя и он предпочел обогатиться арсеналом своих соперников. Это я понял потому, что никто из зачинщиков не явился на завтрашние бои.

Надобности вставать спозаранку в день состязаний не было, в виду того, что намеченное испытание воинской удали было назначено на четырнадцатый час. Посему, новый день я и Лев привечали в бодром расположении духа, улучшению которого поспособствовал сытный завтрак.

К арене мы прибыли за час до начала сражений. Очень уж яро мой сир рвался в бой. Покуда охочие до зрелищ господа занимали положенные им места в зрительских ложах и на трибунах, рыцари собирались у входа на арену. Поскольку я и Благородный лев были в числе первых, то нам пришлось дольше всех томиться в ожидании начала испытания. Конец этому был положен звучанием песни, исполняемой трубами герольдов.

В следующие минуты я понял, что сиаммский Дож предпочитал видеть вестниками турнира юнцов, которые могут не сколько ублажать уши слушателей соловьиными голосами, сколько неуместно длинными речами, орошёнными обилием торжественного пафоса. Я более чем уверен, что когда звучала речь, не я один не проникся восторгом грядущих побоищ, а думал только о том, когда же закончится монолог.

Когда языкастый вещун кончил свою тираду, меня хватило облегчение.

Настала пора участникам выходить на арену и первым пошёл… Тёмный рыцарь. Я не видел его среди ожидающих, и он появился из ниоткуда в тот самый момент, когда ворота на арену только начали подниматься. Дерзко пройдя через всю очередь и вероломно оттолкнув воина, стоявшего первым, он прошёл через ворота и начал дожидаться, когда на поле боя выпустят чудовище.

– Уверенной поступью, держа осанку величественную, на поле кровопролития выходит Тёмный рыцарь. Во вчерашний день он показал нам, что он с конём и копьём управляться мастак. Сладил он в бою со славными сэрами, чья воинская удаль не знала границ. Взглянем же, сможет ли безмолвный боец найти управу на чудищ, кои безжалостны и кровожадны в бою! – приветствовал его герольд.

Увы, тяжёлые ворота и высокие стены надежно скрывали Тёмного рыцаря от внимания всех, кто находился с наружной стороны миниатюрного колизея и рассказчику не повезло увидеть его поединка с монстром. Благо, герольд оказался щедр на комментарии, так что я имел полное представление о ходе боя Тёмного рыцаря. И складывалось такое впечатление, что герольд надрывал горло не сколько для сидевших на трибунах, сколько для участников состязаний, дожидающихся своего часа.

– Со свистом выхватив меч и не робея бросается славный сэр на дикого зверя, до крови и плоти человеческой жадной. Не пугает его ни дикий оскал, ни рык одичалый.

За всё время битвы Тёмного рыцаря герольд так и не удосужился назвать чудище, с которым отчуждённый воитель сошёлся в битве. Посему я всё не мог себе вообразить, на кого там Тёмный рыцарь всё бросается с мечом наголо, и кому же это досталась участь оказаться обезглавленным его могучим и точным ударом.

Вскоре, врата были подняты и следующий воитель пошёл на убой к чудовищу. Я подсчитал количество благородных мужей, стоявших между моим нанимателем и ареной, и с неудовольствием насчитал их около десятка.

– Ну что, Магнус, настал мой черёд, – сказал Благородный лев, подходя вместе со мной к воротам, – Какой бы монстр не ждал меня на арене, не волнуйся за меня Я справлюсь.

– Я в Вас не сомневаюсь, – отозвался я, стоя рядом с рыцарем, перед разверзающейся пастью тяжёлых ворот, – Ступайте на бой смело и не робейте. У Вас всё получится.

– Ну, спасибо тебе за такую веру в мои силы.

За воротами нас ожидало промежуточное пространство, бывшее чем-то вроде проходного пункта между внешним миром и ареной. Мы прошли вперёд и привратники затворили ворота за нашими спинами, отрезая нас от изумрудных сиаммских полей и провожающих взглядов рыцарей.

– Магнус, дай воды, быстрее… – распорядился Лев, в то время как решётчатые ворота арены начали открываться.

– Возвращайтесь с головой чудовища, – сказал я, принимая бурдюк обратно после того, как мой наниматель вдоволь напился, – Повесим её перед шатром, чтобы все видели.

– Непременно, Магнус, непременно, – тихо произнёс рыцарь, вынимая дремлющий клинок из ножен, поудобнее перехватывая щит и делая шаг вперёд, навстречу неизбежной схватке.

Шуршащий под ногами рыцаря песок уже напитался как человеческой кровью, так и кровью чудовищ, что было видно по багровым кляксам и пятнам. То тут, то там, лежали погнутые элементы доспехов – сорванные наручи, наплечники и наголенники. Чуть поодаль от Льва лежал шлем, изорванный, словно кусок бумаги. Герольд решил поприветствовать выход нового бойца на арену складным стишком, однако если он кого им и порадовал, то только самого себя. Зрители и без его подначивания со всем восторгом рукоплескали рыцарю. И ещё, сдается мне, мой сир был занят больше переживаниями из-за предстоящего, чем словоблудством глашатая и звуками, издаваемыми возбуждённой толпой.

Вещун прильнул к трубе и отыграл мелодию, оповещающую о начале поединка, и которая по окончании боя послужит Льву либо триумфальным гимном, либо погребальным реквиемом.

Стуча копытами, на арену вышел минотавр, шерсть коего была черна, как уголь, а глаза, налитые кровью, мерцали парой грязных рубинов. Руки, рельефные и мощные, подобные склонам высоких гор, сжимали копьё и круглый широкий щит. И глядя на этот гибрид из быка и человека, я порадовался тому, что стою по ту сторону врат арены.

Я не припомню, кто из двух сражающихся отважился взять на себя инициативу начать бой, однако, предполагаю, что первым нанёс удар именно минотавр. Рыцарь оробел от одного лишь вида своего врага и ещё не успел совладать с собой.

Чудище напирало нещадно, свирепо и бездумно. Его удары были быстры и сильны, а выпады точны, но вместе с тем – тупы и примитивны. В противном случае, Лев бы не избегал всех атак монстра настолько легко. Даже удары щитом, который минотавр счёл должным использовать как инструмент нападения, а не защиты, моему нанимателю удавалось без особого труда предугадать и предупредить.

Ало-золотистому воину не единожды давался шанс ответить своему врагу своевременной контратакой. Однако, напирающая и теснящая тактика минотавра настолько смутила рыцаря, что он наглухо закрылся в обороне, которую боялся прервать.

Внезапно оглушительно заревев, в самых лучших традициях боевых быков Масагирии, минотавр бросился вперёд, тараня рыцаря щитом. Воин принял удар и выдержал его, хотя мог уйти в сторону и избежать столкновения. Лев сделал несколько шагов назад, едва не споткнувшись на ровном месте. Пользуясь потерей равновесия своего соперника, минотавр сделал выпад копьём. Рыцарь успел уклониться в сторону, но всё же наконечник задел его бок, порвав сюрко и сорвав несколько колец кольчуги. Боец сделал стремительный удар, нацеленный точно в мощную грудь, но минотавр успел увернуться. Атака не удалась и лезвие лишь вскользь задело могучее плечо монстра, оставляя на смуглой коже кровавый порез.

Издав негодующий рёв, человекобык ударил ребром щита, угодив точно в голову моего господина. Шлем его погнулся, а забрало зашаталось. Монстр бросился на оглушённого воина, тараня его своим чугунным лбом. Он поддел его рогами, а затем подбросил вверх с такой силой, что воин улетел прямо за могучую спину чудища. К падению рыцаря наземь зрители не остались равнодушны – кто-то вскочил с насиженного места, иные приложили ладони к устам, другие шумно вздохнули. И я разделил с толпой то беспокойство, которое охватило её – я нервно ухватился за прутья решётчатых ворот и дёрнул их на себя, словно бы бушующей во мне тревоги было достаточно, дабы вырвать их и прийти на выручку.

Минотавр занёс своё мощное копыто над головой воина, однако тот успел откатиться в сторону, правда далось это ему с трудом. Между тем, благодаря этому манёвру, у рыцаря появился шанс нанести хороший удар монстру, и он им воспользовался, вонзив меч в живот чудища.

Скотоподобная тварь издала надрывный рёв и воздев копьё вверх опустила его на рыцаря, однако тот успел закрыться щитом. Удар был такой силы, что точёный наконечник пробил и защиту, и предплечье рыцаря.

Уж не знаю, какими усилиями Лев совладал с болью и не поддался минутной агонии, но как-то ему это удалось. Собрав остатки своих иссякающих сил, рыцарь придал мечу в другой руке более удобное положение, а затем нанёс колющий удар, направленный точно в мускулистую бычью грудь. Цель была достигнута – минотавр замер на мгновение, а затем замертво рухнул на землю.

Победу рыцаря зрители привечали пылкими аплодисментами и звенящим свистом. Герольд, следуя традиции, скрасил подвиг Льва хвалебной песенкой, которую я пропустил мимо ушей.

Уже через несколько минут я и мой сэр были на пути к лазаретной палатке. Благородный лев шёл медленно опираясь на меня, несущего его меч и щит.

Лазарет привечал нас специфичным коктейлем из запахов, который вобрал в себя смрад крови, пота, отдушину трав и мускус настоек. Однако, ароматы лазарета были последним, на что я тогда обратил своё внимание.

В этом куполе из плотной ткани слышались стоны и крики десятка рыцарей, изувеченных различными способам, и в разной мере тяжести. Отсечённые конечности и свежие кровавые культи, разъеденная кислотой плоть, отслаивающаяся кожа, выбитые зубы, торчащие наружу сломанные кости – вот то, что тогда завладело моим вниманием. Неприкрытые страдания всегда были одним из тех элементов, которые приближают смертного к чёрствой реальности. И, созерцая их в ту минуту, я начал понимать, что вот она – жестокость беспощадной реальности, царствующая за стенами моего родного дома. Вот жертвы, принесённые ради минутной потехи публики и призрачных лавр победы.

– О, Магнус, – раздавшийся, среди беспорядочных болезненных стонов, радостный перезвон голоса Эмилии мне показался неуместной нотой, – я по тебе уже успела соскучиться. Веди своего сэра вот к этой койке, посмотрю, что с ним.

– Деньги хоть требовать с него за лечение ты не собираешься? – не смог удержаться я от вопроса, помогая Льву поудобнее устроиться на скудной лежанке.

– Нет, милый, не буду. Ох… не хило же тебе досталось. Как так получилось? – всякая весёлость в голосе увяла, сменяясь профессиональным спокойствием.

– Копьём… – буркнул рыцарь, смотря за спину моей родительницы, прямо на своего родича по оружию, молящего, ухаживающих за ним лекарей и рабов милости не отрезать руку, в которой уже начала зреть гангрена.

– Чего ты там бубнишь? Сними со своей головы это ведро и скажи нормально.

– Нет, не сниму, – отказался рыцарь и схватился за шлем, словно боялся, что моя мама самовольно сорвёт его, – Копьём меня ранили! Теперь ясно?

– Да, ясно-ясно.

Затем, избавив от железных нарукавников руки раненого, мама стала обрабатывать рану, зияющую кровавой краснотой пронзённой плоти. Для этого она использовала чистую льняную салфетку, обильно смоченную в спирте.

– Скверно… Тебе нельзя участвовать в следующем испытании, – огласила мама и рыцарь дёрнулся, как от хлёсткой пощечины, – Магнус, протри рану. Мне нужно взять иголку и швы.

Я охотно взялся за исполнение поручения. Пока я вытирал контуры разорванной кожи от запекшейся крови, Лев решил отвлечь себя беседой:

– Магнус, я не плохо сражался с этим минотавром?

– Плохо. Если бы Вы не робели, то этого ранения могло бы и не быть.

Я отвлекся от обработки раны и посмотрел на воина. Повреждённое забрало уже держалось на одном креплении и косилось в сторону, открывая мне обзор на уголок алых губ и на ту часть лица, в которой линия челюсти переходит в подбородок.

– Вот как… Ничего, на следующем испытании постараюсь лучше показать себя.

Теперь я заметил, что голос воина зазвучал гораздо чётче, чем прежде. Он был глубоким и утробным, идущим из недр груди, но не лишённым легкости звучания, присущей женщинам.

Тогда-то и закралась в мой разум эта дымка бледного сомнения, которую я сиюминутно решил развеять.

– А Вы собрались участвовать в следующих испытаниях?

– Конечно. Этой… победой над минотавром я не сделаю себе имя.

Несколько секунд я молчал, сомневаясь в посетившей меня догадке, бывшей сколь правдоподобной, столь и нелепой. Справившись с сомнением, я неуверенно изрёк:

– Мне кажется, что для женщины достаточно и победы над минотавром, чтобы сделать себе имя.

Ответом мне послужило обескураженное молчание, лишь подтвердившее мои домыслы. И словно надеясь спрятаться от моего дотошного внимания и навязчивых расспросов, человек передо мной поправил забрало, получше закрывая своё лицо.

– Ерунду какую-то несёшь. И вообще, иди лучше… на трибуны. Посмотри, на поединки.

Понимая, что одних слов будет недостаточно, чтобы сломать эту игру сидевшего передо мной визави, я решил действовать по-иному, более прямолинейно и бесцеремонно, что противоречило моей скромной натуре и принципам. Мне стоило больших усилий преодолеть свою нерешительность, чтобы одним внезапным и быстрым движением пропустить ладонь промеж бёдер сидящего передо мной человека, обнаруживая отсутствие признаков, определяющих принадлежность к сильному полу.

– Не здесь, Магнус. Поговорим об этом в моём шатре, – смущённо выдохнула девушка, которая уже не могла укрыться от моего любопытства, будучи окончательно разоблачённой столь наглым и внезапным способом.

Озвученное условие оборвало нить нашего разговора. В лекарской палате воцарилось отчужденное молчание. Мне было тяжело сносить это бессловие, но и нарушить его мне тоже было в тягость.

От ноши затянувшегося безмолвия нас избавила моя мама, которая, вернувшись, принялась за прилежную работу с ранами самозванки. Приступив к медицинским церемониям, Эмилия выставила меня наружу, отсылая на трибуны посмотреть поединки. Благородный лев (теперь уже скорее «Благородная львица») поддержала мою родительницу.

В скорых минутах я уже разместился в самой оживлённой и безопасной части арены, с упоением взирая на развернувшееся передо мною зрелище. На арене топтали песок рыцарь, укрывшийся за грузной броней, и массивного вида огр, который легко кружил вокруг воина, выматывая его. После вида быкоголового чудища, высокая человекоподобная горилла с недоразвитой мускулатурой и цветом кожи, напоминающим старую листву, меня совсем не испугала и я смотрел на неё, как на дикое животное в клетке. И как бы сильно мне не был интересен исход поединка с этой тварью, он не мог отвлечь меня от мыслей о девушке, облачившейся в рыцарские одежды.

Однако, это смог сделать Тёмный рыцарь, с котором я заседал в одной части трибун. Ранее сидевший неподвижно, он вдруг поднялся с насиженного места и направился прочь из зрительских ложь.

У входа на трибуны одиноко мрачнел некто, укутавшийся в плотный чёрный плащ. Я пригляделся к столь необычной персоне, оказавшейся посреди оживлённых зрителей, силясь разглядеть её лицо, скрывавшееся за тенью широкого капюшона, но безуспешно. Недолго мне предстояло изучать подозрительную личность, ибо вскоре она скрылась с моих глаз вместе с рыцарем. Побег чемпиона предварительных состязаний оказалась не замечен никем, кроме меня.

Если огонёк юношеского авантюризма ещё где-то и дотлевал во мне, то тогда он вспыхнул с новой силой, побуждая меня последовать за мрачным дуэтом. Холодности моего рассудка хватило, чтобы удержать себя от этого внезапного порыва. Дай я тогда слабину, кто знает, может быть мой читатель читал сейчас не мои хроники, а какую-нибудь другую книгу.