Читать книгу Песнь камня - М. Таргис - Страница 5

Из-за твоего проекта я должен тут сидеть до вечера! – сварливым тоном произнес Хоффенберг. – До сих пор поверить не могу, что интендантство его одобрило.

– Вот видишь, наверху знают, что мы на этом не прогадаем, – заверил его Ярнок. – А почему ты должен сидеть допоздна? – осторожно спросил он, опасаясь вызвать очередной приступ недовольства.

– А с автором контракт заключить надо или как? Сверху пришли четкие указания на этот счет. А он, видите ли, свободен только по вечерам. Как будто у нас нет рабочего графика…

– Ты пригласил автора? – поразился Ярнок. – А я не знаю?! Ты заключаешь с ним договор за моей спиной?!

– Если уж наверху к нему благоволят, я хочу, чтобы он поскорее заключил договор именно с Ронштеттером. А у тебя были какие-то другие планы? – подозрительно прищурился Хоффенберг.

– Конечно, нет, – обиделся Ярнок. – Просто… ведь это я его нашел. Даже более того – он меня! Как ты вообще с ним связался?

– Да уж не в буфете, – усмехнулся Хоффенберг. – По электронной почте, разумеется. Он отозвался так, как будто давно уже ждал, что я к нему обращусь. Пьеса требует некоторых изменений, надо это обсудить. Если он когда-нибудь сюда доберется… – Хоффенберг с неудовольствием посмотрел на часы. – Я забыл ему сказать, как найти служебный вход. А номера его мобильного у меня нет. А у тебя?

Ярнок покачал головой, всё еще сохраняя выражение кроткой обиды.

– Я хоть могу присутствовать?

– Если хочешь, – Хоффенберг пожал плечами и посмотрел на Ярнока с внезапно вспыхнувшим интересом. – Слушай, я ты меня не разыгрываешь?

– Каким образом?

– А таким, что всю эту историю написал ты! Или вдвоем вашей мадьярской компашкой.

– Ты с ума сошел? – спросил Ондраш. – Если бы я был способен такое написать, я бы не сидел тут в младших менеджерах…

– Не знаю, – Хоффенберг смотрел на него с сомнением. – Может, ты скрываешь свои таланты. Может, тебе не удалось пробиться по-другому и ты затеял мистификацию. И заодно дружка проталкиваешь.

– Ты же сам связался с Линдентоном, за моей спиной! – взревел Ярнок.

– Может, это тоже – часть твоей мистификации, – нашелся Хоффенберг. – Может, это на самом деле твой адрес, а Линдентон – подставное лицо, если он вообще существует. Или это будет переодетый Фехер. Назначать деловую встречу на ночь глядя – как раз в его «вампирском» духе. Очевидно же, что фамилия у твоего автора – придуманная. Слишком она слащаво-мелодичная, чтобы быть настоящей.

Ярнок пожал плечами.

– Использовать псевдоним – право автора. А что до твоих подозрений… Принимаю их как комплимент. Хотел бы я быть способным на такое!

– Ну смотри. Если вы не подстроили это всё вместе, то еще не факт, что твой автор согласится на кандидатуру Фехера как одного из главных героев. Я же, со своей стороны…

– Не сомневаюсь, – фыркнул Ондраш. – Вот только с чего бы такая уверенность? Ты же сам видел?..

– Что я видел? Что Фехер умеет танцевать чардаш, или что это было? Это не открытие, знаешь ли. Редким явлением был бы мадьяр, не умеющий танцевать…

– Значит, я – редкое явление, – вздохнул Ярнок.

– Он явно намного моложе, чем персонаж, который…

– Он на то и артист. И насколько я понял, автору не принципиально важны возрастные соответствия. Большее значение имеет историческая реальность… И вообще, почему ты так не любишь Белу? Он тебе деньги приносит.

– Почему сразу «не люблю»? – пожал плечами Хоффенберг. – Я просто считаю, что с ним неоправданно много носятся. Смазливый мальчишка со звонким голосом, вот и всё. Второй Эдлигер из него не вырастет. Не вижу я для него перспектив. Будущего. А значит, и смысла инвестиций.

– Зато какое обаяние! И он был совершенно естественен в роли Герберта в «Бале вампиров» и Смерти в «Элизабет»…

– Да, он потрясающе естественен в двух готических ролях, в которых ему повезло выступить.

– Вторым составом.

– Вторым составом!

– И он затмил первый.

– Только за счет смазливости и обаяния. Я же говорю, ему повезло.

– Это редкое и удачное сочетание. Ну почему не дать ему возможность выступить в первом составе? Чтобы имя на афишах? И пьеса ведь как раз готическая. Если ты сам не веришь в его будущее, почему бы не выжать из него всё, что он способен дать сейчас?

– А вот это ты дело говоришь! – усмехнулся Хоффенберг, ткнув в сторону помощника указательным пальцем. – Ладно. Я свое мнение держать при себе не буду, а ты можешь рекламировать своего дружка, как заблагорассудится. А вот герру Линдентону, между тем, давно уже пора быть здесь…

* * *

Бела сам не мог понять, откуда взялось это смутное беспокойство, нарушившее его обычный благодушный настрой перед выступлением, – словно где-то вблизи звенел слышный ему одному сигнал тревоги. Но никаких посторонних звуков не было, только это незнакомое чувство, от которого волоски вставали дыбом позади на шее и в кровь приливал адреналин.

– Что с тобой? – удивилась Дженни, когда Бела резко вскочил со стула перед гримерным столиком, но молодой актер молча отодвинул ее с дороги и вышел в коридор. Он не знал, искать ли ему потенциальный источник опасности или наоборот спрятаться в самый дальний угол, впрочем, прирожденная храбрость и любопытство быстро заставили его отсечь второй вариант и увлекли к окну в торце коридора.

Сквозь узор изморози на стекле он увидел, как у стены внизу паркуется мотоциклист. Богатый декор барочного здания через улицу на глазах скрадывали мягко наползающие сумерки, и прямо перед окном зажегся фонарь, так неожиданно, что Бела вздрогнул – то ли от ударившего по глазам света, то ли от яркого отблеска на шлеме мотоциклиста внизу. Одежда его тоже блестела в фонарном желтом свете, и из-под шлема свисали длинные темные волосы.

Снимая на ходу шлем, незнакомец – он был очень высок – целеустремленно направился куда-то по тротуару, и Белу охватило безотчетное желание, чтобы он дошел сейчас до пешеходного перехода и убрался восвояси на другую сторону улицы, потому что мотоцикл он оставил у театра по чистой случайности, найдя удобное место, а вовсе не… Мужчина миновал переход, уверенно миновал и запертую дверь служебного входа и свернул за угол, завешенный строительными лесами. Он хорошо знал, куда идет.

Бела глубоко вздохнул и сердито посмотрел на морозный узор на стекле, словно это он виноват был в том, что внутри у молодого артиста трепетало и постанывало, как будто он заглянул в бездонную пропасть… Как будто это чувство до сих пор было ему незнакомо. Чувство страха. Иней на стекле медленно оплывал и растекался мелкими ручейками по скату под окном.

Бела вернулся в гримерную.

– Что это значит?! – возмущенно вопросила Дженни. – Ты где-то бродишь, а я тут зря время теряю? Мог бы и сам гримироваться…

– Прости, – улыбнулся Бела. – Мне вдруг стало нехорошо. Наверно, лампенфибер. Страх сцены.

– У тебя не бывает страха сцены, – отмахнулась Дженни. Я на всяких актеров насмотрелась и до сих пор ни одного не видела, кто был бы так спокоен перед выступлениями, как ты. У тебя явно врожденный иммунитет от этой лихорадки.

– Только не сегодня, – задумчиво ответил Бела. – Я вдруг осознал, как хрупок успех и уверенность в завтрашнем… дне. Как думаешь, это дурной знак?

– Не знаю никого, кому бы это ощущение повредило, – ответила Дженни. – В отличие от излишней самоуверенности.

– Что ж, посмотрим. Главное ведь – чтобы шоу продолжалось, верно? – Бела прикусил губу, и Дженни слегка хлопнула его по щеке.

– Что ты делаешь?! – она промокнула ватным диском алую капельку крови и запудрила его губу.

* * *

Когда он вошел в помещение, Хоффенберг медленно поднял глаза, прослеживая его долговязую фигуру от ковбойских сапог с острыми носами до гладкой, убранной в «конский хвост» черной шевелюры с сильной проседью. Ярнок, как раз что-то говоривший, одновременно поедая булочку, поперхнулся и умолк.

Мужчина был высок и худ, однако обладал редкой при таком росте прямой осанкой, двигался, расправив костлявые плечи. Черты его лица не отличались правильностью, однако производили приятное впечатление. Смуглая кожа его была бледна, но на скулах лежала темная тень рваного, словно бы лихорадочного румянца. На темно-вишневых четко прорисованных губах пришельца играла легкая улыбка. Но примечательнее всего были его глаза – хрустально голубые, яркие и прозрачные, с чистыми, словно фарфоровыми белками; взгляд его поражал, как вспышка. Одет незнакомец был в короткую куртку и брюки лоснящейся черной кожи, в ухе у него висело колечко золотой серьги, левой рукой он прижимал к боку мотоциклетный шлем.

– Д-добрый вечер, – неуверенно произнес Хоффенберг.

– Приветствую вас, – широко улыбнулся пришелец, блеснув белоснежными зубами. – Счастлив познакомиться. Мое имя – Альбрехт Вереш Линдентон. Герр Хоффенберг, если не ошибаюсь? Герр Ярнок, – он слегка поклонился в сторону менеджера. Голос у него был тихий и раздражающе хриплый.

Ондраш поднялся навстречу, протянул руку. Линдентон поискал глазами, куда пристроить шлем, не найдя поблизости иной горизонтальной поверхности, водрузил его на стол Хоффенберга и крепко пожал руку Ярнока левой рукой.

– Очень приятно, – пробормотал Хоффенберг, привстал из-за стола, тоже протягивая руку.

Оба не могли отвести взгляда от месмеризующих прозрачно голубых глаз.

– Мы заинтересованы в вашем произведении, – сообщил Хоффенберг. – Тема популярна у публики… и не только… – он на мгновение оглянулся на Ярнока, недовольно дернув краем рта. – Ваши произведения раньше не ставили на сцене? Может быть, не в столице?

– О нет, – повинуясь приглашающему жесту Хоффенберга, пришелец опустился на стул, словно переломившись пополам – стул был низок для его длинного тела – и отодвинул шлем на столе, чтобы не загораживал обзор. – Собственно, это моя первая работа такого рода.

– Неплохое начало! – ухмыльнулся Ярнок.

– Я полагаю, получилось хорошо, – кивнул Линдентон. – Эта пьеса, в несколько сокращенном виде, год назад ставилась студенческим театром в Венгрии.

– Правда? – заинтересовался Ярнок. – А где?

– Непосредственно на месте событий, – улыбнулся автор. – В Эштехеде. Там, знаете ли, дорогой мой, народ живет этими преданиями. Был явный локальный успех.

– Это же здорово! – восхитился Ярнок. – Это была эштехедьская школа вокального мастерства? Я же там учился!

– Да, всё прошло не без помощи этого очаровательного учреждения, – кивнул Линдентон. – Однако главные роли исполняли выпускники более известных школ, в том числе из Будапешта. Талантливые юноши и девушки были рады возможности практики, тем более в столь аутентичных условиях и дивном климате. В театральных кругах Венгрии наш спектакль вызвал положительные отклики. Впрочем, материал я вам передал.

– Вы, я так понимаю, тоже родом из Эштехедя? – спросил Хоффенберг, посмотрев на Ярнока взглядом, означавшим, что оправдываются его худшие опасения.

Ярнок сиял от восторга.

– Родом? Нет, я родился совсем в другой стране, – ответил автор. – Но я жил там некоторое время и искренне люблю это благословенное место, несправедливо забытое европейским обществом…

– Да уж, благословенное, – фыркнул Хоффенберг и хозяйски похлопал ладонью по папке с либретто. – То лавина, то наводнение, то гроза, зверье дикое… Не говоря уже обо всех этих ваших готических штучках. Монстры какие-то, каких нигде больше в мире не видывали…

– Это суеверия! – встрял Ярнок.

– Вот скажите честно, вы как автор рассчитываете сделать коммерческий хит, следуя успеху «Бала вампиров» и всей этой популярной белиберды в черно-красных тонах, или вас действительно завораживают тамошние местные предания? Это принципиальный вопрос.

– Второй вариант определенно ближе к истине, дорогой мой, – ответил Линдентон.

Ярноку вдруг пришло в голову, что при довольно живой мимике, автор был на удивление статичен – он сидел в расслабленной непринужденной позе, скрестив длинные ноги и сложив крупные руки на коленях, левую поверх правой, но за всё время разговора он не шевельнул и пальцем. Словно статуя, у которой живо было только лицо.

– Мы готовы взять вашу пьесу в работу, – сказал Хоффенберг. – При условии, что окончательный вариант будет поставлен в театре Ронштеттер и при условии, что в либретто будут произведены определенные изменения. Наша команда профессионалов уже просмотрела материал и видит там значительные…

– Разумеется, – кивнул Линдентон. – Готов отдать свое драгоценное дитя в руки профессионалов.

– Вы просмотрели проект контракта, который я вам прислал?

– На данном этапе всё выглядит разумно, – ответил Линдентон.

– Тогда давайте покончим с главным, чтобы перейти к более мелким деталям, – Хоффенберг положил перед ним распечатку, и Линдентон наконец сдвинулся с места – как-то мгновенно, с неожиданной легкостью, переместился ближе к столу вместе с тяжелым стулом, словно дубовая антикварная конструкция составляла с ним единое целое.

Текст он проглядел молниеносно – наверно, уже хорошо знал его содержание – и улыбнулся.

– Все необходимые данные вы нам уже сообщили, – напомнил Хоффенберг. – Значит, остается… – он протянул автору ручку.

– С превеликим удовольствием, – Линдентон аккуратно взял ручку левой рукой и неуклюже нацарапал внизу листа широкую подпись.

– Вы левша? – благожелательно поинтересовался Ярнок.

– К моему глубочайшему сожалению, нет, – ответствовал автор и, ничего больше не добавив, протянул бумаги Хоффенбергу.

– Отлично, – Хоффенберг довольно потер руки, изучая подпись, потом отложил контракт в сторону и посмотрел на автора. – Теперь к делу. Насколько я понял, работа не позволяет вам присутствовать в театре в дневное время?

– К счастью, в нашу прекрасную эпоху многие вопросы можно решить дистанционно, – изрек Линдентон, снова откинувшись на спинку стула и вернувшись в состояние полной неподвижности.

Он может так часами сидеть и не двигаться, как хищник, поджидающий добычу, почему-то пришло в голову Ярноку.

* * *

Ондраш Ярнок провожал автора к выходу, энергично расписывая ему самые радужные перспективы, ожидающие новую пьесу, не замечая, что тот совершенно не обращает внимания на его болтовню. Линдентон с любопытством озирался и рассматривал снующих по коридорам работников и загримированных артистов – во всю шел первый акт вечернего представления.

Внезапно из-за угла под ручку с партнершей вывернул Бела и, не рассчитав скорости, налетел на Линдентона. Ярнок вздрогнул, услышав странный глухой стук, словно ударили в стену, а не в человеческую плоть, но ни один из столкнувшихся не издал ни звука.

– Bocsánat[14]… – растерявшись от неожиданности, пробормотал Бела, на миг взглянул в глаза Линдентону, смешавшись, отвел взгляд и поправился: – Прошу прощения.

– Nem baj[15], – бросил Линдентон и провел ладонью по ушибленному предплечью, словно удостоверяясь, что оно на месте.

Ярнок впервые заметил, что на его правой руке надета перчатка – из-за общего бронзового цвета кожи автора пьесы она не бросалась в глаза, а край ее был заправлен в рукав.

Разойдясь с Белой в узком коридоре, Линдентон проводил его взглядом.

– Любопытные кадры у вас тут… – процедил он сквозь зубы.

– О да, это наша восходящая звезда, – Ярнок тоже смотрел вслед Беле и девушке – с откровенной ревностью во взоре. – Кстати, это возможный кандидат на одну из главных ролей в вашей пьесе. Если вы не сочтете, что он слишком молод. Но, право…

– Он, несомненно, слишком молод, – ухмыльнулся Линдентон. – Но возраст – в театре понятие малозначащее, не правда ли? А необходимый опыт приобретается очень быстро.

– Н-ну да, – неуверенно согласился Ондраш.

* * *

На улицах было очень тихо. Разошлась публика из театров и баров, закрылись самые упрямые кафе, только старинные барочные здания – стойкие ветераны канувшей в Лету блестящей эпохи, залитые холодным сиянием ночной подсветки, бросали вызов окутавшему город мраку, да по центральным проспектам еще бродили неуемные гуляки среди уснувших витрин.

Наступила полночь, когда одинокий мотоциклист сделал очередной круг по центру города, разрывая морозную тишину монотонным ревом своего стального коня, и затормозил на углу тихой улицы, у фешенебельного отеля, сулившего постояльцам не столько блеск и развлечения, сколько спокойный респектабельный уют.

Мужчина оставил мотоцикл на стоянке, прошел в центральный холл, оглядываясь с удовлетворением – ему нравился старомодный декор помещения, вежливо кивнул портье, наблюдавшему за ним с сонным безразличием, и направился в лифт, двигаясь тихо и неуловимо, как тень. Лифт бесшумно заскользил на верхний этаж. Портье моргнул и удивленно огляделся, прикидывая, уж не задремал ли он на рецепшне. Вдруг кто-нибудь это заметил?

В номере под самой крышей постоялец отеля расстегнул молнию тесной кожаной куртки, опустился в кресло, задумчиво оглядываясь, потом встал, подошел к бару и, перебрав бутылки, достал красное вино, проигнорировав ожидавшее в ведерке с уже подтаявшим льдом шампанское – это было чужое распоряжение, не его.

– Как будто получается, а? – подмигнул он портрету бывшего владельца этого здания, висевшему на стене – тридцатых годов девятнадцатого века, если судить по костюму, а у нового постояльца в этом отношении был наметанный глаз.

Лицо казалось смутно знакомым – может быть, им довелось как-нибудь ненароком пересечься, как сейчас говорят? Или это просто был характерный типаж того времени – одинаковые прически, баки, пышные галстуки, одинаковые позы, одинаковый стиль, в котором исчезала индивидуальность художника, честно зарабатывавшего свой хлеб. Любое время находит свои способы обезличить отдельных представителей людского рода, уравнять в пределах одной среды, придать им единый облик и образ поведения, с небольшими вариациями… Не для того ли, чтобы не так заметно было, что и с течением тысячелетий люди практически не меняются?

Пить со среднестатистическим представителем столичного бюргерства было скучно, и постоялец отставил лишь слегка пригубленный бокал на столик и, раздвинув узорчатый тюль, распахнул двери широкого балкона, сплошь покрытого тонкой наледью. Холодный воздух со звоном ворвался в помещение, но мужчина не дрогнул, вышел наружу, оглядывая с высоты черные горбы спящих крыш вблизи и манящие зеленоватым светом округлые купола и узкие шпили центральных кварталов, и весело рассмеялся. Свет полной луны серебрил его прямые черные с проседью волосы, плавал в голубых глазах, заставляя плясать в них льдистые колючие искры.

Не закрывая двери балкона, постоялец вернулся в комнату, стянул куртку и рубашку, бросил их на кресло. Его правое плечо охватывала легкая кожаная перевязь, на которой держалась затянутая в перчатку тонкой кожи искусственная кисть руки, мастерски выполненная, с подвижными на прочных тугих шарнирах сочленениями пальцев, как у популярных восточных кукол. Он снял протез и тоже не глядя бросил на кресло, рука оказалась на самом краю, и, помедлив, будто в раздумьях, соскользнула на пол, увлекая за собой ремни, свернулась в кулак на мягком ковре, словно живая. Мужчина сдернул с волос резинку, распустив по плечам густую темную гриву, залпом допил вино и, не обращая внимания на холод, снова вышел на балкон.

Мороз с готовностью принял в объятья его поджарое тело, ледяные колючки побежали по гладкой бронзовой коже, выбелили курчавую темную поросль на груди, одели голую культю, обрубленную чуть выше запястья, искристой пленкой. Полуобнаженная фигура на балконе показалась бы стороннему наблюдателю почти прозрачной в январском воздухе – то ли заблудившийся в космической пустоте дух, то ли отголосок сна. А наблюдатель имелся: в окне противоположного дома мелькнуло чье-то удивленное лицо – светлое пятно в сумрачной коробке квартиры, не разберешь, мужчина или женщина, старик или дитя. Человек на балконе мило улыбнулся наблюдавшему, прижав кончики пальцев с заостренными ногтями к заледеневшим губам, послал ему (или ей!) воздушный поцелуй. Его выдох был чист и прозрачен, пар не выходил из его рта и на голых плечах поблескивали, не тая, редкие снежинки. Незнакомое лицо исчезло из окна, и через некоторое время внутри квартиры вспыхнул свет. Будет думать, что это был сон или виденье, порожденное холодом, плотным ужином и недавно просмотренным фильмом.

А однорукий, удивительно высоко подпрыгнув, встал на узкие перила, взмахнул руками, восстанавливая равновесие, выпрямился, вдохнул полной грудью воздух зимней ночи и шагнул в пустоту.