Читать книгу Песнь камня - М. Таргис - Страница 6

С неба лениво сыпались мокрые хлопья и тут же таяли, превращая дорогу в жидкое месиво и отгородив весь окружающий мир серой мутной завесой. Липкий мокрый снег садился серыми бугорками на поля шляп и плечи, а при редких кратких порывах ветра радостно забивался в глаза. Янина отирала их костяшками защищенных перчаткой пальцев и снова бралась обеими руками за вожжи – после долгих перемещений и выяснений, кому где ехать, она отвоевала себе место на козлах и тихо радовалась, что с самого начала вышла из дома в своем – теперь единственном – «спортивном» костюме, без кринолина.

Четыре лошади графской упряжки двигались впереди осторожным шагом, оскальзываясь на раскисших тропах. Ярнок и Лайош как местные жители шли первыми, указывая и попутно разведывая путь, им досталась одна лошадь на двоих и время от времени они сменялись в седле. Рядом с ними решительно топала неутомимая Хильда, всем своим видом демонстрируя наслаждение от прогулки и порою вовремя поддерживая под локоть оскользнувшегося спутника. С каждой милей пути Ярнок и Лайош взирали на баварку со всё большим уважением, грозившим перерасти к концу пути в священный трепет.

Следом ехали верхом двое британцев. Фрэнки и в седле не расставался со своей ташкой и карандашом и, видимо документировал все перипетии довольно тяжелого пути. Норовистая белая кобылка, доставшаяся Дьюеру, – хозяйская любимица – постоянно беспокоилась, нервно косилась по сторонам и всхрапывала. Журналист с высоты своего роста смотрел ей в затылок с растущим недоверием: по его собственному признанию, он не был большим любителем верховой езды. За ним ехал, вздрагивая и стискивая поводья каждый раз, как лошадь Дьюера выражала недовольство или выворачивала копытом булыжник на дороге, второй небольшой любитель четырехногого транспорта – доктор Шнайдер. Поначалу он ехал в коляске, однако после того, как граф фон Кларен, постепенно принимавший всё более зеленый оттенок, покачнулся в седле и едва не соскользнул наземь, доктор любезно согласился уступить ему место и как человек пожилой и плохой наездник отдал капризную кобылу графа не менее любезному журналисту, забрав его флегматичного меринка.

Теперь граф тихо страдал в тряской двуколке, отчего цвет его лица отнюдь не улучшился. Уступив ему свободный от багажа уголок сиденья, Пондораи Томашне и горничная фон Кларена Ильдико устроились на саквояжах и коробках, а Янина и Арпад сели рядом на козлах, управляли послушным и надежным, как утес, Каштанком по очереди и, в отличие от остальных участников экспедиции за исключением Хильды, получали от нее максимум удовольствия.

– Наверно, скоро развиднеется, – оптимистично заметила актриса, поглядывая на небо: сквозь серую пелену слабой желтизной просвечивало солнце. – Кажется, ваши горы все-таки намерены оказать нам дружеский прием. Хотя дорога и вправду нелегкая. Тпррру! – она натянула поводья, когда Каштанку на голову едва не приземлился мерин доктора, съехавший по раскисшей тропе, но, к счастью, устоявший на ногах.

– Прошу прощения, милые дамы! – доктор Шнайдер повернулся в седле и приподнял шляпу.

– Дамы! – донеслось из коляски с возмущением, и Арпад хихикнул.

За спиной Янины послышалась возня, глубокий, густой голос графа бормотал извинения, и наконец он выбрался вперед и пересел на втиснутый перед сиденьем кофр госпожи Пондораи. – Он вас не раздавил, Янина?

– У нас всё отлично, – актриса мельком взглянула в его сторону и снова уставилась вперед на послушного мерина. – Как, вы говорили, называется эта тропа, по которой мы едем?

– Шош ут, – сосредоточившись, вспомнил Арпад. – Точно, Шош ут.

– По-нашему, Адлерсвег, – пояснил фон Кларен. – Путь орла. Он не рассчитан на тех, у кого нет крыльев.

– Это я уже поняла, – улыбнулась Янина. – Адлерсвег… Красиво. Здесь все названия красивые и очень точные. Но вы с Ярноком вчера упоминали какой-то другой путь? Он еще менее приспособлен для тех, кто не летает?

– Он называется Холал ут или Тодесвег[16], – коротко, но веско ответил фон Кларен.

– Ясно, – кивнула Янина.

– Мост должен быть уже близко, – объявил граф. – Скоро узнаем, не напрасен ли был весь этот путь.

– Вы всегда такой оптимист? – миновав поворот, Янина снова резко натянула поводья: впереди и внизу распахнулась пропасть, заполненная белой мглой, противоположный край ее терялся за стеной тумана и туда, в обманчивую пустоту, уводил каменный мост, сильно выщербленный временем, с частично обрушенными стенками, покрытыми скользкими темными останками осеннего мха.

Прикинув ширину моста, Янина вздохнула с облегчением: там как раз хватало места для двуколки, вот только двигаться надо было с удвоенной осторожностью.

– Надо же, стоит еще! – поразился фон Кларен.

Остальные столпились на дороге впереди и совещались. Ярнок решительно протиснулся между лошадиными боками и поклонился одновременно доктору и коляске, где находился фон Кларен.

– Мост цел и, наверно, нас выдержит. Надо только ехать по одному. Неизвестно, правда, нет ли обвала ближе к той стороне. Мы, пожалуй, пойдем вперед и разведаем. Если всё хорошо, дам сигнал, – он похлопал по прикладу охотничьего ружья, которое держал на плече.

– Разумно, – согласился доктор и вопросительно посмотрел на графа. Тот устало кивнул.

– А новая лавина от вашей стрельбы не начнется? – проворчал Дьюер – с момента знакомства с графской кобылой его настроение постепенно ухудшалось.

– Маловероятно, – ответил фон Кларен.

– Но не исключено! – возразил Дьюер. – Вы сами говорили, что нынешние погодные условия необычны для этих мест. Не лучше ли разведчику не рисковать, поднимая шум, а просто вернуться сюда и сказать остальным, можно ли проехать?

Ярнок оглянулся на мост, сплюнул и проворчал вполголоса:

– Сами туда-сюда и шатайтесь.

Доктор Шнайдер тяжело вздохнул, переживая из-за дурных манер своего кучера, но промолчал. Янина уже давно подозревала, что доктор Ярнока побаивается, и была с ним вполне солидарна.

– А я и не отказываюсь, – оскорбленным тоном ответил журналист. – Могу и съездить, почему бы нет? – он ткнул каблуками кобылу, пытавшуюся дотянуться зубами до его ноги.

– С лошади не свалитесь, – тихо напутствовал его граф.

– Простите, сэр? – весь вид Дьюера показывал, что лишь раненое плечо графа удерживает его от решительных действий.

Янина умоляюще посмотрела на фон Кларена.

– Ладно, – примирительно произнес граф. – Не раздражайтесь, прошу вас. Мост длиннее, чем кажется, езда туда и обратно шагом нас сильно задержит, а хотелось бы добраться до замка засветло. Если вы еще не заметили, лавина этих мест не коснулась. Почему? Да потому, что этот путь неспроста прокладывали именно здесь. Если от одного единственного выстрела что и случится, то как раз на мосту мы будем в большей безопасности, чем где-либо ниже, а если новая волна грязи хлынет на город и прусское подразделение – добро пожаловать в Карпаты!

Доктор Шнайдер снова тяжело вздохнул, видимо сочувствуя соотечественникам, но промолчал.

– Но вы подозревали, что мост может быть разрушен? – не желал сдаваться Дьюер.

– От времени. Он очень стар, – дернул здоровым плечом граф.

Ярнок кивнул Лайошу, и оба пошли по мосту, ведя коня в поводу, и скоро скрылись в молочной мгле.

Печальный голос из коляски воззвал по-венгерски.

– Мам, тут интереснее, – ответил Арпад, явно гордясь тем, как свободно он изъясняется по-немецки, и посмотрел на Янину. Она заговорщицки подмигнула мальчугану.

Выстрела заждались и уже подумывали, что Ярнок что-то долго не дает сигнала, когда он наконец раздался – как и всегда в таких случаях неожиданно, разорвав глухую тишину над ущельем, сразу же наполнившимся хриплым карканьем вспугнутых ворон, шорохом скатившегося откуда-то камня (вместо ожидаемой лавины), храпом встревоженных лошадей да скрипом тронутой с места двуколки.

Двигаться решили в том же порядке, выжидая, чтобы не перегружать древнюю конструкцию. Хильда взяла коня Фрэнки под уздцы и отправилась на мост, за ней, немного погодя – Дьюер, потом – доктор, и наконец – коляска.

Над пропастью снова восстановилась тишина, и стук подков по камню в нескольких десятках метров впереди казался оглушительным. Однако звук выстрела потревожил не только ворон. Двуколка как раз въезжала на мост, когда тишину прорвал ужасный, леденящий кровь вопль, тут же перешедший в дикий истерический хохот. Эхо с готовностью ответило и пошло гулять по ущелью, отражаясь от крутых скальных стен.

Наверно, Янина ахнула или закричала, наверно, вскрикнул сидящий рядом с ней мальчик, она ничего не услышала из-за громкого ржания испуганной лошади. Для нервной кобылки потрясение оказалось чрезмерным, белая лошадь взвилась на дыбы, Дьюер отчаянно пытался успокоить ее, балансируя на узком, полуразрушенном мосту. На глазах у Янины лошадь сбросила его (к счастью, ему удалось вовремя выдернуть ноги из стремян и успешно свернуться в клубок, падая на каменное покрытие) и, вытаращив налитые кровью глаза, помчалась назад, в сторону дома, не разбирая дороги.

Мост был слишком узок. Проносясь мимо, белая кобыла ударила боком лошадь доктора, толкнув ее на полуобрушенные перила, а дальше на пути у нее была только двуколка, стоявшая передними колесами на мосту. Каштанек испуганно ржал, глядя на летящую навстречу ему лошадь, и топтался на месте, пытаясь свернуть вбок, на край моста, где обомшелые камни держались явно только на честном слове.

– Альби! – пронзительно взвизгнула Янина.

– Я здесь! – граф проворно перебрался на козлы.

В коляске кричали. Кобыла задела мерина плечом, Янина не глядя сунула фон Кларену поводья и бросилась на шею обезумевшей лошади. Мгновение спустя она уже сидела в седле, стараясь заставить кобылу отвернуть в сторону от испуганного Каштанка и коляски и бежать куда угодно, только прочь от узкого горлышка моста. Она успела заметить краем глаза, как мерин сворачивает вбок, а фон Кларен пытается остановить его одной рукой с помощью отчаянно визжащего Арпада.

Что происходило на мосту дальше, она не видела. Кобыла перестала без толку крутиться на месте и, поддавшись наконец уговорам Янины, вырвалась на простор и помчалась назад по дороге наверх. Уже через пару минут спокойный голос наездницы, а также крутой и вязкий подъем образумили ее, и лошадь остановилась, часто вздрагивая.

– Умница моя, – нежно пропела Янина и осторожно заставила ее повернуть назад.

Почувствовав уверенную руку, лошадь спустилась обратно к мосту, и Янина убедилась, что, к счастью, обошлось без жертв. Двуколка стояла на краю моста, съехав одним колесом в пролом в перилах. Каштанек стоял спокойно, а фон Кларен и Арпад шумно отдувались на козлах, привалившись друг к другу. Чуть дальше Дьюер помогал доктору Шнайдеру подняться с останков парапета, а докторский мерин равнодушно наблюдал за ними, как и вернувшиеся Хильда и Фрэнки.

Янина с триумфом въехала на мост на покоренной кобылице, встретив неловкое молчание и потрясенные взгляды.

– К-как вы это сделали, мисс? – хриплым голосом спросил британец. – Нет, я даже не спрашиваю, как, я пытаюсь понять, что вы сделали?

Янина улыбнулась.

– В любом случае, мое восхищение, – поклонился Дьюер.

– Мое тоже, – присоединился доктор. – И благодарю вас, вы, кажется, спасли мне жизнь, – повернулся он к Дьюеру.

Журналист смущенно откашлялся.

Янина как раз поймала веселый и удивленный взгляд графа, но тут, наконец расшвыряв мешавшие коробки, до передка коляски добралась Пондораи Томашне и, перегнувшись через фон Кларена, бросилась обнимать и целовать сына. Тот слабо сопротивлялся. Граф вжался в спинку сиденья, чтобы не мешать ей, на лице его были написаны покорность судьбе и почтение к материнским чувствам.

– Как мне благодарить вас? – госпожа Пондораи отпустила Арпада и как будто готова была броситься на шею фон Кларену, но тот быстро проговорил:

– Благодарите вашего мальчугана, мадам, он отлично исполнил роль моей второй руки. Одной я бы не справился. И благодарите фройляйн Янину, – он снова с улыбкой посмотрел на актрису. – Вы поразили меня до глубины души. Вы часто проделываете подобные трюки, или это был прилив вдохновения?

– Чего только не приходится делать в театре! – закатила глаза Янина. – И если уж наша императрица уважает конный спорт и считается лучшей наездницей Европы…

Окружающие по-прежнему смотрели на нее не без растерянности, и Янина вздохнула и взглянула в голубые глаза графа.

– Мне только сейчас пришло в голову, что я подвергла риску вашу жизнь и жизни всех в коляске ради того, чтобы спасти вашу лошадь, – она обезоруживающе улыбнулась.

– Что ж, это моя любимая лошадь, – изрек фон Кларен.

Дьюер подошел к Фрэнки, досадливо шипя (в полной тишине его было хорошо слышно):

– Он для нее уже Альби, ты слышал? Что ты там рисуешь, дай сюда! – журналист с остервенением выхватил у коллеги альбом, но тот тут же отобрал его обратно.

– Не будем больше терять время, – распорядился граф, осторожно отстранил Пондораи Томашне и слез с кучерского места. – Господа журналисты. Поскольку наши слуги за это время уже ушли на другой конец света, боюсь, мне придется просить вас вернуть наш ковчег на земную твердь.

– Не впервой, – вздохнул Дьюер, а Фрэнки молча спешился.

* * *

Путь продолжили в том же порядке, только Дьюер пропустил доктора вперед. Фон Кларен не изъявил желания вернуться в двуколку и остался на козлах, полностью доверив вожжи ребенку, счастливому возложенной на него ответственностью. Дьюер пошел пешком рядом с Каштанком, а Янина ехала перед повозкой, уверенно управляя совсем присмиревшей белой кобылой.

– Я бы все-таки хотел знать, – Дьюер повернулся к графу и Арпаду, подумал и на всякий случай взял мерина под уздцы. – Что это было за явление, что так перепугало мою… вашу лошадь? – он ухмыльнулся. – Баньши?

– Не знаю о чем вы, но сразу ясно, что вы не были в Африке, – устало произнес граф.

– Я как раз был в Африке! – вспыхнул Дьюер. – Но не хотите же вы сказать, что это… гиена?

– Я не был. Вам виднее. Значит, они и там так мерзко верещат?

Янина оглянулась, едва сдерживая смех.

– Но ради Бога, – взмолился Дьюер, – что африканский хищник делает зимой в Карпатах?

– Это уже, в любом случае, не совсем то животное, – вздохнул граф. – Видите ли, один мой предок одно время увлекался разведением пород… Как лошадей разводят, или собак. Он же счел, что местные волки недостаточно велики и свирепы. Он, видите ли, всегда стремился поддерживать зловещую репутацию Кёдолы…

– Но зачем? – поразилась Янина.

– Мои предки весьма ценили уединение и покой этих мест. Не хотели, чтобы здесь бывали…

– Туристы вроде нас? – улыбнулась Янина.

– Против роста и благополучия Эштехедя они ничего не имели, – улыбнулся фон Кларен. – Но Кёдола – это совсем другое, ее территория всегда была заповедна для чужих. Так вот, до Канадской тундры мой предок добрался не сразу, поэтому и вывез из Африки несколько штук этих омерзительных тварей – знать не хочу, каким образом. Они разбежались по окрестным лесам и проявили чудеса приспособляемости. Старику явно удалось их тут с кем-то скрестить, хотя я не уверен, что с волками, скорее уж с медведями, судя по результату…

– Разве такое возможно? – скривился Дьюер.

– Для Кёдолаи нет ничего невозможного… Но смотрите! Мы посередине моста… – фон Кларен привстал на сиденье, краска внезапно прилила к его лицу, придав ему почти здоровый, моложавый вид. – Значит, мы как раз пересекаем нынешнюю границу Кёдолы. Добро пожаловать, друзья мои!

Словно слова графа послужили сигналом, облака вдруг разорвались, пропустив яркий победный солнечный луч, туман в пропасти мгновенно опал, рассыпавшись по горным уступам мелкими жемчужными блестками, и всё вокруг засияло новыми насыщенными красками – тающий снег, темная зелень зрелой хвои, бахрома мха на камнях, пестрые срезы горной породы. Впереди открылся дальнейший путь за мостом – узкая расселина меж скальных стен. Янина, Дьюер, Арпад, едущие впереди доктор Шнайдер и Фрэнки, неутомимая Хильда изумленно заозирались, любуясь неожиданным преображением окружающего мира, и, когда блуждающие взгляды обратились вперед и вверх, из всех уст вырвался восторженный стон. Ибо там, в расселине, на изгибе меж двух каменных горбов, вырастали из золоченой солнцем облачной пены пять башен, и свет, влажная дымка и невероятно прозрачный воздух заставляли их переливаться всеми цветами спектра. Изумленный глаз легко разбирал острые гребни на спинах флюгеров-драконов, казавшихся отсюда крохотными, вычурные узоры черепицы на крышах, тонкие росписи и барельефы на стенах, на глазах исчезавшие в небытие при движении облачных масс.

И после мгновений очарованной тишины Арпад с детской непосредственностью выразил то, что было на уме у каждого:

– Он, что, всамделишный?

– Это Кёдолавар, – с гордостью объявил граф. – Мои соотечественники называют его Штайнеслид. Лет десять назад пара известных французских художников написали этот вид, как раз отсюда, с моста. Потом на родине никто так и не поверил им, что он не был плодом их фантазии.

– Штайнеслид – какое подходящее название! – оглянулась Янина. – Нет, правда, он на самом деле такой красивый?

– Возможно, вы будете разочарованы, – признал граф.

– Милая Янина, – вмешался в разговор журналист. – Несомненно, замок существует, но также не приходится сомневаться, что все эти удивительные краски и воздушность – лишь игра солнечного света, повышенной влажности и горного воздуха, нас же ждет холодная и темная каменная коробка, которой давно требуется реставрация, отсутствие газового освещения, вездесущие сквозняки, облезлая позолота, выщербленная черепица, ветхие драпировки, разваливающаяся мебель, и хорошо, если там живут только крысы и летучие мыши, а не… гиены, – он оглянулся на фон Кларена и, словно извиняясь, добавил: – Я повидал много подобных старых замков.

– Вы довольно точно его описали, – ничуть не обидевшись, ответил граф. – Разве что освещение там есть, летучие мыши сейчас спят, и ни крыс, ни гиен нет. Однако вопрос в том, как смотреть и что видеть. И мне кажется, это хороший знак, что Кёдола вот так встретила нас – может быть, она и согласится открыть вам свою истинную красоту. Когда-то и я вот так впервые увидел Кёдоль, с этого же моста, еще ребенком, и на меня это зрелище произвело глубочайшее впечатление. Где бы я ни был, когда я думаю о Кёдоле, мысленным взором я вижу его именно таким – ярким и волшебным.

– Альби, – тихо произнесла Янина, с удивлением прочитав в его небесно-голубых глазах неожиданную мечтательность и бесконечную грусть, – тогда почему вы не живете там? И почему вы не хотели ехать туда?

– Есть места, милая Янина, которые лучше не тревожить, – медленно ответил он, нахмурив брови – или это плечо снова дало знать о себе? – И есть воспоминания, которые лучше не воскрешать.

Маленький караван достиг конца моста и с триумфом взошел в устье расселины.

Лайош и Ярнок в ожидании господ уже расположились перекусить на крупном валуне, но вскочили навытяжку, словно захваченные врасплох командиром задремавшие на посту часовые.

– Вас не испугал этот ужасный вой, орвош ур? – заботливо осведомился Ярнок у доктора.

Тот оглянулся на своих спутников.

От взрыва всеобщего хохота в пропасть скатилось еще несколько камней.

* * *

На первый взгляд пессимистичные предсказания Дьюера соответствовали действительности. Когда маленький отряд въехал под арку подъемного моста (опустившегося перед ними с ужасающим скрипом), словно бы нависшие над ними потемневшие от времени стены и чугунные решетки на узких окнах производили гнетущее впечатление. Спешившись в тесном дворике, Янина огляделась, ища, кто, собственно, открыл им ворота, но вокруг никого кроме них не было, и по спине ее пробежал неприятный холодок. Холодок этот превратился в полноценный озноб через несколько минут, когда с громким лязгом пришел в движение механизм, и мост словно бы сам собой поднялся за их спинами. Пути назад не было.

Янине уже было не до того, кто будет заниматься лошадьми: спешившись, она вдруг ощутила всепоглощающую усталость. Темные стены над головой, казалось, готовы были сомкнуться, закрыв стиснутый колючими краями крыш кусок темнеющего неба, словно крышкой гроба. Янина помотала головой, приходя в себя, и тут же перехватила встревоженный взгляд Хильды. Актриса нахмурилась, взглядом дала понять горничной, чтобы та молчала, и осмотрелась: все ее спутники стояли вокруг, все, кроме графа, переглядывались одинаково растерянно, невольно вжимая головы в плечи. Лошадей не было, как и коляски, как будто они самостоятельно ушли в конюшню, чтобы расседлать и накормить друг друга.

Стоило всей компании пройти сквозь прямоугольный проем в следующий двор, как декабрьская ночь словно бы сразу вступила в свои права: небо на глазах приобретало всё более густой оттенок синевы, и холод с каждым мгновением становился всё ощутимей. Здания горной крепости тесно обступали двор, прямо впереди ожидала лестница в несколько ступеней и над ней мощные дубовые двери, покрытые витиеватым узором из чугуна. В стороне темнел резной портал замковой церкви, но на дверях почему-то висела толстенная цепь.

Поднявшись по лестнице, фон Кларен неуверенно оглянулся на гостей, постучал внушительным бронзовым кольцом, и двери словно бы сами собой медленно и величественно приоткрылись.

– Что еще за театральщина? – проворчал Дьюер на ухо Янине.

Фрэнки, щурясь в сгущающемся мраке, торопливо делал наброски в альбоме.

– Прошу вас, – просто сказал фон Кларен, без приличествующего пафоса, и первым проскользнул в проем меж дверьми.

Тут же внутри затанцевал свет, и двери со скрипом отворились уже в полную ширину. Фон Кларен держал в руке горящую лампу.

– Проходите же, – позвал он. – О лошадях не беспокойтесь, о них позаботятся и вещи разберут. Прошу прощения за холод, надеюсь, что это вскоре удастся исправить.

Ежась и кутаясь в пальто, гости вступили в большую темную центральную залу – настоящий старинный холл с бронзовыми чашами для факелов по стенам (переоборудованными, как вскоре выяснилось, под вполне современные газовые лампы), с гигантским камином, в котором к всеобщей радости кто-то только что зажег огонь, с украшенной сложной вышивкой тканой обивкой стен меж расписных деревянных панелей и покрытым не менее искусно вышитой скатертью длиннейшим столом. Над камином, как и ожидалось, висел хозяйский герб, в полутьме не представлялось возможным разобрать, что там изображено, только по центру явно располагался меч, выделявшийся светлой полосой в рыжих отсветах огня. У камина ожидали несколько мягких и уютных кресел.

Ощутив боль в груди и зная, что подступает приступ кашля, Янина вытянула из рукава носовой платок и приложила к губам.

– Фройляйн Янина, – жалобно забормотала рядом Хильда, но актриса молча стиснула ее руку.

– Прошу вас, – граф прошел через залу к камину, встал рядом с ним, поглаживая раненное плечо. – Подходите сюда, помещение нагреется не сразу. Рассаживайтесь.

Гости встали полукругом у камина, частью расположились в креслах. Никто не рискнул посягнуть на спрятавшееся в темноте за остальными самое высокое и явно старинное, очевидно, хозяйское кресло, больше напоминавшее трон, наверху спинки которого тоже красовался герб с мечом. Сам фон Кларен смерил кресло задумчивым взглядом, но так и не сел в него.

– Признаюсь вам, я немного слукавил, говоря о замке, – улыбнулся он. – Он вполне приспособлен для жизни и даже вполне обитаем. За недостаток тепла и освещения прошу прощения и надеюсь, что этот вопрос удастся быстро решить. На территории крепости стоит несколько крупных зданий, большинство помещений почти никогда не используется. Здесь есть всё необходимое. На нижнем этаже располагаются купальни, вода поступает из реки, которая берет начало где-то на одной из вершин горы… восточной, кажется. Провиантом мы обеспечены, хотя на изысканность меню рассчитывать, увы, не приходится: это запасы местных крестьян и горная дичь. На прислугу прошу не обращать внимания… Впрочем, это было бы как раз затруднительно… Здесь, как вы, вероятно, уже заметили, исключительно исполнительная, но и неприметная прислуга. В чем ее несомненное достоинство. Если что-нибудь будет нужно, наверно, лучше обращаться ко мне.

Пондораи Томашне, поразмыслив, решилась пересесть в большое кресло, поближе к огню. Янина заметила, как граф дернулся, словно хотел остановить ее, но не стал, только на щеках его задвигались мускулы. Янина оперлась рукой о спинку того же кресла, рассматривая герб. Светлеющий меч в центре щита обрамлял странный резной узор, более всего напоминавший расправленные угловатые крылья летучей мыши. Янина придвинулась ближе и разглядела, что меч на гербе треснул ближе к кончику. «Не берегут тут антиквариат, – подумала она. – Еще бы: то холод, то сырость, то вдруг такое пламя… Или эта трещина – результат какого-нибудь кровавого пиршества сотни лет назад?»

Арпад, присевший на ручку кресла поближе к матери, тоже заинтересовался гербом и подергал острый край деревянного крыла. Пондораи Томашне хлопнула его по руке.

– Ах да, – вспомнил, глядя на них, граф. – Крыс здесь нет, но если вы обнаружите где-нибудь в шкафу или в шторах спящего вампира… – почувствовав, что гости как-то подобрались при этих словах, он обвел их удивленным взглядом и внезапно рассмеялся – правда, несколько натянуто: – Я про летучих мышей! Здесь живет небольшая колония, но зимой они вас не потревожат.

– Вампиры в Карпатах? – недоверчиво произнес доктор, и Янина подавила смешок, оценив невольную двусмысленность фразы.

– Опять ваш предок? – проворчал Дьюер и граф кивнул. – А комодоских драконов у вас тут не водится для полноты атмосферы?

– Вот не надо таких предложений! – испугался граф. – Хотя не поручусь, может быть, уже и водятся… Я хотел только просить вас не убивать вампиров, если попадутся. Призраков тоже не надо бояться, они совершенно безвредны.

Янина снова улыбнулась, журналист и мальчик тоже посмеивались, остальные неуверенно переглядывались, не зная, воспринимать ли слова графа как шутку, или он говорит всерьез.

– Послушайте, мейльтушагош груф, – не выдержала Пондораи Томашне, – мы не в салоне, и сейчас не время для ваших излюбленных шуточек!

– Я не шучу, – коротко ответил граф. – Церковь, как вы изволили видеть, закрыта, остальные здания и помещения в вашем распоряжении. Библиотека, дворы и стены, оружейная – здесь нетрудно найти, чем занять себя, пока… всё не устроится. Вы – гости в Кёдоле, а для Кёдолы гость – святое, так было и будет всегда!

Последние слова он произнес, повысив голос, глядя в пустоту, и в голосе его чувствовался странный оттенок – чуть ли не угроза. Впрочем, на это никто, кроме Янины, не обратил внимания. Хильда радостно вскрикнула, обнаружив на столе, где только что было пусто, поднос с кружками дымящегося и дышащего терпкостью трав глинтвейна. По мере того как озябшие (больше за время пребывания в замке, чем за всё их полное драматизма путешествие) тела разогревались изнутри и снаружи, поднималось и настроение, мрачная обстановка и странные намеки графа теряли силу воздействия.

Янина хотела подойти к столу за своей кружкой, но так и осталась стоять, придерживаясь за спинку кресла: в глазах плыло, окружающее колебалось, словно пламя камина полыхало прямо перед ней, гигантский стол кренился и грозил съехать куда-то в небытие. Уставившись на скатерть, Янина вдруг разглядела, что серая с красным гладь на черном атласе скалится на нее тысячей вплетенных в причудливый орнамент яростных пастей, смотрит тысячей горящих глаз. Не без усилия Янина оторвала взгляд от скатерти, ища в колеблющемся шатком пространстве твердую точку, взглянула на рисунок стенной обивки и ощутила, как ее окатывает волна липкого холода. Стены залы были сплошь покрыты изображениями танцующих скелетов. Черные и белые силуэты на багровом фоне, словно в сполохах адского пламени, завораживали; взгляд, раз зацепившись, скользил дальше, прослеживая бесконечное разнообразие поз, и казалось, что вышитые скелеты движутся на стенах и увлекают за собой в бешеный хоровод по красному атласу. Пульс в висках стучал ритмичным аккомпанементом тотентанцу[17], адская музыка становилась всё громче, вытесняла остальные звуки. Только где-то на краю света раздался пронзительный голос Пондораи Томашне: «Фройляйн Линдентон, а вы что ж не?..» Потом был чей-то вскрик, и действительность заволокло чернотой, Янина только и успела почувствовать, как ее рука скользит по острым краям резьбы на кресле и не может уцепиться и как ее подхватывают чьи-то руки, и лица касается клетчатый шарф – это был шарф Дьюера. А потом стало совсем темно, и музыка пляшущих скелетов стихла.

* * *

Очнулась Янина в полутемной комнате на широкой, как поле, кровати под балдахином, устланной пурпурным покрывалом. Ей снова было тепло и отчего-то очень спокойно. Может быть, оттого что в углу жизнеутверждающе потрескивало в цилиндрической печи, где-то сверху и сбоку горела лампа и в довольно скромного диаметра круге света уместилось несколько встревоженных, но более чем доброжелательных лиц.

Доктор Шнайдер сидел на краю кровати и держал ее за запястье – наверно, щупал пульс. На границе темноты светлели лица Дьюера и фон Кларена, орехово-желтые и голубые глаза смотрели с искренней заботой. А совсем рядом звучало уютное и родное сопение Хильды.

Янина пошевелилась, бросила взгляд вперед и убедилась, что одета, только расшнурован корсет и сняты сапожки.

– Прошу вас, не стойте, как у смертного одра, – она откашлялась, сочтя, что голос прозвучал слишком слабо, и закончила увереннее: – Я еще жива.

– А чего еще следовало ожидать после этих скачек? – ворчливо осведомился доктор. – Я с самого начала…

– Я помню, доктор, – Янина приподнялась на локтях. – Я просто устала. Но непременно спущусь к ужину. Зверски хочу есть, – она с вызовом посмотрела на Дьюера и фон Кларена, стоявших за спиной доктора.

Дьюер покачал головой, граф просто усмехнулся и кивнул. Значит, доктор всё объяснил им.

– Если бы вы были моей пациенткой…

– Однако я не ваша пациентка, – отрезала Янина. – И я прекрасно себя чувствую.

Доктор, граф и журналист удалились, тихо переговариваясь, но Янина не спешила встать с постели. Она действительно устала и теперь с наслаждением куталась в теплое шерстяное, немного пахнувшее пылью покрывало. Впрочем, одуряющий запах горячего шоколада с ромом, поднесенного Хильдой, вскоре заставил ее резко сесть в постели.

– А глинтвейн весь вылакали? – поинтересовалась она, сделала глоток и, ощутив привкус каких-то неведомых трав, застонала от удовольствия. – Откуда это? Нектар!

– Его сиятельство распорядились, и… кто-то принес… – тихо пробормотала Хильда.

– Кто принес?

– Не видела я. Оглянулась, а поднос уж на столе, чашка крышечкой накрыта, чтоб не остыло. А откуда взялось, не видела. И кому его сиятельство говорил – тоже. В темноту говорил, в коридоре.

– Я долго? – коротко спросила Янина, вдыхая теплый, любимый с детства аромат.

– С полчаса, наверно, – Хильда опасливо оглянулась, словно хотела удостовериться, что в комнате никого нет, и низко наклонилась над хозяйкой. – Мадам, а мы долго здесь будем?

Янина пожала плечами.

– Откуда я знаю? Пока все не решат, что опасность миновала. Одним нам с тобой отсюда всё равно не выбраться.

– То-то и оно, – вздохнула Хильда. – Нехорошее это место, мадам. Злое тут всё, темное. И церковь заперта…

– Нас здесь приютили, не нам сетовать на здешние порядки, – строго напомнила Янина.

Хильда снова испуганно оглянулась.

– И мне всё кажется, ходит тут кто-то. Прямо вот в комнате кто-то сейчас дышит… и слушает.

– Ну что за глупости, право!

– А знаете, мадам, когда я поднос-то на столе увидела, прямо над ним в темноте будто глаза блеснули. Как у кошки. Одни глаза, а человека – нету.

– Какая же ты фантазерка, Хильда! Это был просто отблеск… чего-то. А если слуги здесь и вправду так вымуштрованы, что их и не видно и не слышно, я, пожалуй, поинтересуюсь у графа, как в его семье этого добились. Мне бы тоже не помешало…

Хильда посмотрела на хозяйку с упреком, и Янина рассмеялась, но смех ее перебил приступ кашля. Отдышавшись, она протянула руку и на миг стиснула крепкие крупные пальцы служанки.

– Не бойся, Хильда. Неужели ты думаешь, что его сиятельство способен втянуть нас во что-то опасное?

Хильда подумала и решительно кивнула.

– Способен, мадам. Улыбка у него…

– Ну хватит! Помоги мне привести себя в порядок. Я собираюсь вниз, – она встала с кровати. – И Хильда… Ты ведь наверняка не забыла сунуть в мой саквояж свой драгоценный крест? – могучее серебряное распятье было единственным достоянием Хильды (кстати, стоившим немало, хотя бы по весу), и при переездах она всегда находила возможность пристроить его для надежности в вещи хозяйки. – И чего же ты в таком случае боишься? Хватит об этом. Достань мне… Нет, сначала узнай, как тут принять ванну?

– Как же я узнаю? – Хильда жалобно посмотрела на хозяйку.

– Графа спроси, – Янина пожала плечами. – Он же сам сказал. Или пойди разыщи его горничную, может быть, она знает, как тут и что.

Хильда подошла к двери, робко приоткрыла ее.

– Она же по-нашему не говорит, – вспомнила Хильда. Очевидно было, что ей совсем не хочется отправляться на экскурсию по темному замку одной.

– Объяснишься жестами. У графа вы с ней беседовали, как две старые подружки!

– Так то про кухню…

– Не вижу разницы. Ты хочешь, чтобы я сама?..

– Уже иду, – покорно прошептала Хильда.

– А может быть, – глаза Янины озорно сверкнули, – просто встать в коридоре и крикнуть погромче, что нам нужно? И нам сразу же всё сделают?

* * *

Утром, когда солнце заглядывало в узкие окна и взблескивало на краях и завитушках явно очень старой золотой посуды, замок уже не казался таким зловещим, как накануне.

Вчерашний ужин прошел в мутном тумане усталости и борьбе со сном, и все разошлись по своим комнатам, едва не падая на ходу. Новый день Янина начала с веселого смеха: впервые оглядев балдахин над кроватью, она обнаружила, что пышность его кистей обеспечивают фестоны пыли. Толстые слои мягкой пушистой субстанции (в глубине, впрочем, дошедшей до плотности штукатурки) лежали в складках плотной ткани и в резных орнаментах на спинках кровати. Замок, может быть, и поддерживался в жилом состоянии, но скромная прислуга явно не ставила своей задачей следить за всеми его помещениями и не рассчитывала на внезапный приезд многочисленных гостей. Янина позвала Хильду и молча ткнула пальцем в пухлую кисть. С кисти свалился серый комок, словно снег с рябиновой ветви. Румяное лицо Хильды вытянулось.

– Занятие у тебя есть, бояться будет некогда, – удовлетворенно объявила Янина. – И помнишь, что сказал граф о летучих мышах? Если найдутся – не убивай, а положи куда-нибудь в темное место. Это уникальная колония вампиров.

Хильда посмотрела на нее с укором и перекрестилась.

За завтраком Янина с любопытством осматривала залу, пользуясь преимуществом солнечного света, и сама себе удивлялась: только ее вчерашней слабостью можно было объяснить то жуткое впечатление, которое произвел на нее вытканный на атласе стен тотентанц. В нынешнем ее настроении танцующие скелеты казались ей вовсе не страшными, а чуть ли не трогательными, и Янине даже пришло в голову, что она могла бы часами изучать всё многообразие танцевальных па, а может быть, и попытаться воспроизвести их… Жаль, что в зале не было зеркала – пока что ей не попалось в замке ни одного, ни в комнате, ни в купальне, ни где-либо по пути. Оставалось пользоваться маленьким карманным зеркальцем из ее несессера.

Черная скатерть словно бы втянула растопыренные когти и спрятала клыки где-то в затейливом узоре фантастической глади, и по аспидной черноте атласа гулял теплый солнечный свет. Все ее спутники увлеченно делились впечатлениями, Фрэнки старательно копировал в альбом позы скелетов, граф, как обычно, остроумно-уклончиво отвечал на вопросы, сидя во главе стола спиной к камину, но так и не заняв высокое кресло.

С противоположной камину стороны залы, над входом, висела большая картина, изображавшая, как нетрудно было догадаться, сцену предательства Иуды. Петр стоял с обнаженным мечом, Иисус удерживал его за руку, на клинке и на плече потрясенного нападением юноши густо алели со вкусом выписанные потеки крови, резко выделяясь среди темных тонов ночной сцены. Кровь получилась у художника очень правдоподобно.

Воротничок Дьюера тоже был испачкан кровью – он уже испытал на себе неудобство отсутствия зеркала при бритье, и доктор, бросив взгляд на шею британца, пообещал одолжить ему свое. Арпад делился со всеми подряд своими планами по исследованию замка, мать вяло одергивала его.

После завтрака Янина подошла к камину, чтобы внимательно рассмотреть при дневном свете герб, но по-прежнему сидевший во главе стола фон Кларен поймал ее за руку. Янина с улыбкой посмотрела на него.

– Уже не носите перевязь?

– Не вижу необходимости. Бедняга Шнайдер, превратить мой замок в лазарет ему не удастся, – граф сжал ее пальцы здоровой рукой и накрыл сверху больной, показывая, что может двигать ею почти свободно.

Янина оглянулась: остальные покинули залу, Дьюер задержался на пороге, глядя на актрису, но промолчал и тоже ушел, придержав дверь, так как в столовую робко заглянула Ильдико, проверяя, можно ли убирать со стола, и тихо удалилась, не решаясь мешать хозяину.

– Ему не удастся, – твердо повторила Янина и строго посмотрела на графа сверху вниз: – Я прекрасно знаю, что…

– Это ваша жизнь и вы вправе распоряжаться ею, как пожелаете, – дернул здоровым плечом фон Кларен: – И вы ведь не откажете мне в прогулке по замковой стене? Поверьте, вид оттуда стоит того.

– Буду счастлива, – ответила Янина.

Тихое звяканье заставило ее обернуться, и она прерывисто вздохнула: посуда на ее глазах перемещалась по столу, то исчезая из виду, то снова появляясь на подносах.

– Невтерпеж им, – вздохнул граф. – Совсем распустились без пригляда.

– У меня уже было такое ощущение, – завороженно продолжала наблюдать за самостоятельной жизнью посуды Янина: – Как в сказке. Они, что, живые – мебель, посуда, весь замок?

– Нет, разумеется. Всё гораздо прозаичнее. Прислуга здесь невидима. Пойдемте, впрочем. Ильдико ждет приятный сюрприз: она до сих пор убеждена, что всё хозяйство будет на ней. Она раньше не бывала в замке, – граф поднялся со стула.

Янина взглянула вверх на герб Кёдолаи и с удивлением обнаружила, что меч на нем тоже был расколот – в том же месте, что и на кресле. Это было явно неслучайно, но когда Янина спросила графа, он только пренебрежительно отмахнулся.

– Какая-нибудь семейная легенда. Не помню. По правде говоря, я еще в детстве так наслушался этих кровавых историй – а их набралось за десяток веков на многотомное сочинение – что сейчас мне от них дурно становится.

– Завидую вам, – призналась Янина: – Иметь такую историческую память…

– Тут нечему завидовать, – граф стал обходить стол по странной дуге, очевидно, стараясь не налететь на невидимую прислугу.

Янина осторожно пошла за ним, ступая по возможности след в след.

* * *

Граф не солгал: зрелище стоило долгой прогулки по периметру стен, где по углам у изящных сторожевых башенок были устроены маленькие обзорные площадки, а у выходов из замковых зданий возвышались колоссальные фигуры рыцарей, сурово обозревающих окрестности. Фон Кларен, кутаясь в пальто с меховым воротником, повел Янину к самой удобной точке в изгибе южной стены, и та ахнула от восторга, сразу оценив великолепный вид на Эштехедь. Отсюда почти не видно было разрушений, причиненных селем и прусскими солдатами. Вернее, они не бросались в глаза, и Янина благоразумно старалась не приглядываться и не выяснять, почему нижний уровень кажется сплошным черным пятном. День был пасмурный и тихий, две вершины горы надежно защищали замок от ветра, и весь город лежал перед ней, как на ладони (насчет вырубки осин на верхнем синте духи покойных Кёдолаи были совершенно правы). Особенно хорошо просматривались тонкие шпили городских церквей и грандиозная Коломба, высившаяся рядом со старинным зданием ратуши.

Проследив ее взгляд, граф здоровой рукой обхватил Янину за плечи и повернул вправо – к одной из пяти башен Кёдоля.

– С незапамятных времен, – начал он тоном заправского экскурсовода, – связь между городом и замком обеспечивала голубиная почта. Собственно, она существует и сейчас – как я уже говорил, Кёдоль живет полноценной жизнью и свято хранит свои традиции.

– Так Коломба для этого и построена? – повернулась к нему Янина. – Я-то всё думала…

– Да. Голубиные крылья быстрее любого курьера. Вы сами видели, какой путь надо пройти, чтобы добраться до замка. Здесь всегда живет десяток-другой голубей, знающих Коломбу как свой дом, время от времени их доставляют сюда курьеры из города по Адлерсвегу. И vice versa[18]. Полагаю, эта система работает и сейчас, если вспомнить те требования из замка, которые вызывали такое недоумение среди гостей города…

– Прислуга развлекается? – хихикнула Янина.

– Может быть, и так, – усмехнулся фон Кларен. – Их довольно трудно уличить в самоуправстве.

Граф неторопливо пошел вдоль стены, и Янина последовала за ним, бросив последний взгляд на церковные башни, звонницу и Коломбу. Панораму города сменил куда более суровый, но и не менее захватывающий вид на горные массивы. Пропасти с мостом отсюда было не видно, и Янине не удалось высмотреть сверху никаких намеков на Адлерсвег, которым они шли вчера в течение всего дня.

– В том чтобы иметь невидимую прислугу, есть множество преимуществ, – заметила Янина. – Где вы их берете? Или это свойство здешних гор?

– Вы не знаете, о чем говорите, милая Янина, недостатков у них никак не меньше, нежели достоинств, – вздохнул граф. – Во-первых, никогда не знаешь, не находится ли кто-то прямо сейчас в комнате и не подсматривает ли за тобой. Лишь иногда можно уловить дыхание или отблеск света в их глазах. Нужна долголетняя привычка, чтобы различать их, и ходить они выучились совершенно бесшумно. Во-вторых, я даже не знаю, сколько их здесь, какие они, остается только радоваться, что они идеально вымуштрованы, иначе тут наступила бы полная анархия.

– Почему тогда вы не замените их?

– На кого и на какие средства? Невидимкам не надо платить, они работают в этом замке с незапамятных времен, это их долг и часть их жизни. Они были тесно связаны с Кёдолаи уже в ту пору, когда лет триста назад один мой предок, чрезмерно увлекавшийся оккультизмом, счел, что прислуга не должна оскорблять своим видом хозяйский глаз, и сделал их невидимыми.

– И они не были против?

– Поначалу еще как были, я думаю, но с Кёдолаи не поспоришь. А с ходом веков они приспособились и, как мне кажется, нашли в своем положении множество преимуществ.

– А господин Кёдолаи никогда не жалел о содеянном?

– Не знаю. Знаю только, что однажды чем-то обиженное население Эштехедя в очередной раз штурмовало замок, вероятно, не без помощи невидимок, и спалило при этом его маленькую лабораторию вместе со всеми книгами и записями. А он не имел привычки держать заклинания в памяти. Так что обратного пути не было, – граф развел руками. – Впрочем, ему-то что: сам он их прекрасно видел, если хотел. Ну да дядюшка Сильвестер и не такое творил…

– Это он же развел здесь гиен и вампиров?

– Он же. Не без помощи остатков магических навыков.

– Как интересно иметь такого предка!

– Увы, у меня целая толпа незаурядных предков с самыми невозможными причудами, хотя, положа руку на сердце, скажу, что одного дядюшки Сильвестера хватило бы на десять старинных семейств!

– Дядюшки? Разве вы не говорили, что это было лет триста назад?..

– Да, нас разделяют многие поколения, но я с детства привык его так называть. Семейная традиция. О! Смотрите. Искренне рад, что мои гости не скучают.

Янина заглянула в один из миниатюрных внутренних дворов: Пондораи Томашне и Фрэнки увлеченно играли в теннис, мадьярка провожала каждый удар пронзительным взвизгом. Дьюер и Арпад наблюдали за игрой и из вежливости в одном случае и семейной солидарности в другом болели за даму. Фон Кларен помахал им здоровой рукой. Арпад, увидев Янину на стене, засуетился, явно собираясь немедленно искать, как туда забраться, но журналист удержал его за шкирку, справедливо предположив, что детское общество хозяина замка и его гостью не обрадует. На лице журналиста были написаны кротость и готовность к самопожертвованию, достойные первых христианских мучеников. Янина оценила этот жест и, чтобы не ранить лишний раз чувства британца, не стала, как собиралась, брать графа под руку и даже отступила на шаг.

– Как долго ваша семья владеет Кёдолой? – поинтересовалась она, облокотившись о стену и пытаясь заглянуть в ров, окружавший замок, толщина стены, однако, не позволяла этого.

– Смотря в каком смысле, – дернул плечом граф. – По семейным преданиям, какая-то крепостишка или просто хижина стояла здесь уже в конце девятого века и в ней ютился некий славянский или румынский род, пытавшийся спастись в горах от неистовых мадьярских кочевников. Это и были прародители рода Кёдолаи. Позже мадьяры все-таки добрались сюда, а может быть, они и сами спасались от более воинственных родичей, но так или иначе они смешались с населением горы. Потом мадьярские дюлы из этого племени прихватили себе довольно приличный кусок горного хребта возле перевала, так что наша земля досталась нам, как говорится, по праву «первого захвата». Перевал со временем разрушился – наверно, произошло что-то подобное нынешним событиям, однако мои предки с упорством, достойным лучшего применения, продолжали цепляться за свою почти неприступную гору и окрестные дикие земли. Официально же Кёдола получила княжеский статус и стала принадлежать моей семье с XIII века, когда Дюла Кёдолаи проявил себя в боях с татаро-монголами. Как мне рассказывали, Его Величество Бела IV лично предлагал ему куда более ценную территорию на плодородной равнине, буквально уговаривал.

Граф ухмыльнулся, встал рядом с Яниной, тоже опершись здоровой рукой о стену и глядя на возвышающийся прямо над ними поросший кедрами и елями бок восточной вершины. В его голубых глазах плясали искорки, и Янина уже в который раз подумала, что в те мгновения, когда граф забывает о своей горько-ироничной улыбке, он становится чертовски красив.

– Я так и вижу это, – качнул головой фон Кларен. – Дюла Кёдолаи нагло посмотрел королю прямо в глаза и, учтиво поблагодарив его, изрек, что всем землям мадьяр, включая королевский дворец в Секешфехерваре, предпочитает свой каменный насест в населенных славянами и румынами горах. И королю было нечего ответить: он чуть ли не жизнью Дюле был обязан. Или не он, а какой-то его приближенный, тут могли и приврать… Главное в том, что король выругался неподобающим для христианина образом, рявкнул: «Вот и сиди себе в своем орлином гнезде!» и пожаловал Кёдолаи гору и близлежащие долины «на веки вечные», как записано в грамоте, за прошлые заслуги и без всяких обязательств на будущее. Впрочем, в то время это была обычная практика, ничего из ряда вон выходящего…

– Этот Дюла очень любил землю предков, – заметила Янина.

– Не знаю, что им двигало, подозреваю, что врожденное упрямство. Правда, не скажу, что он просчитался: долины здесь плодородны, леса богаты, климат, как правило, чудесный.

– Красивая легенда, – вынесла вердикт Янина.

– Подозреваю, что это не легенда, а чистая правда. Мне это рассказывали… в общем, очень правдоподобно, – граф смешался. – Да и те «веки вечные» еще не раз всплывали в архивах в поворотные моменты истории, когда Кёдолаи приходилось доказывать свои права на эту землю. Немногим ранее тех событий была заложена крепость, ставшая фундаментом нынешнего замка. Только крипта[19]под церковью датируется XII веком, как определил один археолог… – граф резко замолчал и ясные глаза его как-то разом потускнели. – Куда только не лезут эти исследователи-фанатики! – почему-то с осуждением произнес он и, кратким властным жестом велев спутнице следовать за ним, пошел дальше по стене.

* * *

Увидев деревню, уютно умостившуюся в замкнутой со всех сторон впадине, как в гнездышке, Янина снова ахнула от восхищения. Внизу снег еще не стаял, и припорошенные чистой свежей белизной крыши смотрелись, как на рождественской открытке. Ярко раскрашенные домики, узоры, выложенные фарфоровой черепицей на крыше очаровательной церквушки, казались игрушечными, особенно на фоне дающих им надежную защиту от всего мира суровых утесов.

– Боже мой, какая прелесть! – не выдержала Янина. – Пряничные домики. Здесь! И приезжие в городе об этом не знали!

– В городе не верили даже в реальность Кёдоля, – напомнил граф. – А в деревне этой я бывал, но дороги туда не найду и не думаю, что кто-либо, кроме тамошних жителей, знает тайные тропы и переходы. Эта деревня называется Острие меча, в соответствии с очередной легендой. Видите? Она словно бы вбита в толщу кряжа ударом с небес.

– Еще одно поэтическое название, – улыбнулась Янина.

В этот момент из-за облака выглянуло солнце, и лучи его как раз пали на покоящуюся в каменном колодце деревню, заставив снег и черепицу ослепительно сиять.

– Это же чудо! Это же сказка! – простонала Янина.

– Да. Видите, как они там всё отделали? Там живут искусные мастера, ювелиры, вышивальщики. Большинство тех вещиц, что с таким рвением скупают приезжие в Эштехеде, сделано здесь. Видимо, этим стремлением к внешней красоте они пытаются восполнить то, чего лишены, – граф помолчал и добавил в ответ на вопросительный взгляд Янины: – Прислуга в замке – оттуда.

Янина неверяще уставилась на деревню.

– Да, это результат экспериментов дядюшки Сильвестера.

– Но там же… – она нахмурилась, прикидывая примерное количество дворов в деревне: – Там же должно быть под сотню жителей! Я думала, речь идет о десятке-другом человек…

– Да, не менее сотни, а то и все полторы. Дядюшка не разменивался по мелочам. И это не единственная такая деревня. Есть и другие, которых не видно из замка, я даже названий их не знаю. Их тут немало разбросано в долинах, да еще отдельные кузни и мельницы, пастушьи и охотничьи хижины… А в глубине гор обитают и вовсе полудикие семьи, которые уже не принадлежат к Кёдоле. Подозреваю, что их жизненный уклад несильно изменился за прошедшую с прихода мадьяр тысячу лет. И это как-то успокаивает, – вздохнул граф. – В Кёдоле постоянно сталкиваешься с Вечностью, в том или ином ее воплощении. И оказывается, что Вечность вполне обыденна и вовсе не страшна.

– И никто не знает, что здесь живет столько людей? Практически в прошлом, почти без связи с остальным миром? Всего в дне пути от…

– От всей Европы. Да. Перепись населения сюда не добралась. Нельзя сказать, что они не пытались, но поднялась такая буря, что им пришлось поверить мне на слово, будто всё население Кёдолы составляет старик-сторож при цвингере. Кёдола умеет хранить свои тайны. Но заметьте, – это нам заказан путь в горы, а невидимки пользуются полной свободой и знают здесь все звериные тропы. Насколько мне известно, иногда они выходят и в Эштехедь, и дальше. Вполне возможно, что кто-то из них путешествует по всему свету. Порой им удается познакомиться с обычными людьми, и бывает так, что они приводят сюда жен и мужей из широкого мира, и, проведя здесь недолгое время, те тоже становятся невидимы. Как и их потомство. Так говорят, и у меня нет причин не верить: очевидно, что население Кёдолы процветает.

– Невидимость заразна? – нахмурилась Янина.

– Очевидно, нет. Никого из господ в замке это не коснулось.

– И что, такая уйма народу никогда не ставила под сомнение право вашего графа экспериментировать над ними? Ни разу не явились сюда всей толпой…

– Князя, не графа. Кёдолаи – князья, впоследствии мы утратили этот титул, – поправил ее фон Кларен. – Бывало, конечно, и такое. Я ведь говорил, его лабораторию разнесли и сожгли. Правда, это дело рук не невидимок, а жителей Эштехедя. Потом они сами же поплатились. С тех пор в Эштехеде принято строить только каменные дома: дерево легко горит. Но, как правило, население что по северную, что по южную сторону двуглавой горы предпочитало не ссориться с Кёдолаи и терпеть их причуды. Поверьте, себе дороже. Слезайте, не сидите на камне.

Янина как раз подтянулась и присела на край крепостной стены, чтобы перегнуться пониже, рассматривая хвойные вершины внизу.

– Мне нравятся ваши владения, граф, – призналась она и послушно соскользнула с холодного камня. – Хотя, если подумать… Здесь хранится тяжелая память. Все эти пожары… Бунты, – Янина тряхнула головой, отгоняя собственные воспоминания, взглянула на графа и вздрогнула, ощутив не зрением – всем телом, каким пронзительным стал его взгляд. Под глазами его залегли тени, черты бледного породистого лица заострились. Впрочем, может быть, он просто устал от затянувшейся прогулки.

Усталость звучала и в его голосе.

– Для меня всё это отнюдь не мифы древних времен. Как и для вас, милая Янина, – он предложил ей руку. – Идемте отсюда, поднимается ветер. У каждого из нас есть свои призраки, обычно они обитают в нашем сознании, пробуждаясь по ночам. Так уж случилось, что мои ночные кошмары, мои призраки живут в этом замке.

– И всё же вы любите его, – тихо произнесла Янина.

– Да, – еле слышно выдохнул граф побледневшими почти до прозрачности губами. – Да. Всё, что я люблю в этой жизни, – тоже здесь.

* * *

Поднимаясь по винтовой лестнице, притулившейся в углу одного из двориков, и разглядывая сквозь каменное кружево ее стенок оформление заброшенных зимой клумб внизу, Янина едва не поскользнулась и не скатилась вниз, когда где-то наверху раздался тонкий женский крик.

Судорожно вцепившись в перила, она посмотрела вниз, покачала головой и продолжила путь, ускорив шаг, – бежать по крутым ступеням она не решилась. Она как раз вошла в коридор и поравнялась с дверью собственной спальни, как подсвечник на столике в углу затрясся, и из-за угла быстрым шагом вывернула Хильда.

– Топоту, как от табуна лошадей, – заметила Янина. – Не бегай здесь: замок старый и реставрировать его никто не собирается. Это ты кричала?

– Мадам Пондораи, – ответила Хильда. – Я взяла для нее ваши нюхательные соли, – горничная продемонстрировала Янине крохотный флакончик, словно ее слова нуждались в подтверждении.

– Правильно сделала, – похвалила ее хозяйка. – А что с ней случилось?

– Она что-то увидела, – тихо сказала Хильда.

– Что же?

Хильда оглянулась и, словно опасаясь, что ее подслушают, открыла дверь спальни, потянула Янину за рукав за собой и страшным шепотом объявила:

– Его! Или ее!

– Да кого же, глупая?

– Духа! Не знаю. Он прошел совсем рядом и коснулся ее своей холодной рукой…

– А визжать-то зачем? Граф же предупреждал, что призраки безопасны.

Хильда отступила от нее на шаг, подозрительно прищурившись.

– А вы, мадам Янина, только и думаете о своем графе, а он сам небось колдун какой. Приворожил он вас, не иначе, потому что не понимаю, что вы в нем нашли…

– Не скажи, Хильда, – обиделась Янина за графа. – Разве ты не согласишься, что граф – на редкость красивый мужчина? И мне нравится его чувство юмора.

– Чувство это у него недоброе, – возразила Хильда. – А сам – хлюпик, смотреть не на что.

– Ах да! Понимаю – на тебя может произвести впечатление только мужчина, весом и сложением подобный быку, с трубным гласом, и чтобы всё тряслось, когда он идет.

– Должно же быть, за что подержаться… – залившись краской, пробормотала Хильда.

– А ты фон Кларена сзади видела? – рассмеялась Янина. – Безмозглой истеричке что-то померещилось, а ты уже нашего хозяина в колдуны определила?

– Ей не померещилось, я тоже видела, – румяная физиономия Хильды, отвлекшейся было на более приятную тему, снова побледнела и словно бы даже вытянулась.

– Что ты видела?

Хильда перекрестилась.

– Духа, говорю же вам!

– Духа? И как он выглядел?

– Не знаю, я со спины видела. Прибежала на крик мадам Пондораи, а он как раз уходил в галерею. Как туман, но плотнее. А внутри еще плотнее, словно бы человеческое тело… Как будто женское.

– В длинном саване? – разочарованно переспросила Янина.

– Нет, – подумав, ответила Хильда. – Савана не было, я и решила, что это женщина, потому как узкая она была, тоненькая, вот как вы. Ой, мадам! – она снова перекрестилась. – А если это Белая Дама?

– Начинается! – проворчала Янина.

– Что за место такое, где и помолиться негде! – Хильда уже копалась в Янинином саквояже, где по-прежнему для пущей сохранности держала свое распятье. – Ведь это значит, что скоро здесь кто-то умрет!

– Несомненно, – вздохнула Янина и присела на пурпурное покрывало на кровати. – И это будешь ты, если не перестанешь… О! – Янина снова вскочила и обошла кровать, оглядывая идеально чистый балдахин, красовавшийся затейливой вышивкой в виде переплетения каких-то диковинных растений с яркими цветами. – Хильда, ты уже всё отчистила! Я-то думала… – ответом ей было молчание, и, посмотрев на служанку, Янина обнаружила, что та напряженно застыла, прижав крест к груди.

– Я только начала… Я только собиралась… – чуть не плача, бормотала она.

– Значит, это сделали невидимки, пока ты приводила в чувство госпожу Пондораи, – понимающе кивнула Янина. – Быстро работают. Умели же Кёдолаи воспитывать прислугу. Не смотри ты на меня так, никаких чудес тут нет, просто слуги невидимы.

Хильда молча принялась обходить комнату, расставив руки в стороны и помахивая массивным распятьем.

– Значит, они могут еще быть здесь? Изыди, нечистая сила! – взвыла она.

Янина прыснула от смеха, представив, как услужливая невидимая горничная передает хозяину их с Хильдой разговор о нем.

– Ну хватит! – она решительно направилась к двери. – Покажи мне, где ты видела привидение и куда оно ушло, и можешь охотиться за здешними горничными дальше.

– Мадам, вы же не хотите… Одна? Без графа?

– То он у тебя злодей, то нельзя без графа?

– Он-то колдун, но вы-то ему нравитесь, – пояснила Хильда и раздумчиво добавила: – Потому что он вас пока мало знает.

– Что?! – Янина воззрилась на служанку в праведном гневе, но на простодушном лице Хильды была написана такая искренняя тревога за хозяйку, что актриса только рассмеялась и вышла из комнаты.

* * *

Из башни веяло таким пронизывающим холодом, что Янина едва не повернула обратно, но любопытство все-таки пересилило, и она только поплотнее закуталась в свою расписную шаль. На всякий случай, Янина еще раз внимательно осмотрелась. Следуя указаниям Хильды, она прошла продуваемой сквозняками галереей до двери, ведущей в северную башню замка, дальше идти было некуда, кроме как в дверь или через стену, ведь призраки, кажется, так часто делают…

Впрочем, именно этот странный сыровато-тоскливый холод, наводящий на мысли о могиле, вернее всего указывал, что она на правильном пути. Янина осторожно потянула ручку двери, и та легко отворилась, ответив, правда, обиженным скрипом. Видимо, ее не открывали очень давно.

За дверью ждала еще одна винтовая лестница, на этот раз заключенная в глухом каменном цилиндре башни, где единственным освещением был дневной свет, заглядывавший в узкие оконца в стенах. А влажный, пронизывающий холод всё усиливался. Когда на лестнице стало заметно темнее, оттого что вверху заклубился мутный серый туман, несомненно, спускавшийся ей навстречу, Янине пришло в голову, что она напрасно лезет туда, куда ее не звали.

Туман неостановимо сходил по ступенькам, и внутри его двигалась фигура, словно бы более плотный сгусток этой холодной серой мглы. Янина замерла на месте, вцепившись во вделанные в стену металлические перила. Больше всего ей хотелось развернуться и бежать вниз – бегом, пусть даже с риском свернуть себе шею, но туман был уже близок, и повернуться к нему спиной было слишком страшно. А потом стало уже поздно бежать. Едва серая муть коснулась тела Янины, грудь ей пронзила хорошо знакомая боль, и она скорчилась на ступенях в страшном приступе кашля. Одной рукой она так и стискивала перила и прижималась всем телом к стене, чувствуя щекой шершавость кирпича и выплевывая на нее темными потеками кровь. «Как скоро…» – успела подумать она, ощущая, как темнеет в глазах и мир уходит прочь. Таких тяжелых приступов у нее еще не было и никогда еще они не происходили настолько неожиданно, без предупреждающего недомогания. Сегодня она чувствовала себя прекрасно…

Однако смерть пока не спешила ее забирать, кашель прошел, туман развеялся, и Янине пришло в голову, что, вероятно, ее ждет впереди еще много подобных приступов. Она попыталась отпустить перила, удалось ей это не сразу: пальцы прилипли к металлу, будто на сильном морозе. А в следующее мгновение ее замерзшую руку обхватили чужие сильные пальцы. Теплые.

– Господи… – пробормотал над ней низкий, густой голос фон Кларена. – Янина… какого черта вы здесь?!

– Было открыто, – прошептала Янина и снова закашлялась.

– Я никак не думал, что кому-то придет в голову бродить этой промерзшей галереей… Должен был предупредить. Боже, Янина, здесь же такой холод…

– Это ничего, – Янина закрыла глаза, слыша, как он шуршит чем-то, тихо ругаясь и шипя от боли, садится на каменные ступени, а потом он завернул ее поверх шали в свой сюртук, крепко прижал к себе и вытер ладонью ей подбородок.

– Простите, – прошептала Янина и, слегка повернув голову, уткнулась лицом ему в грудь, в жесткую ткань жилета.

– Янина, вы сможете идти? – спросил граф. – Иначе мне придется пойти позвать кого-нибудь на помощь. С этим плечом я не смогу нести вас на руках. Разве что… Вы простите меня, если я подниму вас на одно плечо?

– Как мешок, – слабо улыбнулась Янина. – Я смогу идти. Благодарю вас, Альби.

Они осторожно встали, башня ощутимо пошатывалась, и Янина крепко держалась за графа. На белом треугольнике его сорочки, видимом над жилетом, краснели следы ее крови.

– Здешние призраки никогда не нападали на людей до сих пор, – растерянно произнес фон Кларен. – Я не думал…

– Это просто совпадение, – вздохнула Янина. – И холод тоже ни при чем. Моей чахотке здесь почему-то не нравится. Но я с ней договорюсь, обещаю вам.

* * *

Цветы, вышитые на балдахине, оказались хищниками, и в их цепких колючих лапах трепыхались цветные птицы, смотрели тупыми стеклянными бусинками, такие яркие, что болели глаза и совсем не было этих птиц жалко. Они с мерзким писком врывались в ее сны, дергались в захвативших их плетях, умолкали, задушенные, а потом всё начиналось сначала. Приходя в себя, она снова и снова принималась пересчитывать их, но каждый раз сбивалась, когда ей начинало казаться, что они двигаются по полотну, меняются местами. А иногда они принимались выть, как волки.

Янина не знала, сколько пролежала так: день, два, три? Когда она решила, что ей стало намного лучше, было позднее утро, судя по тому, что солнце заглядывало сверху в ее высокое окно, выходившее на балкон. И, нежась в его неярком зимнем свете, Янина осознала, что еще ни разу не бывала на балконе собственной комнаты.

Хильда осуждающе сопела, помогая ей одеваться, и всячески давала понять, что готова силой удерживать хозяйку в спальне во избежание новых неприятностей, так что Янина в конце концов с ней поссорилась и отправила вон.

Стоило распахнуть тусклые створки, и солнце так и хлынуло в комнату. На то, чтобы вымыть окно, услужливость невидимок, очевидно, не распространялась. Или, подумала Янина, они просто не любили иметь дело со стеклом. Мало ли…

Она вышла на балкон и с удовольствием вдохнула чистый горный воздух. Перед нею простирался горный массив, вероятно, с северо-восточной стороны Кёдоля. Поросший хвойным лесом кряж сбегал вниз по левую руку, огибая поднимавшуюся справа вершину. Перегнувшись через парапет, Янина увидела под собой замковую стену, по которой гуляла с графом. Прослеживая убегающие вдаль горы в надежде отыскать знакомую деревню, Янина повернулась влево и вздрогнула, упершись взглядом в мощное каменное колено. На карнизе сбоку от ее балкона стояла исполинская каменная статуя рыцаря, сработанная из потемневшего от времени желтоватого песчаника. Янина извернулась, но так и не смогла заглянуть ему в лицо, ей видны были только огромные руки в грубо сработанных каменных перчатках, державшие выставленный перед рыцарем, упиравшийся кончиком в карниз, на котором он стоял, меч.

– Доброе утро, – вежливо поздоровалась с ним Янина, потрогала холодный, выщербленный ветрами столетий камень под наколенником рыцаря и вернулась в комнату.

* * *

Из оружейной залы доносился методичный перезвон клинков и тонкие азартные крики. Проходя мимо, Янина заглянула в просторное округлое помещение, чтобы определить источник интригующего шума. Арпад с головой, в три слоя обмотанной материнским шарфом, очевидно, изображавшим турецкий тюрбан, наскакивал на пустой доспех, увенчанный украшенной вышитой лентой и пером черной шляпой, принадлежавшей Лайошу, и ударял его кривой покрытой ржавчиной саблей. Лязга он производил на удивление много для одного, пусть даже вооруженного саблей, ребенка. Доспех сопротивления не оказывал.

– Рыцарская конница атакует с фланга! – страшным голосом крикнула Янина: – Ты убит.

Арпад резко повернулся, рядом на пол свалилось нечто железное, с таким грохотом, что Янина зажала уши.

– И что это за великое историческое сражение? – поинтересовалась она.

– Мы – турецкие захватчики, – пояснил Арпад и в доказательство помахал своей саблей (Янина на шаг отступила), – а это Лайош Великий, – он указал концом сабли на доспех.

– Разве Лайош Великий сражался с турками? – нахмурилась Янина. – Может быть, это Матяш Корвин?

– А у него шляпа Лайоша, – резонно возразил Арпад.

– Как знаешь… Мы? – вдруг сообразила Янина. – А кто это – «мы»?

– Я знаю, – опустил глаза мальчик. – Я не должен якшаться с простонародьем. Но мне же тут больше не с кем играть! Это дети кухарки, Имре и… – он оглянулся, но обнаружил лишь валявшиеся на полу кривые ножи. – Ну вот, исчезли, – сокрушенно вздохнул он. – Они сторонятся взрослых.

– Но ты сумел с ними подружиться?

Мальчик кивнул.

– А мама мне не верит, представляете? Она всё время убеждает себя, что они просто стараются быть незаметными. А вот дядя Фрэнки сразу поверил. И даже нарисовал такие смешные картинки…

– Дядя Фрэнки, значит? – улыбнулась Янина. – Что ж… – она потрепала мальчика по светлым волосам и вышла из оружейной, обойдя круглую плиту посередине залы, покрытую мозаикой в виде герба Кёдолаи.

* * *

Янина задумчиво оглядывала церковный портал. Портал был темен, вытянутые в высоту фигуры сурово взирали на нее, словно считали, что она недостойна вступить под своды старинной церкви, а по сторонам входа скалились клыкастые каменные церберы. Да, здешняя церковь вполне соответствовала самому замку. Однако Хильда извела Янину своими причитаниями и неожиданными вторжениями каждый раз, когда ее что-то пугало и надо было срочно схватиться за распятье. Держать его при себе Хильда упорно отказывалась: крест был слишком тяжел, чтобы постоянно носить его с собой, а саквояж хозяйки в глазах горничной почему-то был священен как для воров, так и для злых духов. Заодно Хильда воображала, что ее распятье отгоняет зло, исходящее от лежащих в саквояже книжек. Хорошо еще, что право Янины на чтение мистических романов не подвергалось сомнению.

Янина осторожно дотронулась до цепи и сразу же отдернула руку: ей показалось, что цепь сама слабо шевельнулась в ответ, увесисто звякнув. Янина резко отступила, тут же наткнулась спиной на кого-то стоявшего позади нее и едва не упала, наступив на чью-то ногу. Вскрикнув от неожиданности, она обернулась и оказалась в объятьях Ярнока, тут же, впрочем, отпустившего ее.

– Какого черта вы тут делаете, мадам? – с откровенной злобой поинтересовался он – почтение Ярнок проявлял исключительно к графу и доктору. – Как это вы ухитряетесь всё время искать неприятностей на свою голову? Вам мало прошлого раза?

Янине показалось, что он едва сдерживается, чтобы не ударить ее или силой не оттащить прочь. За волосы, например.

– Какого прошлого раза? Это было случайное совпадение, – отрезала Янина и снова оглянулась на портал: – Что вы там прячете? Церковь как церковь.

– Как церковь она не действует! – рыкнул Ярнок. – Уже тысячу лет!

– Тысячу лет! – фыркнула Янина. – Да видно же, что она построена не так давно!

* * *

Она ждала у входа в галерею и молча наблюдала, как фон Кларен идет от ведущей в северную башню двери, машинально стягивая у горла края своей венгерской домашней куртки, покрытой яркой вышивкой. Не обнаружив графа в уже знакомых местах, Янина не рискнула дальше исследовать замок в одиночестве и почему-то решила, что фон Кларен находится именно в башне. И не ошиблась.

– Добрый день, милая Янина. Ищете новых приключений? – слабо улыбнулся граф, подходя.

Он был устрашающе бледен и как будто постарел за те дни, что Янина не видела его, ей показалось, что в его черных волосах седины стало больше.

– Альби… – прошептала она, робко заглядывая ему в глаза, коснулась его плеча и тут же отдернула руку – настолько холодной оказалась ткань.

Пестрая вышивка, как и кончики его волнистых волос, была покрыта инеем.

– Боже мой, неужели там так холодно?

– В северной башне не топят, слуги там редко бывают, – фон Кларен зябко поежился. – Идемте отсюда.

Янина набросила ему на плечи свою шаль, улыбнувшись.

– Услуга за услугу.

Они пошли по коридору, и актриса взяла его ледяную руку в свою – отогреть. Граф на это никак не отреагировал, он шел медленно, и во всей его сухощавой фигуре и осунувшемся (за то время, что она провалялась в постели? Или за сегодняшнее утро?) лице чувствовалась бесконечная усталость.

– Зачем вы ходили туда? – спросила Янина.

– Я сам себя всё время спрашиваю, зачем, – ответил он и, словно опомнившись, вытянул руку из ее пальцев. – Лучше расскажите, как вы себя чувствуете? Что делали сегодня? Не стояли же, надеюсь, полдня перед галереей?

– Нет, я думала насчет церкви…

Граф резко остановился.

– Вы это нарочно, Янина? Насчет церкви я, кажется, выразился вполне определенно.

– Я помню! Просто Хильда, моя горничная, если можно так выразиться, избыточно религиозна. Что, разумеется, похвально, но иногда создает некоторые сложности. А вся здешняя обстановка… и невидимки, и волчий вой по ночам… Вы слышали?

– В замке вам нечего опасаться, – заверил ее граф. – Но волки действительно нервничают. Странно.

– Вам странно, а я ее жалобы целыми днями вынуждена выслушивать! Я и подумала…

– Госпожа Пондораи тоже справлялась по поводу церкви, – признал граф. – Если подумать, в ближайшей башне есть внутренняя часовня. Тетушка Евфимия… – он запнулся. – Моя тетка рассказывала, что ее построили из-за какой-то семейной ссоры, когда одна дама из рода Кёдолаи наотрез отказалась выходить из своих покоев, дабы не встречаться с собственной невесткой, и прожила практически под домашним арестом пятнадцать лет… Я прикажу привести часовню в приличный вид, можно будет и священника из деревни вызвать. Ваша горничная – католичка?

– Да.

– Она не будет против исповеди невидимому патеру?

– Не знаю, – задумалась Янина. – Впрочем, на исповеди святого отца и так не видно… Может быть, ее удастся как-нибудь провести?

Граф коротко рассмеялся.

– Расскажите мне что-нибудь, Янина. Только, ради всего святого, не подходите к церкви. И в любом случае, это не то заведение, которое могло бы успокоить страхи вашей Брунхильды. Помните оформление главной залы? Фрески в церкви еще пострашнее. Сцены Страшного Суда и тексты поминальных молитв. Эта церковь всегда предназначалась прежде всего для похоронных церемоний.

– А женились у вас где?

– В городе, с блеском и размахом, – как-то отрывисто ответил граф, и Янина поразилась тому, каким холодным вдруг стал его взгляд.

Она поняла, что опять затронула болезненную тему.

– Жаль, потому что у нас, похоже, грядет свадьба, – быстро нашла Янина отвлекающий сюжет и поманила его к окну.

Она увидела издали, что по стене чуть ниже прогуливались под ручку Пондораи Томашне и Фрэнки Джонс.

– Веселая вдовушка не теряет времени, верно?

– Особые обстоятельства требуют быстрых решений, – улыбнулся граф. – Надо же. Я и не заметил, чтобы между ними что-то такое… Похоже, я бессовестно невнимателен к своим гостям?

– Для мальчика он уже дядя Фрэнки, – сообщила Янина.

– Любопытно, – протянул граф. – Этот Фрэнки… Вы слышали, чтобы он произнес хоть слово?

– Нет, – Янина с удивлением посмотрела на него. – Вы правы. Я и не обращала внимания. Он как-то всё время в тени герра Дьюера…

– Немой, что ли?

– Тогда он довольно успешно объясняется картинками!

– С дамой тоже? – подмигнул фон Кларен.

Янина задумалась, но тут же посмотрела вверх, услышав громкое карканье снаружи. В ясном небе несся серый голубь, явно направляясь к восточной башне замка, его преследовала стайка из четырех ворон.

Граф торопливо открыл здоровой рукой раму окна.

– Откуда он взялся, черт возьми?

– Нам что-то хотят сообщить из города?

– Неужели город уже отбили обратно?

– Боже! – вскрикнула Янина, увидев, как одна из ворон, догнав почтаря, дернула его острым клювом за крыло.

– Кто-нибудь здесь есть? – крикнул граф в пустоту. – Мой револьвер! – он сдернул с плеч Янинину шаль и, не глядя, сунул ей в руки.

Янина с замиранием сердца следила за небесной погоней. Голубь снова оторвался от преследователей ценой пары перьев и некоторой потери высоты, те с победными криками ринулись за ним вниз. Увлекшись зрелищем, Янина не видела, что происходит за спиной, но в какой-то момент фон Кларен вежливо отодвинул ее в сторону и высунулся боком в узкое окно, держа в здоровой руке револьвер.

– Вы сумеете? – шепотом прошелестела Янина.

– Из ружья было бы вернее, но не удержу, – сухо бросил фон Кларен, прицелился, прищурив правый глаз, и выстрелил.

Янина зааплодировала: одна из ворон черной тряпкой канула в пропасть за стеной замка.

– Сейчас будет сложнее…

Хлопнул еще один выстрел, и оторвалась птица, уже почти вцепившаяся голубю в хвост. Остальные две тут же прекратили преследование и, хрипло переругиваясь на своем вороньем языке, повернули к вершине горы, а голубь из последних сил припустил к родной башне. Парочка на стене тоже с интересом наблюдала за происходящим, звенел взволнованный голосок дамы, а Фрэнки обернулся к окну – источнику выстрелов.

– Какая меткость! – восхищенно выдохнула Янина, но граф только пренебрежительно дернул плечом.

– Я был лучшим стрелком в полку. Пойдемте-ка встретим нашего посланца.

Однако никакого послания не было, они даже не были уверены, что взъерошенный голубь с помятым крылом, которого фон Кларен сразу высмотрел среди остальных, был тот самый, спасенный от ворон. Голубей здесь иногда выпускали поразмяться, и судя по виду некоторых почтарей, неприятные встречи в воздухе были им не внове. Отдельно держали голубей с Коломбы, но к их клеткам граф и Янина и подходить не стали.

– Просто замковый голубь улизнул с Коломбы, – заключил граф. – Или немцы разорили ее, голуби разлетелись, если не попали к кому-нибудь в суп… И этому единственному удалось уцелеть.

Спустившись с башни, они столкнулись с доктором Шнайдером.

– Вести из города? – отрывисто спросил он, запыхавшись после торопливого подъема по лестнице.

Граф покачал головой.

– К сожалению, нет. Надо будет послать кого-нибудь узнать, что там происходит.

Позже в тот день Янина вышла на южную стену, и взгляд ее невольно снова и снова обращался к белой спице Коломбы с небесно-голубой черепицей и золотым шаром на верхушке, безмятежно смотревшей на вершины гор, словно жизнь шла, как всегда. Но в спокойном белом декабрьском небе не видно было больше воздушных гонцов, и вороны больше не рисковали летать вблизи Кёдоля.

* * *

Янина отбила мяч, он пулей просвистел мимо левого уха Дьюера и едва не ударил в лоб Лайоша, с видом мученика державшего корзину с теннисным инвентарем – мячики быстро приходили в негодность. Свежий снег снова выбелил леса и замковые карнизы, придав им мирный и сонный вид.

– Прошу прощения! – мило улыбнулась Янина.

– Убить меня хотите! – хмуро ответствовал журналист.

Пондораи Томашне вздохнула, глядя на Янину с тихой ненавистью (она не выдержала партии с актрисой и в течение пяти минут, только пугалась и шарахалась от ударов противницы) и теснее прижалась к сидящему рядом Фрэнки. Арпад шумно «болел» за Янину, граф и доктор курили на скамье в углу двора – один сигару, другой трубку – и, посмеиваясь, наблюдали за игрой, когда во внутренний двор донесся грохот опускаемого моста и конский топот, разогнавший по всем закоулкам замковых дворов глухое стучащее эхо. Граф и доктор вскочили со скамьи, остальные выжидательно повернулись к узкой арке между зданиями замка.

Секунду спустя в нее влетел Ярнок на своем обычно флегматичном Каштанке, которому беспокойство и спешка хозяина, очевидно, сообщили азарт скакуна с ипподрома.

– Они идут сюда, – торопливо объявил Ярнок, спешиваясь перед фон Клареном. – В долине всё по-прежнему, большая часть ее превратилась в полузаледеневшее озеро, немцы всё так же хозяйничают в городе и явно готовятся подниматься в горы. Причем готовятся как к серьезному штурму.

– Но зачем мы им дались? – поразился граф и обвел окружающих насмешливо-вопросительным взглядом: – Кто-нибудь из вас, господа, может представлять собой интерес для прусской компании?

– Скорее, их интересует ваш замок, – таким же язвительным тоном ответил Дьюер. – Там не было легенд о каких-нибудь несметных сокровищах в сундуках, турецких кладах? А то ваш брат немец любит такие легенды, а замок уединенный – отчего бы Пруссии не обеспечить себе лишнее финансирование ввиду грядущей войны за счет предполагаемого противника?

– Легенды были, – вспомнил доктор Шнайдер. – Какой-нибудь горожанин мог что угодно наплести, чтобы спасти себе жизнь.

– Но это же несерьезно! – простонал граф. – Всех сокровищ тут – пара золотых сервизов и золоченых канделябров, ржавое оружие да ветхие покрывала. И что значит, интересно знать, «ваш брат немец»? Конечно, с ваших островов все, кто говорит по-немецки, что пруссаки, что баварцы, что австрийцы, что чехи…

– Замок сможет выдержать осаду? – отвлек его доктор. – Насколько я помню…

– Насколько я помню, – ухмыльнулся Дьюер, – замок не мог выдержать даже штурм местных крестьян. А если у пруссаков есть орудия…

– Орудия по нашему мосту? – скривился фон Кларен и тут же посмотрел на Ярнока внезапно просветленным взглядом: – Мост! Порох здесь найдется. Он, конечно, предназначался только для охоты, но, учитывая ветхость моста, должно хватить.

– Пожалуй, мейльтушагош груф! – по-волчьи ощерился Ярнок. – Пусть тогда попробуют добраться сюда – им останется только Холал ут!

– Отступятся, – уверенно ответил граф. – Снег, лед, дикие звери по ночам, об орудиях и даже лошадях придется забыть… и проводника на Холал ут они не найдут. Тогда не стоит терять времени.

– Они еще не выступили в горы, когда я их видел, – успокоил его Ярнок. – Вряд ли будут у моста раньше вечера.

– Постойте, не означает ли это, что и мы окажемся заперты в замке на неопределенный срок? – осенило доктора.

– Возможно, до весны, – ответил фон Кларен. – Мы, в любом случае, можем застрять здесь до весны, так что это не имеет такого уж большого значения. Не думаю, что завал в устье долины разберут и наладят железную дорогу до конца холодов. В зимнюю пору в городе было мало приезжих, и большинство либо успели покинуть его, либо погибли в обвале, а местные жители и раньше часто зимовали отрезанными от мира, ради них никто спешить не будет. Потому и немцы чувствуют себя так спокойно. А мы отсюда только Тодесвегом и сможем выбраться, значит, придется ждать, пока сойдет снег и лед. У кого-нибудь из присутствующих есть большое состояние, которое могут растащить потенциальные наследники, если он пропадет без вести на пару месяцев? – граф помолчал в ожидании ответа. – Я так и думал.

– У меня есть газета, где ждут моих репортажей, – напомнил Дьюер.

– К вашим услугам голубиная почта, – ответил граф, и Янина рассмеялась.

Ярнок и Лайош отправились осуществлять диверсию, оба британца увязались за ними в надежде восполнить предполагаемый пробел в репортажах качеством материала.

После полудня небо помрачнело, ветер сдувал снежные наносы с заостренных крыш и охапками ронял во дворы. Все немногочисленные обитатели замка нервно бродили по кое-как обжитым помещениям, безуспешно пряча беспокойство.

– Что-то вы непривычно молчаливы, Янина, – заметил граф, отстукивая пальцем по подлокотнику кресла какую-то мелодию.

– Вы думаете, с ними ничего не случится? – актриса смотрела в окно, в постепенно тяжелевшую свинцовость безвременно угасавшего дня.

– О чем вы беспокоитесь? Там четверо здоровых, крепких мужчин. Вы лучше отвлекитесь от окна и расскажите что-нибудь. Мне скучно.

– Нет ничего бессмысленней этого вопроса, – улыбнулась Янина. – Когда просят рассказать что-нибудь, все истории сразу же теряются.

– Тогда расскажите о себе.

– Это не самая увлекательная история.

– Не верю.

– Кое-что я вам уже рассказала, – напомнила она. – А помимо этого… Право, ничего интересного там нет. Мой отец был ученый, изобретатель, талантливый, но и довольно бестолковый: хватался за всё подряд, ничего не доводя до ума… Мать была кроткой женщиной, любила его и сносила всю неустроенность нашей жизни, а я… для меня это всё была чудесная игра. Мы были близки, насколько это возможно для мужчины и маленькой девочки…

– Это кое-что объясняет, – заметил граф.

– Что объясняет?

– Вашу манеру постоянно задавать отнюдь не праздные вопросы.

– Да, пожалуй, – улыбнулась Янина. – И отец всегда приучал меня анализировать полученные сведения. Но если за отсутствием сына он и намеревался передать свои бесчисленные прожекты мне, то он оставил меня слишком рано. О сцене я мечтала с детства, однако актриса я, как вы сами могли убедиться, весьма посредственная, и даже содержанки из меня не вышло: хороша содержанка, которую так легко бросают! Вот и вся моя история, да и та, вероятно, близка к концу… Не надо! – она выставила ладонь, не дав ему заговорить. – Я не прошу ни комплиментов, ни утешений, просто эта хмурая темень заставляет удручающе трезво смотреть на вещи. Лучше вы отвлеките меня от грустных мыслей. Околдуйте вашими страшными сказками. Вы ведь обещали мне показать портреты ваших предков, еще в Эштехеде.

– Обещал? Что-то не помню, – сдвинул брови граф.

– Вы же не хотите сказать, что я лгу? – с вызовом спросила Янина.

– Упаси боже. Наверно, запамятовал. Но я мало что могу рассказать – их, право, слишком много, а я несколько лет старался забыть всё, что связано с этим замком.

– Детские воспоминания очень трудно стереть из памяти, – успокоила его Янина.

* * *

На самом деле, Янина уже не первый день мечтала о хотя бы поверхностной экскурсии, ибо портреты действительно покрывали почти всё свободное пространство на стенах; и суровые и мечтательные, строгие и смелые лица бесчисленных мужчин и женщин в золоченых доспехах и расшитых драгоценными камнями боярских одеяниях, в покрытых яркими вышивками и мехом венгерских и румынских костюмах и одеждах с явно восточными мотивами, в сверкающей парче и пудреных париках прошлого столетия преследовали ее в каждом коридоре, над каждой лестницей, дразнили своими нерассказанными историями и завораживающими тайнами. По правде говоря, Янина еще никогда не бывала в доме, где было бы так много исторических портретов. А более всего поражало семейное сходство – очевидно, у Кёдолаи была исключительно сильная кровь, и фамильные черты передавались от родителей к детям вместе с обильной мерой легенд и баек. Портреты висели в каждом свободном простенке, втискивались между окнами, даже заглядывали в замок с росписей на внешних стенах, изображавших неведомо какие события многовековой давности, – битвы, празднования, заключения соглашений. Портреты уступали полотно замковых стен лишь большим фрескам, посвященным сюжетам ветхого и нового завета – исключительно кровавым – и картинам страшного суда и адских мук. Не было их только в спальнях, как выяснила Янина путем осторожных расспросов, да в главной зале.

Граф рассказывал о предках неохотно, словно бы с трудом вспоминая, кто есть кто, или же, как подозревала Янина, выдумывая имена и биографии экспромтом на ходу.

– А вы родились здесь? – вдруг спросила она, изучая тщательно выписанное шитье на костюме какого-то валашского господаря времен позднего средневековья.

– Нет, я родился в Вене, – ответил граф. – Но сюда меня впервые привезли ребенком, здесь я рос и потом бывал каждое лето.

– Здесь жили ваши родители?

– Нет, родители в Австрии, но здесь… здесь были другие родственники, – граф криво улыбнулся. – Скучать не приходилось.

– А где они? – Янина кивнула на длинную череду картин на стене.

– Не помню. Где-то выше.

– А ваш портрет здесь есть?

– Еще чего не хватало!

– Я просто подумала, что это семейная традиция. Их ведь так много…

– Да уж, семейная традиция. Семейная мания, так будет точнее, – граф медленно пошел дальше по галерее, скользя взглядом по лицам на портретах, заглядывая каждому по очереди в глаза. – Все Кёдолаи всегда были помешаны на коллекционировании собственных портретов. Позировали каждые несколько лет, каждый год, несколько раз в год. Стоило в пределах досягаемости объявиться сколько-нибудь известному художнику, и они старались заполучить его в замок. Одно время в Дебрецене существовала целая династия портретистов, которые практически жили за счет Кёдолаи. На многих портретах здесь одни и те же люди… – граф помолчал в задумчивости, глядя в темные глаза эффектной дамы на портрете в кружевном воротнике и чепце XVII века, и добавил: – А многие позировали в исторических костюмах, что иногда сбивает с толку. В гардеробах замка хранятся костюмы разных эпох – бесконечный простор для фантазии при рождественских играх и домашних спектаклях, – он коротко рассмеялся. – И вы еще не видели, сколько полотен просто сложены в пустующих комнатах. А какие драмы тут разыгрывались, когда очередной Кёдолаи отыскивал, куда поместить новый портрет, и перевешивал чужой на менее выгодное место! С выцарапыванием глаз, подливанием яда в токайское и прочими милыми семейными розыгрышами.

– А где же тот самый ваш дядюшка Сильвестер?

– Вон там, – граф показал на обширное полотно, доминировавшее на стене в небольшом кабинете за лестничной площадкой, которой оканчивалась галерея, над камином, украшенным массивными скульптурами скалящихся волков.

Янина поспешила к портрету. Огонь, игравший в поленьях, отражался в стеклах книжных шкафов и бросал красноватые отсветы на худую фигуру, смуглое или сильно загорелое лицо, длинные темные волосы, плясал в удивительно светлых по контрасту глазах. Уголки четко очерченного рта были приподняты, словно человек на портрете готов был улыбнуться.

– У вас его глаза, – заметила Янина.

– Да, мне это не раз говорили, – сухо ответил граф. – Надеюсь, больше у меня с ним нет ничего общего.

– Разве? – Янина обернулась, изучающе глядя на него.

– В замке есть еще множество его портретов, и вы даже не догадаетесь, что на них изображен один и тот же человек, – граф опустился на стул у бюро. – У каждого художника свое виденье, сколько ни требуй от них близости к реальности.

Янина продолжала рассматривать портрет, дотронулась до массивной дубовой в золоте рамы – золото местами облупилось. Да, живописный портрет не может быть абсолютно точен: художник с маниакальной тщательностью выписал мельчайшие детали оправы золотых перстней и цепи на груди мадьярского князя, каждую длинную ресницу, чуть ли не каждый сизый от седины волос – они объемно высвечивали в черной шевелюре, – однако на лицо потратил куда меньше усилий, поленившись углубить морщины и складки, которых не может не быть на коже человека явно не юного, и выглядело оно, как лицо восковой куклы. Янина пожала плечами и повернулась к графу.

– А тот Кёдолаи, который вытребовал у короля эту землю? Его портрет здесь есть?

– Эта сцена, кажется, отражена на барельефе тех времен, но он в крипте.

– В крипте?

– На саркофаге, наверно… – граф поймал ее взгляд. – Янина! Я же говорил вам…

– Может быть, вы просто скажете мне, что вы там прячете, в вашей церкви? Всё равно, рано или поздно…

– Да, вы правы, – покорно кивнул граф. – Рано или поздно вы непременно туда полезете…

– Ну же, Альби! – улыбнулась Янина. – Я уже знаю, что в вашем замке невидимая прислуга и в северной башне обитает призрак. Что такого может быть…

– Ладно же, – граф резко встал со стула, бесцеремонно подхватил ее под локоть и потянул за собой на лестничную площадку между кабинетом и галереей, на башенную лестницу, наверх. Янина едва успевала хвататься свободной рукой за перила.

– Вы правы, рано или поздно… придется взглянуть правде в глаза. Вам всем, – раздраженно шипел он на ходу. – Вы сами сюда стремились. А ведь наверняка слышали в Эштехеде эти байки, мол род Кёдолаи проклят? Но вас это, конечно, не смущает…

Они остановились на узкой площадке у стрельчатого окна, с другой стороны ее был вход в крохотную часовенку, ставшую в последние дни большим утешением для Хильды. Граф наконец отпустил Янину и, воспользовавшись тем, что он, собираясь с мыслями, отвернулся к окну, актриса незаметно потерла локоть – можно было не сомневаться, что от железных пальцев фон Кларена останутся следы.

– Что за черт? – вдруг проговорил фон Кларен, глядя наружу.

Янина тоже шагнула к окну. В окнах соседней – северной – башни, самой высокой башни Кёдоля, горел свет, переливаясь и вздрагивая, как пламя костра.

– Откуда там может быть?.. – пробормотал граф. – Но что ж, им виднее.

Он глубоко вздохнул и посмотрел Янине в глаза.

– Итак, вы спрашивали, что мы прячем в крипте, милая Янина? Как вы думаете, что может быть в крипте? – его губы опять растянулись в кривой, неприятной улыбке.

Неужели он не умеет улыбаться по-настоящему, подумала Янина, ведь умеет же он смеяться и шутить?

– Саркофаги, – робко предположила она.

– Саркофаги, – граф присел на подоконник. Глаза его блестели, к щекам прилила кровь, казалось, что теперь, когда он миновал какой-то рубеж, раздражение его прошло, и этот разговор начинает его искренне забавлять.

– В них похоронены ваши предки… – пролепетала она.

– Святая правда. Только они не похоронены, милая Янина. По той простой причине, что они не мертвы.

Янина моргнула.

– Есть такое румынское слово, оно довольно популярно в наших краях. Носферату. Вам оно, вероятно, встречалось, учитывая ваши литературные предпочтения. Оно означает немертвый[20]. Хотя к северо-востоку отсюда чаще говорят, упырь, к югу – стрыгой, к западу… вампир. Но Кёдолаи всегда предпочитали то изящное словечко другим названиям… А все эти портреты, – он вздохнул, – заказывали отнюдь не из тщеславия, хотя этим-то качеством никто из них не обделен. Все эти портреты были написаны, потому что любому разумному существу хочется знать, как выглядит его лицо, а никакая земная поверхность не носит их отражений.

Янина отступила.

– Я привел вас именно сюда, потому что здесь, – он кивнул на часовню, – близ освященного места, наш разговор вряд ли будет подслушан.

– И много их? – глядя в пол, спросила Янина.

– Больше, чем нас.

Янина закрыла руками лицо. Граф слез с окна, ожидая, что будет дальше, но Янина внезапно посмотрела на него ясным, веселым взглядом и от души рассмеялась.

Фон Кларен не удержался и тоже прыснул от смеха.

– Но они ведь спят? – сквозь смех спросила Янина.

– Они не летучие мыши, – развел руками граф, за чем последовал новый взрыв хохота.

– Значит, вы привезли всю нашу компанию в замок, полный вампиров… не летучих мышей?

– Вы же меня буквально заставили. Представьте себе, Янина, если бы я тогда, в Эштехеде, объяснил вам, по каким причинам замок нельзя считать хорошим убежищем?

– Да. Вас бы не приняли всерьез, – согласилась Янина. – Решили бы, что вы пытаетесь глупой шуткой оправдать пустой каприз.

– Я примерно так и рассуждал, – кивнул фон Кларен. – Кроме того… На самом деле, милая Янина, они далеко не так опасны, как в народных страшилках. Говорю как человек, выросший среди них.

– Так они живут… в смысле, покоятся там, в крипте? А ночью встают?

– Они могут лежать там столетьями, многих я за свою жизнь ни разу не видел. Выходят, когда хотят. Но только ночью, солнца они не выносят. А спят крепко, пушкой не разбудишь.

– А почему бы вам тогда не пойти туда как-нибудь днем и не попротыкать их осиновым колом, или как это делается? – спросила Янина с искренним интересом.

– Ш-ш! – граф настороженно огляделся и мягко подтолкнул ее к входу в часовню. – Вот так подкрасться к спящим и проткнуть колом? По-вашему, это было бы достойно австрийского дворянина?

– Разве это не ваш христианский долг? – на всякий случай шепотом спросила Янина.

– Любимую бабушку? – уточнил граф. – Которая меня на коленях держала? Дядюшку, который подарил мне моего первого пони и мое первое ружье? – он ухмыльнулся. – Пони, помнится, откусил конюху два пальца, но для меня это была хорошая школа…

– Да, если так на это посмотреть… – согласилась Янина.

– А кроме того, не очень-то к ним подкрадешься, – заметил фон Кларен. – Вы хоть представляете себе, насколько опасен спящий носферату?

– Вы же сами сказали, пушкой не разбудишь.

– Пушки их не интересуют, а вот приближение живого, дышащего существа они неосознанно засекут и в самом глубоком сне. И именно из-за глубины этого сна у них обострены защитные инстинкты. А сила у них огромная. И невыспавшийся и наверняка голодный носферату только потом будет разбираться, кого спросонья прихлопнул крышкой саркофага или разорвал напополам: приблудную кошку или любимого родственника. Снаружи на дверях церкви висит цепь – она нужна, чтобы люди знали, что входить туда нельзя. Для носферату она – что шнурок. Мощный засов замыкает эти двери изнутри церкви, они сами задвигают его, чтобы ни один человек по незнанию к ним не вошел.

– Но они чувствуют только, когда подойдешь близко или?..

– Вот это меня и тревожит, – признался фон Кларен. – Появление в замке такого количества свежей крови они не могли не почувствовать. И если мы не натыкаемся на каждом шагу на оголодавших вампиров, а долго прятаться они не сумели бы – тут же перессорились бы между собой и еще обрушили ползамка, – то логично предположить, что нечто не дает им проснуться. А на это способен только один из них…

– Вы хотите сказать…

– Что за нами наверняка с самого начала наблюдают, а вероятно, и читают мысли.

– Такое возможно? – улыбнулась Янина.

– Не знаю. Так говорят. И я подозреваю, что этот носферату способен на всё. А что у него на уме, и какие он преследует цели на наш счет – ведомо только ему.

Янина непроизвольно провела пальцами по шее.

– Полагаю, если бы кто-то уже неделю пил ночами мою кровь, я бы заметила, – решила она.

– Сомневаюсь, – качнул головой граф. – Народу здесь порядочно, а ему нужно совсем немного, и никаких следов он не оставит. Проколы от клыков они заговаривают и не проливают зря ни капли крови – для них эта жидкость слишком ценна.

– Во сне? Они делают это во сне?

– Необязательно. Они умеют заставить жертву забыть об этом.

Янина сглотнула и снова потрогала шею.

– Вы не бойтесь… То есть… – граф помолчал, глядя истертую мозаику на полу, потом быстро взглянул на нее и снова отвел взгляд. – Видите ли, милая Янина, если я понимаю правильно, вместе с кровью они воспринимают частицу личности своей жертвы, какое-то отражение ее души, и за счет этого именно кровь разумных, богато чувствующих существ, какими они и сами когда-то были, поддерживает в них жизнь. Но им нужно для этого мизерное количество крови, в остальном к их услугам те же средства, что и у людей. Людская кровь для них – источник наслаждения, ощущения полноты жизни, и даже более того – процесс сродни плотской любви для смертного. Так мне представляется. Наслаждение, которое оправдывает их существование в их собственных глазах. В конце концов, на любовь ни в самом грубом, ни в самом возвышенном ее воплощении они не способны. А за счет крови они ухитряются влезть в такие глубины сознания и души, какие остаются людям недоступны, проживи они рядом хоть сорок лет.

– А вы немало об этом знаете, – улыбнулась Янина.

– Я же жил среди них.

– И вам никогда не предлагали… – Янина внимательно посмотрела на него снизу вверх. – Стать одним из…

– Нет, – коротко ответил граф и, помолчав, пояснил: – Они не хотят, чтобы наш род совсем вымер, а я ведь последний. Если бы я сам попросил, уверен, мне не отказали бы. Не один, так другой.