Читать книгу Ловцы книг. Замечательный предел - Макс Фрай - Страница 11

– Двести четвёртый, – сказал Миша, дописав букву «к» и аккуратно спрятав в коробку огрызок цветного мелка.

– Ты что, их считаешь? – рассмеялась Юрате.

– Естественно. В делах должен быть порядок. Контроль и учёт. Вдруг ты однажды захочешь выдать мне гонорар. А у меня как раз всё записано.

– Тебе гонорар?! А надо?

– Нет, ну а как? Всякий труд должен быть оплачен. Например, обстоятельным разъяснением, зачем тебе нужно, чтобы я рисовал Виталика. Нет никакой концепции, это просто твоя мечта, я помню, ты говорила. Но откуда взялась такая удивительная мечта? Давай рассказывай. За каждый рисунок по слову. Соглашайся, пока недорого. С тебя всего двести четыре слова – на сегодняшний день. Я же так до сих пор и не знаю, что именно делаю. Судя по тому, как в процессе колотится сердце, как становится жарко и темнеет – темно зеленеет! – в глазах, это какая-то стрёмная магия. Непонятный мне ужасающий ритуал.

– Видишь, – улыбнулась Юрате, – обошёлся без гонорара, отлично сам угадал.

– Но при этом я же с лета его рисую. Каждый раз, когда сюда прихожу. Мелом, углём, пастелью, два раза акрилом, в проходном дворе возле «Крепости» и возле вокзала на чёрной кирпичной стене. А ничего из ряда вон выходящего пока не случилось. Видимо, должна накопиться какая-то критическая масса Виталиков, чтобы начались чудеса?

– И тебе интересно, на каком по счёту Виталике они начнутся?

– Ну да. Сам понимаю, что к постижению тайной сути это меня не особо приблизит. Тем более что рисую не я один. Видел в городе пару десятков чужих картинок и целую кучу надписей: «Виталик», «Vitalik» кириллицей и латиницей; гигантские буквы готическим шрифтом смотрятся особенно хорошо. И это я ещё невнимательный. И мало гуляю. За всеми не уследишь. Но я всё равно подсчитываю свои рисунки. Мне так спокойней. Как будто всё под контролем. Хотя ясно же, что ничего.

– Так чудо уже происходит, – сказала Юрате. – Каждый день. Чудо – что наша жизнь продолжается. И фрагментами так похожа на настоящую, как будто мы действительно есть. Пошли к Данке, выпьем за это. А по дороге я тебе объясню… что пока ничего не могу объяснить.

– Зато честно, – усмехнулся Миша. – Чтобы особо губу не раскатывал. Ладно, что с тобой делать. Конечно пошли.

Шли минут десять; по Мишиным расчётам, Данин бар был где-то неподалёку, пора бы уже и прийти, но вместо «Крепости» они почему-то оказались во дворе, где росла ёлка Соня. Миша расплылся в улыбке:

– До сих пор в здешних улицах путаюсь, не знал, что нам этот двор по дороге. Думал, он где-то в другой стороне.

– Так он был в другой, – подтвердила Юрате. – Но мы схитрили. Не пошли кратчайшей дорогой. Никто не обязан ходить по прямой!

Пока Миша обнимался с подружкой (и измазал весь нос смолой), Юрате села на один из камней невысокой ограды, призывно хлопнула по соседнему – давай тоже садись.

– Я, знаешь, сама до сих пор удивляюсь, что это работает, – сказала она. – Дурацкие наши картинки и надписи. Не понимаю! Но делаю. И других припахала. Тебя и не только. Кого смогла. А потом подключились какие-то дети. Которые с готическим шрифтом. И без готического. И просто с неразборчивыми каракулями. Сами, им по приколу. Они молодцы. Чем больше, тем лучше. Тем легче быть.

– Виталику? – уточнил Миша. Хотя и так же понятно. Вряд ли от картинок и надписей про Виталика должно полегчать каким-нибудь посторонним Юргису, Свете или Али.

– Не понимаю, как это работает, – повторила Юрате. – Но работает, факт.

– А кто он?

– Ты будешь смеяться, – без тени улыбки сказала Юрате. – Но в каком-то пока бесконечно далёком и в то же время единственном смысле он – это я.

– Смеяться не буду, – вздохнул Миша (Анн Хари). – У меня так себе чувство юмора. Зато сразу захотелось на всякий случай – ну вдруг ты не шутишь? – ещё пару тысяч Виталиков нарисовать.

– Ни в чём себе не отказывай. Здесь как раз безобразно чистые стены, больно смотреть. И Сонечке будет компания. С Виталиком веселей.

– Я пришёл на неделю как минимум, – сказал Миша спустя полчаса. – Ты меня эксплуатируй, пожалуйста. В хвост и в гриву. В смысле, если в городе ещё остались чистые стены, я готов исправить этот возмутительный факт.

– Поселился у Тимки?

– Ага. Всё равно квартира пустая, у всей компании дома страшенная куча дел. С твоими, собственно, книгами. Они сейчас выходят буквально одна за другой. Самуил поначалу хвастался, что свою часть работы закончил и может гулять, но потом почитал переводы, психанул и сел всё переделывать сам. Только я нормальный Ловец старой школы: отдал добычу в издательство, забежал в бухгалтерию, а там хоть трава не расти. Не хочу ничего контролировать. Наши книги умнее, чем я. Пусть сами решают, какие им надо обложки, кто должен писать предисловия и как сохранить в переводе интонацию, шутки и ритм.

– Удобно быть фаталистом, – усмехнулась Юрате. – Насколько меньше забот! Пошли, дорогой. Трёх Виталиков, я считаю, более чем достаточно. На один-то маленький двор.

– Да, четвёртого здесь уже втиснуть некуда. Ничего, в мире много прекрасных дворов. Причём практически в каждом обитаемом мире. Наверное, любая цивилизация однажды приходит к концепции специальной территории рядом с домом, чтобы было где посидеть, покурить вечерком. В ТХ-19, насколько я помню, есть Мировое Дерево, сквозной персонаж многих космогонических мифов, кто только до него ни додумался…

– Не зря, между прочим.

– Да. Но я бы, будь моя воля, создал бы миф про Мировой Двор, пронзающий все пространства, вмещающий сразу всё. И чтобы при этом там старики сидели на лавках, дети выгуливали собак, пахли липы, скрипели качели, цвели маргаритки, дремали в лучах сверхновых коты, летали метеориты, и что ещё там бывает в космосе. Сама придумай, я астрономию не учил.

– Коты будут против. Скажут, сам валяйся в лучах своих сверхновых, а мы пошли.

– Имеют полное право. На то и коты, чтобы вносить поправки в космогонический миф. Ты мне лучше скажи, сколько ещё Виталиков надо нарисовать в этом городе? Чтобы стало совсем хорошо?

– Понятия не имею, – улыбнулась Юрате. – Инструкций не выдали. Ты учти, мы с тобой пока почти в одинаковом положении. Вместе в тумане хрен знает куда бредём.

Стоило ей сказать про туман, как тот сразу начал сгущаться. Зимний поземный виленский туман, который долго не замечаешь, пока он стелется по обочинам и прячется по углам, а потом вдруг оказывается, что уже давно идёшь по колено в тумане, таком густом, словно с неба упало облако, земли под ногами не разглядеть. Миша больше нигде такого не видел. Только здесь.

Когда туман поднялся почти до пояса, Юрате замедлила шаг и взяла его за руку. Миша, как говорят в таких случаях, чуть не умер от счастья, хотя на самом деле, это было больше похоже на «чуть дополнительно не воскрес».

– У таких как я, – сказала Юрате, – бывает начало. Как детство у человека. И как человеческим детям, нам нужно, чтобы рядом был кто-то взрослый. Учитель и опекун. Парадокс заключается в том, что нас никто опекать и учить не может. Мы не похожи один на другого, как не похожи ветер, вода, невесомость, мечта и огонь. Близость между нами возможна только на равных, когда позврослеем и в силу войдём. Но мы ничем не можем помочь друг другу в самом начале, на первых порах. Чужой опыт для нас практически бесполезен, просто потому что не наш. Опекать и воспитывать любого из нас может только тот, кем он сам когда-нибудь, спустя много вечностей станет. Совершенное, бесконечно могущественное существо. Для которого время – вообще не проблема. Не говоря уже о расстоянии и обо всём остальном. Я понятно?

Миша пожал плечами, кивнул, улыбнулся, отрицательно помотал головой.

– Чокнуться можно, – наконец произнёс он, с удивлением обнаружив, что вполне способен разговаривать вслух.

– Значит, примерно понятно, – кивнула Юрате. – Ну, хорошо. Я, по нашим меркам, ещё совсем молодой, молодая, молодое, неумелое существо. Естественно, я себя опекаю. Опекал, опекала; смешная всё-таки штука глагольные окончания: я говорю тебе правду, а грамматика хоть в мелочах да врёт.

– Кстати, – оживился Миша (Анн Хари), – в нашем языке такой проблемы не существует. Кроме мужского и женского рода у нас есть нейтральный. Не средний, ни в коем случае не «оно». Употребляется, когда пол того, о ком, или с кем говорят, в данном случае не имеет значения. То есть, гораздо чаще, чем «он» и «она». Это не только удобно, но и очень красиво. Многие интересные тонкости можно не впрямую словами, а деликатно, грамматически передать. Например, если я рассказываю, как с кем-то встречался, нейтральный род означает, что речь не о романтическом свидании. И одновременно, в исключительных случаях это может оказаться признанием – я так сильно люблю, что на всё остальное плевать.

– Красиво, – согласилась Юрате. – Ну, вам и нельзя иначе. Язык должен быть очень точным, если не оставляет возможности врать.

– Я тебя перебил, – спохватился Миша. – Это на нервной почве, прости.

– Да не страшно. Если уж начала рассказывать, с толку меня не сбить. Так вот, как у всех молодых и неопытных, у меня был лучший в мире учитель, источник сил и опора, мой идеал и смысл. Так было, пока из совокупности моих дел и внешних обстоятельств следовало, что я сбудусь, справлюсь, сделаю всё как надо, проживу сколько требуется и однажды стану этим бесконечно могущественным, непостижимым для сегодняшнего меня существом. А когда моё будущее отменилось вместе с моей реальностью, некому стало меня опекать. Это самое страшное из всего, что со мной случилось. Даже не сама перспектива скорой окончательной гибели, а прижизненная разлука с тем, без кого и чего невозможно быть. С собственным смыслом. С той бездной и вечностью, которой мы сами становимся на каком-то этапе пути. С бесконечной любовью, из которой мы, молодые и взрослые, в настоящем и будущем почти целиком состоим.

– Капец, – вырвалось у Миши, хотя он дал себе честное слово больше не перебивать.

– Да, – согласилась Юрате. – Я была уверена, он. Несколько лет назад художники из Финляндии сняли видео про последние десять минут последнего часа Земли[16]. Не знаю точно, как они это сделали, вроде бы, анимация, но выглядит, как документальная съёмка. Ты случайно не видел? Ай, да конечно не видел! Ты же сюда не на выставки, а за книгами приходил. Ничего, наверстаешь. Пришлю тебе ссылку. Обязательно посмотри. Узнаешь две важные вещи: насколько крутым здесь бывает искусство и как я жила в последнее время. Кстати, понятия не имею, сколько. Сорок лет? Двести? Год? Восемнадцать? Три? Любая версия может быть правдой. Даже что всего один день. Свидетельства и факты – иллюзия, память – тем более. И время тоже иллюзия. Не на что опереться. Слишком зыбкое всё.

– Мне уже даже твоё видео смотреть не надо, – вздохнул Миша. – Чувствую себя так, словно пришли мои последние десять минут.

– Обойдёшься! Ты мне нужен живым. Дел страшенная куча. Потому что я продолжаюсь. Оказалось, я опять вечно есть. Просто связь ненадолго нарушилась. По техническим, как говорится, причинам. Умирающая реальность неспособна вместить то, чем я стану. Для него ничего тут нет.

– Как – ничего? – опешил Миша. – Ты сейчас живёшь здесь. ТХ-19, при всех своих недостатках, не наваждение, а совершенно реальное место. Даже слишком реальное; собственно, в этом корень их бед и проблем. Общеизвестно, что чем плотнее материя, тем жизнь тяжелей.

– Плотность здешней материи – тоже иллюзия, – отмахнулась Юрате. – Эта реальность только кажется убедительно прочной. Но мало ли, что кому кажется. Время её прошло.

– Херассе новости.

– Да не то чтобы новости. Давно уже ясно, к чему идёт. Мы были великим шансом этой реальности, единственной вероятностью, у которой есть нормальное продолжение. Не дать нам осуществиться – самоубийственный шаг. Сопротивляясь изменениям, можно только продлить агонию. Но агония – это не жизнь.

– Я не особо люблю ТХ-19, ты знаешь. Но всё равно очень жутко звучит.

– Ну, теперь-то уже не жутко. Если я буду вечно, значит, однажды осуществится мой мир. Мы неразрывно связаны. Без него мне некем и незачем быть.

– Однажды осуществится, – повторил Миша (Анн Хари, Ловец книг из Лейна) сначала по-русски, а потом на своём родном языке.

– Да. Вряд ли так скоро, как нам с тобой надо. Но сроки – дело такое, можно и потерпеть.

– Можно-то можно. Но хотелось бы дожить до этого дня.

– Хочется – доживи. Кто тебе помешает? Сам говорил, у вас в Лейне легко долго жить.

– Да уж теперь придётся! Ещё чего не хватало – столько сил в это дело вбухать, а банкет пропустить.

– Не пропустишь, – пообещала Юрате. – Это технически невозможно. «Вбухивать силы» и веселиться на нашем банкете – единый, неразрывный процесс.

– Звучит как попытка зажать угощение, – рассмеялся Миша (Анн Хари). И сам удивился, услышав свой легкомысленный смех.

– Скорей как угроза. Что в вечности тебе уготована рюмка бальзама «Девятки»[17], а не только Данкин глинтвейн.

– Вряд ли я заслуживаю настолько жестокого обращения.

– Такого вообще никто не заслуживает. Но тут ничего не поделаешь, придётся выпить со мной за компанию. Мне было пророческое видение: однажды я эти «девяточки» полюблю.

– А этот будущий ты, который полюбит «девяточки», смог появиться из-за наших рисунков и надписей? Но это же просто каракули. Не понимаю, чем они помогли.

– Появился, когда нашёл способ умалить себя до такого ничтожества, которое даже эта реальность может вместить. Оказалось, только не падай, для этого надо беспробудно бухать.

– Что?!

– Что слышал. Воплощённый божественный свет распрекрасно проявляется в полумёртвой реальности в виде конченого алкаша. Ну, то есть, как распрекрасно. Изредка и фрагментами. Но это лучше, чем никак, никогда. Знал бы ты, сколько мне суждено однажды выпить местной дрянной настойки, чтобы себя молодого, потерянного обнять! Счастье, что не прямо на этой неделе, а целую вечность спустя. Заранее дурно от такой перспективы, но ладно, пусть. Главное, всё получится… получилось. Я гений. В смысле, когда-нибудь стану гением. И выход найду.

– Но зачем тогда рисовать и писать на стенах? И почему «Виталик»? Это же обычное русское мужское имя в уменьшительной форме. Тебя что, действительно в вечности так будут звать? Или фишка в том, что имя производная от «vita»? Потому что ты – сама жизнь?

– Я об этом как-то не думала. Чёрт его знает, может, и так. А наши картинки и надписи дополнительно убеждают реальность, что его присутствие здесь возможно. Уговаривают. Внушают. Как бы помогают реальности согласиться с тем фактом, что такое явление есть.

– Звучит совершенно безумно. Но главное, что работает.

– Да.

Какое-то время они шли молча. Туман рассеялся, теперь под ногами было не облако, а самый обычный мокрый от талого снега, предательски скользкий, ледяной под грязью асфальт.

– На самом деле, – вдруг сказала Юрате, – я совершенно уверена, что имя «Виталик», бутылка с крепкой настойкой, шапка-ушанка и всё остальное – излишество. И даже наши картинки не особо нужны. И без них как-нибудь получилось бы. Нет парадокса, с которым не справится всемогущее существо. Просто вот такое у него чувство юмора. У будущего меня.

– Вот эту страшную правду, – улыбнулся Миша (Анн Хари), – мне очень легко принять.