Читать книгу Вьетнам. История трагедии. 1945–1975 - Макс Хейстингс, Sir Max Hastings, Max Hastings - Страница 10

В первые месяцы 1947 г. Шарль Трене напомнил всему миру о красоте французского языка, напевая своим проникновенным голосом: «…la mer, qu’on voit danser la long des golfes claires». Впрочем, при переводе с французского весь налет таинственного романтизма исчезал: «Море, что танцует вдоль прозрачных заливов». Кристиан Диор покорил воображение модниц новым стилем New Look с его пышными юбками, осиной талией и подчеркивающими грудь лифами. Люди с удовольствием стряхивали с себя аскетизм военного времени. Французская культура, стиль и красота, естественная или рукотворная, переживали новый расцвет. Обосновавшаяся в Париже британская писательница Нэнси Митфорд язвительно высмеивала своих соотечественников за их неспособность сравниться с французами в остроумии, утонченности и кулинарном искусстве.

И однако же этот умный, болезненно самолюбивый и умеющий наслаждаться жизнью народ ввязался в кровопролитную колониальную войну почти в 13 000 км от дома, которая в конечном итоге унесла жизни более 90 000 французов и несравнимо больше вьетнамцев. Большинство жителей французской метрополии относились к войнам за сохранение заморских колоний Империи – так называемым les sales guerres, или «грязным войнам», – с равнодушием, если не с откровенным цинизмом. Де Голль, который на тот момент находился в политическом изгнании, с опозданием осознал, что Франция не имеет в Индокитае жизненно важных интересов и не в состоянии его удержать. Однако колониалистское меньшинство было слишком влиятельно, чтобы позволить стране сойти с этого курса.

Джордж Оруэлл как-то сказал, что самый быстрый способ закончить войну – проиграть ее. Франции потребовалось на это почти десять лет. В разных регионах Индокитая война принимала разные формы. На севере значительные французские силы сражались с крупными регулярными формированиями Вьетминя, которые в конечном итоге стали насчитывать более 60 000 человек, не считая сменяющих друг друга крестьянских носильщиков. Вьетминь объявил сухой сезон с октября по апрель «наиболее благоприятным для боевых действий», а дождливые месяцы с мая по октябрь, когда передвижение было существенно затруднено, использовал для отдыха, военной подготовки, передислокации сил и планирования[47]. В городах и деревнях французы столкнулись с непрерывной чередой терактов – взрывами бомб в переполненных кафе, расстрелами чиновников. Такие инциденты стали обычным делом. Как-то на приеме у мэра Хайфона гости услышали неподалеку взрывы и стрельбу[48]. На мгновение они встревожились, но, когда им сообщили, что полицейские «всего лишь» застрелили вьетминевца, который бросил гранату в полицейский участок, они как ни в чем не бывало вернулись к разговорам и коктейлям. Однажды партизаны, вооруженные гранатами и старыми британскими пулеметами, ворвались во время праздничного ужина в дом французского чиновника на Мысе Сен-Жак недалеко от устья реки Сайгон[49]. Они убили восьмерых мужчин, двух женщин, шестерых детей и четверых вьетнамских слуг.

По всей сельской местности для защиты деревень и дорог французы создали целую сеть из почти 1000 фортов и мирадоров (сторожевых башен), окруженных минными полями, заграждениями из колючей проволоки и рифленого железа, бревнами, мешками с песком и рвами с заостренными бамбуковыми кольями. Однако эти укрепления были почти бесполезны против вьетминевцев, которые выкапывали мины противника для собственного пользования и без труда обходили любой военный пост. На Черной реке маломерные французские суда вступали в ожесточенные схватки с партизанами, скрывавшимися на ее берегах.

Между тем в горных районах и джунглях бойцы спецподразделения GCMA (Groupement de Commandos Mixtes Aéroportés) – Смешанной группы воздушно-десантных коммандос – возглавили партизанские отряды местных племен, имевших свои причины ненавидеть коммунистов. Из-за отсутствия взлетно-посадочных полос многие коммандос после завершения операций не могли вернуться «на большую землю» и были вынуждены оставаться жить вместе с туземцами. Индокитайская война стала последним военным конфликтом, в котором использовались многократные и частые, примерно раз в неделю, выброски парашютистов. Но в целом это была наземная война; вертолеты играли в ней незначительную роль: даже в последние ее дни в распоряжении французских войск имелось всего 23 машины. Пехотные части с такими поэтическими кодовыми названиями, как Citron, Mandarine, Mercure, Artois, Mouette, Nice I и II (Лимон, Мандарин, Меркурий, Артуа, Чайка, Ницца I и Ницца II), бесконечно прочесывали сельскую местность. Время от времени им удавалось уничтожить нескольких вьетминевцев, однако это давалось колоссальной ценой и только усиливало ненависть со стороны крестьян.

Не имея никакого военного образования, Зяп взахлеб читал военную литературу: он был помешан на Наполеоне, Клаузевице и партизанской тактике Мао. 27 января 1947 г. его войска успешно провели первую громкую операцию, устроив засаду на автоколонну с вьетнамскими чиновниками из французской колониальной администрации, которые совершали инспекционную поездку по северным районам страны. Было уничтожено 14 автомобилей; убит министр образования и один французский инженер. Нападение впечатляло своей дерзостью и грамотной подготовкой; за ним последовало множество других. Шоссе № 5 между Ханоем и Хайфоном стало известно как «кровавая дорога». Одна из деревень на шоссе № 1 север – юг стала настолько популярным у вьетминевцев местом для засад, что французы в конце концов бульдозерами сровняли ее с землей.

Обе стороны не уступали друг другу в безжалостности. Вьетминевцы казнили деревенских старост, которые отказывались им подчиниться, перед этим подвергая их зверским пыткам и заживо хороня на глазах у сельчан. Один вьетнамец вспоминал, как однажды в его деревне вьетминевцы убили вьетнамского солдата, служившего во французской армии. Потом один из партизан пошел в соседний дом, взял там плоскогубцы и выдернул у убитого изо рта золотые зубы. «С тех пор я видел много трупов, обезглавленных, расчлененных, выпотрошенных, даже со снятым скальпом, но не было ничего более отвратительного, чем вид того партизана, который держал в руке два золотых зуба и радостно улыбался»[50]. Вьетнамцы, чье общество имело давнюю традицию тайных организаций, легко приспособились к партизанской и подпольной жизни.

Французские войска получили фактически карт-бланш на использование огневой мощи и делали все что хотели. В своей книге Норман Льюис описал первый полет в Сайгон: рядом с ним в самолете компании Air France сидел полковник Иностранного легиона, который внимательно вглядывался в простиравшуюся внизу дельту Меконга. Судя по всему, эта местность была ему хорошо знакома. Когда они пролетали над скоплением хижин на высоте около 600 м, Льюису показалось, что вся деревня словно курится струйками ладана. Только спустя мгновение он осознал, что это горят дома. Внизу суетились крошечные фигурки людей. Его сосед лаконично заметил: «Операция». «Было очевидно, что всем своим существом он находился там, внизу, – писал Льюис. – От его усталости не осталось и следа. Вдохнув фимиама жертвоприношений, он словно вновь обрел силы. На наших глазах совершалось насилие, но мы, пассажиры, наблюдали за ним отстраненно, словно за событием давнего прошлого. Можно представить, как легко было французским летчикам сбрасывать бомбы на мирные деревни»[51].

Жестокость французов отчасти была обусловлена их привычкой к расовому доминированию, отчасти тем фактом, что многие крестьяне, даже если не брали в руки оружие сами, знали, где скрывается враг, на каких дорогах собирается устроить засады, где разместил ловушки для неосторожных. Французы и их союзники – южные религиозные секты Каодай и Хоахао с внушительными собственными армиями – в среднем уничтожали по пять мирных жителей за каждого своего погибшего. В ноябре 1948 г. они устроили резню в деревне Мичать в центральной провинции, убив более 200 вьетнамских женщин и детей, однако этот факт не признается современными французскими историками[52]. После устроенной вьетминевцами засады, в которой погибло несколько основателей Хоахао, «люди из Хоахао хватали всех, кого подозревали в поддержке Вьетминя, связывали их веревками по несколько человек и бросали в реки»[53], писал историк Бернард Фолл. «Связки утопленников плыли по рекам, словно груды мусора, несомые течением и волнами».

Американский корреспондент Боб Миллер из United Press находился на борту французской бронированной баржи, которая вела ночное патрулирование канала, когда в свет ее прожекторов попали три сампана, нарушивших комендантский час. Два сампана проигнорировали приказ остановиться и были расстреляны из пулеметов. В третьем сампане, нагруженном мешками с рисом, сидела пожилая крестьянская пара с сыном. Французы принялись выкидывать мешки за борт, и в этот момент юноша, решив бежать, прыгнул в воду. Один солдат бросил вслед за ним гранату и убил его. Молодой французский офицер вежливо объяснил Миллеру, что «это делается только ради того, чтобы люди поняли, что нарушение правил будет караться со всей суровостью, и чтобы французы могли удержать ситуацию под контролем»[54]. Удержать ситуацию под контролем? Даже в относительно спокойные 1947–1948 гг. Иностранный легион потерял две сотни убитыми из-за мин, мелких вооруженных стычек и засад.

Иностранный легион стал частью героической мифологии о войне в Индокитае. Однако другие французские военные прозвали легионеров «дорожными катками» (genre rouleau compresseur). Его подразделения, где служили в том числе бывшие солдаты гитлеровских СС и Вермахта, были печально известны своими грабежами и изнасилованиями и приводили в ужас мирное вьетнамское население. Зыонг Ван Май, происходившая из традиционной мандаринской семьи, вспоминала, как легионеры ворвались в их дом, вскрыли штыками сундуки и забрали все, что сочли ценным[55]. Когда они с семьей переезжали с севера на юг, французские солдаты в зоне военных действий отняли у них все деньги и золото, считая это своим законным военным трофеем[56]. Чернокожие колониальные войска отличались еще меньшей разборчивостью и забирали у крестьян даже скудные запасы соли и рыбного соуса ныок-мам. Как и в Европе во время Второй мировой войны, самой дурной репутацией пользовались марокканцы. В отличие от них, вьетминевцы были знамениты не только своей беспрецедентной жестокостью, но и честностью.

Книги американо-французского писателя и историка Бернарда Фолла о войне в Индокитае часто называют классикой: они сочетают проницательный анализ стратегических и оперативных трудностей ведения антиповстанческой войны с реалистичной картиной военных действий глазами очевидца. Но предвзятость автора несомненна: он вольно или невольно героизирует французскую армию, умалчивая о совершавшихся ее солдатами многочисленных зверствах, о которых Фолл, непосредственный свидетель тех событий, не мог не знать. Служившие во французских войсках вьетнамцы, казалось, подражали своим хозяевам: американец Говард Симпсон однажды наблюдал за тем, как разнузданные вьетнамские коммандос промчались на джипе по сайгонской улочке и намеренно раздавили ряды бамбуковых корзин с красным перцем, которые были выставлены на продажу[57]. Когда джип уехал, две вьетнамские старухи бросились собирать остатки своего товара. Хотя это был незначительный инцидент на фоне огромной трагедии, Симпсон задавал вопрос: как он мог повлиять на умонастроения этих двух пожилых уличных торговок?

В начале 1948 г. французы предприняли безуспешную попытку сформировать антикоммунистический политический фронт под патронажем 34-летнего Бао Дая, которого в следующем году они заставили вернуться во Вьетнам и возглавить марионеточное правительство. Однако ленивый и избалованный бывший император рассматривал это партнерство всего лишь как способ вытянуть из французского правительства побольше денег. Не имея ни морального, ни политического авторитета, он интересовался только женщинами, яхтами и охотой. Французам не оставалось ничего иного, кроме как прибегнуть к военным средствам, и в конечном итоге они перебросили в Индокитай 62 пехотных батальона, включая 13 североафриканских, 3 воздушно-десантных и 6 батальонов Иностранного легиона. Им помогали несколько сотен тысяч ополченцев сомнительной репутации и полезности, которые охраняли деревни и дороги.

Вплоть до последнего этапа войны французы не испытывали недостатка в местных добровольцах, нуждающихся в деньгах. Некоторые вьетнамцы отличились на французской службе, показав себя смелыми, опытными и преданными солдатами. Однако большинство не желали рисковать своими жизнями. Кроме того, французские военачальники сталкивались с хронической дилеммой: как сосредоточить превосходящие силы на севере, чтобы противостоять регулярной армии Зяпа, и одновременно защищать тысячи потенциальных объектов атак на остальной территории страны. Ни у французов, ни у их союзников, ни у коммунистов не было достаточно сил, чтобы взять под контроль весь Вьетнам. Кристофер Гоша писал: «В результате страна была разделена на враждующие, подобные архипелагам государства, чей суверенитет и границы то расширялись, то сужались по мере изменения локального баланса сил»[58]. Некоторым историкам представляется странным, что французы, которые сами недавно пережили фашистскую оккупацию, словно бы не понимали, что своей жестокостью они только настраивают местное население против себя. Однако, по-видимому, французы вынесли из своего горького военного опыта другой урок: если на то пошло, своей жестокостью нацисты сумели запугать бо́льшую часть населения Франции и удерживать его в подчинении до середины 1944 г.

В октябре 1949 г. ситуация резко обострилась. К власти в Китае пришли коммунисты во главе с Мао Цзэдуном, и гигантский северный сосед, оставив в стороне свою историческую вражду с Вьетнамом, объявил о поддержке Вьетминя. Неожиданно Хо и Зяп получили доступ к безопасным убежищам и американскому оружию, захваченному у разгромленной армии Чан Кайши. В приграничных районах Китая были созданы военные учебные лагеря для вьетминевцев. В войска Зяпа были откомандированы сотни китайских военных советников. На северо-западе Вьетнама французы начали нести тревожащие потери. Они пытались удержать страну, контролируя дороги, в то время как враг скрывался в горах и джунглях. Однажды французская колонна попала в засаду на шоссе № 4, извивающемся в горах вдоль китайской границы. Из ста автомобилей почти половину уничтожили; большинство сопровождающих убили. Французы были вынуждены оставлять один район за другим.

Одна из самых необычных личных историй того времени – история Ле Зуана, ставшего впоследствии преемником Хо Ши Мина. Он родился в 1907 г. в центральном Вьетнаме и стал убежденным коммунистом еще за десять лет до того, как Хо вернулся в страну из изгнания. За свою революционную деятельность Ле два раза был приговорен к длительным тюремным срокам. В конце 1940-х гг. он стал секретарем Центрального управления Южного Вьетнама (ЦУЮВ) – военно-политического штаба Вьетминя, в ведении которого находилась южная часть страны. В отличие от других вьетминевских лидеров, у которых были свои дома, телохранители и даже повара, Ле Зуан ночевал в сампане, пришвартованном в протоке в дельте Меконга, и имел всего двух помощников. Среди его связных была красивая девушка с французским образованием по имени Нгуен Тхюи Нга. Она была влюблена в революционера из местной ячейки, но комитет партии заставил их прекратить отношения, потому что мужчина был женат[59].

Однажды в 1950 г. Ле Зуан пригласил Нга позавтракать вместе с ним. Она испытывала смесь благоговения и страха перед этим человеком, чья яростная энергия и преданность делу партии принесли ему прозвище Двести Свечей. Высокий и тощий, в напоминающей лохмотья одежде, непрерывно курящий, он, казалось, не мог думать ни о чем другом, кроме революции. К тому же он был вдвое старше Нга. Тем не менее за завтраком он объявил ей, что выбрал ее своей невестой. Она напомнила ему, что на севере у него уже есть жена и дети. В ответ Ле Зуан пожал плечами и сказал, что это был брак по договоренности и он уже 20 лет ничего не слышал о своей «жене». Свадьба Ле Зуана и Нга состоялась в лагере ЦУЮВ посреди джунглей; брак зарегистрировал близкий товарищ жениха Ле Дык Тхо. У невесты не было никакого приданого, помимо одной пары брюк. Когда они переносили лагерь на новое место, Нга часто приходилось прыгать в воду и толкать груженые сампаны по мелководью наравне с мужчинами. Они всегда были голодны; их скудный рисовый рацион дополняли только съедобные растения и плоды, которые можно было найти в джунглях.

В 1951–1952 гг. Нга работала политическим секретарем Ле Зуана и родила ему дочь Ву Ань. Судя по всему, Ле Зуан любил свою жену и однажды даже удивил ее необычным поступком. Как-то она шла через заросли слоновой травы к лагерю ЦУЮВ. Увидев Нга, Ле Зуан подбежал к ней, подхватил и радостно закружил в объятиях. Это было почти уникальным проявлением человеческой слабости в жизни этого одержимого борца революции, который станет во Вьетнаме вторым человеком после Хо.

Примерно с 1951 г. Вьетминь начал все более открыто говорить о центральной роли коммунистической идеологии, которую прежде Хо старался отодвинуть на задний план. Китайцы оказывали вьетминевцам не только военную помощь, но и снабжали советами, как построить во Вьетнаме коммунистическое общество. Одним из важнейших шагов было подавление несогласных: в первые два года после прихода к власти Мао Цзэдун уничтожил, по оценкам, 2 млн своих соотечественников. Идя по его стопам, Вьетминь запретил во многих контролируемых им районах радио, чтобы лишить крестьян доступа к информации, помимо той, что распространялась партией, и изгнал из своих рядов большинство интеллектуалов и представителей среднего класса.

На севере страны, где развернулось самое ожесточенное противостояние, мирное население страдало от обеих сторон. Нгуен Конг Луан вырос в маленькой деревушке недалеко от Ханоя, которую французы подчинили себе силой. Однако его отец был схвачен вьетминевцами, подвергнут пыткам и умер в одном из исправительных лагерей. А французские патрули часто задерживали его сына, и жизнь юноши не раз оказывалась под угрозой. Определение Франции своей роли в Индокитае как mission civilisatrice – цивилизаторской миссии – казалось издевательской шуткой. Луан писал: «Наше подчинение французским военным властям не защищало нас от грабежей, изнасилований, пыток и убийств. Любой, будь то француз, африканец или вьетнамец, мог сделать с крестьянином едва ли не все что угодно, не боясь суда или хотя бы наказания со стороны своего начальства… Обычный сержант обладал такой же властью, как наместник в Средние века… Люди обращались к ним “нгай”, что эквивалентно “вашему превосходительству”, только используется для обращения к богам и мандаринам»[60].

Привилегированное положение французских колонистов позволяло вьетминевцам использовать собственную аскетическую жизнь как мощное пропагандистское оружие. Генерал-лейтенант сэр Джеральд Темплер, верховный комиссар в британской Малайе, сумевший погасить охватившее страну восстание под руководством коммунистов, заметил с британским остроумием: «Берите пример с коммунистов. Они не ходят на скачки. Не устраивают роскошные обеды и коктейльные вечеринки. Не играют в гольф»[61]. Поскольку по закону Франция не могла посылать во Вьетнам призывников, бо́льшую часть рядовых в ее армии составляли наемники – уроженцы Северной и Западной Африки и вьетнамцы. Половину Иностранного легиона составляли немцы. В свободное от службы время солдаты делали все что хотели – начальство закрывало на это глаза. Алкоголизм процветал. Запах жженой карамели, желтоватый оттенок лица и въевшаяся маслянистая копоть на левом указательном пальце выдавали пристрастие к курению опиума, особенно среди старожилов. В декабре 1950 г. новый верховный комиссар генерал Жан де Латтр де Тассиньи взялся за создание вьетнамской призывной армии. Хотя «вьетнамизация» стала ругательным словом только в 1971 г., по сути, эта политика была придумана за 20 лет до американцев де Латтром, который говорил о необходимости jaunissment – «окрашивания в желтый цвет» войны или по крайней мере ее трупов. Никто не воспринимал новую вьетнамскую армию как серьезную военную силу, отчасти потому, что за взятку в 50 000 пиастров можно было избежать призыва.

Что касается Зяпа, то к тому времени он развернул в Северном Вьетнаме 6 дивизий по 10 000 человек каждая, хорошо вооруженных легким оружием, хотя по-прежнему страдающих от нехватки продовольствия, одежды и военного снаряжения. В первые годы у бойцов Вьетминя не было ни водонепроницаемой одежды, ни другой защиты от непогоды. Только в 1952 г. им впервые выдали непромокаемые плащи, которые простым крестьянам казались чудом. По словам одного солдата-вьетминевца, они «удивлялись тому, что человечество изобрело бумагу, с которой стекает дождь»[62].

Военный перевес по-прежнему оставался на стороне французов. Канонерские лодки в дельте Красной реки блокировали поставки риса коммунистическим силам на север. 25 мая 1950 г., когда вьетминевцы напали на французский лагерь в Донгкхе в нескольких километрах от китайской границы, срочно переброшенное на парашютах подкрепление заставило нападавших отступить в джунгли. Однако гарнизоны в горах на севере страны, доступные только по извилистым узким дорогам, пролегавшим через многочисленные дефиле[63], были чрезвычайно уязвимы, особенно когда регулярные войска Зяпа получили в свое распоряжение пушки и минометы. Французы необдуманно запустили «щупальца» вглубь кишевшего вьетминевцами «муравейника». В то время как в целом по стране они были сильнее повстанцев, на северо-западе Зяп имел численное превосходство над противником.

Рано утром 16 сентября пять вьетминевских батальонов при поддержке артиллерии снова атаковали французскую базу в Донгкхе. Коммунисты потратили несколько недель на тщательное планирование и подготовку, что было отличительным признаком всех их важных операций. В начале сражения в штаб Зяпа поступали тревожные сообщения: один из полков сбился с пути, не успел занять исходные позиции, и вьетминевцы несут тяжелые потери. Но Хо Ши Мин, который прошел пешком несколько километров, чтобы лично присутствовать при операции, призвал к спокойствию и стойкости. Спустя 52 часа ожесточенного сражения, в 10 часов утра 18 сентября, гарнизон Донгкхе пал. Незадолго до этого одному офицеру и 32 бойцам Иностранного легиона удалось ускользнуть в джунгли и после недели тяжких скитаний добраться до расположения французских войск.

После этой победы ничто не могло остановить триумфальный марш Зяпа по приграничному региону. Французское командование само приняло решение оставить гарнизон в Каобанге, в 32 км к северу от Донгкхе. 3 октября командир гарнизона подполковник Пьер Шартон, заядлый сквернослов и всеобщий любимец, ехал впереди колонны грузовых автомобилей, которые везли 2600 солдат-марокканцев и 500 гражданских лиц, включая персонал передвижного борделя. В хвосте колонны ехала артиллерия и тяжелая техника. Шартон проигнорировал приказ бросить все имущество в гарнизоне: он решил отступить с достоинством и честью – упрямство, которое обошлось в сотни человеческих жизней. В дефиле в 15 км к югу от Каобанга они наткнулись на череду взорванных мостов. Его растянувшийся караван был вынужден остановиться, после чего из заросших густой растительностью горных склонов невидимый противник принялся поливать их огнем.

Положение, в которое попал Шартон со своей колонной, было лишь началом этой трагической истории. Чтобы обеспечить безопасный переход колонны из Каобанга, навстречу ей была направлена оперативная группа «Байяр», состоявшая из 3500 солдат, в основном марокканцев, и усиленная элитным десантным батальоном. Группа «Байяр» выдвинулась из Тхатхе 30 сентября под командованием полковника Марселя Лепажа. На подходе к Донгкхе они были остановлены вьетминевцами, открывшими по колонне интенсивный пулеметный и минометный огонь. Штаб приказал Лепажу принять экстренные меры: сжечь весь транспорт, бросить орудия, отступить в джунгли, обойти позиции вьетминевцев и двигаться на север, чтобы соединиться с Шартоном. То, что произошло дальше, было настоящим кошмаром. Выполняя этот безумный приказ, Лепаж уводил своих людей все глубже в горы, в логово врага, на встречу другой обреченной группе.

Вскоре его солдаты начали исчезать один за другим. Если человек отставал от колонны, его никогда больше не видели. Раненые были обречены на смерть. Каждый подъем и спуск был тяжким испытанием для груженной пехоты, насквозь промокшей от непрерывного дождя, который, кроме того, лишал их поддержки с воздуха. Вьетминевцы тоже устали от многодневной погони, но предвкушение близкой победы вливало в них силы: они знали, что положение французов безвыходно. 6 октября в приказе по войскам Зяп с ликованием объявил: «Враг голодает и мерзнет больше, чем вы!» Шартон и Лепаж встретились на следующий день; их отряды понесли огромные потери и страдали от нехватки воды, продовольствия и боеприпасов. Вьетминевцы ударили снова – 15 батальонов обрушили огонь на обессилевшего врага. Марокканцев охватила паника. Их командиры приказали распределиться по местности мелкими группами, что было больше похоже на команду «Спасайся, кто может!». Шартон был ранен и взят в плен; большинство раздробленных групп были уничтожены вьетминевцами. В конечном итоге всего 600 человек добрались до расположения французских войск на юге; почти 4800 человек были признаны погибшими или пропавшими без вести; материальные потери были огромны: 450 грузовиков, 8000 винтовок, 950 автоматов и 100 минометов. Зяп отпраздновал эту победу, напившись вместе со своими китайскими советниками, – как он утверждал, впервые в жизни.

18 октября французы были вынуждены оставить еще один лагерь на севере в Лангшоне, где в руки коммунистов попало огромное количество боеприпасов. Эти победы доставались Вьетминю дорогой ценой: по подсчетам, только в этом сражении он потерял около 9000 человек. Однако, если новости о поражении французов быстро разлетались по всему миру, коммунисты жестко подавляли распространение любой информации, которая могла запятнать их победы и деморализовать сторонников. Ни у одной из сторон не было решительного превосходства над другой: в первые месяцы 1951 г. армия Зяпа потерпела сокрушительные поражения в серии крупномасштабных операций. В январе, когда вьетминевцы атаковали базу в 50 км к северо-западу от Ханоя, французы задействовали авиацию, сбросившую бомбы с напалмом, и отбили атаку; коммунисты потеряли 6000 человек погибшими и 8000 ранеными. Урок для главнокомандующего Вьетминя состоял в том, что его армия вовсе не была непобедима, особенно когда пыталась воевать в зоне досягаемости французской авиации и артиллерии.

Любой западный генерал после той череды поражений, которую потерпел Зяп зимой – весной 1951 г., да еще с такими чудовищными потерями, вызвал бы взрыв негодования политиков, общественности и СМИ и почти наверняка был бы отправлен в отставку. Однако Политбюро Вьетминя не подвергалось общественному контролю. Все ключевые решения принимались единолично Хо Ши Мином, а тот продолжал верить в своего боевого генерала. Зяпа, как и маршала Жукова во время Второй мировой войны, никогда не привлекали к ответу за шокирующие «счета от мясников», которыми приходилось расплачиваться за победы. Это давало Зяпу важное преимущество над французскими военачальниками, чьи сограждане в метрополии ежедневно читали в газетах о страданиях их армии в Индокитае.