Читать книгу Кровные узы - Максим Долгов - Страница 3

Существует много старых легенд, передающихся из уст в уста на протяжении поколений. Впервые их можно услышать ещё в детстве, когда взрослые вечерами, уже покончив с ужином, остаются сидеть за столом и вспоминают рассказы прадедов. Легенды, насколько интересные, настолько и пугающие. Подслушивая их через приоткрытую дверную щёлку, любой ребенок ощутит, как кровь застывает в жилах, а темнота уже превращается в неокрепшем воображении, во что-то осязаемое, почти живое.

Сказки эти – сумасшедшие сказки – остаются в памяти, иногда просыпаясь по ночам, чтобы напомнить о живой памяти предков, в которой всё ещё теплятся предания о чёрной силе, некогда обитавшей среди людей.

«Сбросить с себя всё, что только мешает. Оторваться от легенд и вновь став скептиком, вернуться к работе»

Почему, когда уезжаешь так далеко от большого города, где даже ночью, светло как днем, пробуждаются давно забытые воспоминания?

Чернов Николай отошёл от окна, за которым спал погруженный в ночную темноту двор старинной усадьбы Звягинцевых. Здесь на протяжении уже многих лет, обитали только дикие животные. Они заходят на территорию усадьбы, боязливо поглядывая в сторону высокого, запущенного до неузнаваемости дома, а затем скрываются в зарослях, стараясь уйти подальше, пока не наступила ночь.

Двадцативосьмилетний Чернов отвёл взгляд от окна и вернулся к большой двуспальной кровати, на которой лежала семнадцатилетняя девушка. В свете единственной свечи, ее лицо выглядело таким бледным и обескровленным, что было видно как болезнь, с которой мужчина боролся на протяжении последних пяти дней, вновь возвращается. Когда он приехал в усадьбу, София уже была на грани смерти и все эти дни, он провел в комнате девушки, борясь за её жизнь.

Он применил все свои знания, которые получил в лучших институтах страны, практикуясь у именитых докторов. Чернов боролся за жизнь Софии так яростно и так увлечённо, что не замечал, как дни сменяли ночи, а затем вновь восходящее солнце, чередовалось с луной.

Пять дней мучительных схваток с неизвестной болезнью. Пять дней он был в этом огромном, чужом доме, практически один.

Проведя ладонью по холодной щеке Софии, доктор тяжело перевёл дух. Он вновь оказался в самом начале своего пути, будто бы и не было никакого лечения. Ещё не так давно, девушка стала подавать первые признаки жизни: её дыхание участилось, кожа приобрела розовый оттенок, а под веками зрачки стали приходить в движение. Чернов Николай даже стал ожидать пробуждения, записывая в своей книге о применяемых способах лечения – торжество современной науки над неизвестным природным недугом, которыми так полна российская глубинка.

Вернувшись к письменному столу, он осветил огнем свечи свои многочисленные записи. Найдя первый написанный им в этом доме листок, Чернов принялся за его изучение, пытаясь найти тот момент, когда допустил ошибку.

«Декабрь. Год 1799 от Р. Х. Саратовская губерния. Село Безродное, что в двадцати верстах от Царицына».

Пациентка: Звягенцева София Борисовна.

После падения с лошади во время прогулки, барышня разбила затылок. Из раны вытекло много крови и, возможно, попала инфекция, которая привела к дальнейшей немощности пациентки».

Он внимательно перечитал записи и опустился в деревянное кресло, ощущая, как сонливость наваливается с такой силой, что чернильные буквы плясали по строчкам, перемешивая слова, превращая их в беспорядочный поток символов. В одно мгновение кириллица перестала хоть что-то значить и, откинувшись на спинку, Николай Семёнович закрыл глаза, погружаясь в темноту.

Он помнил тот день, когда получил письмо, с просьбой приехать в поместье Звягинцевых. Послание звучало как последняя надежда на спасение Софии и, будучи известным и весьма успешным доктором, Чернов не смог отказать. Он приехал так скоро, как только смог, потратив на дорогу из Санкт-Петербурга много изнурительных дней.

Возница умчался прочь, развернув лошадей поднимая в воздух снежное облако. Чернов остался стоять, глядя на огромное здание, сжимая в руках свою поклажу, вмещавшую медицинские принадлежности и самые необходимые личные вещи.

Холодный, декабрьский ветер не давал возможности долго осматривать поместье, которое судя по своему виду, потеряло уход уже много лет назад. Со стороны могло показаться, что это здание вовсе нежилое.

Может быть, возница ошибся и привез его не туда? Заросший фасад здания невозможно было узнать, а заброшенные сады, вокруг поместья, уже давно превратились в густой лес. Когда-то о богатых землях Звягинцевых ходили легенды, которые доходили до самой столицы, куда глава семейства приезжал каждый год для продвижения своих торговых дел. Теперь же, после смерти Афанасия Ивановича от былой роскоши не осталось и следа.

Чернов смотрел вслед скрывающейся между деревьев повозке, когда услышал звук открывающейся двери. На пороге стояла женщина, на вид лет сорока пяти, плотно закутанная в шаль, покрывавшей её голову и плечи, обрамляя бледное осунувшееся лицо.

– Заходите, доктор Чернов, мы вас давно ждём.

Мужчина, в знак приветствия дотронулся указательным пальцем до края головного убора и, подхватив вещи, поспешил в здание, прячась от ветра. За его спиной снежный вихрь с небывалой силой ударил о закрывшуюся дверь, издав глухой удар.

Внутри было теплее, чем на улице, но недостаточно комфортно для жилого помещения. Здание, по всей видимости, не отапливалось на протяжении всей осени и даже в начале зимы. В нем царили холодный полумрак, а влажность, напоминая городскому жителю, привыкшему к роскоши, склеп.

Чернов, направляясь в поместье, надеялся увидеть богатый дом, но вместо этого перед ним предстало полуразрушенное здание. Ровно до тех пор, пока последний его житель не переступит порог, навсегда убравшись из этих мест, фамильное гнездо будет ещё жить в надежде, вернуть свое было величие.

– Мы вас очень давно ждём, – повторила женщина, жестом приглашая доктора пройти вглубь дома.

– В письме говорилось о серьёзной травме пациентки, но не было ни слова о характере повреждения. Поэтому я поспешил приехать как можно скорее, – пояснил доктор, когда они поднялись на второй этаж по широкой, деревянной лестнице, резные балясины которой были выполнены в виде диких животных, бегущих по лесным чащам. Здесь стаи волков нападали на бурого медведя, встречавшего их, раскрыв пасть и выставив вперед когтистую лапу. А над ними кружили стаи воронов, словно над падалью.

На стенах висели картины, портреты людей в красивых одеждах, изящные и величественные, они смотрели сверху вниз, гордыми, порой надменными взглядами, провожая гостя молчаливым приветствием.

– Мы ничего не знаем об этом, уважаемый Николай Григорьевич, – продолжала женщина, имени которой Чернов так и не спросил. Столь быстрые его проводы в комнату пациентки, говорили только лишь о срочности дела.

– София без сознания уже много дней и каждое утро мы думаем, что пришло её время. А ведь девочке всего семнадцать.

Женщина произнесла эти слова с такой горечью, что Николай решил более не задавать вопросов. Говорить о болезнях с теми, кто в их излечении ничего не понимает, также бессмысленно, как пытаться поднять покойника – какие припарки ему не ставь, он все равно самостоятельно не покинет могилы.

Они вошли в комнату, заставленную свечами. В полумраке сгущающихся сумерек помещение было наполнено причудливыми тенями, прячущимися по углам, словно испуганные звери готовые сбежать, стоит только поднести к ним огонь.

В центре комнаты стояла большая кровать, на которой лежала молодая девушка, укрытая одеялом. Ее перебинтованная голова покоилась на подушке, словно София безмятежно спала, не замечая царящей вокруг неё суеты. Белое лицо с потемневшими кругами под глазами, говорило о том, что тело почти полностью обескровлено.

– Что произошло с ней? Мне нужно знать все, – спросил он, ставя свои вещи на пол и обводя взглядом комнату.

– Она упала с лошади, – раздался в ответ детский, почти ангельский голос и Николай, обернувшись в сторону входной двери, увидел девочку лет восьми. Она была одета в красивое светло-бирюзовое платье, золотые локоны падали ей на плечи, а сияющее лицо было настолько милым, что на несколько секунд Чернов позабыл обо всём на свете. Глядя в синие глаза прекрасного создания и, не сдерживая улыбки, он подумал, что вообразить себе не мог, встретить здесь столь прекрасное дитя.

– Как тебя зовут, милая? – спросил доктор, снимая пальто и закатывая рукава сорочки до локтей.

– Лиза, – ответила девочка. Её светлые глаза, в которых отражались огоньки свечей, смотрели с нескрываемым любопытством на гостя, словно ребёнку в действительности приходилось видеть чужих людей очень редко.

– Зайди в комнату и расскажи мне, что случилось с Софией, – попросил Чернов.

Лиза, сделав несколько шагов вперед, кинула беглый взгляд в сторону женщины, проводившей Николая в спальню. Та, словно повинуясь услышанному только ей одной голосу, поспешила выйти из комнаты.

– Мы катались на лошадях, – начала Лиза, остановившись возле кровати сестры. Девочка смотрела на Софию, печальными глазами. – Я и моя сестра Екатерина, мы с ней близнецы.

Лиза улыбнулась, посмотрев на гостя, на то, как тот раскладывал на письменном столе инструменты, колбы и всевозможные препараты.

– У тебя есть сестра – близнец?

– Да. Но она не любит гулять по дому. В основном Екатерина сидит в своей комнате постоянно расчесывает свои прекрасные волосы гребешком.

После этих слов девочка рассмеялась, а затем, вернувшись к кровати Софии, взяла сестру за руку.

– Лошадь чего-то испугалась и встала на дыбы. София упала, ударившись затылком. Мне кажется, Матильда увидела змею.

– Матильда?

Лиза отпустила руку сестры, вновь посмотрев на гостя, она ответила на его вопрос, голосом, по-детски заигрывающим и таким чистым спокойствием, что говорить с Лизой хотелось непрерывно.

– Так звали лошадь, на которой ехала София. Матильда. Наш папенька имел много лошадей. Он давал им самые изысканные клички.

– Матильда действительно красивое имя, – согласился Чернов. Он уже разложил все необходимое и, перенеся больше свечей к кровати, стал ощупывать пульс Софии, затем, приподняв правое веко, оценил состояние зрачка, опередив, что тот ушел сильно вверх. Вернувшись к своему саквояжу, он стал вынимать колбы с резиновыми трубками.

– Может быть, София просто не умеет ладить с животными, – сказала Лиза, наблюдая за действиями гостя с интересом.

Николай пожал плечами, вставляя трубку в колбу:

– Милая, будь добра, попроси кого-нибудь принести теплой воды и ещё … – он осмотрел комнату, застыв на мгновение. Лизы уже здесь не было, дверь закрыта и только свечи всё сильнее создавали тени, заменяя собой уходящее за кроны сухих деревьев солнце.

Николай собрал аппарат для переливания крови, установив его возле кровати. Затем передвинул кресло на такое расстояние, чтобы резиновые трубки дотягивались и до него. Воткнув иглу в вену на руке Софии, он сел в кресло вторую иглу, воткнув себе в руку; закрыл глаза, включив хитроумное устройство, совсем недавно собранное им самим по доработанным чертежам отца – Чернова Григория Яковлевича.

Кровь тоненькой струйкой побежала по трубке в колбу, а затем устремилась дальше в руку Софии, где попав в вену девушки, распространялась по всему ее организму, соединяя собой две жизни, которые отныне будут существовать в этом прекрасном, юном теле.

Отдавать часть себя, как духовно, так и физиологически, вот чему учил Григорий Яковлевич, говоря с трибуны университета о том, что плоть человеческая, способна помочь любому, если знать, как поделиться ею. Подобные высказывания воспринималось как ересь сумасшедшего. Многие отцы медицины, посмеивались над практическими действиями Чернова Григория, ровно до тех пор, пока мужчина не оставил этот мир, завещав все свои труды единственному сыну, идущему по его стопам.

Но Николай был более скептичным человеком. Он всегда верил в науку и традиционную медицину больше, чем его отец, возлагавший надежды на народную мудрость, часто при этом, опровергая новые открытия, которые считал ошибочными.

Закрыв глаза, Чернов отдавал собственную кровь неизвестному ему человеку, ощущая, как усталость от поездки начинает давать о себе знать. А ведь после переливания, ему будут нужны силы, чтобы продолжить обследование.

Он вспомнил образ Лизы, прекрасной девочки, разгуливающей по холодным коридорам особняка, в откровенно летнем платье и решил, что, несмотря на довольно плачевный внешний вид поместья, жизнь здесь, еще теплится.

«Не спи»

Открыв глаза, мужчина вырвался из мучительно тяжелого сна. Перед ним стоял письменный стол с записями, сделанными, за последние пять дней. Каждая запись датировалась, что позволяло в любой момент выдернуть хронологически верные заметки, определив, когда они были сделаны. София ещё не пришла в сознание, несмотря на три операции, которые Чернов сделал, чтобы ускорить процесс заживления раны.

Последнее переливание было проведено вчера и эта процедура, слишком сильно сказалась на его собственном здоровье. Вялость, сонливость, невнимательность, всё это навалилось на Николая, мешая работать. Ему необходим был длительный сон и обильное питание. Восстановление сил дало бы ему возможность продолжить работу, а если за сутки состояние Софии не ухудшится, то тогда есть шанс.

Чернов тяжело поднялся на ноги, взяв с собой свечу, он покинул комнату. Прислонившись спиной к стене, Николай несколько секунд стоял с закрытыми глазами, пытаясь привести себя в порядок. Голова сильно кружилась, в желудке все сжималось от голода, организм требовал восстановления, полностью игнорируя врачебную этику, предписывающую не отходить от кровати тяжелобольного пациента.

«Иди»

Чернов направился к лестнице, цепляясь рукой за стену. Еще никогда ему не было так тяжело и плохо. Возможно, последнее переливание крови полностью забрало у него все силы, тем более, что он поторопился и в какой-то момент не правильно рассчитал давление из-за чего кровь из вены Софии, перешла в колбу, попав в его собственное тело. В тот момент Николай не придал этому значения. Восстановив правильную работу аппарата, он продолжил переливание.

Лестница оказалась очень крутой, опираясь всем своим весом на перила, мужчина начал спускаться вниз, внимательно глядя под ноги. Ветер, бушующий на улице, заставлял стены дома стонать, словно старое животное, готовившиеся к своему последнему дню жизни. Удары о стены сотрясали громадину, как бумажный дом, только лишь чудом, оставляя здание стоять на месте. В холле первого этажа, давно потухший камин, гудел обожжённым чревом, напоминая стаю диких волков, оповещавших округу о своем присутствии. Чернов направился мимо каменного, воющего исполина в сторону кухни, где горел свет и, судя по теням, были люди.

«Мы ждем тебя»

– Вы, наконец-то, вышли из комнаты! – воскликнула Лиза. Она сидела во главе большого деревянного стола, за которым могло уместиться человек двадцать. Семья помещика Звягенцева была по тем временам не очень большой, дочери устраивали здесь игры и радовали глаз взрослых своей красотой, а сыновья вели дела главы семейства, внушая надежду на будущее процветание семейного гнезда. Каждая комната в поместье кричала о былом величии фамилии Афанасия Ивановича, и Николаю захотелось увидеть его в самом расцвете своих дней.

Помимо Лизы за столом сидела еще одна девочка, в темно-фиолетовом платье. Она, не поднимая головы, смотрела в свою тарелку с ужином, а по серебряному гребешку в волосах, Чернов понял, что это была Екатерина. За пять дней мужчина впервые увидел вторую сестру Софии, которая, как и ожидалось, была точной копией Лизы, только в отличие от близнеца, Екатерина не излучала столько жизнерадостной энергии.

– Мне нужно поесть, – сказал мужчина, садясь за стол и ставя свечу рядом с собой.

Женщина, являющаяся здесь, видимо, единственной прислугой, сразу же принялась накрывать на стол гостю, в то время как Лиза продолжила диалог:

– Мы всё ещё ждем пробуждения Софии. Она скоро вернется к нам?

Чернов несколько секунд изучал взглядом девочку, которая игриво смотрела на него в ответ, словно они уже были старыми приятелями. Эйфория от первого знакомства прошла, теперь Николай более предвзято относился к юной хозяйке поместья, которая, по всей видимости, заправляла здесь абсолютно всем. Помимо Елизаветы и служанки, мужчине не довелось никого встретить. Никто не приходил в спальную Софии, чтобы проведать её и вскоре Чернов стал серьёзно беспокоиться о своем положении.

Особенно сильно он ощутил себя затворником, когда обнаружил, что дверь спальни каждую ночь кем-то запирается на ключ.

– За те дни, которые я нахожусь в Вашем доме, мне не довелось познакомиться со взрослыми. Где Ваши родители и почему в доме практически нет прислуги?

Женщина, подававшая еду, в этот момент замерла на одном месте. Слова доктора привели её в ступор. Чернов вдруг увидел неподдельный ужас в глазах. Она смотрела на Лизу, трясущимися руками держа тарелку с едой, стоя в паре шагов от стола. Екатерина произнесла сухим, практически безразличным голосом:

– Поставь её и выйди.

Женщина моментально подчинилась, поспешив покинуть столовую.

Чернов глядел на всё это действие с нескрываемым любопытством и смятением. Ему никогда не доводилось видеть чего-то подобного – две маленькие девочки хозяйничали в большом доме так, словно кроме них здесь больше никого не было. Никого, кто имел бы больше прав распоряжаться. Сейчас они обе смотрели на гостя без тени улыбки. Сверлящие взгляды двух хищных животных, от которых становилось не по себе. Былая ангельская красота Лизы сменилось яростным образом маленькой ведьмы, обитающей вдалеке от большого города, где никто не сможет оспорить ее прав.

– Мы хотим, чтобы София вернулась к нам, – сказала Лиза, глядя на мужчину, при этом медленно вращая вилкой в тарелке, в которой слегка дымились сгустки черной еды, более похожие на опалённое мясо.

– Ешьте, Вам нужны силы, – добавила Екатерина. Мужчина опустил взгляд на бесформенные куски мяса розово-красного цвета, которые были лишь слегка тронуты огнём. Подцепив вилкой один из них, Чернов увидел струйки крови, сочившиеся, сквозь свежую мякоть.

– Еда не пригодна, – сказал он голосом, дрогнувшим от ужаса и отвращения. Лиза с Екатериной смотрели на него пристально, почти осуждающе.

– Ешьте, Вам нужны силы. Сами говорите, что Софии необходима помощь, а кроме вас её никто не сможет излечить.

«Ешь»

Голос в голове буквально заставил его поднести кусок к губам. Николай ощутил на удивление приятный, почти манящий аромат. От него даже в желудке заурчало, доктор уже открыл рот, стремясь вкусить нежную плоть, когда Лиза, взревев, швырнула свою тарелку со стола.

– Он один из нас!

Николай выронил столовый прибор и посмотрел на изменившееся лицо девочки: ее глаза почернели настолько сильно, что от былой синевы не осталось и следа. Ярость, переполняющая ребенка словно сосуд, способный вместить в себя все адские силы, смотрела на него в ответ.

– Этого не может быть, – ответила Екатерина, вставая со своего места. Она обошла стол, глядя на гостя, и Чернов ощутил себя почти в ловушке. В какой-то момент он не смог выносить на себе их пронзительные взгляды.

– Проверь его сестра! – крикнула во весь голос Лиза, ударяя кулаками по деревянной поверхности стола и Екатерина, вынув из волос серебряный гребень, протянула его Николаю, прошептав вполголоса:

– Покажи нам, кто ты.

Не в состоянии сопротивляться, доктор протянул руку, и гребень опустился ему в ладонь. Только сейчас мужчина заметил, что кисти Екатерины, скрыты под ажурными, фиолетовыми перчатками, а когда боль, как раскалённый металл, обожгла его, Чернов, отдернул ладонь, уронив гребень на стол.

– Что это? – испуганно крикнул он, глядя на красный след ожога, на своей ладони. Серебряный гребень тем временем продолжал дымиться под дикий крик Лизы:

– Как он стал одним из нас?

Екатерина молча, протянула Чернову кусок мяса, взятый ею из тарелки, и спросила все тем же спокойным голосом:

– Ты чувствуешь голод, глядя на него?

Чернов вновь посмотрел на сочащуюся между мясистых волокон кровь от чего его мозг более ни о чем другом не смог думать; осталось только желание вкусить эту пищу. Ему нестерпимо захотелось прожевать ее, высосать из нее все соки и, проглотив, взяться за новый кусок, проделывая с ним, то же самое до тех пор, пока тарелка не опустеет.

– Ты хочешь это мясо?

«Ешь», – манил голос. Протянув обожжённую руку к вилке, мужчина ощутил, как полностью теряет над собой контроль. Его голова затуманилась странными, влекущими образами. Он увидел их так явственно, что уже не мог сомневаться в подлинности своих видений. Перед ним открылись реальности, о которых он не мог ничего знать, а они яркими образами вспыхнули в голове, словно воспоминания из прошлого.

Он увидел конюха Матвея, идущего через задний двор к конюшне, чтобы накормить Матильду – последнего скакуна оставшегося в поместье, после того как черная чума сгустилась над фамильным имением Звягинцевых. Конюх замер на месте, глядя в ужасе на окровавленную тушу Матильды, над которой склонились две девочки, вкушающие её плоть и смеющиеся звонкими голосами, словно играя в детской.

Он увидел Софию, которая пришла в этот дом с письмом в руках, которое было приглашением погостить. Увидел, как её встречали любимые сёстры, смеясь звонкими голосами в радостном приветствии. А по ночам, они склонялись над кроватью любимой сестрицы, впиваясь в ее шею, тонкими острыми клыками, забирая жизнь и оставляя совсем немного, чтобы не убить, а оставить на потом, когда голод вновь начнет мучить их.

Он увидел, неизвестного человека, на вид знатного происхождения, как шёл тот через заваленный снегом лес, совершенно один, направляясь в сторону поместья. Его взгляд был устремлён вперед, а в глазах светилась уверенность. Сжимал в руке он платок и какой-то блестящий предмет. А после его залитое кровью лицо исказилось в крике о помощи, несущемся из-под земли.

Все это, заставило Чернова отступить назад.

Мужчина сохранял рассудок ещё несколько секунд, а после упал в обморок посреди кухни под пристальным осуждающим взглядом сестёр, зацепив рукой тарелку из которой на пол полетели куски пищи.

Открыв глаза, Николай несколько секунд смотрел в потолок. Кошмар рассеялся, словно дым, оставив место осознанию того, что его уставший от долгой пятидневной работы мозг, выплеснул весь негатив. Кошмары – это не более чем возможность перезагрузить себя, они позволяют осмыслить заново все свои волнения, переживания, усталость и неуверенность. Кошмары – это проявления нас самих, полностью интерпретированные в то, чем мы сами являемся.

Он сел на краю софы и посмотрел в сторону кровати, где семнадцатилетняя девушка боролась за свою жизнь на протяжении долгих дней. Его тело отдохнуло, а рассудок был готов мыслить скептически. Голод он не ощущал, видимо, все – таки вчера удалось поесть, перед тем как, вернувшись в комнату, погрузиться в кошмар.

Чернов подошёл к Софии, провёл ладонью по её теплой щеке, на что девушка открыла глаза.

Мужчина и его пациентка смотрели друг на друга несколько секунд, потом девушка произнесла сдавленным, ослабленным голосом:

– Кто вы?

Её взгляд был усталым, но в нем уже начинала пробуждаться жизнь.

– Меня зовут Чернов Николай. Я – врач. Меня вызвали сюда, чтобы я помог Вам.

– О нет, – отозвалась София, а по её щекам потекли слезы. Она смотрела на молодого мужчину с таким состраданием в глазах, что это перевернуло в нём абсолютно всё. В одно мгновение он понял, что не София, а он сам нуждается в помощи и ночной кошмар, вовсе не был сном.

– Я не понимаю, – произнёс Чернов, не сводя взгляда с прекрасного, возвращающегося к жизни лица Софии.

– Мои сёстры – чудовища. Они не просто невинные дети, они…, – девушка закусила губу, не решаясь произнести последнее слово и мужчина, посмотрев на свою ладонь, увидел красный след, напоминающий очертаниями серебряный гребешок, который протянула ему Екатерина.

– Кто они? – прошептал Николай. Но его голос растворился в детском смехе, который наполнил собой всю комнату.

«Ты вернул ее»

Дверь в спальную открылась, и на пороге появились сестры. Лиза в светло-бирюзовом платье, буквально по воздуху приблизилась к кровати сестры, с любовью глядя на Софию в то время, как Екатерина не торопясь, вошла вслед за ней, внимательно глядя на мужчину.

– Вы сделали то, что обещали, – сказала она, но Чернов отступил назад. Серебряный гребешок был в ее волосах, блестя в тусклых лучах осеннего солнца. Прекрасное лицо юной особы смотрело на мужчину без тени зла. Вчерашняя стычка между ним и сёстрами, казалось, закончена, но доктора не оставляло чувства надвигающейся опасности. Чем веселей и радостней были сестры, тем опасней находиться рядом с ними. Он это чувствовал.

– Но Вы получили больше, чем мы рассчитывали, – продолжила Екатерина, приблизившись к Чернову. Он, сделав шаг назад, посмотрел на Лизу, которая уже забралась на кровать сестры, нависая над Софией. Она гладила девушку по волосам, скалясь, словно хищное существо.

Екатерина осмотрела аппарат, для переливания крови слегка толкнув стеклянную колбу, от чего та свалилась на пол. Стекла, разлетелись по паркету сотнями осколков, словно бисер.

– Вот как ты стал одним из нас. Ученый, доктор, ставший зверем, спасая чужую жизнь, даже не подозревая, что наша сестра, всего лишь корм для нас. Как и все те, кто приходил сюда за последние годы. София пыталась сбежать от нас, поэтому Елизавета немного переусердствовала, когда убеждала сестру вернуться и нам понадобились Вы, доктор, – Екатерина смотрела на Чернова, улыбаясь. Она говорила таким спокойным и ангельским голоском, что мужчине не верилось в ужасную сущность, прячущуюся за этим невинным образом.

– Что вы такое? – прохрипел он, унимая в себе дрожь и стараясь заставить себя мыслить хладнокровно. Никогда за свою практику он не сталкивался с подобными вещами. Каннибализм иногда встречался в старых записях, но это явление было единичным и связывалось с сильнейшим умственным расстройством. А здесь он видел перед собой обычных детей, потерявших всё человеческое.

– Мы то, чего боится каждый, – сказала Екатерина, а Лиза, зашипев как змея, молниеносно впилась в шею Софии. Девушка с криком боли вцепилась руками в простыни, закрыв от ужаса глаза. Её не так давно приобретенный розовый цвет лица стал постепенно уходить, оставляя болезненную бледность.

– Оставь ее! – выкрикнул Чернов, рванув к кровати, чтобы скинуть маленькую бестию с Софии, но Екатерина, одним мощным толчком откинула мужчину назад. Тот, словно тряпичная кукла, пролетел оставшуюся часть комнаты. Выбив спиной окно, доктор вылетел на улицу и рухнул на землю. Боль, пронзившая все тело, расползалась

по мышцам и костям, оповещая о травмах, которые он получил от падения со второго этажа. Он смотрел вверх, где из оконного проема стояла, глядя на него, Екатерина; её лицо было безразличным, а глаза, заплывшие сплошной чернотой, олицетворяли собой весь ужас, в который сёстры Софии погрузили поместье своего отца.

Чернов стал делать попытки подняться на ноги, превозмогая боль. Он встал на колени, чувствуя как осколки стекла, все еще режут его плоть, но это оказалось для него терпимо. Он мог даже пересилить боль от сломанных костей и когда поднялся на ноги, ощутил, что ледяной ветер, совершенно не приносит ему никакого дискомфорта.

«Ты теперь с нами»

Тоненький детский смех звучал в его голове, когда молодой мужчина поспешно уходил от поместья в сторону леса.

Декабрь в этих краях настолько холодный, что степной ветер заставляет прятаться всех обитателей степи, надолго лишая их возможности пропитания. Сухие деревья, окутанные снежным покрывалом, выглядят мрачно, безжизненно. Бредя между ними по колено в снегу, начинаешь понимать, что этой снежной пустыне никогда не будет конца. Она тянется далеко за горизонт, погребая под собой озера, реки и цветущие в разгар лета сады. Мороз, способный убить всего лишь за одну ночь, не отпускает даже днем, а солнце, пробивающееся сквозь серые, густые облака, светит всего лишь несколько часов в сутки.

Мужчина с чёрными, обмороженными руками, всё ещё боролся за жизнь, падая лицом в рыхлый снег в надежде, что очередное падение станет последним, и он уснет, навсегда оставшись в снегу. Но рассудок хотел жить, подогреваемый немыслимым чувством голода, которое было сильней обморожения и ветра несущего в себе мелкие кусочки льда.

Он шёл несколько дней, уходя всё дальше от поместья, дальше от ужасных сестёр, в надежде выйти на поселение, но вместо этого уходил всё глубже в степи, пока в одну ночь не увидел приближающийся огонь. Некий человек, осветил его лицо живым огнём факела, что-то сказал, а потом завернул тело Чернова в большую ткань. Он поволок его по снегу, позволяя полностью отпустить свой рассудок, проваливаясь в бессознательное состояние, в котором нет холода и жажды, а только мучительные образы, превращающиеся в ужасающую реальность.